Текст книги "Наш общий друг. Том 1"

Автор книги: Чарльз Диккенс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

– Нет, сэр.

– И ничего не продаете, мисс?

– Нет, сэр.

Поглядев искоса на неотвязного Фледжби, Дженни тихонько тронула подругу за руку, потом потянула подругу к себе, и той пришлось опуститься на колени рядом с ней.

– Мы так счастливы, что можно приходить сюда отдыхать, сэр, – сказала кукольная швея. – Ведь вы даже представить себе не можете, как нам хорошо здесь. Правду я говорю, Лиззи? Тишина, воздух!

– Тишина! – повторил Фледжби, презрительно мотнув головой в сторону грохочущего Сити. – Воздух! Пф! – последнее относилось к дыму.

– Да, – сказала Дженни. – Зато высоко, высоко! Смотришь сверху, как облака проносятся над узкими улочками, не замечая их, и как золотые лучи тянутся к высоким горам, в небо, откуда дует ветер, и такое у тебя чувство, будто ты мертвая. – Девочка устремила глаза ввысь, подняв свою тонкую, прозрачную руку.

– Как же это мертвые себя чувствуют? – с оторопелым видом спросил Фледжби.

– Ах! Так покойно, так мирно! – воскликнула девочка и улыбнулась. – А душа преисполнена такой благодарности! Слышишь, как живые плачут, трудятся, окликают друг друга там, внизу, на темных, узких улицах, и жалеешь их от всего сердца. И кажется, будто цепи спадают с ног и всю тебя охватывает такое странное чувство – и радостно тебе и грустно.

Взгляд девочки упал на старика, который стоял, сложив руки на груди, и спокойно смотрел на нее.

– Да вот только минуту назад, – продолжала она, протянув к нему руку, – мне почудилось, будто он поднялся из могилы. Он вышел из этой низкой двери такой сгорбленный, усталый, потом вздохнул глубоко-глубоко, выпрямился, обвел глазами небо, подставил лицо ветру, и его жизни там, внизу, в темноте, пришел конец… А потом его снова позвали обратно, – добавила она, устремив на Фледжби взгляд, в котором не было и следа прежней просветленности. – Зачем вы его позвали?

– Он не поторопился на мой зов, – буркнул Фледжби.

– Ведь вы не мертвый, – сказала Дженни Рен. – Ну и возвращайтесь назад, к живым.

Сочтя такой намек вполне достаточным, мистер Фледжби кивнул на прощанье и отвернулся от них. Райя пошел проводить его вниз по лестнице, и лишь только они скрылись за дверью, позади послышался серебристый голосок девочки: «Скорей назад! От жизни к смерти!» – И эти слова еще долго неслись им вслед, мало-помалу затихая вдали: «Скорей назад! От жизни к смерти! Скорей назад! От жизни к смерти!»

В передней Фледжби остановился под старой широкополой шляпой и, машинально поигрывая посохом старика, проговорил:

– Красивая девушка… та, что в своем уме.

– Красивая и хорошая, – ответил Райя.

– Кто ее знает, – сказал Фледжби и свистнул. – Надеюсь, впрочем, она не настолько испорчена, чтобы навести на контору какого-нибудь молодчика, который взломает здесь все замки. Ты не зевай, смотри в оба. И не приглашай сюда никаких новых знакомых, будь это хоть раскрасавицы. Полагаю, ты держишь мое имя в тайне?

– Будьте уверены, сударь.

– Если они спросят, назови меня Пабси, или Кo, или еще как-нибудь, только не по-настоящему.

Его признательный слуга – а признательность чувство глубокое, сильное, стойкое у представителей этой национальности – склонил голову и на этот раз в самом деле поднес к губам край одежды Фледжби, но таким быстрым, легким движением, что тот ничего не заметил. И Очаровательный Фледжби вышел из конторы, восхищаясь собственным хитроумием, с каким ему удалось обвести еврея вокруг пальца, а старик снова побрел к лестнице.

Райя поднимался вверх по ступенькам, слыша все явственнее и явственнее мелодичный зов или напев, и когда он поднял голову, над ним, в сияющей рамке золотистых волос показалось лицо девочки, чистым голоском повторяющей одни и те же слова: «Скорей назад! От жизни к смерти! Скорей назад! От жизни к смерти!»

