Текст книги "ПЕНРОД"

Автор книги: Бус Таркинтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава XIV
ОРГАНИЗМ МОРИСА ЛЕВИ

– Привет, Сэм, – сказал Морис вежливым голосом. – Что это вы делаете?

И тут Пенрода озарила блестящая идея. Это было подобно молнии. Точно он блуждал во тьме и вдруг его мозг пронзил ослепительный свет истины. И, когда истина предстала ему, Пенрод не удержался и вскрикнул от восторга.

– Что это вы делаете? – повторил тем временем Морис Леви.

Пенрод вскочил на ноги, схватил бутылку с лакричной водой и, заткнув пальцем горлышко, как следует взболтал содержимое. Затем он сделал изрядный глоток и изобразил величайшее наслаждение.

– Что это вы делаете? – в третий раз спросил Морис Леви, которого Сэм так и не удостоил ответа.

– Пьем лакричную воду, – ответил за Сэма Пенрод.

Он вытер рукой губы, и лицо его при этом выражало такое удовольствие, что у Сэма тоже пробудилась жажда. Он вырвал у Пенрода бутылку и припал к горлышку.

– Уф! – выдохнул Пенрод. И, причмокивая зубами, добавил: – Вкусная штука!

В глазах, которые взирали из-за забора, загорелся огонь.

– Спроси его, не хочет ли он глотнуть? – быстро зашептал Пенрод Сэму. – Да перестань ты пить, она же никуда не годится! Ты его спроси!

– А зачем мы ему будем давать воду? – спросил практичный Сэм.

– Да спрашивай ты быстрей! – настойчиво шептал Пенрод.

– Эй, Морис! – крикнул Сэм, размахивая бутылкой. – Хочешь глотнуть?

– Давай сюда! – тут же отозвался мистер Леви.

– Сам подойди, тогда получишь, – повторил Сэм то, что ему шецнул Пенрод.

– Я не могу. Пенрод Скофилд на меня вчера обозлился.

– Да ничего я не обозлился, – успокоил его Пенрод. – Ты что, Морис, забыл, что мы с тобой вчера помирились? Так что, заходи смело.

Морис по-прежнему колебался. Но Пенрод снова завладел заманчивой бутылкой. Он подносил ее ко рту, причмокивал и изображал такое блаженство, что у Мориса потекли слюнки.

Подпав под власть актерского мастерства Пенрода, Сэм закричал:

– Эй, ты так все один выдуешь! Оставь мне хоть чуть-чуть!

Пенрод опустил бутылку, которая, как ни странно, была по-прежнему полной. Пенрод не уступал ее Сэму. Держа руку с бутылкой на отлете, он другой рукой отбивал атаки друга, а тот яростно сражался за право глотнуть лакричной воды. Трюк подействовал. Аппетит Мориса Леви достиг апогея.

– Пенрод, ты честно не тронешь меня, если я зайду к тебе во двор?

– Конечно, честно! – ответил Пенрод. – Мы и не думаем тебя трогать. Заходи, и мы дадим тебе глотнуть сколько захочешь.

Это было сильнее Мориса Леви и, забыв осторожность, он полез на забор. Пока он преодолевал это препятствие, Пенрод быстро проделал маневр, наблюдая за которым, Сэм, наконец, кое-что понял. Пенрод стоял на пороге сарая. Когда Морис полез на забор, он быстро протянул руку в сарай и поменял бутылки. Теперь он держал лекарство от оспы, которое со всем радушием и протягивал подошедшему Морису Леви.

В жесте Пенрода воплотились черты подлинной гениальности. Это был величественный, простодушный и широкий жест. Сэм просто остолбенел. И так как все гениальное просто, он больше всего поражался, как же ему самому не пришла в голову столь блестящая мысль?

Но он удивился бы еще больше, если бы до конца понял, сколь коварную и по-талейрановски изощренную интригу задумал Пенрод. В этой интриге Сэму тоже предстояло сыграть свою роль. Если Морис не придет в танцевальную школу, – а у Пенрода теперь были основания считать, что именно так и может случиться, – Сэм должен будет взять на себя заботу о мисс Ренсдейл. Ведь у него не было партнерши. План был такой. Узнав, что Морис не придет, мистер Бартэ поставит Сэма с Марджори Джонс. Уверенность в том, что Сэм уступит право танцевать с Марджори, Пенрод черпал не столько в надежде на благородство друга, сколько в том, что стоит мисс Ренсдейл предложить другого партнера, как она с радостью согласится. И вот, предложив мисс Ренсдейл танцевать с Сэмом, Пенрод, наконец, добьется своего. Он будет танцевать с Марджори Джонс!

