Текст книги "Наш общий друг. Том 1"
Автор книги: Чарльз Диккенс
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)
Глава II
Все еще о педагогике
Хозяйка дома, она же кукольная швея и поставщица нарядных перочисток и подушечек для булавок, сидела в своем чудном низеньком кресле, напевая в темноте, до самого возвращения Лиззи. Хозяйка этого дома заслужила столь высокое звание еще в самом нежном возрасте, потому что она была единственным положительным человеком в этом доме.
– Ну-с, Лиззи-Миззи-Виззи, – сказала она, прерывая пение, – какие там новости на воле?
– А какие новости тут, в четырех стенах? – в свою очередь спросила Лиззи, с улыбкой поглаживая густые золотистые волосы кукольной швеи.
– Сейчас посмотрим, как сказал слепец. Ну-с, последние новости таковы, что я не собираюсь замуж за твоего братца.
– Неужели?
– Ни в коем случае! – Головка и подбородок пришли в движение. – Не нравится мне этот мальчишка.
– А учитель?
– Сердце учителя уже занято.
Лиззи аккуратно разобрала длинные локоны на сутулых плечах девочки, потом зажгла свечу. Ее огонек озарил маленькую комнату – бедную, но чистенькую и прибранную. Лиззи поставила подсвечник на каминную полку, чтобы свет не резал глаза кукольной швее, распахнула настежь обе двери – в комнату и на улицу, и подвинула низенькое креслице вместе с девочкой ближе к свежему воздуху. Так уж у них было принято кончать рабочий день в жаркую погоду, а сегодня вечер как раз выдался особенно душный. В довершение всего этого Лиззи сама села на стул рядом с низеньким креслом и бережно продела себе под локоть украдкой протянувшуюся к ней худенькую руку.
– Вот эти минуты для твоей Дженни Рен лучшие за весь день, – сказала хозяйка дома. На самом деле ее звали Фанни Кливер, но она предпочитала величать себя мисс Дженни Рен.
– Я сегодня все думала за работой, – продолжала Дженни. – Вот было бы славно, если бы ты так и осталась при мне до самого моего замужества или хотя бы до тех пор, пока за мной не начнут ухаживать. Потому что как только за мной кто-нибудь начнет ухаживать, я поручу ему многое из того, что ты теперь делаешь. Правда, он не сумеет причесывать меня так, как ты, или водить по лестнице так, как ты, и вообще, где ему с тобой сравняться! Но пусть этот увалень хоть носит мне работу на дом и принимает заказы. Я не дам ему сидеть сложа руки. Он у меня побегает!
Дженни Рен одолевали суетные мечты – к счастью для нее самой, – и ни о чем другом не фантазировала она с таким жаром, как о всевозможных мучениях и пытках, которые со временем должны были выпасть на ею долю.
– Где бы он сейчас ни обретался и кто бы он ни был, – продолжала мисс Рен, – мне все его фокусы и повадки заранее известны, и пусть он держит ухо востро, предупреждаю!
– А не слишком ли ты строга к нему? – спросила Лиззи, улыбаясь и поглаживая свою приятельницу по голове.
– Ни чуточки! – ответила мисс Рен тоном женщины, умудренной житейским опытом. – Милочка моя, да эти разбойники в грош тебя не будут ставить, покуда их не приструнишь как следует. Да-а… вот было бы славно, если б ты подольше осталась при мне. Ах, это «если»!
– Я не собираюсь расставаться с тобой, Дженни.
– Не зарекайся, не то сию же минуту расстанемся!
– Неужели моему слову совсем нельзя верить?
– Твое слово вернее золота и серебра. – Но, сказав это, мисс Рен вдруг умолкла, прищурила глаза, вздернула подбородок и приняла необычайно многозначительный вид. – Ага!
И больше, милочка, ему ровнехонько ничего не надо.
Какой-то человек остановился на тротуаре у входной двери.
– Если не ошибаюсь, это мистер Юджин Рэйберн? – спросила мисс Рен.
– Как будто так, – последовал ответ.
– Можете войти, если вы человек почтенный.