Глава VI
Загадка без отгадки

Мистер Мортимер Лайтвуд и мистер Юджин Рэйберн снова сидели вдвоем в Тэмпле. Однако на этот раз мы застали их вечерней порой не в конторе нашего видного адвоката, а в столь же мрачных апартаментах второго этажа, на черной двери которых, похожей на тюремную, была дощечка с надписью:

Частная квартира

М-р ЮДЖИН РЭЙБЕРН

М-р МОРТИМЕР ЛАЙТВУД

(Контора м-ра Лайтвуда напротив).

Судя по всему, помещение это было снято и обставлено совсем недавно. Белые буквы дощечки отличались чрезвычайной белизной и чрезвычайно сильным запахом; свежая лакировка столов и стульев заставляла (подобно свежести леди Типпинз) несколько сомневаться в ее естественности, а ковры и дорожки сразу бросались в глаза чрезмерной четкостью узоров. Впрочем, можно было не сомневаться, что Тэмпл, имеющий обыкновение умерять тон как неодушевленным, так и одушевленным предметам, не преминет в самом ближайшем будущем навести свои порядки и здесь.

– Ну что ж, – сказал Юджин, сидевший налево от камина. – Я чувствую себя более или менее сносно. Надеюсь, наш обойщик тоже ни на что не может пожаловаться.

– А с чего бы ему жаловаться? – спросил Лайтвуд, сидевший направо от камина.

– Да, разумеется, – задумчиво проговорил Юджип. – Ведь он не посвящен в наши финансовые дела и может пребывать в полном спокойствии.

– Мы ему заплатим, – сказал Мортимер.

– Заплатим? – удивленно протянул Юджин. – Да неужели?

– Во всяком случае, я намерен заплатить, – возразил Мортимер слегка обиженным тоном.

– Ах, я тоже намерен! – воскликнул Юджин. – Но у меня столько всяких намерений, что… что я ничего не намерен делать.

– Как так?

– У меня столько всяких намерений, мой дорогой Мортимер! Но они остаются всего лишь намерениями, а это равносильно ничегонеделанью.

Мортимер, удобно откинувшись на спинку кресла, с минуту смотрел на своего друга, тоже удобно откинувшегося на спинку кресла, потом вытянул ноги поближе к огню и сказал с улыбкой, которую Юджин Рэйберн, казалось бы, сам того не желая, всегда вызывал в нем.

– Однако твои причуды сильно раздули счет.

– И он называет мою домовитость причудой! – воскликнул Юджин, возводя очи к потолку.

– Наша идеальная маленькая кухонька, – продолжал Мортимер, – в которой никто никогда не будет стряпать…

– Друг мой! Дорогой мой друг! – перебил его Юджин, лениво приподняв голову со спинки кресла. – Сколько раз мне приходится повторять, что важна не сама кухня, а ее моральное воздействие!

– Моральное воздействие на кого – на тебя? – рассмеялся Лайтвуд.

– Окажи мне такую любезность, – с полной серьезностью проговорил Юджин, вставая с кресла, – пойдем обследуем ту часть наших апартаментов, которую ты столь опрометчиво подвергаешь осмеянию. – Он взял свечу и провел своего друга в маленькую узкую комнатку – четвертую в их квартире, – заботливо оборудованную под кухню. – Прошу полюбоваться, – сказал Юджин. – Миниатюрный бочонок для муки, скалка, ящичек для пряностей, полочка с глиняной посудой, доска для резки мяса, кофейная мельница, кухонный шкафчик, в котором с большим вкусом расставлена посуда: кастрюли, сковородки, вертел, прелестный чайник и целая батарея колпаков для блюд. Все эти предметы могут оказать огромное моральное воздействие и пробудить во мне стремление к домовитости. Во мне, а не в тебе, ибо ты человек безнадежный. Откровенно говоря, я уже начинаю чувствовать на себе это воздействие. Будь любезен заглянуть в мою спальню. Видишь? Секретер красного дерева с множеством отделений, по одному на каждую букву алфавита. Для какой цели они предназначены? Допустим, приходит счет – хотя бы от некоего Джонса. Я сажусь за секретер, делаю на счете надпись «Джонс» и кладу этот документ в отделение на букву «Д». Почти то же самое, что получить расписку в уплате долга, – по крайней мере меня это вполне удовлетворяет. И я очень хотел бы, Мортимер, – Юджин сидел на кровати и вещал тоном философа, наставляющего ученика. – Я очень хотел бы, чтобы ты, следуя моему примеру, выработал в себе пунктуальность и методичность и, живя в окружении предметов, которые оказывают огромное моральное воздействие на человека, обрел стремление к домовитости.

