Текст книги "Будущее уже началось: Что ждет каждого из нас в XXI веке?"

Автор книги: Брюс Стерлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Вооружившись этим знанием, мы изменим отношение к парадигме образования. Наблюдая за ребенком, который учится ходить, мы становимся свидетелями того, как нервная система начинает управлять человеческим телом благодаря методически повторяющимся колоссальным достижениям. Все начинается с переворачиваний то на спину, то на живот вдоль основной оси человеческого тела. Эти кропотливые и старательные усилия сменяются так называемым процессом «возведения опор», когда младенец подтягивает под туловище руки и ноги, перенося на них свой вес. Затем новое достижение – «раскачивание на месте». Младенец приподнимается то на руках, то на коленях, а иногда на носу, пальцах ног или локтях. Довольно просто пропустить этот жизненно важный период: он не такой зрелищный – движения младенцев не слишком заметны. Однако таким образом маленькие ученики знакомятся с равновесием, инерцией, силой трения и вращающим моментом.

Очередное свершение – умение ползать. Младенцы демонстрируют потрясающее разнообразие скоростей, аллюров и техник. Далее – умение стоять. За ним наступает затяжной период «наводки мостов», когда «ребенок прямостоящий» хватается за края стульев, диванов, ножки стола и домашнего пса – что попадется под руку. Он не только учится прямохождению, но и овладевает непростым искусством ориентироваться в сложном мире, сурово наказывающем его силой тяжести. И вот тогда наконец ребенок действительно идет.

Способность ходить и видеть (движение и восприятие) действительно классная штука. Эту способность мы в определенной степени делим с некоторыми животными, но машины не обладают ею. Если машины когда-нибудь станут «учиться» ходить, они наверняка не ограничат этот процесс логическим или рациональным анализом. Скорее они будут копировать простейшие формы движения у простейших существ, например насекомых.

Это важнейшее знание о самих себе позволит нам избавиться от устаревших представлений о будущем как о чем-то хромированном, гладком, безупречном, роботоподобном и стерильном. Это вовсе не приметы развитых технологий, а особенности дизайна модернистских машин 1930-х годов. Люди вообще-то покрыты кожей, не имеют идеально ровных линий, часто руководствуются интуицией и совсем не стерильны. Уж с нашими биологическими особенностями ничего не поделаешь. Мы, люди, не становимся машиноподобными, напротив, качества, отличающие нас от машин, кажутся наиболее многообещающими сточки зрения развития технологий.

Технология не заключается в успешной замене человеческой мысли разумом машин. Среди нас не разгуливают ни роботы, ни андроиды, пытающиеся сойти за людей. Машинам нечему нас учить. Компьютеры не маршируют по пути эволюции за главным призом – человеческим сознанием. Если нам понадобится метафора для характеристики технологического прогресса, эта никак не подойдет. Напротив, информационные сети похожи на необиологические джунгли с крошечными бессловесными тварями, проникающими в каждую нишу. Необиологическая технология подражает жизни. Большинство живых существ – это бактерии, значит, большая часть животных на Земле примитивна. Силиконовые чипы в большинстве своем действительно очень малы, тоже бессловесны, и немногое из того, что они делают, можно заметить. Технология становится меньше, незаметнее, делаясь более скрытной и более всепроникающей.

Это очень важное достижение, но его трудно охарактеризовать как «прогресс». Вряд ли можно одобрять многие его аспекты. Но большинство американцев не удосужится забивать себе мозги теорией Кевина Келли, дабы попытаться ее опровергнуть. И они сожалеют об этом ничуть не больше, чем моя дочь сожалеет о времени, которое она провела за компьютером, погружаясь в технонаркотический транс, называемый в их среде «вебсерфингом».

Американцы даже не удосуживаются сбавить темп, чтобы заметить, что происходит. Им проще, когда ситуация не поддается контролю, она им даже нравится, и они с удовольствием экспортируют ее. Пока Кевин Келли издавал журнал Wired, – а этим он занимался целых семь лет, – эмерсоновская «страна акционеров»[15]15
  Имеется в виду США.