– Можешь сделать большой глоток, – ласково сказал Пенрод Морису Леви.

– Только глоток? Но ты же говорил, что я могу пить сколько захочу, – запротестовал Морис и потянулся к бутылке.

– Нет, я этого не говорил, – возразил Пенрод и отодвинул бутылку в сторону.

– Нет, говорил, говорил! Правда, Сэм?

Сэм, как завороженный, глядел на бутылку и молчал.

– Ты же слышал, Сэм, как он мне это сказал? – не унимался Морис.

– Может, я так и сказал, но думал другое, – быстро ответил Пенрод. Эти слова, как он знал, принадлежали какому-то властителю прошлого. Какому – Пенрод не помнил, но слова ему очень нравились, и сейчас они были вполне уместны.

– Понимаешь, Морис, – добавил он уже более мягко, – если ты выпьешь все, это будет несправедливо. Нам ведь тоже нравится лакричная вода. А в бутылке осталось всего две трети. Поэтому я имел в виду, что ты можешь выпить все, что ухватишь одним духом.

– Как это так?

– А так, пока будешь глотать, пей. Но как только тебе захочется перевести дух, ты должен отдать бутылку обратно. Тогда настанет очередь Сэма.

– Нет, следующий ты, Пенрод, – благородно уступил Сэм.

– Там разберемся, – не стал спорить Пенрод. – Я просто хотел объяснить Морису, что он должен сразу отдать бутылку, когда захочет перевести дух.

Вдруг лицо Мориса озарилось лукавым выражением. Так яркая афиша оживляет унылую стену.

– Значит, без передышки я могу выпить сколько хочу? – спросил он.

– Верно.

– Понял. Давай сюда бутылку! – заорал он.

И Пенрод вложил ему в руку бутылку.

– Значит, вы разрешаете мне пить, пока я не переведу дух? – еще раз уточнил Морис.

– Да! – хором ответили обо друга.

И тут Морис приложился к бутылке. Он пил и пил, а Пенрод и Сэм, подались вперед и, затаив дыхание, следили за ним. Они очень волновались. Морис мог почувствовать запах лекарства, но эта опасность уже миновала. Теперь они рассчитывали, что Морис сделает солидный глоток. Дальше одного глотка их воображение не заходило, – они помнили, что было с Герцогом.

Но они явно недооценивали Мориса. Он сделал один глоток, второй, третий и продолжал глотать дальше. Морис был еще юн, и на его горле не было кадыка. Но и без этого оба мальчика могли наблюдать, как лекарство от оспы безо всякой натуги вливается в его нутро. Глаза Мориса при этом блаженно сверкали. Он пил и торжествовал. Это было торжество победителя, который хитростью одолел врагов.

Двое наблюдателей застыли от изумления.

Морис проглотил уже больше, чем дали Герцогу, а жидкость из бутылки все убывала и убывала. Вот уже полбутылки опустело, а Морис так и не останавливался. Темная жидкость все больше уступала место светлому стеклу бутылки.

Мистер Уильямс в ужасе поднял руку. Он хотел предостеречь Мориса от смертоубийства, но тот протестующе замахал свободной рукой. Он издал несколько булькающих звуков, как бы показывая, что честно выполняет условия контракта, а потому по закону имеет право пить дальше. Перед таким натиском гуманизм Сэма не устоял, и он продолжал с интересом наблюдать за Морисом.

Морис выпил лекарство до дна. Осушив последнюю каплю, он подбросил бутылку в воздух. Из его груди вырвался победный вопль. Он раздувал щеки, блаженно похлопывал себя по животу и непрестанно повторял:

– Славная водичка! Теперь я напился всласть!

У Пенрода и Сэма просто глаза вылезли из орбит.

– А я думал, вы меня обманете, – сказал Морис тоном человека, который никак не может поверить своему счастью.