Мортимер снова рассмеялся и ответил на тираду своего приятеля обычными в подобных случаях возгласами: «Ну можно ли так паясничать!», «Какой ты чудак!» Но вот он умолк, и лицо его сразу приняло серьезное, а может быть, и встревоженное выражение. Несмотря на дурную привычку напускать на себя пресыщенный, равнодушный вид, – привычку, ставшую его второй натурой, Мортимер был очень привязан к своему другу. Он подпал под влияние Юджина, когда они еще вместе учились в школе, и по сию пору подражал ему, восхищался им, любил его ничуть не меньше, чем в те давно минувшие дни.

– Юджин, – начал он, – постарайся быть серьезным хотя бы минуту, я хочу серьезно поговорить с тобой.

– Поговорить, да еще серьезно? – переспросил Юджин. – Моральное воздействие начинает сказываться! Ну, говори.

– Хорошо. Хотя ты все еще не настроился на серьезный лад.

– В этой тяге к серьезным беседам, – пробормотал Юджин, как бы в глубоком раздумье, – чувствуется благотворное влияние мучного бочонка и кофейной мельницы. Я удовлетворен!

– Юджин, – продолжал Мортимер, не смущаясь тем, что его перебили, и кладя руку на плечо друга, сидевшего перед ним на кровати. – Ты что-то утаиваешь от меня.

Тот посмотрел на него и ничего не сказал.

– Ты таился от меня все лето. Мы задумали провести отдых на лодке, и ты обрадовался этому, как в детстве, когда нас с тобой учили работать веслами, потом сразу охладел к поездке, явно тяготился ею и то и дело куда-то исчезал. Со свойственной тебе чудаковатостью, которую я так хорошо знаю и так люблю, ты твердил мне десятки раз, что боишься, как бы мы не надоели друг другу, что твои отлучки – это мера предосторожности. Но в конце концов я начал думать: может быть, за ними что-то кроется? Я тебя ни о чем не спрашиваю, сам ты молчишь. Однако факт остается фактом. Признайся, так это или не так?

– Клянусь тебе, Мортимер, – серьезно проговорил Юджин после короткой паузы, – что я и сам не знаю.

– Не знаешь, Юджин?

– Честное слово, не знаю. Верь мне! Я разбираюсь в самом себе гораздо хуже, чем в других людях.

– Ты что-то задумал?

– Задумал? Да как будто нет.

– Во всяком случае, у тебя появились какие-то интересы, которых раньше не было.

– Право, не знаю, – отвечал Юджин, подумав минутку, и неуверенно покачал головой. – Иногда мне казалось – да, иногда – нет. Временами мысли мои действительно были чем-то заняты, а потом я думал: «Вздор, надоело, зачем себя связывать!» Я признался бы тебе, но, честное слово, я сам ничего не знаю.

Он встал с кровати, тоже положил Лайтвуду руку на плечо и сказал:

– Принимай своего друга таким, какой он есть, дорогой Мортимер. Моя натура тебе хорошо известна. Ты знаешь, что скука гоняется за мной по пятам. Ты знаешь, что, став взрослым и признав себя ходячей загадкой, я изо всех сил старался разгадать ее и наскучил самому себе до предела. Ты знаешь, что под конец я оставил эти попытки и на все махнул рукой. Как же можно требовать от меня ответа, если я до него не докопался? Помнишь старинную детскую загадку? «Думай, голову ломай, – кто я, кто я, отгадай!» Так вот, отгадать я не в силах.

Это фантастическое признание было настолько в духе беспечного Юджина, что Мортимер не решился счесть его ответ простой уверткой. Кроме того, Юджин говорил с подкупающей искренностью и оказывал особую честь своему другу, не распространяя на него своего пренебрежительно равнодушного отношения ко всему на свете.

– Пойдем, старина, – сказал Юджин. – Пойдем покурим. Посмотрим, что из этого получится. Может быть, после сигары наступит просветление, и тогда я немедленно во всем тебе признаюсь.

