Текст книги "Бич небесный"

Автор книги: Брюс Стерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Потом она вылезла из мешка, чтобы глотнуть столь необходимого ей воздуха, и попробовала еще его поласкать.

Это заняло очень долгое время. Вначале она чувствовала ужасное смущение; затем немного привыкла и начала расслабляться, думая, что хотя это и был очень нескладный и неудовлетворительный заменитель секса, но, в конце концов, она делала что-то нужное. По крайней мере пыталась как-то бороться с их затруднениями. Потом она начала думать, что он никогда не кончит, что она недостаточно искусна или недостаточно нежна, чтобы довести его до оргазма, и эта мысль повлекла за собой зияющее чувство провала.

Однако он гладил ее по шее и плечу, воодушевляя, и вот, наконец, задышал уже по-настоящему тяжело. Потом он застонал в темноте, она осторожно пощупала его член и ощутила, как он пульсирует.

Влага на ее пальцах была липкой и какой-то дурацкой, и больше всего напоминала машинное масло. Она уже видела прежде мужское семя, ей был даже знаком его особый, странный запах, но никогда в жизни оно не касалось ее кожи. Это была интимная телесная жидкость. Интимные телесные жидкости очень опасны.

– Мне двадцать шесть лет, – проговорила она, – и это первый раз, когда я прикасаюсь к этой штуке.

Он обхватил рукой ее плечи и привлек к себе.

– Моя милая, – тихо сказал он. – Дорогая моя, это не принесет тебе вреда.

– Я знаю. У тебя нет вирусов. Ты не болен! Ты самый здоровый человек из всех, кого я знаю!

– Ну, у тебя нет способа проверить это.

– Ты когда-нибудь занимался с кем-нибудь сексом без презерватива?

– Нет, никогда; нет конечно!

– Я тоже. Тогда откуда у тебя может взяться венерическое заболевание?

– Ну не знаю. От переливания крови, например. Или внутривенных инъекций. В конце концов, я мог и соврать тебе насчет презервативов.

– Ох, бога ради! Ты не умеешь лгать, я ни разу не слышала, чтобы ты соврал. Ты никогда не лгал мне!

Ее голос задрожал.

– Я не могу поверить, что вот я знала тебя все это время, и ты человек, которого я люблю больше всего на свете, и тем не менее я никогда по-настоящему не знала об этой вот простой вещи, которую ты делаешь, об этой простой штуке, которая появляется из твоего тела.

Она разразилась слезами.

– Не надо плакать, сердечко мое.

– Джерри, ну почему мы живем вот так? – проговорила она. – Что мы сделали такого, чтобы заслужить это? Мы не раним друг друга! Мы любим друг друга! Почему мы не можем быть такими, как все мужчины и женщины? Почему все всегда настолько сложно для нас?

– Это просто для защиты.

– Мне не нужна никакая защита от тебя! Я не хочу защищаться от тебя! Я не боюсь этого! Боже мой, Джерри, это та часть моей жизни с тобой, которой я не боялась никогда! Это то, что у нас есть действительно чудесного, то, что мы действительно умеем делать хорошо.

Джейн прижалась к нему и всхлипнула.

Джерри держал ее в своих объятиях долгое время, пока она тряслась и плакала. Наконец он принялся осторожно снимать поцелуями слезы с ее разгоревшегося, припухшего лица. Они встретились губами, и внезапно она ощутила настолько интенсивный прилив страсти, что ее душа словно стекла с ее губ. Джейн скользнула поверх него, в лужицу остывающей липкой влаги, и сунула его член в свое мучимое болью, снедаемое желанием тело.

И это было действительно больно. Она вовсе не чувствовала себя лучше, она была больна, у нее была молочница. Ее жгло и щипало, но далеко не настолько, чтобы заставить прекратить. Удерживая равновесие, она вытянула руки и принялась раскачиваться на нем в темноте.

– Juanita, yo te quiero.[50]50
  Хуанита, я хочу тебя (исп.).


[Закрыть]

Это было настолько совершенной, настолько опьяняющей вещью, какую он только мог сказать в этот момент, что она потеряла всякий контроль над собой. Она ушла за пределы боли, в полное безумие. Это длилось, возможно, сорок секунд – сорок эонов в самом горячем тантрическом кругу нирваны. Ее ликующий вопль еще звенел у нее в ушах, когда он схватил ее за бедра с такой силой, что на них наверняка остались синяки, и вогнал себя в нее снизу, и кончил, пульсируя где-то в самой ее глубине.