– Я человек далеко не почтенный, – сказал Юджин, – но тем не менее войду.
Он поздоровался за руку с Дженни Рен, поздоровался за руку с Лиззи и стал рядом с ней, прислонившись к дверному косяку. Мистер Рэйберн, как он сам пояснил, вышел погулять и выкурить сигару на свежем воздухе (сигара давно была выкурена и брошена) и нарочно сделал крюк, чтобы заглянуть сюда по дороге домой. Здесь, кажется, только что был ее брат?
– Да, – ответила Лиззи, явно чем-то встревоженная.
Как мило, что наш братец изволил снизойти до нас, Мистеру Юджину Рэйберну показалось, будто он повстречал этого юного джентльмена на мосту. А кто был с ним?
– Его учитель.
– Ну, разумеется! Это сразу видно.
Лиззи сидела так тихо, что трудно было определить, в чем именно сказывается ее волнение, но в том, что она волнуется, сомневаться не приходилось. Юджин держался с обычной непринужденностью, но теперь, когда девушка потупилась перед ним, стало особенно заметно, что в его взгляде, обращенном на нее, было такое внимание, каким он вряд ли удостаивал подолгу кого-либо другого.
– Новостей у меня нет, Лиззи, – сказал он. – Но поскольку я обещал вам держать под наблюдением мистера Райдергуда с помощью моего друга Лайтвуда, мне хочется время от времени подтверждать, что я не забыл своего обещания и не даю забыть о нем и Лайтвуду.
– Кто же станет в этом сомневаться, сэр!
– Вообще-то говоря, сомневаться во мне не грех, – хладнокровно признался Юджин.
– А почему? – спросила эта заноза, мисс Рен.
– Потому, моя милочка, – ответил легкомысленный Юджин, – что я личность непутевая и ленивая.
– Тогда почему бы вам не взяться за ум и не стать путевой личностью? – осведомилась мисс Рен.
– Потому, моя милочка, – повторил Юджин, – что не для кого стараться. Ну как, Лиззи, вы думали о моей затее? – добавил он вполголоса, но не из осторожности – присутствие хозяйки дома ему не мешало, – а просто переходя на более серьезный тон.
– Думала, мистер Рэйберн, но согласиться так и не решилась.
– Ложная гордость! – сказал Юджин.
– Нет, мистер Рэйберн, нет. Вы не правы.
– Ложная гордость, – повторил Юджин. – Ничего другого тут быть не может. Ведь речь идет о таких пустяках! Для меня это пустяк, сущий пустяк! Неужели тут есть о чем говорить? Вы знаете, как я к этому отношусь. Захотелось принести кому-то пользу – чего до сих пор мне еще не приходилось делать и вряд ли придется. Захотелось принести пользу тем, что буду платить какой-нибудь опытной особе вашего пола и возраста столько-то презренного металла (на мой взгляд весьма немного) с тем, чтобы эта особа приходила сюда по вечерам в определенные дни недели и давала вам уроки, в которых у вас не было бы необходимости, если б вы в свое время не лишили себя всего ради брата и отца. Вам стоило таких трудов дать образование брату, значит вы понимаете, как оно нужно. Зачем же тогда отказываться от уроков, если они к тому же пойдут на пользу нашей приятельнице, мисс Дженни! Предложи я сам свои услуги в качестве учителя или пожелай я присутствовать на занятиях – мысль явно несуразная! – но ведь ваш покорный слуга будет все равно что за тридевять земель отсюда. Можете даже считать, что его вовсе нет на свете! Ложная гордость, Лиззи! Потому, что гордость истинная не позволила бы вам стесняться вашего неблагодарного брата и не потерпела бы, чтобы он стеснялся вас. Истинная гордость не допустила бы, чтобы сюда приводили какого-то учителя, точно доктора к тяжелобольному. Истинная гордость приказала бы вам сразу взяться за дело. Вы прекрасно отдаете себе в этом отчет, вы знаете, что истинная гордость усадила бы вас за книжку завтра же, имей вы на это средства, которые гордость ложная не велит вам принять от меня. Ну, что ж, прекрасно! Мне остается добавить только одно: ложная гордость принижает и вас и память вашего покойного отца.