Они вернулись в гостиную и распахнули там окна, потому что камин горел жарко. Потом закурили сигары и, облокотившись о подоконник, стали смотреть на освещенный луной двор.

– Сигара не подействовала, – сказал Юджин после долгой паузы. – Не сердись, мой дорогой Мортимер, но признания у меня что-то не получается.

– Если не получается, – ответил тот, – значит ничего нет. И ничего не будет. Ничего такого, что могло бы причинить вред тебе или…

Юджин остановил Лайтвуда, коснувшись рукой его плеча, взял из цветочного горшка на подоконнике комок сухой земли и ловко швырнул им в маленькое пятно света внизу. Удовлетворившись своей меткостью, он повторил:

– Или?

– Или кому-нибудь другому.

– Каким же образом… – Юджин взял второй комок и не менее метко попал им в ту же мишень. – Каким же образом тут может пострадать кто-то другой?

– Не знаю.

– И кто… – Юджин швырнул третий комок. – Кто именно?

– Не знаю.

Задержав занесенную над головой руку с очередным комком земли, Юджин пытливо и несколько подозрительно посмотрел в лицо другу. Тот ответил ему прямым, открытым взглядом.

– Двое запоздалых странников, плутая в лабиринте юриспруденции, зашли к нам во двор, – сказал Юджин, услышав звук чьих-то шагов, и посмотрел вниз. – Они изучают дощечки на двери номер один, разыскивая нужную им фамилию. Не найдя ее, переходят к двери номер два. На шляпу странника номер два, того, что поменьше ростом, я бросаю этот комок земли. Попадаю прямо в цель и с безмятежным видом продолжаю курить, устремив взор в небеса.

Странники взглянули вверх, на окна, сказали что-то друг другу и снова занялись осмотром дверей. По-видимому, результаты осмотра удовлетворили их, так как через минуту они скрылись из виду в подъезде.

– Дай им только выйти, – сказал Юджин, – я их обоих уложу на месте, – и приготовил два комочка земли.

Он не мог предполагать, что эти люди ищут его или Лайтвуда. Но, по-видимому, так оно и было, ибо вскоре в их дверь постучали.

– Не ходи, Юджин, сегодня моя очередь, – сказал Мортимер. Юджина не понадобилось уговаривать; ничуть не интересуясь тем, кто же это стучится к ним, он спокойно продолжал курить до тех пор, пока вернувшийся обратно Мортимер не тронул его за плечо. Тогда он поднялся с подоконника и с первого взгляда узнал вошедших.

Это были Чарли Хэксем и учитель.

– Ты помнишь этого юношу? – спросил Мортимер.

– Дай мне на него взглянуть, – невозмутимым тоном ответил Рэйберн. – А, да! Помню.

Он не собирался, как в первый раз, взять мальчика за подбородок, но тот, заподозрив его в этом, сердито вздернул локоть на уровень лица. Рэйберн со смехом перевел взгляд на Лайтвуда в надежде, что друг объяснит ему это странное посещение.

– Он хочет поговорить о чем-то.

– Разумеется, с тобой, Мортимер?

– Я сам так думал, но, оказывается, нет. Он хочет поговорить с тобой.

– Да, с вами, – подтвердил мальчик. – И я скажу все, что мне надо сказать, мистер Юджин Рэйберн!

Скользнув по нему взглядом, словно по пустому месту, Юджин посмотрел на стоявшего поодаль Брэдли Хэдстона. Потом повернулся к Лайтвуду и, стараясь как можно ленивее растягивать слова, спросил:

– А другой кто?

– Я друг Чарли Хэксема, – ответил Брэдли. – Я учитель Чарли Хэксема.

– В таком случае, уважаемый сэр, вам не мешало бы научить своих учеников хорошим манерам, – сказал Юджин.

Преспокойно попыхивая сигарой, он облокотился о каминную доску и посмотрел на учителя в упор. Это был жестокий своей холодной презрительностью взгляд, говоривший о том, что Юджин считал полным ничтожеством человека, который стоял перед ним. Тот в свою очередь посмотрел на Юджина, и взгляд его был не менее жесток, хотя вместо презрения в нем бушевала смертельная ревность и яростная злоба.