Тут Пенрода одолели сомнения. Он кинулся в сарай и взял с прилавка бутылку с лакричной водой. Сначала он понюхал жидкость, потом для верности даже немного попробовал. Сомнения оставили его. В сарае действительно стояла, хоть и сильно разбавленная, но абсолютно не ядовитая лакричная вода. Значит, Морис действительно осушил бутылку с адской смесью лосьона для волос, старого кетчупа, прокисшего варенья, ванильного, лимонного и мясного экстракта, разнообразных эссенций, эликсира для зубов, нашатыря, арники, спирта, хинина, клекуаны, рвотного корня, нюхательных солей, лакричной воды, с небольшими добавками мышьяка, белладонны и стрихнина.

Пенрод запрятал подальше бутылку с лакричной водой и вернулся к остальным. Морис сел на ящик и извлек из кармана пачку сигарет.

– Меня здесь никто не увидит? – спросил он и зажег спичку. – А вы курите, ребята?

– Нет, – ответил Сэм, с ужасом разглядывая его.

– Не курим, – шепотом произнес Пенрод.

Морис зажег сигарету и с видом завзятого курильщика начал выпускать изо рта клубы дыма.

– Признаюсь, ребята, не ожидал от вас такого, – сказал он. – Я думал, ты на меня злишься, Пенрод. Я считал, что, кроме гадостей, от вас ничего не дождешься. Теперь-то я вижу, что ошибся. Вы отличные ребята. И у вас все по-честному. Сказали, что могу пить, сколько хочу, пока не переведу дух, и так оно и вышло. Но, я вижу, вы и относитесь ко мне неплохо. Правила-правилами, а фиг бы вы мне просто так разрешили пить сколько захочу. Ведь вы же не знали, сколько я могу глотать, не переводя дух?

И он долго еще нес что-то в этом же роде, совершенно искренне упиваясь своей победой и их великодушием. Потом, продолжая курить, он начал разглагольствовать на какие-то другие темы, но оба его собеседника не очень-то прислушивались к нему. Они по-прежнему пребывали в каком-то оцепенении и не сводили с Мориса глаз. А он становился все жизнерадостней. Наконец, он докурил сигарету и собрался уходить.

– Ну, ребята, – сказал он на прощание, – вы так здорово обошлись со мной, что я хочу пригласить вас к себе. Заходите, когда сможете.

– Будем дружить. Знаете, с такими ребятами, как вы, отлично себя чувствуешь!

У Пенрода отвисла челюсть. А Сэм уже давно сидел с разинутым ртом. И оба они не находили слов для ответа пылкому Морису Леви. А он взглянул на свои изящные часы.

– Мне надо идти, – вздохнул он. – Пора завтракать, а потом придется одеваться для котильона. Сэм, а тебе ведь тоже пора?

Сэм тупо кивнул.

– Ну, пока, Пенрод, – сказал Морис со всей сердечностью. – Я рад, что мы с тобой подружились. Пошли Сэм.

Пенрод прислонился к столбу и отрешенно уставился на уходящих гостей. Морис продолжал оживленно жестикулировать, а Сэм двигался подобно заводной игрушке и ничего не отвечал своему спутнику. Кроме того, он явно не хотел приближаться к Морису и держался от него на некоторой дистанции.

Они уходили все дальше и дальше. Пенрод видел, что Морис продолжает размахивать руками. Потом они скрылись из виду, а Пенрод, понурив голову, медленно поплелся к дому.

Часа три спустя мистер Сэмюел Уильямс, облаченный в сияющий чистотой танцевальный костюм, вновь поравнялся с домом Скофилдов. Он издал возглас, напоминающий тирольское пение. Это был условный сигнал, и Сэму пришлось повторять его много раз, прежде чем откуда-то сверху послышался глухой ответ.

– Где ты? – крикнул мистер Уильямс и воздел голову ввысь.

Пенрод лежал животом на крыше сарая и смотрел вниз.

– Ты что там делаешь?

– Ничего.

– Осторожно, – предостерег Сэм. – А то поскользнешься и брякнешься прямо на мостовую. Прошлый раз я чуть не слетел оттуда. Ну, слезай же! Ты что, не идешь на котильон?

– Пенрод не ответил.

– Слушай, – глухо произнес Сэм, – я недавно звонил ему по телефону. Я спросил, как он себя чувствует, и он ответил, что хорошо!

– И я звонил, – сказал Пенрод. – Он мне сказал, что никогда еще не чувствовал такой бодрости.