[Закрыть] изо всех сил неслась к своему будущему, обгоняя даже его перо. Ее граждане, возможно, так никогда и не прочитают Кевина Келли, но инстинктивно поверят в его теорию значительно больше, чем в любую устаревшую в XXI веке формулу здравого смысла. Финансовая аристократия Уолл-стрит была страшно шокирована соотношением цен и прибылей, не имевших ничего общего с финансовой реальностью. Она пыталась отстоять собственное понимание здравого смысла даже не семь, а семнадцать лет. Но так как финансовая реальность фактически является не реальностью, а результатом общественного договора, то и биржевой «мыльный пузырь», существовавший семнадцать лет, фактически не является «мыльным пузырем».

В сетевом мире необиологической цивилизации все рынки – «мыльные пузыри», это стакан газировки, постоянно полный пузырей. «Новая экономика» в духе Кевина Келли не обещает постоянно высоких котировок. Единственное, что в ней постоянно, – это «постоянная нестабильность». В угнетенном, обрушившемся рынке не больше здравого смысла, чем в маниакально раздутом.

Когда такой пузырь надут – все безудержно веселятся, когда же пузырь лопается – все начинают горько сожалеть о собственном энтузиазме. В действительности же ничего не остается. «Гарантии качества»? «Надежность вкладов»? Какие гарантии, какая надежность? Нестабильность Сети проникла во все ниши.

Доткомы могут скончаться в муках, но таковы и все остальные компании, компании всех сортов и разновидностей. Крупнейшие нефтяные компании, гигантские автомобилестроительные предприятия, надежнейшие горнодобывающие концерны – не важно, насколько они «аналоговые», насколько незыблемы, насколько удалены от мира цифровых данных, – все уязвимы. Их структура, их способность контролировать обстоятельства – предмет для школы XXI века, пронизанной сетями. Сети настолько же постоянны, как и железные дороги в эпоху Эмерсона. Невозможно ничего выиграть, отвергая или не признавая их. Победу в Гражданской войне в Соединенных Штатах одержала та сторона, у которой было больше железных дорог.

Новая экономика, которую Кевин Келли описывает в своей книге «Новые правила для новой экономики», ничуть не привлекательнее и не разумнее старой. Она, без сомнения, и не более «демократична», так как, хотя теперь больше людей торгуют акциями, традиционное собрание держателей акций имеет все меньше и меньше общего с происходящим в Америке. Необиологическую новую экономику, пожалуй, лучше всего понять, представив, что акул и китов с Уолл-стрит сменили вездесущие муравьи и тараканы. Это очень ново и страшно неприятно. Но очень по-американски. Можно было бы охарактеризовать это с помощью какого-нибудь технологического жаргона, но уж больно сильны здесь элементы культурной преемственности. Это во многих отношениях апофеоз Эмерсона.

Ну и хватит о месте, где наши дети могут добиться процветания. Как насчет наших культурных ценностей? Здесь вновь мы учимся у Эмерсона, провозгласившего два основных достоинства образованного человека. А именно бесстрашную приверженность божественной истине и здоровое демократическое презрение наскучившим банальностям разлагающейся аристократии.

Для моей дочери обе эти формулировки совершенно лишены смысла. Ей пришлось бы долго и упорно разъяснять их в деталях хотя бы для того, чтобы она смогла опровергнуть их.

Как и все родители, я надеюсь, что она преуспеет в будущем. Так что я бы порекомендовал ученику XXI века два новых качества: гибкость и терпимость.

Гибкость – потому что трюизмы XX века прекращают или уже прекратили свое существование. Гибкость еще и потому, что «затяжная» нестабильность будет в действительности постоянной. Постоянная нестабильность не означает немыслимый террор, страх или опасность. Ходьба тоже связана с постоянной нестабильностью, постоянным перемещением центра тяжести. Моей дочери потребовалось много времени, чтобы научиться ходить, но в этом нет ничего сверхъестественного. Теперь она настоящий эксперт.