Джейн соскользнула с него, вымотанная, взмокшая от пота.

Боже мой, – выговорила она.

– Я не мог себе представить, что это будет так. Он казался ошеломленным.

– Да, – задумчиво сказала она, – это было вроде как… быстро.

– Я не мог ничего поделать, – отозвался Джерри. – Я не знал, что ощущения будут такими интенсивными. Это как будто что-то совершенно другое.

– Правда, милый мой? Так тебе было хорошо?

– Да. Очень. Он поцеловал ее.

Она совершенно успокоилась. Все стало ясным и прозрачным. Прежнее истеричное, пронзительное нытье туго натянутых нервов исчезло без следа, сменившись чем-то наподобие нежной вибрации струн ангельской арфы, тронутых осторожной рукой. Во всем внезапно появилась немалая толика доброго здравого смысла.

– Знаешь, Джерри, я тут подумала – может быть, это все из-за латекса?

– Что?

– Может быть, это из-за презервативов у меня проблемы со здоровьем? Вдруг у меня аллергия на латекс, или из чего их теперь делают, и именно поэтому у меня и началась вся эта ерунда.

– С чего это у тебя вдруг могла возникнуть аллергия теперь, когда прошел уже целый год?

– Ну как же, – сказала она, – от многократного контакта с аллергеном.

Он засмеялся.

– Знаешь, у меня ведь действительно бывают аллергии – то есть не настолько, как у Алекса, но парочка все же есть. Мне кажется, с этого времени нам всегда надо заниматься любовью именно так. Это хорошо, это приятно, это просто здорово! Вот разве что… ну, мы гут все промочили. Но это ничего.

– Джейн, если мы всегда будем заниматься любовью 'вот так, ты забеременеешь.

– Елки-палки! Об этом я даже не подумала!

Эта идея изумила ее. Она может забеременеть. Зачать ребенка. Да, это ошеломляющее событие действительно могло произойти; не оставалось больше ничего, что могло бы помешать этому. Она чувствовала себя совершенной дурой, что не подумала об этом сразу, однако так оно и было. Длинные тени болезни и катастрофы заслонили от нее саму идею чего-то подобного.

– Совсем как было у людей раньше, до контроля рождаемости. – Джерри рассмеялся. – Возможно, нам следует считать, что нам повезло. Стояли бы сейчас тридцатые годы девятнадцатого века, и ты была бы задолбанной жизнью профессорской женой, обремененной пятью ребятишками.

– Пять ребятишек меньше чем за год, вот как, профессор? Да вы парень не промах!

Джейн внезапно зевнула, сладко и протяжно. Сон уже подкрадывался к ней, и это был наверняка отличный сон.

– Есть специальные таблетки для таких случаев, такие, на месяц.

– Контрагестивы.

– Вот-вот. Просто съедаешь одну таблетку, и твой период снова возвращается, и никаких проблем! Субсидируется правительством и все такое.

Она обняла его.

– Мне кажется, мы справились с этим, милый. Теперь у нас все будет хорошо. Все будет как надо. Я так счастлива!

Почти все бригадиры были с головой погружены в пересмотр данных. Они сооружали некую очень ответственную интернет-презентацию, чтобы произвести впечатление на какую-то шишку, сетевую знакомую Хуаниты, собиравшуюся нанести визит в их лагерь.

Алексу не показалось, что кто-либо из них одарен каким-нибудь заметным талантом к организации и интернет-презентаций, за возможным исключением разве что самой Хуаниты. Однако это такого типа работа, которая может быть распределена между миллионами дешевых мышеголовых компьютерщиков по всей планете, и, зная Хуаниту, скорее всего, так это и будет сделано.

Кэрол Купер, однако, ни в чем подобном не участвовала. Кэрол занималась сваркой в гараже.

– Я не люблю системы, – поведала она Алексу. – Я очень аналоговый человек.

– Да, – ответил Алекс, откашливаясь, – я заметил это в тебе в тот же момент, как мы встретились.