Сэм засунул руки в карманы и задумался. Тут со стороны кухни открылась дверь, и из нее появилась Делла.

– Мистер Пенрод! – завопила она, приближаясь к ним. – Слезайте оттуда! Ваша мама ждет рас в танцклассе. Она звонила и спрашивала, почему вас еще нет? Там скоро начинают. Слезайте!

– Давай, спускайся, – поддержал ее Сэм. – Опоздаем ведь! Видишь, Морис и Марджори уже едут.

Из-за угла выехал сверкающий лимузин. В нем сидела царственная Марджори Джонс. На ней было бальное платье розового цвета, а на коленях у нее лежал огромный букет роз. Рядом с ней примостился Морис Леви. Заметив Пенрода и Сэма, он заулыбался и махал им рукой, пока автомобиль не скрылся за поворотом.

И тут произошло непредвиденное. Издав какое-то странное мычание, Пенрод взмахнул руками. То ли он не нашел иного способа, чтобы выразить протест, то ли слишком засмотрелся на лимузин и забыл о бдительности, но голова его вдруг исчезла, а двор огласился криками Деллы и Сэма.

Издерганный мистер Бартэ уже собирался, несмотря на отсутствие двух пар, объявить начало котильона, когда в класс вошел Сэмюел Уильямс.

Вскоре после этого миссис Скофилд спешно покинула Детскую танцевальную школу. А мисс Ренсдейл, сияя от счастья, сделала книксен.

– Пятьдесят раз я уже утверждал вам! – яростно закричал мистер Бартэ, не дав ей вымолвить ни слова. – Я не могу ничто менять! Ваш партнер еще способен появиться. С кем же тогда он будет в паре? О! Вы меня с ума спятите! Что вам еще от меня надо! – воскликнул он, увидев, что мисс Ренсдейл снова делает книксен в его сторону.

На этот раз она протянула учителю записку. Согласно предписанию мистера Бартэ, записка была адресована лично мисс Ренсдейл. Содержание ее гласило:

«Дорогая мадам! Пожалуйста, освободите меня от котильона с Вами сегодня днем из-за причины падения меня с крыши.

Ваш искренний Пенрод Скофилд».

Глава XV
ДВЕ СЕМЬИ

В понедельник утром Пенрод пришел в школу с тростью. Она была специально укорочена под рост двенадцатилетнего калеки, и он гордо опирался на нее. О, он отнюдь не скрывал свою хромоту, и, наверное, такая откровенность вызывала негодование у завистников. Но разве может герой избежать зависти? И Пенрод, невзирая ни на что, шел гордо. Он опоздал на двадцать минут, но и это его не заставило прибавить шаг. Он шествовал медленно. При каждом шаге его мужественный рот искажала гримаса боли, и, видя, какое сильное впечатление производит на окружающих, Пенрод был готов страдать еще больше. Одну лишь мисс Спенс ничуть не трогали его муки. Скепсис до такой степени разъел душу этой женщины, что она утратила способность к состраданию. Стоило Пенроду появиться в классе, как она моментально вынесла ему выговор за опоздание, точно речь шла не о раненом, а о самом обыкновенном ученике. Знаменательно, что свое порицание мисс Спенс вынесла столь поспешно, будто не только не желала выслушать объяснение Пенрода, но даже боялась вступить с ним в разговор.

Как бы там ни было, Пенрод до конца учебной недели растянул привилегии, которые доставляло положение хромого. Потом все рухнуло. Это случилось после того, как мистер Скофилд однажды увидел Пенрода, который на всех парах гнался за Герцогом. Тогда родитель отнял у него палку, добавив, что он не замедлит пустить ее в дело, если еще раз увидит, как Пенрод хромает. Это случилось в пятницу вечером. Вот почему уже в субботу Пенроду пришлось ломать голову, что бы придумать на выходные.

Цвели яблони, и утро благоухало. Пенрод быстро вышел из кухни. Его карманы и щеки были чем-то изрядно набиты. Он лихорадочно жевал и заглатывал на ходу большие куски. Вслед за Пенродом из кухонной двери показалась карающая рука в клетчатом рукаве. Рука угрожающе трясла шваброй. Но шустрый Герцог, ловко увернувшись от Деллы, выбежал из кухни с пончиком в зубах и помчался вслед за хозяином. Дверь кухни с треском захлопнулась, поглотив щедрые эпитеты, которыми Делла еще долго награждала как Пенрода, так и его собаку. А сам Пенрод и Герцог уселись на траву и начали расправляться с добычей.

