Текст книги "Кто все расскажет"

Автор книги: Чак Паланик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

АКТ I, СЦЕНА ВОСЬМАЯ

Панорамная съёмка длинной каминной полки в будуаре мисс Кэти: шеренга наград и свадебных фотографий. Ещё одна панорама: камера скользит над пристенным столиком в кабинете хозяйки. Тут собрано ещё больше трофеев. И наплывом – новая панорама: длинные застеклённые полки в столовой. Награды так и теснят друг друга, загромождая пространство. В открытых выставочных коробочках, точно в колыбельках, устланных белым атласом, лежат медали на лентах и разные памятные таблички. Полки гнутся под бременем кубков из тусклого серебра с гравировками вроде: «Вручается Кэтрин Кентон за многочисленные заслуги от имени Балтиморского клуба критиков». Позолоченные статуэтки от ассоциации театровладельцев Кливленда. Сильно уменьшенные изображения богов и богинь размером с младенцев. «За выдающийся прижизненный вклад…», «За долгие годы служения…». Взгляд с усилием пробирается сквозь нагромождение безделушек. Почётные степени колледжей. Девятикаратная золотая награда от Актёрского клуба города Финикс. От Печатной гильдии Сиэтла. От Объединённого общества лицедеев-трагиков Мемфиса. От Великого союза почитателей драматургии, г. Мизула. Сияющие, застывшие, молчаливые, словно давно отгремевшие аплодисменты. Последняя панорама завершается в то мгновение, когда на золочёную статую падает грязная тряпка. Камера отъезжает, чтобы показать общим планом, как я вытираю трофей от пыли, тщательно полирую его и ставлю обратно. Потом беру следующий, вытираю, ставлю. И поднимаю третий.

Таким образом, зритель получает обобщённое представление о природе моего бесконечного труда. К тому времени, когда заблестит последний трофей, первые вновь запылятся и потребуют полировки. И я хлопочу, сжимая в руке одноразовую пеленку в пятнах, изготовленную из самого нежного материала, безукоризненно подходящего для вытирания пыли.

Каждый месяц какой-нибудь клуб или общество приглашает мисс Кэти почтить присутствием одно из своих собраний, а взамен одаривает её посеребрённой урной или гравированной табличкой с надписью: «Женщине года». И в особняке появляется очередной пылесборник. Вообразите, что все комплименты, которые вы получили за свою жизнь, вдруг обрели осязаемую форму, были выбиты на металле или на камне и заполонили ваш дом. Что в комнатах ежедневно растёт гора ваших неисчислимых «Заслуг» и «Талантов», «Достижений» и «Вкладов», благополучно забытых всеми, за исключением вас одного. «Кэтрин Кентон, великой гуманистке…».

Каждая панорама сопровождается дружным закадровым смехом мужчины и женщины. Мисс Кэти и одного из её легендарных партнёров. Это может быть Грегори Пек или Дэн Дюрьи. Звонкие трели в сопровождении басистого гогота. Пока я полирую награды в библиотеке, смех доносится снизу, из будуаpa. Когда тружусь в столовой – эхо гуляет под сводами кабинета. Смех постоянно звучит за углом или за ближайшей дверью. Однако стоит мне переместиться туда, и комната непременно пустеет. Остаются лишь трофеи, темнеющие со временем. Неудивительно, ведь их делают из тяжёлого, но дешёвого свинца или чугуна, еле прикрытого позолотой. После каждой уборки они становятся всё тусклее, невзрачнее, неопрятнее.

По телевизору в будуаре показывают, как моя мисс Кэти и Роберт Стак едут в открытом экипаже по Центральному парку Нью-Йорка. Вслед за ними тянется гигантская связка белых воздушных шаров. Где-то нежно поют скрипки. Вот музыка уходит в недостижимую высь, и Стак бросается на мисс Кэти. Та разжимает руку; шары летят во все стороны, волоча за собой длинные хвосты белых ниток.