– А что это у тебя в этой большой пластмассовой канистре?

– Ты еще и очень прямолинейна. Это я тоже заметил.

Кэрол завершила последнее обжигающее прикосновение к изогнутому обрезку хромированной трубы и отложила ее в сторону остывать.

– А ты вдобавок ко всему еще и хитрый маленький ублюдок, для парня твоего возраста. Это надо же было догадаться – присобачить точечной сваркой петлю к концу этой смарт-веревки!

Она сняла свои сварочные очки и надела вместо них простые защитные.

– Да, теперь это смарт-лассо. Лассо – очень полезная штуковина. Команчи обычно ловили с их помощью койотов. С седла, разумеется.

– Разумеется, – насмешливо отозвалась Кэрол. – Ты в курсе, что Джейни выкинула пушку, которую ты ей купил, прямо в очко сортира?

– Так оно и к лучшему. Я как раз думал, что было очень глупо доверить ей огнестрельное оружие.

– Тебе стоит полегче обращаться с Джейни, – предостерегла Кэрол.

Она подняла с пола погнутый бампер от песчаного багги и методично закрепила его в больших настольных тисках. На ее руке, под прорезным бумажным рукавом, он заметил свои часы-барометр. На правом запястье, рядом с бригадирским браслетом.

– Да, надо сказать, вчера вечером она здорово шумела, – задумчиво заметила Кэрол, затягивая тиски. – Знаешь, когда я в первый раз услышала, как Джейни вот так отрывается, я сперва подумала, что на нас кто-то напал. А потом я подумала: боже мой, она же просто решила устроить нам показ своего паршивого статуса, она просто хочет, чтобы все знали, что Джерри наконец-то трахает ее! Но потом, через пару недель, до меня дошло, что Джейни просто иначе не может – ей просто необходимо вопить во всю глотку. Ей просто не будет хорошо, если она не будет вопить!

Кэрол взяла большую киянку со свинцовым набалдашником и обрушила на бампер пару тяжелых корректирующих ударов.

– Но самое странное в этом – это то, как мы все привыкли к этому. Многие месяцы мы смеялись, думали, что это мегавесело, но теперь мы даже не шутим по поводу того, как Джейни вопит. А сейчас, когда ее пару недель не было слышно, мы начали даже серьезно беспокоиться! И вот вчера вечером – ну, ты сам знаешь, как ее прорвало. И сегодня я снова чувствую себя так, как надо! У меня такое чувство, что, может быть, нам все же удастся как-то совладать с этой штукой.

– Люди могут привыкнуть к чему угодно, – сказал Алекс.

– Ничего подобного, дурик, – резко отозвалась Кэрол. – Ты так считаешь только потому, что ты еще молодой.

Она покачала головой.

– Как ты думаешь, сколько мне лет?

– Тридцать три? – предположил Алекс. Он знал, что ей было сорок два.

– Да что ты, мне почти все сорок! Когда-то у меня был малыш, которому сейчас могло бы быть как раз столько лет, сколько тебе. Но только он помер.

– Очень жаль это слышать.

Кэрол взмахнула киянкой. Дзынь! Бух! Клинк-клинк-клинк.

– Да, говорят, ребенок помогает сохранить брак живым, и это, в общем, на самом деле так, потому что, когда у вас есть ребенок, вам есть на что обращать внимание, кроме как друг на друга. Но никто никогда не говорит о том, что потеря ребенка может убить брак. Брынь! Гр-рум!

– Видишь ли, я тогда была молодой и такой глупенькой, и мы с тем парнем частенько дрались, но, черт побери, я вышла за него по своей воле! Мы подходили друг другу. А потом наш ребенок умер. И мы так и не смогли приноровиться к этому. Никак. Это просто убило нас. Мы после этого просто не могли смотреть друг на друга.

– А от чего умер твой ребенок?

– От энцефалита.

– Серьезно? Моя мама умерла от энцефалита.

– Шутишь! Какая волна?

– Эпидемия двадцать пятого года, она сильно свирепствовала у нас в Хьюстоне.

– А-а, ну это была поздняя. Мой-то малыш номер в две тысячи четырнадцатом. Тогда еще было чрезвычайное положение.

Алекс промолчал.

– Ты не подашь мне вон ту здоровенную струбцину?