Терпимость – потому что она может пережить все это. Тела наших детей, их первые настоящие школы и истинные источники величайшей радости познания, могут в буквальном смысле физически пережить любые культурные, коммерческие и политические перемены, которым они, скорее всего, станут свидетелями. Если «необиологические» машины «захотят» вести себя, как муравьи или мыши, это означает, что они будут и умирать, как муравьи и мыши, быстро и почти незаметно, под корой и в гуще травы. Но сильные, выносливые тела современных детей просуществуют еще довольно долгое время, даже если их навыки и взгляды на жизнь быстро устареют. Современные дети физически переживут любую моду на любую «новую» экономику, если, конечно, их не убьют.

Таким образом, проявляйте терпимость, когда правительства, институты, корпорации и целые отрасли отомрут прямо за вашей палаткой. Не стоит в ужасе восклицать, что в результате технических перемен рушится фундамент общества. Потому что такого фундамента нет. Вам он не нужен. Если вы выпрыгиваете в окно из охваченного пламенем здания благополучия собственных родителей, возможность выбора в данных обстоятельствах не слишком велика.

У цивилизации нет «золотого стандарта». А у вас нет корней – вы висите в воздухе. И жить вам предстоит, дети, в мире, склеенном воедино сетями. Любая сеть состоит из узлов и соединений. Соединения гибки и временны, в то время как узлы прочны и постоянны. Вы – это узлы, а сеть – все то, что вас окружает. Обращаться с соединениями следует чрезвычайно гибко, а с узлами – аккуратно и уважительно. Гибкость и терпение – два этих качества уместнее всего в подобных обстоятельствах. Если с вами будут обращаться аккуратно, вы переживете все, что способны понять. Ваши собственные дети могут не понять ваших ностальгических воспоминаний – отнеситесь к этому философски: вы получите ровно столько, сколько сами отдали.

Позвольте мне закончить эту главу, школьную главу, как учитель заканчивает учебный год, – возвышенной проповедью. О, дети, школа скучна – я это знаю. Но не стоит путать отупляющую рутину школьных дисциплин с процессом познания. Если вам удастся, в меру пошумев, все же окончить школу и не угодить в тюрьму, вам придется много учиться и за ее стенами. Вы, скорее всего, преуспеете, узнав много нового о том, о чем пока не пишут контрольных и не защищают дипломных работ. И если вы обнаружите, что учитесь чему-то необычному и вас это не тяготит, напротив, вы с удовольствием, час за часом, безболезненно впитываете в себя это, – мой вам совет – поищите себе там работу. Если рабочих мест там пока нет, попробуйте попросту их создать. Множество ваших современников именно так и поступит. Обязательно найдите время поучиться у них, так же как и у самых обычных старикашек.

Люди XXI века будут учиться всю жизнь – это и проклятие, и благословение. Можно небезосновательно заявить, что есть что-то недостойное и унизительное, когда взрослые люди вынуждены постоянно учиться. Вот вы и оказались в собственном будущем, сгорбившись над клавиатурой, в мире часто охватываемых паникой, обладающих массой причуд и не поддающихся контролю сетей. Постоянная учеба – своего рода наркотик. Все довольно смиренно, тихо и скромно. Вы не станете гомеровским героем, мусульманским святым или сверхчеловеком Ницше. Гибкость и терпение – не присущие героям качества. Скорее они подойдут мышам в валежнике, крошечным млекопитающим, ползающим в джунглях гигантских машин.

Но машины в вашем будущем не станут титанами. Машины – муравьи. Машины гораздо недолговечнее вас. Они не становятся больше, они становятся все более похожими на микробов. Если вы хотите стать титаном, все в ваших руках.

Сцена третья
Любовник

А затем любовник,

Вздыхающий, как печь, с балладой грустной

В честь брови милой.