Кое-где на полках опасно балансируют ножницы, предназначенные, судя по их размерам, для Весёлого Зелёного Великана с овощных консервов. Медные лезвия, натёртые до почти драгоценного блеска, кажутся длинными, как ноги мисс Кэти. Одну пару она с огромным трудом подняла во время открытия шестиполосной внутренней автострады Очоаки. Другая пара перерезала красную ленточку на торжестве в честь регионального торгового пассажа «Спринг Уотер». Третья – позолоченная, величиной с ребёнка, участвовала в церемонии открытия супермаркета. Та поработала у моста, возведённого в память Льюиса Г. Редслоупа. Эта – у сборочного завода корпорации «Скайлайн микроцеллулар» в Теннесси.

По телевизору в кухне показывают, как мисс Кэти лежит поверх одеяла рядом с Корнелем Вильде. Вильде бросается на неё, и камера стыдливо обращает очи к потрескивающему камину.

Другие полки забиты символическими ключами, чересчур увесистыми, чтобы держать их в одной руке. Усердно отполированная латунь блестит, словно платина. «От отцов-основателей бизнеса в г. Омаха» и «От торговой палаты г. Топика». Ключи от города Спокан, штат Вашингтон, которые преподнёс мисс Кэти глубокоуважаемый мэр Нельсон Реддинг. Ключи от Джексон-Хоул (Вайоминг) и Джексонвилля (Флорида). От Су-Фоле и Айова-Сити.

По телевизору в столовой показывают, как моя мисс Кэти едет в одном купе с Найджелом Брюсом. Когда тот набрасывается на неё, поезд въезжает в тёмный тоннель.

В кабинете Берт Ланкастер медленно ложится на мисс Кэти под рокот волн океана, ласково набегающих на песчаный пляж. В подсобке тоже стоит телевизор: там Ричард Тодд бросается на неё под оглушительные взрывы фейерверка в честь Дня независимости.

Во всех этих кадрах реальная мисс Кэти отсутствует. Время от времени камера задерживается на какой-нибудь выброшенной газете, показывая мутноватое фото хозяйки особняка: вот Кэтрин Кентон выходит из лимузина, опираясь на руку Уэбстера Карлтона Уэстворда Третьего. Вот они развлекаются в ночном клубе. Полужирные заголовки соединяют их имена в колонках светской хроники, подписанных Шейлой Грэхем или Эльзой Максвелл. А так – особняк пустует.

Моя рука поднимает новый трофей – статуэтку мускулистого героя, маленького и обнажённого, точно дитя, которого так и не родила мисс Кэти. Бережно глажу его лицо, чтобы еле мерцающий тонкий слой позолоты мог сохраниться подольше.

АКТ I, СЦЕНА ДЕВЯТАЯ

«Самые изощрённые комплименты, – заметил однажды драматург Уильям Инге, – пожалуй, более льстят своим сочинителям, нежели тем, кто их получает».

Очередной флешбэк. Вначале камера движется слишком стремительно, чтобы зритель хоть что-нибудь разобрал. Постепенно муть проясняется. Стрела операторского крана быстро скользит над круглыми столиками, за которыми сидят почётные гости. Все взгляды обращены к далёкой сцене; искры на бриллиантовых ожерельях и отворотах смокингов – это крошечные отражения упавшего луча. Камера движется над необозримыми полями белых скатертей, усеянных серебряными столовыми приборами. Присутствующие вытягивают шеи, стараясь разглядеть человека, который стоит на подиуме. Фокус уходит в глубину кадра, и мы отчётливо видим того, кто вещает у микрофона. Это сенатор Фелпс Рассел Уорнер.

За его спиной на огромном экране вспыхивают чёрно-белые кадры из фильма: Кэтрин Кентон в шёлковом бальном платье с корсетом изображает мисс Людвиг ван Бетховен. Пока её муж (Спенсер Трейси) похрапывает на заднем плане, она склоняется над пергаментным свитком, зажав посиневшими пальцами гусиное перо, и заканчивает партитуру «Лунной сонаты». Взятое крупным планом, во всю стену-экран, лицо горит ослепительным светом. Во всём виноват нитрат серебра, сохраняющийся на неэкспонированных участках плёнки. Глаза полыхают огнём, зубы сверкают белизной.

Лица зрителей тонут наполовину во тьме, наполовину – в нитратно-серебряных отблесках. Публика самозабвенно внимает голосу выступающего, похожему на раскатистый гром, многократно усиленный при помощи микрофонов и репродукторов.