С проезжей части донеслись звяканье сбруи и конный топот. Пенрод взглянул поверх забора и увидел старомодную карету, запряженную парой лошадей. Внутри, развалившись на сиденье, ехал толстый парень. Пенрод знал его. Это был Родерик Мэгсуорт Битс-младший. Они с Пенродом были товарищами по мучениям в Детской танцевальной школе, однако во всем остальном каждый шел своей дорогой. Изнеженный юнец обучался на дому, ибо любящие родственники тщательно оберегали его от грубого влияния окружающей среды. Они бдительно следили за информацией, которую он получал и еще более бдительной проверке подвергались его связи. От лени и неподвижного образа жизни этот увалень до того разжирел, что стал поперек себя шире. Пенрод считал его добродетельным бараном и не испытывал к нему ровно никакого интереса. Но, несмотря на это, Родерик Мэгсуорт Битс-младший был заметной фигурой, ибо принадлежал к влиятельной семье. Пенроду же было суждено распространить эту известность далеко за пределы аристократических кругов.

Мэгсуорт Битсы представляли собой тот род известных семейств, которые считались влиятельными, потому что умели производить впечатление и производили впечатление благодаря тому, что считались влиятельными. Других сколько-нибудь явных достоинств сей благородный клан не обнаруживал, но это не мешало ему считаться самым респектабельным семейством местного общества. Взрослые члены семьи источали корректность, гордились носами одинаковой формы, одевались подчеркнуто элегантно и носили одинаковое выражение на лицах. Выражение, которое сразу давало понять, что Мэгсуорт Битсам известно нечто такое, до чего никто, кроме них, дойти попросту не может. Оказавшись в их обществе, люди начинали испытывать комплекс неполноценности. Они вдруг начинали сомневаться в своем произношении, происхождении и даже в собственных перчатках, которые переставали казаться им чистыми.

Вели себя Мэгсуорт Битсы с окружающими холодно и сдержанно. Сдержанные улыбки, – вот высшая милость, которой они могли одарить, да и то наиболее достойных. Ну, а уж если кто-нибудь из общества совершал неподобающий поступок или промах, или нарушал общепринятые обычаи, или родственник у него сбивался с пути праведного, больше всего несчастный боялся, что это дойдет до Мэгсуорт Битсов. Если бы жители городка попытались разобраться в своих чувствах, они бы неизбежно пришли к выводу, что надоедливое семейство Мэгсуорт Битсов уже много лет угнетает их. Но местное общество пока что не задумалось об этом и неизменно говорило о Мэгсуорт Битсах, как об «очаровательном клане».

Даже самые богатые граждане, – а только такие удостаивались чести принадлежать к знакомым благородного семейства, – добровольно уступили миссис Мэгсуорт Битс роль блюстителя и законодателя нравственности. Ведь именно ее род составлял наиболее длинную часть звучной аристократической фамилии. Она была урожденная Мэгсуорт, и герб Мэгсуортов украшал не только ее почтовую бумагу, но и чайные сервизы, и печные трубы на доме, и матовое стекло кареты, и экипаж, и конскую сбрую. Герба не было только на газонокосилке да на шланге для поливки.

В последнее время фамилия Мэгсуорт приобретала известность и несколько другого рода. Газеты уделяли все больше места некоей Рине Мэгсуорт, которая обвинялась в отравлении восьми человек. Но никто в городе и мысли не допускал, что эта грешница может иметь какое-то отношение к славному семейству. Лишь один человек подозревал обратное, и имя ему было Пенрод Скофилд.

Пенрод никогда не пропускал в газетах сообщений, которые касались убийств и казней. Вот почему он знал о Рине Мэгсуорт не хуже присяжных, которые за сотни миль от их городка судили ее. И он давно уже хотел выяснить у Родерика Мэгсуорт Битса-младшего, не состоит ли он в близком родстве с отравительницей?