Алекс стащил с плеча моток смарт-веревки и положил на нее руку в перчатке. Тонкая черная веревка мгновенно скользнула по блистерному полу, выгнулась, словно кобра, ухватила один конец струбцины своей окованной металлом петлей и подняла ее в воздух. Слегка покачиваясь в петле, инструмент проплыл через помещение и завис в воздухе под рукой у Кэрол.

– Иисусе, да ты здорово наловчился управляться с этой штукой!

Кэрол осторожно, чуть ли не робко, взяла струбцину из петли. Веревка хлестнула обратно и вновь обвилась вокруг плеча Алекса.

– Мне нужно кое-что сказать тебе, – проговорил Алекс.

Она зажала струбциной бампер и навалилась всем телом, сгибая его.

– Я знаю, – проворчала она. – И жду, пока ты начнешь.

– Ты знаешь Лео Малкэхи?

Ее руки замерли на струбцине, она подняла на него глаза, словно олень, завидевший фары автомобиля.

– Ох, черт!

– Да, вижу, что знаешь.

– Знаю. И что насчет Лео?

– Он был здесь в лагере вчера. Приехал на грузовике. Он хотел повидать Джерри – так он сказал.

Кэрол глядела на него во все глаза.

– И что произошло?

– Я отшил его – не позволил ему войти в лагерь. Я сказал, что буду драться и что в палатке сидит человек, готовый его пристрелить. С ним был рейнджер – тот следопыт, который приходил сюда раньше. Его я тоже не пустил.

– Господи Иисусе! Почему?

– Потому что Лео – дерьмо. Потому что он наркоделец, вот почему.

– Откуда ты набрался этой чепухи?

– Послушай, я просто знаю это, ясно? – Алекс кашлянул и понизил голос. – Этот бизнес имеет свою атмосферу, достаточно раз соприкоснуться с ней, чтобы ее почувствовать.

С его стороны было ошибкой позволить себе так взволноваться. Внутри его груди словно бы отдиралась какая-то пленка.

– Как он выглядел? Лео?

– Очень гладкий. Так, что мороз по коже, – настоящий нарк.

– Да, точно, это он. Он ужасно обаятельный.

Кэрол подняла киянку, посмотрела на нее пустым взглядом и положила обратно.

– Знаешь, – медленно проговорила она, – мне нравится Грег. Он очень мне нравится. Но когда наступает мертвый сезон, я не получаю от этого парня ни единого словечка. Ни звонка, ни е-мэйла. Он может где-нибудь лазать по горам, или снимать водопады, или трахаться с кем-нибудь, но он никогда не позовет меня, никогда!

Она помрачнела.

– Вот почему тебе стоит быть поласковее с Джейни. Это не то что другие романы у нас в бригаде, если это можно назвать романами, – то, что у нас происходит, когда сходятся вместе наши торнадоловы. Но Джейн по-настоящему любит Джерри. Она предана ему, она ласкова с ним, ради Джерри она готова идти хоть в пекло! Если бы у меня была такая сестра, а я была ее братом, я постаралась бы хоть немного присматривать за своей бедной сестренкой, я постаралась бы как-то помочь ей, сделать так, чтобы у нее все было хорошо…

Алекс некоторое время переваривал это странное заявление и пришел к единственно возможному заключению. В его гортани уже начинало серьезно саднить.

– Ты что, хочешь сказать, что ты трахалась с Лео? – Кэрол воззрилась на него. На ее лице было написано признание вины.

– Надеюсь, мне никогда не придется бить тебя, Алекс. Потому что с такими парнями, как ты, трудно удержаться, чтобы не ударить.

– Ничего, – хрипло произнес он. – Я так и думал, что у Лео в лагере должен быть свой человек. Поэтому я и не сказал никому до сих пор. Все не могу сообразить, как бы мне донести новости до его высочества.

– Ты хочешь, чтобы я рассказала об этом Джерри?

– Да. Если ты не против. Это было бы неплохо. – Он перевел дыхание.

– Скажи Джерри, что я не хотел пускать Лео в лагерь, пока Джерри не даст своего согласия.

– Ты знаешь, кто такой Лео? – медленно проговорила Кэрол. – Лео – это то, чем мог бы стать Джерри, если бы хотел трахать людям мозги вместо того, чтобы трахаться со всей вселенной.