– При чем же тут мой отец, мистер Рэйберн? – спросила Лиззи, бросив на него испуганный взгляд.
– При чем? Надо ли спрашивать! Да при том, что вы усугубляете последствия его невежественного и слепого упорства. При том, что вы не хотите исправить то зло, которое он причинил вам. При том, что по вашей воле лишение, на которое он вас обрек и которое навязал вам силой, всегда будет чернить его память.
Случилось так, что этими словами Юджин тронул струну, сразу же зазвучавшую в сердце той, которая всего лишь час назад делилась такими же мыслями с братом. Струну эту заставила зазвучать еще сильнее и внезапная перемена в Юджине Рэйберне: откуда вдруг взялась в нем серьезность, твердая вера в свои слова, великодушное, бескорыстное участие, обида за то, что его в чем-то подозревают. И девушка сразу почувствовала: то новое, что проявилось в нем, всегда таком легкомысленном и беззаботном, находит совсем иной отклик в ее сердце. «Между нами такая разница, – думала она, – этот человек настолько выше меня, неужели же я отвергла его бескорыстную помощь лишь потому, что мне кажется, будто он меня преследует, неужели я возомнила, будто он нашел что-то привлекательное во мне?» Бедная девушка, чистая душой и помыслами, не могла простить себе этого. Презирая самое себя, она опустила голову, уверенная, что и вправду жестоко обидела его, и молча залилась слезами.
– Не огорчайтесь, – ласково, очень ласково сказал Юджин. – Неужели это я огорчил вас? Мне только хотелось, чтобы вы увидели все так, как оно есть на самом деле, хотя, признаюсь, мною руководили эгоистические побуждения, и вы заставили меня разочароваться.
Разочароваться потому лишь, что ему не удалось оказать ей услугу! Что же другое могло разочаровать его?
– Сердце мое не разбито, – со смехом продолжал Юджин. – Я не буду горевать и двух дней, и все же я испытал подлинное разочарование. Мне так хотелось оказать пустяковую услугу вам и нашей общей приятельнице мисс Дженни! Новизна такого ощущения – принести кому-то хоть малейшую пользу – имела для меня свою прелесть. Но теперь мне ясно, что уладить все это можно было с большим уменьем. Например, притвориться, будто я стараюсь исключительно ради нашей приятельницы, мисс Дженни, или предстать перед вами в роли этакого Юджина Великодушного. Но, видит бог, такие уловки мне не по нутру, и я предпочитаю остаться при своем разочаровании.
Если Юджин разгадал мысли, бродившие в голове Лиззи, это нельзя было сделать с большим искусством. Если же он попал в цель неожиданно для самого себя, вряд ли можно назвать такое совпадение счастливым.
– Все это получилось так естественно, – продолжал Юджин. – Я словно поймал мяч, ненароком брошенный в мою сторону. Случайные обстоятельства – вы знаете, какие, Лиззи, – сводят нас дважды. Случайные обстоятельства позволяют мне дать вам слово, что за Райдергудом, который оклеветал вашего отца, будет вестись слежка. Случайные обстоятельства позволяют мне умерить ваше горе в самую тяжелую для вас минуту – умерить тем, что я не верю обвинениям Райдергуда. При тех же обстоятельствах я рекомендую себя вам, как самого ленивого и самого никчемного из адвокатов, но добавляю, что в деле, которое началось у меня на глазах, лучше иметь такого советчика, чем вовсе никого, и что в вашем стремлении оправдать покойного отца вы всегда можете полагаться на мою помощь, а также на помощь Лайтвуда. И вот мало-помалу мною овладевает мысль, а не смогу ли я – и с какой легкостью! – помочь вам снять с вашего отца другое обвинение, обвинение вполне справедливое и заслуженное, о котором я упомянул несколько минут назад. Мне очень жаль, что это вас так огорчило; надеюсь, теперь вам все стало ясно и понятно. Я терпеть не могу разглагольствовать о своих намерениях, но они были самые простые и хорошие и мне хочется, чтобы вы это знали.