Сердце забилось сильнее, как только я приступил к этой главе. К влюбленным неравнодушен весь мир. Ничего не поделаешь – нас трогает полное страсти дыхание. Да еще и навязчивая идея воспеть бровь милой, вызывающая снисходительную усмешку.

Романтическая любовь – лучший пример «философии плоти», потребности заключенных в тела разумов определить наше место во Вселенной. Когда мы влюблены, нам улыбаются луна и звезды с неба. Любая услышанная по радио песня созвучна нашим переживаниям. Ножки пианино кажутся сексапильными. Мы молимся брови, словно именно эта часть тела сыграла решающую роль в нашем выборе.

В XIX веке художественный критик Джон Рескин выдвинул очень интересную теорию «патетического заблуждения». Мы, люди, впадаем в «патетическое заблуждение», когда переносим свои чувства на символические объекты внешнего мира. «Патетика заблуждения» проявляется в противоречии между силой бушующих у нас внутри страстей и совершенно нейтральными явлениями окружающей действительности. Самый яркий пример Рескина – мертвая девушка в лодке. «Ее везли по разбивающимся в пену волнам – по жестокой клубящейся пене». Горе утраты настолько подавило влюбленного, что даже морская пена становится ритуальной: клубящаяся пена жестока.

«Патетическое заблуждение» было и остается заблуждением, так как, хотя влюбленные необыкновенно восприимчивы ко всему на свете, физический мир совершенно нейтрален. Материальный мир – это мертвая глина; он, подобно мертвой девушке в лодке, просто не может отзываться на наши чувства и удовлетворять наши потребности.

Или, по крайней мере, так было прежде. Джон Рескин – выдающийся теоретик искусства XIX века, но сейчас не его время. Гораздо более современной фигурой, полностью подходящей для XXI века, является профессор Нейл Гершенфельд из Лаборатории медиа Массачусетского технологического института. В 1999 году профессор Гершенфельд опубликовал наделавшую немало шума книгу «Когда вещи начинают думать».

В футуристической лаборатории кибернетизации физических объектов Гершенфельда окружающие нас мертвые вещи действительно могут удовлетворять желания человека, отвечая на его чувства. Словно весь окружающий мир неожиданно возлюбил влюбленного. Ботинки, шляпы, кирпичи, молочные бутылки, холодильник, раковина, телефон – все имеет встроенный чип и все обладает памятью. Когда вещи начинают думать, «патетическое заблуждение» перестает быть заблуждением.

В результате «повсеместной компьютеризации» вашим возлюбленным становится весь мир! Биты информации соблазняют атомы и сладострастно сливаются с ними! Мертвая глина содрогается в конвульсиях, открываются глаза-камеры и уши-микрофоны! То, что когда-то было холодным «интерфейсом», становится прекрасным, облаченным в плоть, сексуальным «интерактивом».

Так что, несмотря на разделяющие их столетия, у Гершенфельда и Рескина есть общая тема – теснейшая связь с материальным. Повсеместная компьютеризация – это «патетическое заблуждение» Рескина в мире высоких технологий. Ubicomp[16]16
  От англ. ubiquitous computing – повсеместная компьютеризация.


[Закрыть] (как он вскоре станет известен) – это совершенно новые, пугающе откровенные взаимоотношения между людьми и их материальным окружением.

Обратите внимание, «думающие вещи» нас не любят. Они даже, если быть точным, не «думают», а еще меньше способны чувствовать или писать сонеты. Не имея тел, они не обладают сенсомоторными навыками, а это основная область деятельности мозга; не имея гормонов, они не испытывают желаний. Так что даже «самый прекрасный» стэплер не может ответить на мои чувства.

Однако оснащенные чипами приспособления, без сомнения, прекрасно могут проделывать все те вещи, которые сводят нас с ума, когда мы страдаем от неразделенной любви. Они, к примеру, могут скончаться в одночасье и не подавать признаков жизни именно в тот момент, когда мы действительно в них нуждаемся и зависим от них. Они могут нудно ныть, требуя нашего внимания, бесцеремонно вторгаться в нашу личную жизнь, даже неотвязно преследовать нас. Ubicomp – это технология XXI века, сулящая интимные душещипательные отношения и громадные проблемы. Неожиданно практически любой из окружающих нас предметов становится способным к нарушению своих обязательств, бездушной эксплуатации и подлому предательству. Жить с ними невозможно, но невозможно и жить без них.