– Я не знаю, что такое Джерри, – ответил Алекс. – Я еще никогда не видел ничего похожего на Джерри. Но Лео… спроси любого нарковакеро в Латинской Америке про такого, как Лео, и любой тебе скажет, что это за парень и чем он занимается. Об этом могут не знать здесь, в Estados Unidos,[51]51
  Соединенных Штатах (исп.).


[Закрыть] но в Сальвадоре знают, и в Никарагуа знают, везде все всё знают, черт побери, – это не секрет ни для кого!

Его скрутил приступ кашля.

– Что за чертовщина с тобой происходит, Алекс? Ты выглядишь ужасно.

– А вот это вторая вещь, о которой я хотел поговорить с тобой, – сказал Алекс.

Запинаясь, он принялся объяснять ей, в чем дело. К тому времени, как он закончил, Кэрол была довольно бледной.

– И они называют это промыванием легких? – спросила она.

– Ну да. Но не важно, как они это называют. Суть в том, что это работает, это действительно помогло мне!

– Дай-ка мне посмотреть на твою канистру.

Алекс с усилием взгромоздил пластиковую медицинскую канистру на верстак. Кэрол, прищурившись, всмотрелась в красно-белую клейкую этикетку.

– Пальмитиновая кислота, – медленно прочла она вслух. – Анионные липиды. Силиконовое поверхностно-активное вещество. Фосфатидилглицерин… Боже милосердный, что за ведьмовское зелье! А это что еще за дерьмо, вот это, вся эта писанина на испанском?

– «Изотерма РА/SР-В1-25m на NANCO(3)буферизованной солевой субфазе», – быстро перевел Алекс. – Здесь в основном просто повторение по-испански тех же самых основных ингредиентов.

– И я должна засунуть трубку тебе в глотку и закачать тебе внутрь это дерьмо? А после этого перевернуть тебя вверх ногами?

– Да, в целом все правильно.

– Прости, но это без вариантов.

– Кэрол, послушай. Я болен. Я болен гораздо сильнее, чем кто-нибудь из вас представляет. У меня глобальный синдром, и в настоящий момент он собирается приняться за меня по-настоящему. И если ты мне не поможешь – если хоть кто-нибудь мне не поможет, – я могу попросту загнуться здесь у вас, и это займет совсем немного времени.

– Почему ты не хочешь вернуться домой?

– Дома мне не смогут помочь, – просто сказал Алекс. – Все их деньги не могут мне помочь; никто не может понять, что со мной не так. Нельзя сказать, чтобы они не пытались, но, видишь ли, это не просто энцефалит, или холера, или еще какая-нибудь из этих штуковин, которые убьют тебя по-быстрому и успокоятся. Мне не так повезло. То, чем я болен, – это одно из этих комплексных заболеваний. Экологическое, генетическое – черт его разберет. Меня начали штопать с тех пор, как мне исполнилось шесть дней. Если бы я родился в какое-нибудь другое время, я был бы мертв еще в люльке.

– Неужели ты не можешь позвать кого-нибудь другого, кто бы проделал с тобой эту долбаную штуку? Джейни? Или Эда? Эллен Мэй?

– Могу. Наверное. И я попрошу их об этом, если мне придется это сделать. Но видишь ли, я не хочу, чтобы об этом знал кто-нибудь еще.

– Ох, – проговорила Кэрол. – Да, я понимаю, почему… Знаешь, Алекс, я давно гадаю, почему ты околачиваешься здесь у нас. Любой может сказать, что вы с Джейни не очень-то ладите друг с другом. И дело не в том, что тебе так уж понравилось играться с нашей веревкой. Ты здесь потому, что ты прячешься. Или прячешь что-то.

– Да, верно, – ответил Алекс. – Я действительно хотел спрятаться. То есть даже не столько от этих contrabandista mйdicos,[52]52
  Подпольных врачей (исп.).