– Я никогда в этом не сомневалась, мистер Рэйберн, – ответила Лиззи, чувствуя тем большее раскаяние, чем скромнее оказывались притязания Юджина.
– Рад это слышать. Но если бы вы поняли меня правильно с самого начала, вряд ли я получил бы отказ. Не так ли?
– Я… я думаю, что нет, мистер Рэйберн.
– Тогда зачем же отказываться теперь, когда все разъяснилось?
– Мне трудно с вами спорить, – в замешательстве проговорила Лиззи, – потому что вы заранее знаете, какие выводы можно сделать из моих слов.
– Примиритесь с этими выводами, – рассмеялся Юджин, – и тогда мое разочарование исчезнет само собой. Лиззи Хэксем! Человек, который относится к вам с глубочайшим уважением, ваш друг и джентльмен, хоть и не весьма блистательный, клянется, что ему все еще не понятно, почему вы колеблетесь!
Откровенность, чистосердечие, бескорыстное великодушие, звучавшие в его голосе и смехе, покорили бедную девушку, и не только покорили, но снова напомнили ей, что до сих пор в голове у нее были совсем другие мысли и, в первую очередь, тщеславные.
– Я больше не колеблюсь, мистер Рэйберн. И, пожалуйста, не осуждайте меня за мои прежние колебания. От своего имени и от имени Дженни… Ты позволишь, дружок?
Маленькая хозяйка дома сидела все это время, откинувшись на спинку кресла, опершись о подлокотники, уткнув подбородок в ладони, и внимательно слушала их разговор. Не меняя позы, она так отчеканила «да!», точно отрезала свой односложный ответ ножом.
– От своего имени и от имени Дженни я с благодарностью принимаю ваше любезное предложение.
– Ну вот, и дело с концом! – воскликнул Юджин, протянул Лиззи руку, а потом помахал ею, как бы отмахиваясь от дальнейших разговоров на эту тему. – Приходит же людям в голову делать из мухи слона!
Вслед за тем он шутливо обратился к мисс Дженни Рен:
– Знаете, мисс Дженни, я собираюсь завести себе куклу.
– Не советую, – ответила кукольная швея.
– Почему?
– Непременно ее разобьете. За вас, детей, ведь нельзя поручиться.
– Но это в ваших же интересах, мисс Рен, – возразил Юджин. – Так же как в моих интересах, когда гибнут чьи-нибудь поручительства.
– Ну, не знаю, – отрезала мисс Рен. – На мой взгляд, вам лучше завести себе перочистку и стать прилежным мальчиком. Тогда она пойдет у вас в дело.
– Боже упаси! Да если бы мы все были такие прилежные, как вы, маленькая моя хлопотунья, нам пришлось бы приниматься за работу чуть ли не с колыбели, а это очень вредно.
– Вы говорите, вредно? – переспросила девочка, вся вспыхнув. – Вредно для спины и для ног?
– Нет, нет! – Надо отдать ему справедливость, Юджин испугался, как бы кто не подумал, что он подшучивает над ее болезнью. – Для дела вредно, для дела! Если мы все впряжемся в работу с молодых ногтей, тогда кукольным швеям придет конец.
– Пожалуй, правда, – согласилась мисс Рен. – Оказывается, голова у вас не такая уж пустая, кое-какие мысли в ней есть. – Потом совсем другим тоном: – Кстати, о мыслях, Лиззи. – Они опять сидели рядом. – Сама не знаю почему, но летом, когда я корплю здесь за работой день-деньской, и все одна, мне кажется, будто в комнате пахнет цветами.
– Как личность самая что ни на есть прозаическая, – вяло протянул Юджин, которому хозяйка дома уже наскучила, – я скажу, что цветами, вероятно, пахнет на самом деле.
– Ничего подобного, – ответила девочка, опершись одной рукой о подлокотник кресла, уткнувшись подбородком в ладонь и задумчиво глядя прямо перед собой. – В наших местах цветам неоткуда взяться. Тут найдешь что угодно, только не цветы. И все-таки, когда я сижу за работой, мне чудится, будто они растут на целые мили вокруг. Вот запахло розами, ну, словно на полу у меня целые охапки, груды розовых лепестков. А то потянет опавшими листьями, кажется, опустишь руку, – вот так, – и они зашуршат у тебя под пальцами. Потом будто живые изгороди благоухают не то бело-розовым боярышником, не то другими цветами, каких я даже никогда и не видывала. Ведь мне их почти не приходилось видеть.