Примечательное обстоятельство! Ни Юджин Рэйберн, ни Брэдли Хэдстон не уделили ни единого взгляда мальчику. Во время дальнейшего разговора оба они, независимо от того, кто из них говорил или кто к кому обращался, смотрели только друг на друга. Они понимали друг друга безошибочно, и это скрытое от посторонних взаимопонимание ожесточало их.

– Мои ученики, мистер Юджин Рэйберн, – побелевшими, трясущимися губами проговорил Брэдли, – не лишены чувств, вполне естественных и высоких чувств, которых не заглушить учительскими наставлениями.

– Смею думать, что это относится ко всем их чувствам, не только высоким, но и низменным, – ответил Юджин, с наслаждением затягиваясь сигарой. – Вы, оказывается, совершенно точно знаете мое имя и фамилию. Будьте любезны назвать себя.

– Вряд ли вам интересно это знать, но…

– Вы правы. – Юджин сразу воспользовался его оплошностью и нанес удар со всей силой. – Меня ваше имя совершенно не интересует. Я могу называть вас просто учитель, тем более что это весьма почтенное звание. Вы правы, учитель.

Боль от этого удара была особенно чувствительна еще и потому, что Брэдли Хэдстон, не остерегшись в запальчивости, сам дал к нему повод. Он сжал губы, чтобы они не дрожали, но дрожь все же пробежала по ним.

– Мистер Юджин Рэйберн, – сказал мальчик, – мне давно хотелось поговорить с вами. Так хотелось, что мы отыскали ваш адрес в справочнике и были у вас в конторе, а из конторы пришли сюда.

– Вы не пожалели трудов, учитель, – заметил Юджин, сдунув пушистый пепел с сигары. – Надеюсь, они не пропадут даром.

– И я очень рад, – продолжал мальчик, – что буду говорить в присутствии мистера Лайтвуда, потому что благодаря мистеру Лайтвуду вы и встретились с моей сестрой.

На один только миг Рэйберн отвел глаза от учителя, чтобы проверить, какое впечатление произвело последнее слово на Мортимера, а тот, услышав это слово, сейчас же повернулся лицом к камину и уставился на огонь.

– И благодаря мистеру Лайтвуду вы увиделись с ней во второй раз, потому что вы были с мистером Лайтвудом, когда нашли тело моего отца. На другой день я опять застал вас у сестры. С тех пор вы много раз виделись с ней. Вы встречаетесь с моей сестрой все чаще и чаще. И я хочу знать, зачем?

– Стоило ли трудиться, учитель? И ради чего? – протянул Юджин таким тоном, будто его все это совершенно не касалось. – Разумеется, вам лучше знать, но, по-моему, не стоило.

– Я не понимаю, мистер Рэйберн, – ответил Брэдли, свирепея все больше и больше, – почему вы обращаетесь ко мне?

– Не понимаете? – сказал Юджин. – Тогда я не буду к вам обращаться.

Он проговорил это таким презрительным и в то же время безмятежным тоном, что рука, сжимавшая приличную волосяную цепочку от приличных часов, с наслаждением накинула бы эту цепочку ему на шею и задушила бы его. Не считая нужным добавить больше ни слова, Юджин стоял, облокотившись о камин, попыхивая сигарой, и с невозмутимым видом смотрел на кипевшего Брэдли Хэдстона, на его судорожно стиснутую правую руку, – до тех пор, пока тот не почувствовал, что теряет рассудок от ярости.

– Мистер Рэйберн, – снова заговорил мальчик, – мы Знаем не только то, в чем я вас обвинил сейчас, а гораздо больше. Сестра еще не догадывается об этом, но нам все известно. Мы с мистером Хэдстоном решили дать образование моей сестре, и руководить ею будет сам мистер Хэдстон. Вот вы покуриваете сигару и всем своим видом показываете, что он не заслуживает вашего уважения, а лучшего учителя вам не найти, как ни старайтесь. Мы все обдумали, и что же оказывается? Что оказывается, мистер Лайтвуд? Оказывается, мою сестру уже кто-то учит без нашего ведома! Оказывается, мне, брату, и мистеру Хэдстону, лучшему учителю, какого только можно найти, – почитайте его аттестаты! – не удалось склонить мою сестру на свою сторону ради ее же блага! Оказывается, моя сестра самовольно и с большой охотой приняла помощь от кого-то другого и трудится, не жалея сил. Ведь я-то знаю, каких трудов это стоит, и мистер Хэдстон тоже знает! Разумеется, мы с мистером Хэдстоном догадались, что за ее уроки кто-то платит. Но кто же? Мы решили доискаться правды, и мы доискались, мистер Лайтвуд. Платит ваш друг, вот этот самый мистер Юджин Рэйберн. И я спрашиваю его, кто дал ему такое право, и зачем он так делает, и как он осмелился позволить себе это без моего согласия? Я стараюсь выбиться в люди собственными силами и с помощью мистера Хэдстона и не могу допустить, чтобы кто-то губил мое будущее, бросая тень на меня, на мое доброе имя! И все из-за сестры!