[Закрыть] которых я кинул там, в Нуэво-Ларедо, – у них, конечно, крутая организация в своем роде, но, черт побери, им же на самом деле глубоко наплевать на меня, у них там перед этой их клиникой целая очередь доходяг-недоумков, длиннее, чем Рио-Гранде! Нет, я хотел укрыться здесь от своей собственной треклятой жизни – не от жизни, а от этой вот херни, которой я занимаюсь и которую другие люди зовут жизнью. Я ведь действительно близок к смерти, Кэрол. Это не какие-то мои фантазии, я здесь ничего не выдумываю. Я не могу точно сказать тебе, что со мной не так, но я знаю, что это правда, потому что я жил в этом теле всю свою жизнь и теперь чувствую это. От меня осталось совсем немного. Кто бы там что ни делал, какие бы деньги ни тратил, сколько бы лекарств в меня ни закачивали, я не думаю, что доживу до двадцати двух.

– Господи, Алекс!

– Я решил укрыться здесь, у вас, потому что, как бы это… здесь другая жизнь. Более настоящая. Я не так уж много делаю для бригады – просто потому, что не так уж много могу сделать; я слишком болен и слаб для этого. Но когда я здесь, со всеми вами, я просто обычный парень, а не парень, собирающийся откинуть копыта.

Он с минуту помолчал, напряженно размышляя.

– Но знаешь, Кэрол, это еще не все. То есть так было сначала и до сих пор так, но на самом деле мое отношение изменилось. Знаешь что? Мне здесь интересно!

– Интересно?

– Вот-вот. Мне интересно, что это за эф-шесть – эта огромная штуковина, которая нам угрожает. Я теперь действительно в нее верю. Я просто знаю, что она там есть! Я знаю, что это действительно случится! И я действительно хочу увидеть это.

Кэрол тяжело опустилась на складной походный стул. Она положила голову на руки – на свои сильные, морщинистые руки. Когда она снова подняла лицо, оно было мокрым от слез.

– Тебе обязательно надо было прийти доставать меня, да? Обязательно надо было рассказывать именно мне о том, что ты умираешь?

– Прости, Кэрол, но ты здесь единственная, кому я действительно доверяю.

– Потому что у меня большое мягкое сердце, ты, маленький ублюдок! Потому что ты знаешь, как меня достать! Господи Боже, это ведь как раз то, через что я прошла с Лео! Ничего удивительного, что ты так быстро раскусил его. Потому что между вами нет и на грош разницы!

– Да, если не считать того, что он убивает людей, а я, мать твою, умираю сам! Брось, Кэрол…

– Мы никого не убивали, – горько сказала Кэрол. – Все эти взломы – все это убивает только вещи, не больше. Лео знал это. Черт подери, Лео был лучшим из всех, кто у нас был! Никто не мог бы обвинить нас в том, что мы косим людей, хотя мы могли бы делать это с легкостью. Но мы только пытались убить машины. Расправиться с ними. Со всей этой поганью, которая убила наш мир, – со всеми этими бульдозерами, и углеобогатительными заводами, и лесозаготовительными машинами, и дымовыми трубами, с Голиафом, с Чудовищем, с Бегемотом, со Зверем! С Этим!

Она содрогнулась всем телом и вытерла слезы со щек тыльными сторонами ладоней.

– Потому что было уже слишком поздно останавливать это как-то по-другому, а мы все знали чертовски хорошо, что происходит с миром… И если ты решил, что подполье давно в прошлом, то ты глубоко ошибаешься! Оно никуда не делось. Нет, черт возьми, – просто эти люди сильно изменились. У них теперь есть власть, у многих из них. Кое-кто из них даже в правительстве – в том, что можно назвать правительством в наши дни… Теперь у них есть реальная власть, а не та беспомощная выпендрежная бунтарская возня, которой они занимались раньше, со своими Молотовыми, и разводными ключами, и дерьмовыми манифестами. Я имею в виду настоящую власть, настоящие планы – и это ужасная власть и ужасные планы. И все эти люди такие же, как он.

– Прости…

– Однако такие ребята, как ты… новые ребятишки, маленькие безнадежные засранцы… Да, люди могут привыкнуть ко всему, это точно, – если они достаточно молоды! Черт побери, да раньше люди вопили от ужаса при мысли о смерти от какого-нибудь дерьма вроде ТБ или холеры, а теперь вы говорите об этом, даже голос не повышая, просто делаете из этого свой маленький секрет и продолжаете смотреть телевизор, пока тихонько не свалитесь мертвыми на диван… Люди просто смирились с тем, что живут в аду! Они просто не обращают внимания; они уверены, что мир всегда, всегда будет становиться только хуже, и они не хотят даже слышать об этом и только говорят спасибо, что не угодили в переселенческий лагерь!