Джон Рескин, к своему величайшему сожалению, так и не смог жить в любви. Жена ушла от него, потому что он не смог заставить себя отказаться от чрезмерного педантизма и брезгливости в отношении известных супружеских обязанностей. Он пал жертвой собственного заблуждения: с презрением отверг живого человека, торжественно поклявшись в «верности материальному».

Потерпев фиаско в качестве мужа, Рескин стал верховным гуру движения «Искусства и ремесла». Из эффектного поступка Рескина можно извлечь весьма важные уроки и для XXI века.

Рескин обладал необыкновенно твердыми убеждениями по поводу материальных объектов и их поведения. Сторонники «Искусств и ремесел» пропагандировали страстные, преданные и откровенные взаимоотношения между людьми и материальными объектами. Согласно Рескину, и здания, и предметы быта должны отражать особенности местной культуры и отвечать своему непосредственному предназначению, а не отрываться от жизни, претендуя на нечто большее и подражая легкомысленной кокетке. Дома должны строиться, а предметы быта изготовляться на века и с годами становиться лишь лучше. В них ни в коем случае не должно быть никакого обманчивого внешнего лоска или порочного и развратного украшательства. Предметы домашней утвари никогда не должны обманывать людей, скрывая дефекты в своей конструкции. Любимыми детищами братии из «Искусств и ремесел» были честные и откровенные изделия: полезные и прекрасные. Никаких безделушек, технических новшеств, мишуры или жалких мифических фетишей.

Как и любой брак, «Искусства и ремесла» периодически терпят крах. Однако настроения этого движения оказались очень живучими. Двадцать первый век весьма поспособствовал этому.

После начала выпуска массовой продукции еще во времена Рескина холодная безликость неуклюжих штамповок уже начала оскорблять людей со вкусом в лучших чувствах. Язык, которым был выражен яростный протест Рескина, возможно, устарел, но почва для его возмущения существует и по сей день. Каждое новое поколение вновь открывает жестокую истину: предметы нашего материального окружения не отвечают нашим потребностям, не удовлетворяют наших чувств. Так что каждый раз, когда «Искусства и ремесла» отвергаются как устаревшее, непрактичное, слишком мягкотелое и слащаво-сентиментальное движение, оно появляется вновь и вновь, всякий раз подаваясь под совершенно новым экзотическим соусом.

Поэтому, так как умение делать покупки сродни искусству или философии, одинокий призрак Джона Рескина бродит среди нас, отдавая свое израненное сердце грубо отесанным бревнам и видавшему виды шиферу – неуклюжим деревянным детским игрушкам, вязаным свитерам из Гватемалы, ветряным бамбуковым колокольчикам – вещам из натуральных материалов, теплым, простым, честным, откровенным и, ко всему прочему, верным и преданным.

Начало XXI столетия стало «золотым веком» дизайна. Это время свободной наличности, процветания дизайнеров, абсолютно новых товаров и полной страсти и восхищения потребительской базы, состоящей из сверхинформированных ценителей.

Наша ситуация радикально отличается от эпохи Рескина. Технические возможности, которыми мы овладели, выходят за границы его воображения. Наши материалы перестали быть натуральными, местными и естественными, как это было у Рескина. Они фантастически послушны, универсальны и все больше заражаются запрограммированной интерактивностью.

Теперь мы производим громадное количество товаров из «застывшей пены». Застывшая пена, известная официально как «литейно-формовочный пластик», – это субстанция огромного значения, изумительно подходящая для компьютерного дизайна и прочих манипуляций. Литейно-формовочный пластик – наименее честный из материалов, которые когда-либо изобретало человечество.