– Она послужила тем бриллиантовым светом, который вечно будет указывать путь нам, обыкновенным смертным…

Тем временем на экране-стене возникает моя мисс Кэти в роли жены Александра Грэма Белла. Подтолкнув своего супруга (Джеймс Митланд Стюарт) локтем, она украдкой слушает по параллельному телефону Микки Руни. Платье с высоким воротником подчёркивает осиную талию. Пышную причёску в стиле гибсоновской девушки* венчает широкополая шляпа с поникшими перьями белой цапли.

* Гибсоновская девушка – образ идеальной американки, чистой, цельной, симпатичной девушки90-х гг. XIX в., созданный в рисунках нью-йоркского художника-иллюстратора Ч. Гибсона: полногрудая девушка с тонкой талией и пышной прической. Моделью Гибсона была его жена – Айрин Лэнгхорн, известная модница тех лет. Детали ее одежды не выходили из моды вплоть до 1920-х

годов, когда в общественном сознании сложился новый идеал – «девушка эпохи джаза».

Помню, в тот год по радио целыми днями крутили песню «Счастье – это так просто: зовут его Джо…» в исполнении Дорис Дэй и оркестра под управлением Банни Беригана.

В зале нет ни одного лица, которое привлекло бы наше внимание. Жемчужные ожерелья и галстуки-бабочки ничего не меняют: перед нами всего лишь фон, бескрайнее море массовки, толпа статистов, довольных уже и тем, что им позволили неподвижно посидеть в кадре.

А сенатор у микрофона продолжает:

– Её благородная целеустремлённость и верность избранному пути подают нам пример, призывая двигаться навстречу наивысшим ценностям…

У него очень ровный гортанный голос – как у Франца Антона Месмера или Гарри Гудини.

Весь этот напыщенный бред представляет собой ещё один образчик того, что Уолтер Уинчелл имеет в виду под словами «тост-мастурбация». «Громкое бла-бла-бла», – сказала бы Хэдда Хоппер. А Луэлла Парсонс наверняка уловила бы «намёк на золочение».

Поворачивая голову вправо, сенатор торжественно произносит:

– Она снизошла в наш грубый мир, словно ангел из будущего, из той прекрасной эпохи, когда на земле не останется даже тени страха или невежества…

Камера следует за его взглядом: я и моя мисс Кэти стоим за кулисами. Её фиалковые глаза прикованы к фигуре в ярком луче. На сенаторе чёрный смокинг. На ней – белоснежное платье. Локоток отведён в сторону, бледная ладонь судорожно прижата к сердцу. Выступающий слишком похож на жениха, дающего брачный обет перед паствой и готового вручить Кэтрин Кентон если не обручальное кольцо, то хотя бы латунную безделушку.

Неудивительно, что вокруг ярких лампочек неизбежно скапливаются обгорелые трупики насекомых-самоубийц.

– Как женщина, она излучает очарование и сострадание, – разносится над огромным залом, – а как человек – являет собой пример извечного чуда.

С каждым словом этот чужак, которого мисс Кэти видит впервые в жизни, всё дальше взбирается по крутому утесу её высокого статуса. Примазывается к её популярности. Прибирает к рукам её колоссальное приданое в виде славы: оно будет очень кстати, когда настанет время напрашиваться на переизбрание.

А на экране сияет гигантское лицо моей мисс Кэти, на сей раз играющей роль супруги Клода Моне, которая дорисовывает знаменитые «Кувшинки». Безупречный цвет лица – заслуга модистки Лили Даше. Губы – Пьер Филипп.

– Она словно мать, которую хотел бы иметь любой из нас. Жена, о которой можно только грезить. Женщина-эталон, по которому оценивают себя остальные, – провозглашает сенатор, полируя до блеска образ мисс Кэти за миг до её появления перед поклонниками, распаляя волнение и нетерпение зрителей: ну когда же она возникнет с ним рядом в луче прожектора?

В подобных случаях Чолли Никербокер говорит об «артобстреле любезностями», «нахрапистом раболепии» либо «недержании комплиментов».

Почему-то многие фразы звучат куда лучше, когда слетают из уст мужчины.