– Я не собираюсь сдаваться, Кэрол. Я прошу тебя помочь мне. Пожалуйста, помоги мне.

– Послушай, я ведь не врач, я не могу делать ничего такого. Это слишком ужасно, это похоже на то, как это было в лагерях.

– Кэрол, – проскрипел он, – меня не заботят лагеря беженцев. Меня не заботят твои чокнутые приятели луддиты. Я знаю, что тогда было тяжело, и ужасно, и все такое, но мне тогда было всего пять лет, и для меня это все история – мертвая история. В настоящий момент я живу в лагере – в этом самом лагере, в этот самый момент; и если я умру в нем, я буду считать, что мне посчастливилось! У меня вообще не будет никакой истории. Я не протяну и одного года! Единственное, чего я хочу, – увидеть эту штуку, которая на нас надвигается, и это все, чего я у тебя прошу!

Он тяжело оперся на стол.

– Если по-честному, я надеюсь, что этот эф-шесть убьет меня. Мне вроде как нравится такая идея, это выглядит достойно и избавит всех вокруг от лишней суеты. Так что если ты немного поможешь мне в этом, думаю, что я буду способен увидеть его, стоя на собственных ногах, и может быть, мне удастся сойти за человека, пока он будет меня убивать. Ты ведь поможешь мне? Пожалуйста, Кэрол! Пожалуйста!

– Хорошо, хорошо. Кончай реветь.

– Ты первая начала.

– Да. Я такая глупая. – Она поднялась с места. – Я плачу. У меня слишком длинный язык, и я совершенно не умею разбираться в ситуации; именно поэтому я и зависаю здесь в чертовой заднице, вместо того чтобы жить настоящей жизнью в каком-нибудь настоящем городе, где какой-нибудь смазливый коп понемногу вытянул бы из меня информацию, а потом повытаскивал бы всю семейку моих прежних дружков из их кооперативных квартир и привлек их по обвинению в терроре и саботаже. Я прирожденная дура, я совершеннейшее ничтожество!

Она вздохнула.

– Слушай, но если мы собираемся все это проделывать, надо покончить с этим побыстрее, пока нас никто не увидел, потому что то, что ты просишь меня сделать, – это самое настоящее извращение, а Грег очень ревнивый парень.

– О'кей. Хорошо, я согласен. Спасибо тебе. – Алекс вытер глаза рукавом.

– И я хочу, чтобы ты пообещал мне кое-что, медикаментозный. Я хочу, чтобы ты обещал мне прекратить доставать свою сестру. Ей не нужны дополнительные проблемы из-за какого-то чертова придурка вроде тебя. Она хороший человек, она прямодушна и желает добра.

– Может быть, и так, – сказал Алекс. – Но когда мы были детьми, она била меня так, что просто кошмар. У меня есть пленки с записью, где она пытается задушить меня подушкой.

– Что-о?

– Мне было три, ей восемь. Я тогда много кашлял – наверное, это действовало ей на нервы.

Кэрол долго смотрела на него, потом потерла покрасневшие глаза большими пальцами.

– Ну что ж, наверное, тебе придется просто простить ей это.

– Я прощаю ее, Кэрол! Конечно. Ради тебя – все что угодно.

Алекс взобрался на верстак и лег на спину. Он вытащил из кармана джинсов узкую прозрачную трубку и плоский пакетик с анестетической пастой.

– На вот, возьми и наверни ее на патрубок, который торчит из канистры.

– Ого, да эта канистра горячая!

– Да, я сегодня весь день держал ее под прямыми солнечными лучами, и сейчас она чертовски близка к температуре крови.

– Не могу поверить, что мы действительно занимаемся подобным делом.

– У меня вся жизнь такая.

Алекс закинул голову назад и на пробу попытался расслабить гортань.

– Ты не в курсе случайно, на сколько Джерри ее опустил? Я имею в виду в финансовом отношении?

– Мне кажется, Алекс, он выкачал ее почти полностью. Не то чтобы специально, просто ему наплевать на все, кроме взламывания ураганов.