Невозможно сохранять верность литейно-формовочному пластику. Джон Рескин был настолько разборчив, что не терпел даже литого железа, – он считал его липким, жидким и дешевым, пригодным лишь для сумасшедшего дома. Но сегодня, наряду со всеми старомодными «современными пластиками» 1960-х, мы имеем действительно фантастический выбор принимающих любую форму липучек: пенопласт, нейлон, кевлар, уретановый каучук, эпоксид и силикон. Все эти материалы настолько вопиюще искусственны, что попросту не вписываются в идеологию Рескина и не поддаются повторному использованию.

У «застывшей пены» очень мало ограничений в использовании и практически отсутствует материальная аутентичность. Она просто не может быть «народной», «традиционной» или относиться к чему-то конкретному – ее можно наделить любыми свойствами, за которые мы готовы платить. Все связанное с ней непостоянно: строение, текстура, цвет, вес, форма, эластичность, устойчивость к деформации – все эти качества можно изменить в зависимости от спроса.

Новые возможности и новые материалы привели к разработке и созданию очень необычного тотема нашего времени – «блобджекта».[17]17
  В основу термина легло слово «blob» – капля, что говорит об обтекаемой форме всех блобджектов.


[Закрыть] Термин блобджект был изобретен современным дизайнером Каримом Рашидом, автором книги со скромным названием «Я хочу изменить мир». Возможно, вначале он может показаться смешным словечком из дизайнерского жаргона, но, немного потренировавшись, можно научиться видеть, как блобджекты множатся фантастическим образом, процветая и засоряя современный пейзаж. Все эти разработанные на компьютерах объекты произведены из дутой липучки. Это неуклюжие, бугристые и горбатые дутые создания из пластика. Зачастую они прозрачны. И хотя блобджекты – просто изделия, они склонны становиться чувственными, псевдоживыми и соблазнительными: они насмехаются над нами, сжимают в своих тисках, приспосабливаются к нам, шантажируют нас, становятся нашими любимцами, прижимаются к нашему телу.

Несколько ярких примеров: бритвенный станок Gillette Mach 3. Зубная щетка Oral-B. Swatch Twinphone и компьютерная видеокамера Philips. Карманные компьютеры Handspring Visor. Гелевые опоры для кистей. Техногель в сиденьях офисных стульев. Ручки Cross, изменяющиеся в зависимости от формы вашей руки. Округлая, плавно скользящая мышь Microsoft Explorer. Изогнутые пластиковые стулья Oh и легкие металлические стулья Go на колесиках.

Автомобили стали одними из первых объектов, вкусивших прелести компьютерного моделирования. Стоп-сигналы, ветровые стекла, капоты и крылья в наши дни кажутся странно изогнутыми и гибкими, словно выросли на автомобилях, а затем были наполовину расплавлены. Новый «жук», со своим горбом и ретро-современным видом, выглядит так, будто его отливали в форме для мороженого.

Блобджекты стали знаменосцами в мире, судьба которого предопределена как «органическое поведение технологической матрицы». Чипы придают им форму и определяют их поведение. Компьютерный дизайн и современные возможности литья позволяют им принять любую форму. Свои органические формы они заимствуют непосредственно у нас, подражая человеческому телу.

В отличие от классической промышленной продукции XX века, их форма может не зависеть от их функций. Это связано с тем, что их функциональные части – со встроенными чипами – настолько малы, что мы их просто не видим. Форма больше не говорит о функциях, а еще меньше от них зависит. Так как блобджекты делаются из расплавленной липучки, они могут принимать любую форму – просто и дешево. Поэтому они адаптируются к сенсомоторным потребностям и желаниям человеческого тела – единственным ограничениям фантазии дизайнера.

Блобджекты развиваются по законам эргономики. Экраны должны быть достаточно большими, чтобы было хорошо видно. Кнопки должны быть удобными для пальцев. Размер телефона должен совпадать с расстоянием от рта до уха. Высшее достижение эргономики – зубная щетка Oral-B – «знает» все о строении зубов и кисти, вплоть до изгиба мизинца.