– Какие у тебя приятные мечты, Дженни! – сказала ее приятельница и бросила взгляд на Юджина, словно спрашивая, не дарованы ли эти мечты в воздаяние девочке за всю ее обездоленность.
– Да, Лиззи, очень приятные! А каких я слышу птичек! – воскликнула Дженни, протянув вперед руку и подняв глаза ввысь. – Как они поют!
В этом жесте и в выражении ее личика было что-то одухотворенное и прекрасное. Потом она снова задумалась, подперев подбородок ладонью.
– Мои птицы поют лучше всех других птиц, и мои цветы самые душистые на свете, потому что, когда я была совсем маленькая, – она сказала это таким тоном, будто вспомнила о чем-то давно минувшем, – дети, которые прилетали ко мне рано по утрам, были совсем не похожи на тех, что видишь на улице. И на меня не похожи. Ничто их не заботило, не было на них тряпья, не тряслись они от холода, не боялись колотушек. Совсем, совсем другие, чем наши соседские ребятишки! Меня никогда не бросало в дрожь от их криков, они никогда не дразнились. А сколько их слеталось ко мне! И все в белых платьях с блестящей каймой, и на голове у них тоже что-то поблескивало. Я пробовала шить такие платья своим куклам, да у меня ничего не получалось. Эти детки спускались ко мне по длинным сверкающим лучам и спрашивали хором: «Кто это тут болеет? Кто тут болеет?» А когда я называла им свое имя, они говорили: «Пойдем играть с нами!» Я отвечала: «Я никогда не играю. Я не умею играть!» Тогда они окружали меня со всех сторон и поднимали все выше и выше, словно пушинку. И мне становилось так легко на душе и так покойно, а потом они спускались со мною вниз и говорили хором: «Жди нас, жди терпеливо, и мы снова придем!» И я всякий раз, еще задолго до того, как передо мной загорались длинные сверкающие лучи, знала, кто летит ко мне, потому что слышала издали: «Кто это тут болеет? Кто тут болеет?» Я отвечала: «Детки, милые детки! Это я! Пожалейте меня бедную! Поднимите меня, словно пушинку, выше, выше!»
Рука девочки тянулась вверх, восторг преобразил ее личико, и оно стало прекрасным. Застыв на мгновение с поднятой рукой, она улыбнулась, прислушиваясь к чему-то, потом огляделась по сторонам и пришла в себя.
– Какой дурочкой я, наверно, кажусь! Правда, мистер Рэйберн? По лицу вижу, что вам надоело меня слушать. Но сегодня суббота, и я не стану вас задерживать.
– Другими словами, уважаемая мисс Рен, – сказал Юджин, готовый воспользоваться этим намеком, – вы хотите, чтобы я удалился?
– Да ведь сегодня суббота, – повторила она, – и мой ребенок скоро вернется домой. Он у меня нехороший, непослушный и его то и дело приходится бранить. Мне не хочется, чтобы вы с ним тут столкнулись.
– Это кукла? – Юджин перевел удивленный взгляд с хозяйки дома на Лиззи, в надежде, что ему объяснят, в чем тут дело.
Но так как Лиззи беззвучно, одними губами произнесла «ее отец», он не стал больше задерживаться и немедленно откланялся. На углу он остановился закурить сигару и, может статься, спросил самого себя, каковы же, собственно, его намерения? Если так, то ответ на это последовал весьма неопределенный и маловразумительный. Да разве может определить свои намерения человек, которому безразлично, что он вообще делает.
Лишь только Юджин завернул за угол, какой-то встречный, толкнув его, пьяным голосом пробормотал извинение. Юджин посмотрел незнакомцу вслед и увидел, что тот вошел в дверь, из которой он сам вышел минуту назад.
Пьяный переступил порог комнаты, и Лиззи тут же поднялась со стула.