Эта по-мальчишески беспомощная, к тому же полная эгоизма речь могла произвести только самое жалкое впечатление. Однако Брэдли Хэдстон, привыкший иметь дело со школьниками, а не с людьми зрелого ума, выслушал ее с торжествующим видом.

– И вот я заявляю мистеру Юджину Рэйберну, – продолжал мальчик, вынужденный говорить в третьем лице, так как обращаться к Юджину прямо было бесполезно. – Я заявляю ему, что мне не нравятся его встречи с моей сестрой, и я требую, чтобы он прекратил всякое знакомство с нею. Только пусть не думает, будто я опасаюсь, как бы моя сестра не заинтересовалась им.

(Мальчик презрительно усмехнулся, вслед за ним усмехнулся и учитель, а Юджин снова сдунул пушистый пепел с сигары.)

– Довольно и того, что мне это не нравится. Я значу для моей сестры гораздо больше, чем мистер Юджин Рэйберн может предположить. Я сам выйду в люди и ее выведу вместе с собой. Она знает это, знает, что ее будущее зависит от меня. Мы с мистером Хэдстоном отлично все понимаем. Моя сестра хорошая девушка, только большая фантазерка. Разумеется, она фантазирует не о каких-нибудь Юджинах Рэйбернах, ее голова полна романтических бредней о долге перед покойным отцом и о других таких же вещах. Мистер Рэйберн поощряет фантазии моей сестры, чтобы выиграть в ее глазах, и она считает себя обязанной ему. Может статься, ей даже приятно быть ему чем-то обязанной. Но я не желаю, чтобы моя сестра была обязана кому бы то ни было, кроме меня и мистера Хэдстона. И я заявляю мистеру Рэйберну: если он не прислушается к моим словам, ей же будет хуже. Пусть вникнет в это как следует. Ей же будет хуже!

Наступило молчание, по-видимому очень тягостное для Брэдли Хэдстона.

– А теперь, учитель, – проговорил Юджин, вынимая изо рта почти докуренную сигару и разглядывая ее, – может быть, вы уведете отсюда своего ученика?

– Мистер Лайтвуд! – Мальчик весь вспыхнул оттого, что ему не только не ответили, но и оставили его речь вовсе без внимания. – Надеюсь, вы учтете каждое слово, которое я сказал вашему приятелю, каждое слово, которое ваш приятель услышал от меня, хоть он и притворяется, будто ему ничего не было сказано. Вам придется учесть все это, мистер Лайтвуд, потому что вы, как я уже говорил, вы-то и свели вашего приятеля с моей сестрой. Только по вашей милости мы его и узнали. Видит бог, он нам вовсе не нужен, и скучать по нем мы не будем. А теперь, мистер Хэдстон, поскольку мистер Юджин Рэйберн волей-неволей выслушал то, что я хотел ему сказать, а я высказал все до последнего слова, нам больше нечего здесь делать, и мы можем уйти.

– Сойди вниз, Хэксем, а я задержусь тут на минутку, – ответил ему Брэдли. Мальчик покорился с негодующим видом и, стараясь топать как можно громче, вразвалку вышел из комнаты. Лайтвуд отвернулся к окну, облокотился на подоконник и выглянул во двор.

– Вы думаете, я не больше стою, чем грязь у вас под ногами. – Брэдли старался говорить раздельно и внятно, иначе он не выговорил бы ни слова.

– Поверьте мне, учитель, – ответил ему Юджин, – я о вас вовсе не думаю.

– Неправда! – сказал тот. – Вы сами понимаете, что это неправда!

– Фи! Как грубо! – проговорил Юджин. – Впрочем, где вам это понять.