Сегодняшняя встреча ничего не прояснила. Она явно не располагала к откровенности. Пенрод снял шапку, а Родерик, сидевший между матерью и старшей сестрой, вяло кивнул в ответ. Миссис Мэгсуорт Битс и ее дочь вообще не удостоили мальчика какого-либо приветствия. Они не одобряли таких, как он. Они не только считали его личностью малозначительной, но были уверены, что даже такая малость, каковую воплощает собой Пенрод, исполнена самых пагубных черт. Обескураженный такой холодностью, Пенрод снова надел шапку. Он не понимал причины, по которой его обдали таким презрением. Сначала он покосился на огрызок пончика, который держал в руке. «Может, это недостаточно аристократическое блюдо?» – подумал он. Потом он взглянул на Герцога и пришел к выводу, что и он мог произвести неблагоприятное впечатление на блестящее семейство. Ведь его породу никак нельзя было отнести к числу модных…

Но юность недолго предается обидам. Вскоре Пенрод обнаружил, что на одном колене у него сидит жук, а на другом – паук. Наблюдение за ними настолько поглотило его, что он и думать забыл о миссис Мэгсуорт Битс.

Он немедленно занялся опытами в духе доктора Карреля [1]1
  Каррель Алексис (1873-1944)– французский хирург и патофизиолог. Занимался трансплантацией органов и выращиванием культуры ткани. (Прим. пер.)


[Закрыть]. С помощью булавки он попытался совершить пересадку органов, но операция прошла неудачно, и он вынужден был смириться с тем фактом, что паук не может передвигаться на ногах жука. Но тут Делла подбросила ему новую тему для занятий зоологией. Она выставила на крыльцо крысоловку, в которой бегали четыре живые крысы. Они попались в подвале и теперь их ждала казнь. Однако Пенрод решил их участь по-другому.

Он мигом завладел крысоловкой и удалился с ней в сарай при конюшне. Там он выпустил крыс в небольшой деревянный ящик и накрыл сверху стеклом, которое сверху придавил обломком кирпича. Теперь за крысами можно было наблюдать в свое удовольствие. Стоило только встряхнуть ящик или ударить по нему, как крысы начинали проявлять все признаки оживления. Словом, суббота начиналась неплохо.

Через некоторое время внимание юного натуралиста привлек какой-то странный запах. Путем многократного принюхивания он, наконец, определил, что запах исходит с улицы. Он открыл заднюю дверь сарая, она выходила в переулок. На другой стороне переулка находился коттедж. Практичный хозяин сдавал его внаем чернокожим семействам, и сейчас как раз въезжали новые жильцы. Об этом событии свидетельствовала расхлябанная повозка с тощим мулом в упряжке, которая стояла у крыльца. На повозке была навалена какая-то кухонная утварь, а рядом с мулом стоял чернокожий мальчик очень маленького роста.

В руке у мальчика была цепь, на другом конце которой наш пытливый исследователь и обнаружил источник странного запаха. Это был большой енот. Герцог, совершенно индифферентно отнесшийся к крысам, решил симулировать боевые действия по отношению к еноту. Он наскакивал, отпрыгивал назад, лаял охотничьим фальцетом, но слишком близко к еноту не подходил. Герцог был существом немолодым и научился извлекать из жизни глубокие уроки. Вот почему, исполнив необходимый ритуал, он улегся на почтительном расстоянии и продолжал выражать свой гнев лишь глухим рычанием.

– Как зовут этого енота? – спросил Пенрод.

– Нота нут, – ответил маленький чернокожий.

– Чего?

– Нота нут!

– Че-его?

Негритенок кинул на Пенрода обиженный взгляд.

– Я ал то нота нут, – ответил он, и в голосе его послышалось раздражение.

Пенрод решил, что чернокожий обругал его.

– Ты что это? – спросил он, переходя в наступление. – Вот я тебе сейчас врежу, узнаешь, как надо разговаривать!

– Эй ты, белый мальчик! – раздался крик из коттеджа.

Тут же из двери вышел другой чернокожий мальчик. Он был побольше ростом, и, видимо, одного возраста с Пенродом.

– Не трогай моего брата! Что он тебе сделал?

– А он, что, ответить нормально не может?

– Не может. У него язык не в порядке.

– Ах вот как, – сказал Пенрод уже более дружелюбным тоном. Потом подчиняясь столь естественному в таких случаях побуждению, он обратился к младшему брату.

– А ну, скажи еще что-нибудь?

– Я ал то нота нут, – быстро проговорил тот, и лицо его озарилось гордостью. Видно было, что внимание Пенрода льстит ему.