– Не уходите, мисс Хэксем, – смиренно проговорил он, еле ворочая языком. – Не избегайте горемыки, потерявшего последнее здоровье. Удостойте несчастного больного своим обществом. Я… я… не заразный.
Лиззи сослалась на то, что ее ждут кое-какие дела, и пошла к себе наверх.
– Ну, как моя Дженни? – робко залепетал пьяный. – Как моя Дженни Рен, золото, а не дочка, бальзам для разбитого сердца.
На что хозяйка дома ответила с неумолимой суровостью, повелительно протянув руку:
– Не подходи ко мне! Ступай в свой угол! В угол, немедленно!
Жалкое существо попыталось было для виду воспротивиться этому, но, не смея перечить хозяйке дома, почло за благо отойти в угол и сесть на стул, на котором ему полагалось сидеть, когда он впадал в немилость.
– У-у! – воскликнула хозяйка дома, тыча в ту сторону пальцем. – У-у, дрянной старый мальчишка! У-у! сорванец, негодник! В-вот я ему задам!
Расслабленный, трясущийся всем телом пьянчуга бессильным движением протянул к ней руки, ища прощения и мира. Слезы стояли у него в глазах, капали на испещренные красными жилками щеки. Синеватая нижняя губа дрожала от всхлипываний. Эта жалкая, убогая развалина – вся, начиная со сбитых башмаков и кончая преждевременно поседевшими жидкими волосами, – являла собой зрелище полного унижения. Но причиной и поводом для таких пресмыкательств была не страшная по своему смыслу (если только тут имелся какой-то смысл) перемена ролей между отцом и ребенком, – нет! пьянчуге хотелось лишь одного – избежать проборки.
– Я знаю все твои фокусы и повадки! – воскликнула мисс Рен. – Я знаю, где ты пропадал! (На что не требовалось особенной проницательности.) Ах ты старикашка бессовестный!
Все в этом человеке было омерзительно, даже то, как он дышал, – натужно, хрипло, словно часы с испорченным заводом.
– Корпишь тут, корпишь за работой с утра до ночи, – продолжала хозяйка дома, – и ради чего? В-вот я ему задам!
В слове «в-вот», произносимом каждый раз с особой выразительностью, было что-то такое, что приводило пьянчугу в трепет. Лишь только хозяйка дома добиралась до этого словечка или уже была готова произнести его, он терялся окончательно.
– Хоть бы тебя в каталажку посадили и заперли там на замок! – говорила хозяйка дома. – Хоть бы тебя упрятали в темный подвал, в нору какую-нибудь с крысами, пауками и тараканами! Я-то знаю все их фокусы и повадки, вот бы они тебя там пощекотали! И не стыдно тебе?
– Стыдно, душенька, – промямлил отец.
– Ах, так! – вскричала хозяйка дома, наводя на него ужас силой своего гнева и голоса и неминуемым «в-вот я ему задам!»
– Обстоятельства… от меня не зависящие… – Это было все, что мог сказать в свое оправдание несчастный пьянчуга.
– Только поговори у меня! – еще сердитее перебила его хозяйка дома. – Я тебе такие устрою обстоятельства, от меня зависящие, что ты навек их запомнишь! Отправлю в полицию, там тебя оштрафуют на пять шиллингов, а платить тебе нечем, и я не заплачу, и упекут тебя на каторгу на всю жизнь. Хорошо тебе будет на каторге?
– Нет, плохо… Я больной… Недолго буду обременять! – возопил несчастный.
– Ну, довольно, довольно! – Хозяйка дома деловито постучала пальцами по столу, тряхнула головой и вздернула подбородок. – Ты сам знаешь, что от тебя требуется. Выкладывай деньги на стол, немедленно!
Пьянчуга начал покорно шарить по карманам.
– Наверно, все свое жалованье растранжирил, – продолжала хозяйка дома. – Клади сюда. Все, что осталось. До последнего фартинга.
С каким старанием начал пьянчуга собирать деньги по своим обтрепанным карманам! Вот, наверно, здесь… нет, пусто. В этом вряд ли, и лазить не стоит. Наконец все обследовано, а кармана с деньгами так и не нашлось.