Блобджекты похожи на нас, потому что вешаются на нас, живут с нами и пытаются сделать нам приятное – они стали такими, потому что такие мы. К тому же мы еще и растем, полнеем, становимся ленивыми, мы склонны заводить себе любимцев, готовы к тому, чтобы нас ублажали, и иногда даже способны любить, если только кто-то сможет понять нас, преодолев брезгливость и недоверие и дав нам шанс его осчастливить.

Блобджекты – это не впечатляющие индустриальные молохи, такие как паровоз или ракета «Сатурн-V». Они скромны, доступны и легко теряются. Они напоминают комменсалов[18]18
  Комменсалы – животные, живущие за счет симбиоза с другими организмами.


[Закрыть] – акульих ремор или рыб-прилипал, прижимающихся к нашим телам, цепляющихся за ремни и незаметно заползающих в наши сумки и карманы. Они надуваются, как резиновые рыбы, чтобы защитить наши ступни от асфальта с помощью воздушной подушки. Они способны даже воспеть наши брови и ресницы, если это дизайнерские солнцезащитные очки.

Прозрачность стала символом их роли в мире цифровых технологий. Прозрачность говорит о том, что в них есть что-то необычное, что-то важное, но трудноразличимое.

Блобджекты очень интимны и доступны: они не бывают монументальными или долговечными. Пока нет значительных блобджектов в архитектуре, хотя волнообразные, металлические и весьма экстравагантные полеты фантазии Фрэнка Гери[19]19
  Фрэнк Гери – современный канадский архитектор, здания которого отличают округлые, обтекаемые формы.


[Закрыть] уже приблизились к ним вплотную. У фирмы Future Systems of London есть нереализованный проект небоскреба «Блоб», в то время как Фостер,[20]20
  Норман Фостер – современный британский архитектор, является одним из представителей стиля хайтек.


[Закрыть] носящий титул лорда, разработал собственный альтернативный проект «Огурца».[21]21
  «Огурец» – прозвище, данное офисному зданию Swiss Re в Лондоне за его форму.


[Закрыть] Хотя блобджекты миллионами ползают и кишат вокруг нас, они не закрывают нам неба.

Наше время – время процветания, и мы добились очень многого, но так и не научились как следует любить, как следует жениться или выходить замуж и как следует строить собственные дома. У нашего времени нет архитектурного стиля со своим именем. В построенных нами зданиях – что-то от «Искусств и ремесел», что-то от Баухауза,[22]22
  Баухауз – Высшая школа строительства и художественного конструирования, основанная в 1919 году в Германии.


[Закрыть] что-то от неоклассики, что-то от всего на свете – цитаты из прошлого, вырезанные и собранные в одну кучу.

Здесь блобджекты нам не помощники. Очень немногие захотят жить среди блобджектов: в надувной палатке с наполненными шариками мешками вместо мебели. Современные люди отдают предпочтение ритуальным архитектурным символам, подчеркивающим преемственность и верность традициям. Прежде такое смешение жанров («колониального» стиля, «классицизма», «юго-западного», «стиля Тюдоров») диктовалось ограниченными возможностями строительной промышленности. Ныне больше нет жесткой производственной необходимости в домах с подобными формами, но они окружают нас благодаря нашим законам, ценам на недвижимость и сентиментальности. В технике это называется «skeuomorphs» – старые формы заботливо переносятся в новую культуру, так как они поддерживают наш имидж, определяют наш статус и непонятным образом повышают нашу самооценку. Эти «искаженные формы» имеют сильный привкус ретро и обнадеживающе заявляют о преемственности и ясности целей.

Блобджекты не предлагают нам ритуальных услуг, так как сами нереальны. Это самое подходящее воплощение современной технологии, неопределенной, открывающей массу возможностей, необыкновенно изменчивой и крайне непрочной. В самих блобджектах есть что-то нестабильное и ненадежное. Их внешний вид привлекателен, как у покемонов, но, как правило, они расползаются, как грибница или змеи.