Я держу скрученный в трубку сценарий – единственное предложение поработать, которое Кэтрин Кентон получила за последние месяцы. Это фильм ужасов о жрице Буду, создавшей армию зомби, чтобы захватить власть над миром. В финальных кадрах на жрицу нападают дикие обезьяны и, с визгом разорвав на куски, съедают. Линн Фонтэнн и Айрин Данн уже отказались от съёмок.

Награде в руках сенатора никогда больше не придётся так ярко сверкать, как теперь, пока она вне досягаемости для моей мисс Кэти. Со стороны кажется: вот идеальная пара, эти двое чудесно дополнят друг друга! Очень скоро сенатор Фелпс Рассел Уорнер станет шестым «отбывшим». А сейчас он и сам похож на трофей, который хочется вытирать и полировать до скончания жизни.

В любой коронации есть привкус фарса. Лев должен по-настоящему одряхлеть и лишиться последних зубов, чтобы столько людей отважились его приласкать. Все эти жестяные копии Кеннета Тайнена, мечтающие о том, чтобы их мнение уважал хоть кто-нибудь; эти заводные подделки под Джорджа Бернарда Шоу и Александра Вуллкотта; неудавшиеся актёры и писатели, не сотворившие ничего достойного человеческой памяти, – сегодня они готовы нести шлейф мисс Кэти в надежде вскочить на подножку поезда, уходящего в бессмертие.

Камера дает наплыв на её лицо, а голос за кадром изрекает:

– Эта женщина подарила нам лучшее от целой эпохи. Она проторила тропы, которыми прежде никто не осмеливался ходить. Ей одной принадлежат столь выдающиеся роли, как мисс граф Дракула и мисс президент Эндрю Джексон…

За спиной выступающего разыгрываются короткие сцены из «Истории Юджина Крупа» и «Легенды о Чингисхане». Чёрно-белую Кэтрин Кентон целует Гарри «Бинг» Кросби на террасе пентхауса, откуда открывается вид на хорошо прорисованные горизонты Манхэттена.

Под лучом прожектора голый порозовевший лоб сенатора блестит не меньше самой награды. Мужчина стоит во весь рост, фигура постепенно сужается от широких расправленных плеч к лакированным кожаным туфлям. Ну просто копия «Оскара» во плоти. Уцелевшие волосы над ушами и позади них вроде бы съёжились и отползают прочь, желая укрыться от пристального внимания толпы. Обидно и жалко смотреть, как яркий прожектор ворует у человека все признаки возраста или характера.

Между тем наш розовый манекен вещает:

– Она есть сама красота, образ которой вовек не изгладится из коллективной памяти, покуда существует человечество; она – воплощение храбрости и ума, отражение всего наилучшего, чего только могут добиться люди…

Прославляя хрупкость «этой женщины», сенатор сам начинает выглядеть и сильнее, и благороднее, щедрее, заботливее, великодушнее, даже выше ростом. Смотрите-ка, этакий великан – и безропотно склоняется перед крошечной дамой. Его цветистые, дутые комплименты похожи на вопли усталой супруги, имитирующей оргазм. Разница только в том, что первые нужны, чтобы скорее затащить женщину в постель, а вторые – чтобы скорее спровадить мужчину из постели. Произнося слова, которые втайне жаждет услышать любая дочь Евы, сенатор на глазах преображается. Широкие плечи и толстая шея принадлежат уже не пещерному человеку, но любящему супругу и заботливому отцу. Кроткому служителю. Дикий неандерталец плавится и меняет формы. Оскал начинает напоминать улыбку. В этих волосатых руках представляешь не дубинку, а какое-нибудь орудие труда.

– И сегодня мы смиренно просим её принять наше восхищение, – произносит сенатор, с нежностью прижимая награду к своей груди. – Ведь она и сама – желанный приз для любого мужчины. Драгоценный венец американской театральной традиции. Приготовьтесь же искупать её в горячих лучах обожания. Дамы и господа, позвольте представить вам… Кэтрин Кентон!

Бывает, актриса срывает аплодисменты не за какую-то из ролей, а просто за то, что ещё жива.

Сегодняшний вечер – ещё одна познавательная вылазка в обширную выжженную пустыню, имя которой – кризис среднего возраста.

Думаю, когда тебя терзает мир, можно найти определённое утешение в ещё более страшных самоистязаниях. По крайней мере так обретаешь чувство контроля над событиями.