– Ну ладно, только не говори никому… Дело в том, что я сделал Хуаниту своей единственной наследницей. Думаю, это поможет бригаде хоть немного. То есть на самом деле там довольно много.

Кэрол замялась.

– Это было довольно глупо с твоей стороны, говорить мне это. Я ведь тоже в бригаде, ты же знаешь.

– Ничего. Я хотел, чтобы ты это знала.

– То есть ты действительно доверяешь мне, так?

– Кэрол, мне кажется, ты здесь единственный по-настоящему хороший человек. И один из немногих действительно хороших людей, которых я встречал в своей жизни. Спасибо тебе за то, что помогала мне. Спасибо за то, что за мной присматривала. Ты заслуживаешь того, чтобы знать, что происходит, поэтому я сказал тебе, вот и все. Очень может быть, что во время этой операции я протяну ноги. Постарайся тогда не очень горевать.

Он вскрыл пакет с анестетической пастой, рукой в смарт-перчатке размазал ее по мундштуку трубки и затем, одним жестом, потребовавшим от него всей его смелости, аккуратно засунул в собственную глотку. Успешно миновав корень языка, Алекс ощутил, как трубка скользнула вниз вдоль его саднящей, распухшей гортани, спускаясь к пульсирующему центру груди. Он бы смог заставить себя продолжать, и может быть, даже говорить при этом, но тут включился в дело анестетик, и все силы улетели от него, словно стайка вспугнутых перепелок, оставив его пустым, холодным и слабым.

А потом пошла жидкость.

«Вы хорошо плаваете, Алекс?»

Она была холодной. Она была слишком холодной, холодной, как смерть, холодной, как красная глина Ларедо. Гигантская трескучая отрыжка вырвалась из его легких. С выпученными от ужаса глазами он попытался глотнуть воздуха и почувствовал, как жидкость внутри него огромной волной скользнула в туберкулы, словно мертвая, безумная, холодная амеба. Его зубы стиснули патрубок, и, испугавшись, он резко сел. Жидкость всколыхнулась, словно в полупустом пивном бочонке, и Алекс разразился судорожным кашлем.

Кэрол стояла рядом, все еще сжимая в руках канистру и являя собой воплощение отвращения и ужаса. Алекс потянул за шланг, он тащил и тащил его, словно ведя смертельную борьбу с неким отвратительным солитером, и в конце концов шланг вышел из него полностью, вместе со вспененной лужицей рвоты. Кэрол отпрыгнула назад, поскольку жидкость продолжала извергаться из канистры, шланг, плюясь, мотался взад и вперед, а Алекс все не мог остановить кашель. Его легкие казались ему сделанными из окровавленной пенорезины.

Он встал. Он чувствовал ужасную слабость, но был по-прежнему в сознании. Несмотря на то что синяя жидкость наполняла Алекса едва не наполовину, он по-прежнему был в сознании. Он нес в себе эту тяжесть, словно некую непристойную карикатурную беременность.

Потом он попытался заговорить. Обратив лицо к Кэрол, он задвигал губами, и из него выполз звук, словно утопающий енот, а рот наполнился большими лопающимися перекисшими пузырями.

Внутри него что-то хрустнуло, и началась настоящая боль. Он упал на колени, перегнулся пополам и принялся извергать жидкость на блистерное покрытие пола – мощными толчками, огромными пенящимися сгустками. В его ушах звенело. Его руки были забрызганы рвотой, она покрывала всю его одежду. И тем не менее он все не терял сознания, просто не мог.

Ему понемногу становилось лучше.

Кэрол смотрела на него с недоверием. Жидкость продолжала вытекать из канистры, неистощимым ручейком струясь из шланга.

«Закрой ее, закрой», – жестами показал он, булькая, словно утопающий, и тут же зашелся в следующем приступе кашля, снова соскальзывая по длинному, черному, мучительному склону к беспамятству.

Несколько мгновений спустя он ощутил, что его обхватили руки Кэрол. Она усадила его, прислонив спиной к ножке стола. Заглянула ему в лицо, оттянула веко большим пальцем; ее широкое лицо было бледным и мрачным.

– Алекс, ты слышишь меня? Он кивнул.

– Алекс, это артериальная кровь. Я уже видела такое. Ты истекаешь кровью!