Хотя блобджекты кажутся совершенно «органическими», они, ясное дело, ненатуральны, потому что были разработаны и произведены с помощью компьютерных технологий. Компьютерное проектирование – это технологическая матрица из области специализированной на геометрии компьютерной математики. Блобджекты – действительно новое, по-настоящему современное направление дизайна, точно так же, как резкие линии стиля модерн когда-то были новыми, точно так же, как обтекаемость автомобилей была когда-то в новинку. Маленькие, временные и очень недолго живущие, они олицетворяют дух времени.

Компьютер передо мной (ядовито-зеленый Apple iMac) – это блобджект. Но к тому же это и центр сосредоточения моей литературной жизни, это блобджект, на котором я цитирую Джона Рескина, который я чуть раньше использовал для пикировки с Робертом Льюисом Стивенсоном и где я выстроил эту книгу на основе монолога Шекспира. Скомпонованный с помощью машины, этот текст получился полупрозрачным, «источником радости», «выполненным по последнему слову дизайна», «ориентированным на потребителя», «эргономичным», довольно ценным и к тому же обреченным на трагически короткую жизнь.

Тем не менее взаимоотношения с этим устройством у меня сложились самые серьезные. Я много часов провожу в его обществе и с его помощью зарабатываю себе на жизнь. Он, конечно же, не может искренне и пламенно отвечать на мои чувства. Но у него есть собственное имя. Он требователен, темпераментен и совершенно не прощает пренебрежения. Я вынужден баловать и холить его гораздо больше, чем собственную кошку.

Да, вот еще что: так как он подключен к Сети, он – машина для общения. Мы с женой можем похвастаться браком, благополучно пережившим не одно поколение компьютеров. Она вовсе не «компьютерная вдова»: мы оба постоянно занимаемся «вебсерфингом» и посылаем друг другу трогательные заботливые сообщения через Интернет, хотя мы вместе с «четой» наших компьютеров проживаем в одном доме.

Модерн когда-то породил множество лоснящихся округлых произведений искусства, сделанных вручную. Ни одна вещь прежде не казалась столь необычно волнообразной. Но стиль модерн был альтернативной культурой, порожденной сильнейшим чувством протеста против массового производства индустриального общества. Его фанатики придавали своим изделиям такой вид, чтобы они выгодно отличались от примитивной, квадратной, неуклюжей продукции первых заводов и фабрик.

Волнообразные вазы и «растекающиеся» зеркальные рамы предназначались для тех, кто носил диадемы и шляпы со страусиными перьями. Блобджекты стали их законными наследниками. Более того, они решили отомстить за судьбу своих предков. Блобджекты почти столь же волнообразны, гибки и истеричны, как и самые экстравагантные произведения модерна. Однако они вовсе не восстают против индустриализации – это покорители нового постиндустриального пространства. Они выживают, убивают и хоронят продукцию массового производства XX века. Они теснейшим образом связаны с ведущими отраслями нового столетия – компьютерами и информационными сетями.

Преуспевающая буржуазная интеллигенция информационной эпохи имеет много общего с богатыми покровителями «Искусств и ремесел». Ее представители не одеваются к обеду, как эдвардианцы,[23]23
  Эдвардианская эпоха – эпоха правления короля Эдуарда VII (1901-1910).


[Закрыть] они не держат лакеев и не пользуются полными сервизами из фамильного серебра. Но они по-своему столь же экстравагантны: готовы тратить уйму денег, заботы и времени на «орудия». Печатая это, я вижу перед собой массу орудий труда. Мой iMac – орудие, мои электронные часы – орудие, мои сандалии Teva – орудия, мой мяч для боулинга Kensington – орудие, равно как и мой музыкальный центр, моя настольная лампа и мой эргономичный офисный стул. Блобджекты любят маскироваться под орудия. Но начинают по-настоящему процветать, лишь когда становятся орудием и источником развлечения одновременно.