Услышав собственное имя, мисс Кэти выходит на сцену под оглушительный шквал рукоплесканий. Пожалуй, по ним она изголодалась куда сильнее, чем по жареной курице, под каким бы соусом её сегодня ни подали за торжественным ужином. Здание содрогается от бесчисленных фотовспышек. С широкой улыбкой, раскинув руки, моя мисс Кэти принимает объятия сенатора, а потом и безвкусную золочёную безделушку.

На этом флешбэк заканчивается, и в кадре медленным наплывом возникает вышеупомянутая награда с гравированной надписью: «От величайших почитателей драматургии округа Западный Шуйлер». За те десять лет, что она простояла на полке, позолота изрядно помутнела. Мгновение – и затянутый паутиной трофей накрывает белая тряпка. Камера отъезжает, показывая меня в кабинете особняка. Я полирую приз. Над головой вьётся нимб из пылинок. За окном царит тьма. Мой взгляд устремлён в неведомую даль.

За кадром слышно, как отпирают ключом замок парадного входа. Мои волосы подхватывает короткий порыв сквозняка. Судя по звуку, тяжёлая дверь открывается и затворяется. По главной лестнице на второй этаж раздаются шаги. Ещё одна дверь тихонько скрипит и захлопывается.

Оставив награду, я с пыльной тряпкой в руке тоже спешу туда, наверх. И останавливаюсь у двери в будуар мисс Кэти. В глубине дома дважды бьют часы. Я стучусь и спрашиваю, не нужно ли помочь расстегнуть молнию. Достать таблетки. Налить воды в ванну и зажечь ароматные свечи на каминной полке. Вернее, на алтаре.

Ни слова в ответ. Я берусь за круглую ручку, но та не поворачивается. Ни в одну, ни в другую сторону. Заперто. Мисс Кэти ещё ни разу так не поступала. Приложившись к дереву пыльной щекой, я вновь стучу и прислушиваюсь. Из-за двери доносится только слабый вздох. Потом другой, чуть погромче, потом ещё громче, и вот уже заскрипели пружины кровати. Вместо ответа – пронзительный частый скрип, напоминающий смех.

АКТ I, СЦЕНА ДЕСЯТАЯ

Сцена открывается кадрами рукопашной схватки между Лилиан Хеллман и Ли Харви Освальдом. Эти двое дубасят и колошматят друг друга на седьмом этаже Техасского склада учебных пособий*, в окружении непомерно высоких стопок из книжек «Лисички», «Детский час» и «Осенний сад»**. За открытым окном по Дили Плаза проезжает кортеж автомобилей. Ветер треплет флаги, зрители радостно машут руками. Хеллман и Освальд яростно дерутся за карабин, вырывая его друг у друга с переменным успехом. Наконец Лилиан изо всех сил бодает противника белокурой головой, лоб в лоб, и, когда тот с остекленевшими глазами на мгновение отключается, громко кричит ему: – Думать надо, идиот-коммуняка! Ты что, правда хочешь Линдона Джонсона в президенты?

* Семиэтажное здание в г. Далласе, штат Техас, с верхнего этажа которого, согласно официальной версии, стрелял предполагаемый убийца президента Дж. Кеннеди.

** Произведения Лилиан Хеллман.

Тут раздаётся выстрел, и Хеллман отшатывается, схватившись за плечо. Между пальцами выбиваются пульсирующие кровавые струи. Тем временем розовая шляпка-таблетка от «Холстон», знак стиля Жаклин Кеннеди, благополучно удаляется на недосягаемое для пуль расстояние. А до нас доносится ещё один выстрел. Третий. Четвёртый…

Выстрелы продолжают греметь, пока на экране наплывом не возникает следующий кадр. Декорации: кухня Кэтрин Кентон. Я сижу за столом и читаю сценарий Лили под названием «Спасая двадцатый век». Солнечный свет падает сквозь окошко в двери под крутым углом: очевидно, на улице либо позднее утро, либо полдень. На заднем плане видна лестница для прислуги, ведущая на второй этаж. Грохот оказывается звуком шагов на ступенях, и таким образом словно перекидывается мостик между фантастическим произведением и реальностью.