– Во всяком случае, мистер Рэйберн, я понимаю хотя бы то, что мне нечего тягаться с вами в надменности и в умении оскорблять людей. Мальчик, который только что вышел отсюда, мог бы за каких-нибудь полчаса посрамить вас своими познаниями в науках, но вы отнеслись к нему как к существу низшему. Вам, вероятно, ничего не стоит поступить точно так же и со мной.

– Весьма возможно, – согласился Юджин.

– Но я не мальчик, сэр, – добавил Брэдли, сжимая цепочку в правой руке. – И я заставлю себя выслушать.

– Учителей слушают в классе, – сказал Юджин. – На вашем месте я бы этим удовольствовался.

– А я не удовольствуюсь, – ответил Хэдстон, побелев от ярости. – Неужели вы думаете, что человек, который избрал такое поприще и изо дня в день следит за собой и сдерживает себя во всем, чтобы как можно лучше выполнять свои обязанности, – неужели вы думаете, что такой человек лишен человеческих чувств?

– На мой взгляд, – сказал Юджин, – вы даже слишком пылки. Хорошему учителю не пристало давать волю своим чувствам. – И с этими словами он швырнул окурок в камин.

– С вами, сэр, я действительно таков. И я уважаю себя за это, сэр. – Но ведь среди моих учеников нет дьяволов.

– А среди учителей? – спросил Юджин.

– Мистер Рэйберн!

– Да, учитель?

– Сэр! Меня зовут Брэдли Хэдстон.

– Как вы совершенно справедливо изволили заметить, уважаемый, мне до этого нет никакого дела. Что вы еще хотите сказать?

– Еще?.. Боже! Какое это несчастье! – перебил самого себя Брэдли, дрожа всем телом и вытирая мокрое от пота лицо. – Какое несчастье, что я не могу справиться с собой и выказываю свою слабость человеку, который держится с таким спокойствием, хотя ему за всю его жизнь не пришлось испытать того, что я испытал за один день! – Он выкрикнул это с болью и судорожно вцепился руками в грудь, словно собираясь растерзать себя на части.

Юджин Рэйберн не сводил с него глаз, видимо заинтересовавшись им.

– Мистер Рэйберн, я хочу сказать вам кое-что и от своего имени.

– Ну, говорите, говорите! – Глядя, как учитель пытается взять себя в руки, Юджин снизошел до того, что даже выказал легкое нетерпение. – И позвольте мне напомнить вам: дверь открыта, а ваш юный друг дожидается вас на лестнице.

– Я шел сюда, сэр, и думал: если мистер Юджин Рэйберн не пожелает выслушать мальчика, то со мной ему никто не позволит так обойтись, и пусть он узнает от меня, что, повинуясь чувству, мой ученик поступает разумно и правильно. – Брэдли стоило огромных усилий сказать это.

– Теперь все? – спросил Юджин.

– Нет, сэр, – яростно выкрикнул учитель. – Я разделяю возмущение моего ученика по поводу ваших визитов к его сестре и по поводу той назойливости… хуже, чем назойливости! – с которой вы навязываете ей свои услуги.

– Теперь все? – спросил Юджин.

– Нет, сэр. Я должен сказать вам, что вы не имеете никакого права так поступать и что ваше поведение оскорбительно для его сестры.

– Вы наставляете не только брата, но и сестру? Или, может быть, вам хочется стать ее наставником? – сказал Юджин.

Кровь бросилась Брэдли Хэдстону в лицо так бурно, словно этот удар был нанесен кинжалом.

– Как вас понимать? – Больше учитель ничего не мог выговорить.

– Желание вполне естественное, ничего не скажешь, – преспокойно продолжал Юджин. – Его сестра… пожалуй, это слово слишком часто у вас на языке… Его сестра так выделяется в своей среде, она так отлична от той мелкоты, которая окружает ее, что ваше желание вполне естественно.

– Вы издеваетесь над моей безвестностью, мистер Рэйберн?

– Ну что вы, учитель! Ведь я о вас ничего не знаю и не стараюсь узнать.

– Вы попрекаете меня моим происхождением, моим воспитанием. Так знайте же, сэр, что, несмотря ни на что, я пробил себе дорогу в жизни. У меня есть все основания считать себя выше вас, я с большим правом могу гордиться собой.