– И это все? – вопросила хозяйка дома, когда на столе накопилась небольшая горка шиллингов и пенсов.
– Все, – последовал унылый ответ, сопровождаемый столь же унылым покачиванием головы.
– Сейчас проверим. Ну, ты же знаешь, что от тебя требуется. Выворачивай все карманы наизнанку, пусть так и болтаются! – распорядилась хозяйка дома.
Он повиновался. И если что-нибудь могло придать ему еще более жалкий и нелепый вид, то именно эта унизительная процедура.
– Да тут всего-навсего семь шиллингов и восемь с половиной пенсов! – воскликнула мисс Рен, сложив монеты стопкой. – Ах ты старый блудный сын! Ну погоди, теперь ты у меня посидишь впроголодь!
– Не надо впроголодь! – захныкал он.
– Если б тебя наказать как следует, – ответила ему на это мисс Рен, – ты бы у меня ничего, кроме вертелов, на которых продают мясо для кошек, и не увидел. Мясо кошкам, а тебе после них одни палочки. Ну ладно, ложись спать.
Пьянчуга выбрался из своего угла и снова заканючил, протянув к дочери руки:
– Обстоятельства… От меня не зависящие.
– Спать ложись, сию же минуту спать! – перебила его мисс Рен. – Не смей со мной разговаривать! Я тебя еще не простила. Ложись спать!
Чувствуя приближение очередного «в-вот», пьянчуга решил повиноваться. Хозяйка дома проводила его взглядом до лестницы и долго сидела и слушала, как он тяжело поднимался по ступенькам, потом закрыл за собой дверь и рухнул на кровать. Через несколько минут в комнату спустилась Лиззи.
– Ужинать будем, Дженни?
– И в самом деле! – ответила мисс Дженни, передергивая плечиками. – Надо же как-то поддержать силы.
Лиззи накрыла скатертью низенькую скамейку, заменявшую хозяйке дома рабочий стол, подала обычный их скромный ужин и села на табуретку.
– Ну, ешь, Дженни. О чем ты задумалась, дорогая?
– Я думаю о том, – проговорила девочка, отрываясь от своих размышлений, – что я буду делать с ним, если он окажется пьяницей.
– Не будет он пьяницей, – сказала Лиззи. – Ты заранее в этом удостоверишься.
– Удостовериться-то удостоверюсь, но он может обмануть меня. Ох, милая, ведь я знаю этих молодцов, все их фокусы и повадки знаю. Они ужасные обманщики! – Маленький кулачок взлетел в воздух. – А если он меня все-таки обманет, сказать тебе, что я с ним сделаю? Дождусь, когда он заснет, раскалю докрасна ложку на огне, вскипячу в кастрюльке рому или еще чего-нибудь спиртного, чтобы ключом кипело, потом одной рукой открою ему рот, – хотя он и спать-то, наверно, будет с открытым ртом! – а другой волью туда полную ложку, так, чтобы горло ошпарило и чтобы из него дух вон!
– Вот ужас! Я уверена, что ты ничего такого не сделаешь, – сказала Лиззи.
– Но сделаю? Может, и не сделаю. А как хочется!
– И это неправда.
– Думаешь, не хочется? Ну, может быть. Ты ведь умница, всегда все знаешь. Только тебе не приходилось жить так, как мне, и спина у тебя не болит, и ноги тебя слушаются.
За ужином Лиззи старалась вызвать в девочке прежнее, куда более приятное и светлое настроение, но чары были нарушены. Хозяйка дома стала хозяйкой дома, омраченного позором и тяжкими заботами, – дома, в верхнем этаже которого спало жалкое существо, позорящее даже невинный сон своим глубоким падением и низменностью своих страстей. Кукольная швея превратилась в особу на редкость сварливого характера – из мирских мирскую, из суетных суетную.
Бедная кукольная швея! Сколько раз те руки, которым следовало бы служить ей опорой, толкали ее все ниже и ниже; сколько раз плутала она на пути к добру и тщетно ждала помощи! Бедная, бедная кукольная швея!