Итак, пока я читаю, на верхней ступени появляется пара ножек, обутых в розовые шлёпанцы с тяжёлыми толстыми каблуками, издающими оглушительный стук. Над ними колышется край полупрозрачного розового пеньюара, отороченного перьями белой цапли. Вот из переднего разреза показывается правая нога, гладковыбритая от самого бедра. Потом она исчезает, и нашим взглядам предстаёт левая. С каждым шагом подол халатика покачивается у тонких лодыжек. Каблуки продолжают отстукивать пулемётную очередь, и наконец в дверном проёме полностью возникает моя мисс Кэти. Остановившись, она обессиленно прислоняется к косяку. Фиалковые глаза наполовину прикрыты; губы раздулись; красная помада размазана от щеки до щеки, от носа до подбородка; на лице, утопающем в облаке розовых перьев, застыло выражение беспамятства. Замерев на месте, мисс Кэти ждёт, когда я оторвусь от сценария Хеллман и подниму на неё глаза, чтобы мгновением позже обратить на меня свой взгляд и произнести:

– Я так счастлива, что избавилась от одиночества!

Кухонный стол завален позолоченными и посеребрёнными наградами, демонстрирующими разные степени мутности и запылённости. Между ними можно разглядеть открытую банку с политурой и запачканную тряпку.

Держа обе руки за спиной, мисс Кэти сообщает:

– А я тебе купила подарок…

И предъявляет завёрнутую в фольгу коробку, перевязанную лентой из красного бархата с тёмно-алым, как роза, бантом размером с кочан капусты. . Глаза мисс Кэти скользят по расставленным на столе трофеям.

– Выкинь ты этот мусор, пожалуйста. Собери всё в коробки, – продолжает она, – и задвинь в кладовку. Не нужна мне больше любовь незнакомых Людей. Теперь я нашла любовь одного, зато совершенного мужчины…

Выставив перед собой коробку, обёрнутую фольгой, красным бархатным бантом вперёд, мисс Кэти заходит в кухню.

На новой странице сценария Лили Хеллман применяет к Освальду травмоопасный захват «двойной нельсон» – просовывает обе руки сзади через подмышки противника и нажимает сведенными кистями на шею и затылок. Потом одним быстрым пинком с размаха валит с ног, и тот валится на пол, где парочка продолжает бороться, одновременно царапая пальцами пыльный бетон в попытках дотянуться до заряженного карабина.

Мисс Кэти опускает коробку на стол и подталкивает её к моему локтю со словами:

– Поздравляю с днём рождения. Открывай.

На следующей странице Лили всё ещё сражается, прилагая нечеловеческие усилия. Тишину книжного склада нарушают хрип и резкие вздохи. Зловещие звуки борьбы насмешливо контрастируют с помпезным рёвом фанфар И рукоплесканиями; где-то там, вдали, величавые мажоретки в парадной форме крутят блестящие хромом жезлы под беспощадно ярким солнцем Техаса.

Не отрываясь от текста, я вслух замечаю, что у меня сегодня не день рождения.

Мисс Кэти задумчиво переводит глаза с одной из своих наград на другую и говорит;

– Ох уж эти «Долгие годы служения»…

Её рука опускается в невидимый карман пеньюара и достаёт гребешок. Проводя им по длинным распущенным прядям золотисто-каштановых волос (отросшие за два дня седые корни ещё почти не заметны), мисс Кэти заканчивает:

– От этих «выдающихся прижизненных вкладов» начинаешь чувствовать себя какой-то… мёртвой. – И, не дожидаясь меня, предлагает: – Дай помогу.

А потом дёргает за ленточку. Красивый бант немедленно распадается; моя мисс Кэти срывает и мнёт серебряную фольгу. В коробке темнеют складки грубой материи. Кэтрин Кентон разворачивает чёрное платье с юбкой до колена. На дне обнаруживаются накрахмаленный белый передник и маленький кружевной чепец, весь утыканный шпильками.

От её кожи, от её волос тянет одеколоном Уэбстера Карлтона Уэстворда Третьего – «Бэй рум». Пако предпочитал «Роман Врио». Сенатор любил «Олд Лайм». А его предшественник, Терренс Терри, «отбывший»-номер пять – исключительно «Инглиш лезер». Сталелитейный магнат брызгался «Книже».