– А что это значит? – спросил Пенрод. Он был в восторге.

– Он сказал, что енота никак не зовут.

– А как тебя зовут?

– Герман.

– А его?

– Верман.

– Как?!

– Верман. Нас было трое братьев. Старший – Шерман, средний, я, Герман, а вот он, младший, Верман. Шерман умер.

– Вы будете тут жить?

– Да, а приехали мы вон оттуда, с фермы.

Он указал рукой куда-то на север, и тут Пенроду пришлось поразиться еще раз. На правой руке у Германа не хватало указательного пальца.

– Ого! – закричал Пенрод. – У тебя что, совсем нет пальца?

– Я ел му! – гордо заявил Верман.

– Он говорит, что это он сделал, – перевел Герман и засмеялся. – Это давно было. Он играл с топором. А я положил палец на подоконник и говорю: «Руби, Верман!» Он взял и отхватил начисто. Вот так, сэр!

– Зачем?

– А так!

– Он вел ме! – объяснил Верман.

– Да, сэр. Я ему велел, и он сделал, а на месте старого другой палец не вырос. Нет, сэр, не вырос!

– Но зачем же ты ему велел?

– А так. Велел, и все. А он взял и просто так отрубил.

Было видно, что оба брата вполне довольны собой и гордятся друг другом. Внимание Пенрода им льстило, и они чувствовали свою исключительность.

– Квим э боб бо бай поам му, – предложил Верман.

– Давай, – согласился Герман. – У нас есть взрослая сестра Куини, – объяснил он. – У нее зоб.

– Что у нее?

– Зоб. Такой большой мешок под подбородком. Она сейчас дома. Маме помогает. Хочешь посмотреть? Загляни в окно, она там пол метет.

Пенрод заглянул в окно. Он еще никогда не видел ничего подобного. И только стремление еще поболтать с Верманом заставило его оторваться от такого дивного зрелища.

– Верман говорит: «Скажи ему про папу», – объяснил Герман. – Мама и Куини переехали в город и хотят все устроить к возвращению папы.

– К возвращению? Откуда?

– Из тюрьмы. Папа проткнул одного человека, и полиция его держит за это в тюрьме. С самого Рождества. А через неделю его выпустят.

– А чем он проколол того человека?

– Вилами.

И тут Пенрод понял: иной за целую жизнь не узнает того, что знают эти ребята. А братья сияли. Они пребывали в таком же восторге, как и Пенрод, ибо впервые за свою короткую жизнь они грелись в лучах славы. Герман щедро жестикулировал правой рукой. Верман радостно хохотал и, не умолкая, бубнил. Они сразу согласились, когда Пенрод предложил держать енота в бывшей конюшне. В какой-то момент Пенрод вообще стал называть енота «наш енот». Когда же животное посадили на цепь рядом с крысами и дали ему миску воды, Пенрод предложил назвать безымянного зверя Шерманом в честь покойного брата мальчиков. Врожденное чувство гармонии подсказало Пенроду этот замысел, и братья с восторгом приняли его.

В этот момент Со двора послышались тирольские трели; мальчики, пока у них не начал ломаться голос, исполняют их не хуже самих тирольцев. Пенрод тут же ответил на условный сигнал, и в сарай вошел Сэм Уильямс с большим рулоном бумаги под мышкой.

– Привет, Пенрод, – по обыкновению сказал он.

Однако, посмотрев на гостей, он замер, а потом протяжно свистнул.

– У-и-я-я! – закричал он. – Енот!

– Да, именно так он и называется, – гордо заявил Пенрод. – Но тут найдется и еще на что посмотреть. Верман, скажи что-нибудь!

Верман сказал.

У Сэма его речь вызвала самый живой интерес.

– Как ты, говоришь, его зовут? – спросил он.

– Вер-ман.

– А как это пишется?

– Так и пишется: В-е-р-м-а-н, – проконсультировавшись с Германом, ответил Пенрод.

– Ну да? – удивился Сэм.

– Покажи-ка нам что-нибудь, Герман, – велел Пенрод.

Герман показал. Реакция Сэма и на этот раз не обманула ожидания, и Пенрод с видом первооткрывателя продолжал демонстрировать свою коллекцию чудес из Шермана, Вермана и Германа. Потом с гордостью владельца он повел Сэма на улицу, чтобы продемонстрировать ему Куини (которая почему-то не испытывала восторга от свалившейся на нее популярности). Затем настал самый главный момент. Пенрод поведал Сэму историю с вилами и тюремным заключением.