– Каким образом можно чем-то попрекать человека, когда ничего о нем не знаешь, и как можно побивать его камнями, когда их нет в руке, – такая задача под силу только учителю. Ну, теперь все?

– Нет, сэр. Если вам кажется, что этот мальчик…

– Которому, право, скоро наскучит ждать, – вежливо вставил Юджин.

– Если вам кажется, что у этого мальчика нет друзей, мистер Рэйберн, то вы ошибаетесь. Я ему друг, и вы скоро убедитесь в этом.

– А вы скоро убедитесь в том, что он ждет вас на лестнице, – повторил Юджин.

– Вы, вероятно, полагали, сэр, будто с неопытным мальчиком, у которого нет ни друзей, ни наставников, можно не церемониться. Но ваши низкие расчеты неправильны, предупреждаю вас. Вам придется иметь дело и со взрослым мужчиной. Вам придется иметь дело со мной. Я поддержу его и, если понадобится, добьюсь, что он будет отомщен. Я протяну ему руку помощи. Мое сердце открыто для него.

– Какое совпадение! И дверь тоже открыта, – сказал Юджин.

– Я презираю ваши увертки! – воскликнул учитель. – У вас хватает низости глумиться над моим низким происхождением. Вы презренный человек! Если мы приходили напрасно и все останется по-прежнему, я буду действовать так, как действовал бы, когда б считал вас своим личным врагом, хоть вы и не заслуживаете такой чести.

С этими словами он круто повернулся и вышел, шагая с нарочитой угловатостью, назло Юджину, стоявшему в спокойной, непринужденной позе, и тяжелая дверь захлопнулась за ним, словно заслонка горна, скрывая за собой его раскаленную добела ярость.

– Вот одержимый! – сказал Юджин. – Воображает, будто его матушка известна всем и каждому!

Он окликнул Мортимера Лайтвуда. Тот отошел от окна, куда деликатно удалился во время предыдущего разговора, и стал медленно ходить по комнате.

– Мои нежданные гости, кажется, утомили тебя, – сказал Юджин, закуривая вторую сигару. – Если в качестве контрпретензии (прости мне судейскую терминологию) ты захочешь пригласить к чаю леди Типпинз, я обязуюсь ухаживать за ней.

– Юджин, Юджин, Юджин! – воскликнул Мортимер, продолжая шагать взад и вперед. – Как это тяжело! И подумать только, что я мог проявить такую слепоту!

– При чем тут слепота, милый? – осведомился его невозмутимый друг.

– Ты помнишь свои слова той ночью в харчевне на берегу Темзы? – сказал Лайтвуд, останавливаясь. – О чем ты спросил меня тогда? Не кажусь ли я самому себе, при мысли об этой девушке, этакой дрянной комбинацией предателя с карманным воришкой?

– Да, припоминаю, – ответил Юджин.

– Кем же ты считаешь себя теперь, когда думаешь о ней?

Прямого ответа на этот вопрос не последовало. Его друг несколько раз затянулся сигарой, а потом сказал:

– Ты ошибаешься, Мортимер. Более порядочной девушки, чем Лиззи Хэксем, нет во всем Лондоне. Нет более порядочной девушки и среди моих родных и среди твоих.

– Допустим. Что же дальше?

– А вот теперь, – сказал Юджин, с сомнением во взгляде следя за Мортимером, снова зашагавшим по комнате, – теперь ты опять заставляешь меня отгадывать загадку, перед которой я давно спасовал.

– Юджин, ты решил обольстить и бросить эту девушку?

– Разумеется, нет, друг мой!

– Ты решил жениться на ней?

– Разумеется, нет, друг мой!

– Ты решил преследовать ее?

– Друг мой! Никаких таких решений я не принимал. Я вообще не способен что-либо решать. Если бы в голове у меня вдруг возникло какое-либо решение, я изнемог бы от умственных усилий и немедленно махнул бы на него рукой.

– Ах, Юджин, Юджин!

– Мортимер, дорогой мой! Умоляю тебя, оставь этот меланхолически укоризненный тон. Я могу сказать тебе только то, что знаю, и покаяться в своем неведении относительно самого себя. Помнишь ту старинную песенку, которая почему-то считается веселой, а на деле самая мрачная из всех, какие только мне приходилось слышать?