Оставив платье на столе и не прекращая причёсываться, мисс Кэти проходит в правую часть сцены, где встаёт на цыпочки в своих розовых шлёпанцах, чтобы дотянуться до телевизора на холодильнике. Щелчок выключателя – и на экране медленно, словно рыба, всплывшая на поверхность мутного пруда, проявляется лицо Пако Эспозито. На его шее висит стетоскоп – мужской заменитель бриллиантового колье. Хирургическая маска скомкана под подбородком. Ещё сжимая в руке окровавленный скальпель, Пако суёт извивающийся язык прямо в глотку инженю Джинн Игле, одетой в белую форму с красными разводами.

– Не хочу, чтобы люди из агентства подумали, будто бы ты в этом доме – больше, чем просто прислуга, – Объясняет мисс Кэти.

И переключается на другой канал, где Терренс Терри в танце ведёт Люнебургский батальон на битву при Мон-Сен-Жан, сражаться с Наполеоном. Мисс Кэти снова проводит гребнем по волосам, ещё раз переключается, видит саму себя, только чёрно-белую, в роли матери Грир Гарсон, играющей Луизу Мэй Олкотт в паре с Лесли Говардом в биографическом фильме о Кларе Бартон, и произносит:

– Гав, хрю, ко-ко-ко… Кристина и Кристофер Кроуфорд. Ничто, – говорит мисс Кэти, – не молодит женщину сильнее, чем вид новорождённого малыша у неё на руках. Ко-ко-ко, жжж, иа… Марго Мерил.

Следующий канал. Кэтрин Кентон, разукрашенная под древнюю мумию, вся в морщинах из латекса, восстаёт из картонного саркофага, пугая визжащую простодушную девушку (Оливия Мэри де Хэвилленд).

– Кого-кого у неё на руках? – переспрашиваю я.

– Ух, чирик, му… Жозефина Бейкер и «Семья-радуга».

Короткий кадр-вставка: на столе так и лежит подарок-платье, усыпанное длинными золотисто-каштановыми завитками того насыщенного оттенка красного дерева, какой бывает лишь у насквозь промокшего волоса. Разорванная подарочная бумага, лента и гребень брошены здесь же: разве мне трудно убрать? Чёрное платье – форма для горничной.

Но в этом доме я – не простая горничная, повариха или фрейлина. Никто и не думал меня нанимать как помощницу по хозяйству.

Подарок ко дню рождения, вот ещё.

– Если спросят из агентства, я думаю, мы назовём тебя au pair*, – сообщает мисс Кэти, почти уткнувшись носом в своё изображение на экране. – Красивое слово; au pair. Звучит почти… почти как французское.

* Помощница (по хозяйству, по занятиям с ребенком). Живущая в семье (или приходящая) иностранка, помогающая по хозяйству, заботящаяся о ребенке и обучающая его своему языку в обмен на содержание и возможность общения на английском языке. Услугами такой помощницы в США пользуются обычно состоятельные семьи.

А в сценарии Лилиан Хеллман с ужасом наблюдает, как президент Джон Кеннеди вместе с губернатором Джоном Конналли взрываются фонтанами бурой крови. Она прижимает руки к бокам, собирает ладони в кулаки, запрокидывает голову и опустошает свой рот, горло, лёгкие одним протяжным воплем:

– Неееееееееееееет!..

Её застывший страдальческий силуэт хорошо вырисовывается на фоне однообразного лазурного неба над просторами Далласа.

Я смотрю на помятую форму, на обрывки фольги, на упавшие волоски, на сценарий у себя на коленях.

– Сделай нам кофе, – бросает мисс Кэти, небрежным жестом выключив телевизор. Затем подхватывает полы халатика и проходит вправо, к кухонному столу. Достаёт из открытой коробки чепец. – Кстати, на будущее: мистер Уэстворд любит кофе нес молоком, а со сливками. – С этими словами она водружает белое кружево мне на затылок. – Тебе очень идёт. Вуаля/В переводе с итальянского: «prego»*.

Острые шпильки жалят мне голову, словно терновый венец.

Кадр постепенно уходит в затемнение. Слышно, как кто-то звонит в парадную дверь.

* «Пожалуйста» (ит.).