Все вместе взятое произвело на Сэма сногсшибательное впечатление. Дальнейший ход его мыслей напрашивался сам собой.

– Давай устроим представление!

Пенрод и Сэм выкрикнули это хором, и вопрос, кому из них первому пришла в голову столь блестящая идея, остался в числе вечных загадок. Рулон бумаги, который Сэм принес безо всякой определенной цели, теперь оказался сущей находкой. Это были большие листы желтой оберточной бумаги, которую мать Сэма выбросила во время весенней уборки дома. А так как в сарае валялось множество банок с остатками краски, скоро стена конюшни, выходящая на улицу, украсилась большой и яркой афишей.

Справившись с рекламой, которая, как известно, необходима для успеха любого настоящего предприятия, Пенрод и Сэм принялись лихорадочно готовиться к приему посетителей. Они преобразовали пустой сеновал в нечто, что не укладывалось в рамки известных до сих пор представлений. Но, несмотря на то, что детищу двоих устроителей невозможно было подобрать точного названия, подготовка шла полным ходом.

Герцога и Шермана привязали к задней стене сарая на почтительном расстоянии друг от друга. Их можно было бы привязать и рядом, не проявляй Герцог нетерпимости, которую трудно было даже предположить у такого маленького и старого пса. Для зрителей соорудили что-то вроде скамеек. Крыс поставили на видное место. И, наконец, к стропилам подвесили флаги и цветные полотнища, которые Сэм принес со своего чердака. Там же он отыскал цилиндр, который нацепил себе на голову. А возвращаясь обратно, он повстречал на улице отличную таксу, которую с помощью веревки убедил сопровождать себя.

В качестве грима участники представления широко использовали все ту же краску. Спиральные линии белого и зеленого цвета очень эффектно легли на темный фон Германа и Вермана. А лица Пенрода и Сэма украсили нарисованные черным усы и бородки, без которых, как им казалось, не могут обойтись ведущие ни одного настоящего представления.

Потом состоялось совещание, после которого Пенрод и Сэм решили не обращаться к Куини. Конечно, ее участие в представлении было бы желательно, но Герман и Верман категорически отказались от роли посредников. Герман к тому же рассказал и показал, как поступает Куини, когда ей кто-нибудь докучает своим вниманием. После этого устроители окончательно убедились, что лучше обойтись без нее. Пенрод, разумеется, был немного разочарован, но вскоре его вдохновение обратилось на таксу. Вся группа направилась к афише, чтобы под руководством Пенрода обогатить ее новым анонсом.

Выйдя на улицу, они увидели, что около афиши уже собралась группа из семи человек, среди которых были двое взрослых. Все они с большим интересом изучали программу представления, которая гласила:

Скофилд и Уильямс

БОЛЬШАЯ ВЫСТАВКА за вход 20 центов или 10

булавок МУЗЕЙ РЕДКОСТЕЙ сейчас от крыт

ШЕРМАН, ГЕРМАН И ВЕРМАН

ИХ ОТЕЦ В ТЮРМЕ – ПРОКОЛОЛ

ЧЕЛОВЕКА ВИЛАМИ. ШЕРМАН ДИКИЙ ЗВЕРЬ

ПОЙМАННЫЙ ИЗ АФРИКИ ГЕРМАН БЕЗ ПАЛЬЦА С

ТАТУИРОВКОЙ ВЕРМАН ДИКАРЬ С ТАТУИРОВКОЙ

ГОВОРИТ НА ТУЗЕМНЫХ ЯЗЫКАХ НЕ ЗАБУДЬТЕ

ПОСМОТРЕТЬ ИНДЕЙСКУЮ СОБАКУ ГЕРЦОГА

ТАК ЖЕ МИЧИГАНСКИХ УЧЕНЫХ КРЫС

Горячий спор возник у Пенрода с Сэмом по поводу таксы. Им даже пришлось тянуть жребий. После того, как Пенрод вытащил длинную соломинку, он с чувством вполне обоснованной гордости, которую только усиливало присутствие публики, подошел к афише. Не спеша, он вывел внизу слова, навеянные созерцанием таксы: