Текст книги "Император, бог и дьявол: Фридрих II Гогенштауфен в истории и сказаниях"

Автор книги: Бруно Глогер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Парламентерами Фридриха выступили его лучшие дипломаты: Герман фон Сальца и Томас фон Капуа. Глава ордена немецких рыцарей и кардинал одержали в конце концов победу. Психологическая война императора заключалась в проявлении чрезвычайной любезности для скорейшего освобождения от проклятья. Договор, заключенный летом 1230 года в Кепрано (после переговоров в Сан Германо), иногда сравнивали с унижением Генриха IV в Каноссе (1077). Такая точка зрения сложилась из того, что обе стороны при переговорах были на равных. Однако, необходимо помнить, что папская власть значительно выросла во мнении христиан после того, как были проведены реформы, приведшие к спору за инвеституру. По всеобщему мнению, императору досталась роль исполненного раскаяния сына, удостоившегося отеческих воспитательных розг Ватикана, несмотря на жестокую критику некоторых действий курии. То, что другу Калифа аль-Камила не было присуще послушание такого сорта, доказывают поручительства многих созванных императором князей, которые Грегор счел необходимыми для подкрепления императорского обещания.

Отпущение грехов стоило Фридриху признания за Папой владений в старом Patrimonium Petri, папской области в Риме, вплоть до побережья марки Анкона. Понтифик мог теперь запретить войску императора проход через эти территории. Кроме того, император должен был отказаться от дальнейших королевских прав в сфере сицилийской церкви (освобождение клириков от государственного суда и всеобщих налогов, отмена необходимости королевского согласия при епископских выборах). Личная встреча двух владык христианского мира в Анагни скрепила официальное примирение, которое в сущности было лишь перемирием, так как Папе не удалось окончательно ослабить своего светского противника, в то время как последний явно не собирался надолго терять свой суверенитет, и уж тем более на Сицилии. Тем не менее, этот непрочному миру суждено было продлиться почти целое десятилетие. За этот промежуток времени Фридрих II окончательно стал «Stupor mundi» – «Удивлением света». Сразу после заключения мира он с энтузиазмом приступил к возведению государственного здания в своем сицилийском королевстве. Исследователи, не придающие большого значения различным общественным предпосылкам, называют это государство «первой абсолютной монархией». Определенное внешнее сходство с так называемым просвещенным абсолютизмом 18 века, конечно, существует.

Сначала Фридрих со всей своей энергией провел реформу сицилийского государственного управления и административного права. То, что, казалось, состояло в простом собирании и дополнении уже имевшихся правовых норм, на самом деле было глубокой реорганизацией государственного аппарата Сицилии, все еще базировавшегося на феодальных основах, и превращение его в современное централизованное бюрократическое государство чиновников.

Pax et iustitia, мир и правосудие, испокон веков должны были быть путеводными звездами любого средневекового правителя. Показательно, что во времена двуцарствования в 1212 году Вальтер фон дер Фогельвайде косвенно призывал императора Оттона «морально победить» тогда еще слабого «поповского императора» Фридриха путем заключения с ним длительного мира. Теперь же это могло означать лишь «fride ... bi der wide» – «мир под угрозой виселицы». В то время в развивающихся княжеских государствах не было общего объединяющего императорского права. Частная вражда и частная юстиция были в порядке вещей. В Германии было бы невозможным запретить это и заставить нарушителей отвечать перед государством, суть которого они представляли себе весьма абстрактно. Этой реформе противостояли бесчисленные судебные суверенитеты светских или духовных феодалов, прежде всего князей, присвоенные самовольно или законные. Только непосредственное присутствие короля или императора обеспечивало судопроизводство высшей инстанции. На Сицилии же монаршую волю должны были постоянно исполнять его уполномоченные представители – чиновники.

В «Ассизах из Капуа» (1220) была проделана бoльшая часть предварительной работы. Фридрих приказал опросить пожилых людей, чтобы как можно больше выяснить о норманнском праве. Для систематизации было использовано главным образом собрание законов римского императора Юстиниана, датированное 528 – 534 годами, которое в дальнейшем повлияло на немецкое право, известное, как Corpus iuris civilis.

Юстиниан считался средние века образцом справедливого владыки. Воплощением же мира слыл император Август, с правлением которого в Римской Империи воцарилось долговременное спокойствие. Время его правления было отмечено в глазах современников рождением Спасителя. Чтобы почтить великого римлянина, а также намереваясь со временем самому стать вторым Августом, Фридрих назвал законченный осенью в Мелфи свод законов «Liber Augustalis», «Августинианская книга». В величественном слоге этих законов, которые при всех связях с традицией представляли собой актуальное живое право, а также в построении этого монолитного труда чувствовались риторический дар и небывалый организаторский талант. Содействие придворных юристов, прежде всего знаменитого Петруса фон Винеа (рассказ о нем еще впереди), подразумевалось само собой. И все же данный труд считается единоличным и самым значительным произведением Фридриха. На протяжении столетий Liber Augustalis считалась в других государствах образцом свода законов. Ее значение для трансформации средневекового мышления становится ясным уже из предисловия. В то время как церковные теоретики рассматривали государство как «результат грехопадения», и этим оно извиняло свою функцию инструмента классового господства, Фридрих открыто заявил: господство берет свое начало в природной необходимости (neсessitas). Этой мыслительной схемой, заимствованной у арабских толкователей учения Аристотеля, он проводил параллель между собой и государством. Это стремление свести все к разумному началу и природно обусловленным потребностям отражается и в законе о браке. Брак объявлялся «физической необходимостью» для поддержания рода человеческого. Его святость при этом оставалась непререкаемой. Так мышление постепенно освобождалось от потусторонней мистики и обращалось к реальной жизни. Строго контролируемая чиновничья иерархия квалифицированных юристов сделала традиционную судебную власть сословных представителей практически бессмысленной. Они созывались теперь лишь изредка, чтобы формально санкционировать решения придворного совета. Компетентный судья должен был сам выдвинуть обвинение, если ему были в какой-то мере известны нарушение или проступок, а затем в соответствии с процессуальным кодексом изложить состав преступления. Этого так называемого инквизиционного делопроизводства, в котором государство выступало в роли частного истца, еще не существовало на этот момент нигде в Европе. Божий суд (ордалия) был отменен, пытки и дуэли отошли в правовой практике на второй план.

Для врачей Фридрих ввел строгие положения об обучении и пошлинах. Теперь они не имели право самостоятельно изготовлять лекарства, для этого было создано сословие аптекарей, которые подлежали такому же строгому надзору, как купцы или ремесленники. Жесткие постановления о наказаниях карали прелюбодеев, похитителей, сводников, игроков, богохульников и людей, изготовляющих магические зелья. Самым радикальным образом Фридрих обошелся с еретиками. Он решил, что вместе с величием Господа они оскорбляют величие императора, стоящего ближе всего к Создателю, практически идентичного со Всевышним. Под еретиками понимались не иноверцы (сарацины и евреи пользовались его особым покровительством), а враги государства, угрожающие официальной религии. Именно так следует понимать чудовищную иронию, сквозившую из эдикта о еретиках в Liber Augustalis, который позднее был еще более ужесточен и распространен на всю империю. Прежде всего Фридрих обратился против секты патарианцев, которая приобрела большой вес во второй половине 11 века в ломбардских городах, особенно в Милане. Республикански ориентированное народное движение с религиозными лозунгами боролось здесь против аристократии, городского клира и римско-германского императора, который хотел уничтожить независимость городских республик. Против этого активного массового движения и была направлена открытая антипатия Штауфена. Он умышленно говорил: как арианцы нарекли себя в честь Ария, а несторианцы – в честь Нестора, так патарианцы назвались в честь страстей святых мучеников (Passion). «Так повелеваем Мы по Нашему закону проклятых патарианцев смерти предать мученической, каковую сами избрали они себе: пусть выжгут им глаза, ибо они обречены приговору пламени. Пусть Нас никогда не мучает совесть, что Мы поступили согласно их собственным пожеланиям». Тот же, кто прятал или покровительствовал еретикам, лишался своего состояния.

Мысль, что «ломбардская чума» из свободной республиканской народной оппозиции может перебраться и в его сицилийское образцовое государство, заставила этого образованного латиниста прийти к такой этимологической параллели, о которой он сам никогда не задумывался. Еще в самом начале патарианцев ругали словом «pataria» («сброд») и в конце концов они взяли это ругательство в качестве почетного звания, как позднее нидерландские «бродяги». Как «патарианцы» могли, впрочем, преследоваться любые неугодные государству люди, против чего активно протестовал Папа Грегор IX.

К началу реформаторского движения в 11 веке папство стало союзником патарианцев в борьбе с секуляризованным городским клиром, а также за влияние на «церковь имперскую». Поэтому теперь эта война с еретиками – официально они должны были называться именно так – не могла пойти на пользу Ватикану, так как ломбардские города рассматривались как естественные помощники в борьбе против императора.

Еще менее должно было претить Грегору то, что Фридрих со своим законодательным трудом проводил в жизнь весьма действенную экономическую и финансовою политику. До него кроме норманнских предков образцы такого управления могли предъявить разве что английские короли. Сложная система налогов на доходы, на предметы потребления, налогов с оборота и поземельных налогов, таможенных сборов и прочих пошлин выкачивала из населения средства на содержание двора, постройку военных сооружений и роскошных замков, государственное управление, а также на борьбу против Ломбардской лиги и Ватикана. Эта война не на жизнь, а на смерть длилась не одно десятилетие. В начале 30-х годов, когда она только началась, Фридрих II считался самым богатым монархом в Европе со времен Карла Великого. Сицилийская казна создала в 1231 году монопольную торговую организацию. Государственные владения поставляли огромные излишки вина, хлопка, сахарного тростника и зерна, которое испокон веков было залогом богатства норманнских королей. Экспортировались также скобяные изделия и текстиль, прежде всего шелк. Его производство, наряду с добычей соли, было предоставлено евреям и являлось особо доходной государственной монополией.

Предпосылкой для резкого экономического подъема была устойчивая валюта. С 1231 года Фридрих распорядился чеканить золотые монеты, прекраснейшие образцы средневекового мастерства литейщиков. Чтобы напомнить всем об императоре мира Августе, монетам придали не только бросающееся в глаза сходство с образцами времен римского императора, но и название – августалы. На них был изображен Фридрих II в императорской мантии (из норманнского наследства) и в лавровом венке. Надпись на монетах гласила: IMP(ERATOR) ROM(ANORUM) CESAR AUG(USTUS). На оборотной стороне был изображен римский орел с надписью FRIDERICUS.

Внешний же блеск «государства-образца» стоил таких усилий и мук, что возмутилось даже население Сицилии, привыкшее к строгому управлению (в горниле своих реформ Фридрих хотел выковать из него настоящее государственное население). Ведь император лишил власти не только феодалов и церковь, но и самоуправление городов. Уже в 1232 году в нескольких сицилийских городах, среди них в Сиракузах и Мессине, вспыхнули восстания, которые были подавлены уже весной следующего года. С ужасающей силой обрушилась волна императорского террора, который называл себя «тираном Сицилии». Сам он оправдывал это все той же «природной необходимостью». Предводителей мятежников, надеявшихся на гарантированную им безнаказанность, он приказал повесить или сжечь как еретиков. Множество более мелких городов были попросту уничтожены, а их жители подверглись переселению. Политическая тайная полиция, работающая с бесчисленными шпионами, позаботилась о том, чтобы на Сицилии не произошло больше ни одного значительного восстания. Не слишком обрадованный этими событиями, Папа с упреком написал: «В твоем королевстве никто не смеет шевельнуть ни рукой, ни ногой без твоего приказа». Даже в случае самообороны жертва имела право только обороняться, выкрикивая при этом имя императора. Кто не следовал этому предписанию, представал пред верховным судом, решение которого уже не могло быть обжаловано.

Детальное описание всех органов управления затянулось бы надолго. Эта организация формировалась продолжительно и небезболезненно: более чем за 20 лет анархии (со смерти Генриха IV) и двух лет весьма не спокойного царствования Фридриха II невозможно было избежать коррупции, торговли должностями и произвола судей. Новые чиновники, чаще всего юристы государственного университета Неаполя, назначались на должности сроком всего на один год. Для духовных лиц, которые прежде были заняты в управленческом аппарате, не осталось места в этой секуляризованной бюрократии. Каждый претендент на должность судьи или нотариуса, закончивший учебу, представал перед императорским двором и доказывал свою профессиональную пригодность. Только после этого он мог принят на должность городского судьи (в каждом городе их было минимум трое), казначея или получить место в финансовом управлении. Понятия «карьера» не существовало. Усердие и конечно же милость вышестоящих, и, соответственно, императора, определяли служебный рост, который мог продолжаться вплоть до должности верховного судьи. Важнейшей же категорией чиновников были юстиции. В отличии от сегодняшнего употребления этого слова, оно лишь в редких случаях обозначало собственно юристов. Юстиции были наместниками десяти сицилийских провинций. Они подчинялись юстицию верховного суда как главе всеобщего государственного управления, представляющему в этом качестве императора. Юстиции имели право управлять только той провинцией, где у них не было никаких частных связей, и только на протяжении одного год. Их «личная жизнь» должна была прекратиться на срок их службы. Они отвечали перед императором абсолютно за все, а поэтому исполнение их обязанностей требовало значительных физических и психических нагрузок при сравнительно низком жаловании. В этом государстве с коррумпированным аристократическим обществом, чаще всего недоброжелательным и многочисленным клиром, а также многоязычным смешанным населением чиновники должны были прививать жесткую дисциплину и абсолютно новое чувство собственного достоинства. Такое доверие со стороны повелителя заставляло их ценить похвалу и признание больше, чем награду материальную. Несмотря на это Фридрих нашел преданных слуг из рядов бюргерства, над которым не довлел груз землевладения. Подобные процессы происходили и в армии (где на смену дворянам все больше и больше приходили наемники), на флоте и в многочисленных крепостях, некоторые из которых сохранились. Дворянство и клир испытывали неприятное давление авторитарного режима Штауфена. Ускоренная подготовка к войне и чудовищное бремя налогов тяготили все население, прежде всего бюргерство. С увеличением налога на продукты потребления постоянно росли цены. Попытки бегства от финансовых чиновников и политических шпионов жестоко пресекались на северной границе и в портах. Сам император был убежден, что «благосостояние подданных есть основа славы короля». Тем не менее, его действия в сфере управления, строительства – особенно в 40-х годах – и армии не могли не отразиться на росте налоговых ставок. Один только придворный штат, сопровождавший его во всех походах в северную и центральную Италию, и даже в Германию, требовал гигантских расходов.

Резиденцией Фридриха с двадцатых годов был город Фоггия (на севере Италии), где в 1223 году началось строительство большого императорского дворца. О его прежней роскоши свидетельствует единственно сохранившаяся арка ворот. Арнольд Цвейг, с особой тщательностью описывавший в своих поздних произведениях исторический фон, позволил себе некоторую поэтическую вольность, переместив двор Фридриха 1235 года в Палермо в своей новелле «Зеркало великого императора» (1926). В 1233 году Штауфен в последний раз побывал на острове, когда усмирял мятежную Мессину.

Земля Капитанаты, названной так по имени византийских наместников 11 и 12 веков, Катапанов, соединяющая Адриатическое побережье (сегодняшнюю Апулию) на севере с Кампанией, стала настоящей родиной императора. Он очень любил эту страну. Для него это была «земля обетованная», и он кощунственно называл ее обитателей словами из Библии – «избранный народ». Фридрих обвиняли в том, что будучи в Палестине он якобы пошутил: Если бы Иегова знал Апулию, он не оценил бы так высоко данную евреям землю Ханаан.

Там, где сегодня на холмах прибрежной полосы выращивают зерно, а на сухих плоскогорьях Мурга пасутся овцы, стояли дикие дубовые и буковые леса. Они вознаграждали Штауфена, этого страстного охотника, за почти тропическую растительность Сицилии и роскошь старых дворцов Палермо. Доходные поместья обеспечивали страну продовольствием. Были построены многочисленные охотничьи и увеселительные замки. Они сооружались в архитектурном стиле, чьи геометрические формы свидетельствовали о математически трезвом понятие о красоте их владельца. Знаменитым примером является Castel del Monte около Барлетта.

В своих захватывающих записках путешественника «Моя апульская книга пилигрима» Катарина Арндт созерцает этот прекраснейший из всех штауфенских дворцов, сначала «совсем в дали., как будто бы он парит над землей – мерцающий призрак замка святого Грааля». Затем глаза начинают «различать контуры восьмиугольника с башнями по углам, уровень которых не превышает высоты окружающих крепость открытых террас. Он все больше превращается из духа в камень... Когда же мы достигаем Castel del Monte, нам открываются огромные стены из сильно обветренных тесанных камней. Их лишь изредка прорезывают маленькие готические окошки. И вот фигура Фридриха с ее ошеломляющей мощью выходит нам на встречу, ... неподражаемая отвага императора заключена в этом здании...

Торжественно выглядит портал над двойной лестницей парадного входа. Львы на тонких мраморных столбах по обе стороны двери... Печально созерцать последние жемчужины былой роскоши – шесть фигур, поддерживающих купол седьмой башни, маски на третьей или замочные камни свода, с которыми грабители не захотели возиться. Еще больше удивляет нас внутренний простор крепости. Чтобы добраться до некоторых помещений, в том числе тронного зала, приходиться пересекать внутренний двор. Только в трех башнях наверх ведут винтовые лестницы, в пяти остальных находятся маленькие душевые, вода в которые поступает по сложной системе труб из резервуара на одной из открытых террас». Остается добавить, что во внутреннем дворе стоял восьмиугольный мраморный бассейн служивший для купания. Все комнаты были выложены мозаиками, а покрытые мрамором стены венчались сводчатыми потолками. Искусствовед распознает в этих постройках романские, готические, сарацинские, византийские и наконец бургундские элементы стилей, возврат к античности и предвосхищение Ренессанса.

От архитектурных шедевров того времени сохранилось очень немного: дворец императора в Люцере и арка в Via Apia не далеко от Капуа, римская триумфальная арка, которую (как и многое другое) украшала мраморная плита с изображением императора. В этой дружелюбной местности между горами и морем Штауфен создал рыцарско-придворный центр управления и культуры. Царившая там иноземная роскошь уже тогда занимала фантазию современников, особенно когда о ней понаслышке рассказывали на далеком немецком Севере. Один хронист так повествует об императорском дворе в Фоггия: «Все виды увеселений были здесь к услугам гостей. Множество певчих, постоянно сменяющих друг друга, и шествия одетых в пурпур веселящихся. Множество подданных было посвящено в рыцари, другие же отмечены особыми почестями. День начинался с праздника, а когда спускалась тьма, зажигались факелы, и веселье продолжалось до утра». Заимствованные Штауфеном из восточной традиции изысканные развлечения подверглись яростной критике Папы как «служение Ваалу». В увеселительных дворцах Фридриха, где собирались только очень жизнелюбивые люди, обстановка действительно была далеко не мещанской и никто не жеманился.

Гости с удивлением слушали диковинную чужеземную музыку, смотрели на сарацинских девушек, катающихся по залам на огромных шарах. Один сюрприз следовал за другим. Звери из дальних уголков земли – от белых медведей до слонов – напоминали о том, как далеко простиралась слава повелителя, считавшего самого султана своим другом. Вскоре повсюду в Европе можно было услышать о том, что мифических христианский король-священник Иоанн (считалось, что он живет в Эфиопии) якобы прислал императору одеяние из асбеста, а «волшебнику» Михаэлю Скотусу удалось в жаркий день по желанию кайзера призвать грозу.

Сам Штауфен, окутанный легендами, находился в эти «апульские» годы на вершине своей жизни. Его внешность не была слишком импозантной: он был среднего роста, а позднее еще и располнел. Уверенность походки и непередаваемый шик создавали вокруг него ауру настоящего величия. Рыжие волосы Фридрих унаследовал от предков, но вот бороду не носил. Несмотря на свой изнуряющий образ жизни, его тело даже в жесточайших испытаниях оставалось здоровым и мощным, привыкнув к перипетиям с юности. Немало повлиял на это его излюбленный «вид спорта», соколиная охота. Позднее – в 1248 году перед осажденной Пармой – он должен был заплатить за эту страсть самым сильным военным поражением своей жизни.

Если его чувствительная гордость не была задета, Фридрих II мог быть приветливым, щедрым и великодушным. Когда же он обижался или был возбужден, то был способен на любую жестокость, безграничный произвол и коварство. В последней битве с Папой в 1243 году от него отошел город Витербо, и, несмотря на обещание дать войскам свободно отступить, там был перебит весь императорский гарнизон крепости. Тогда кайзера обуяла страшная ярость. Все попытки захватить город оставались напрасны. Вот что один из современников рассказывает о разъяренном повелителе: «Его кости не найдут покоя и после смерти, пока он не разрушит город. Даже будучи в раю, он вернется, чтобы отомстить Витербо».

Выдающиеся заслуги Фридриха лежат в сфере государственных реформ, с помощью которых он всеми средствами продолжил начатое при его дедушке Роджере II учреждение иерархии оплачиваемых чиновников. Как политику и полководцу ему нередко мешали порывистость и страстность, но нередко он добивался и весьма неожиданных успехов, которыми тоже был обязан своему динамическому темпераменту. Об этом стоит рассказать поподробнее. Он смог с выгодой использовать время перемирия, которого ему удалось добиться своей мудрой сдержанностью на переговорах в Сан Германо и в Кепрано.

Эта сильная натура не находила окончательного выхода своей энергии ни в заботах о государстве, ни в охоте. Умственные упражнения, которые удовлетворили бы и более всесторонне одаренного человека, занимали его в часы досуга. Итальянские, арабские, иудейские, испанские и греческие ученые постоянно находились при дворе, с другими же он и его придворные ученые переписывались. Например, с пизанцем Леонардо Фибоначчи, величайшим математиком средневековья, который в своем труде «Счет индийцев» ввел в Европе арабские цифры и ноль. Даже в напряженное время после неудавшегося совета в Кремоне (1226) император воспользовался коротким пребыванием в Пизе, чтобы дать Леонардо задание, которым даже сегодня специалисты занимаются на полном серьезе даже сегодня. Традиционная для сицилийского двора посредническая роль арабской философии (наиболее известные комментарии к Аристотелю средневековья принадлежат арабскому философу, юристу и медику Авиценне) возродилась с новой силой. Математика, физика, медицина и астрономия, а также вопросы философии занимали любознательного Фридриха. Он мог дискутировать и переписываться с великими учеными на восьми языках – сицилианском, латыни, арабском, греческом, древнееврейском, французском, провансальском и немецком.

Стремление к научному знанию, ведущему среди католических и аристотелевских догм к современным экспериментальным методам и критическому сомнению, все же не отвернуло его от средневековой картины мира: астрологии, алхимии и физиогномики он был также предан, как и точным зоологическим штудиям. Многолетние наблюдения за столь любимыми им соколами сделало его истинным знатоком этих птиц, равно ценимых охотниками и Запада, и Востока. Уже во время ужасной разрушительной войны с папством в последнее десятилетие своей жизни он написал учебник «Об искусстве охоты с птицами», который отнюдь не настраивает читателя на «средневековый» лад, чему знатоки не перестают удивляться через восемь веков. То, что сегодня совершенно естественно звучало бы в предисловии, тогда было немыслимым: «Цель Нашего труда – представить вещи такими, какие они есть». Тот же самый венценосный правдоискатель в 1227 году задал шотландскому философу и математику Михаэлю Скотусу вопросы о высших тайнах, которыми мог интересоваться средневековый человек. Некоторые вопросы, согласно Михаэлю, звучали так: «Сколько существует небес? Кто ими управляет? Что за пределами последнего неба, если их множество? В каком небе находится божественная субстанция, то есть Бог в его величии, и почему он сидит на небесном троне? И что делают ангелы и святые в вечности перед троном Господа? И как их зовут? Поведай нам также: Сколько кругов ада существует? Кто есть духи, обитающие там? И как из зовут? Где ад, где чистилище, и где небесный рай? Под землей, в земле или над землей?»

Улавливается сходство с вопросами схоластов, в которых речь шла о подобных проблемах. Например, вырастут ли у воскрешенных лысых людей волосы, а у беззубых – зубы. Большое отличие состоит в том, что Фридрих II спрашивал о потустороннем мире, как об экзотической стране. Можно подумать, что его совсем не интересовало спасение души, он спрашивал только, «что делают ангелы и святые перед троном Всевышнего». Как властелин своей страны этот человек действия интересовался положением дел в другом государстве, открыто и без страха, заставлявшего многих каяться в грехах и истязать себя. К сожалению, шотландец не поведал нам, что он ответил на вопросы императора.

При императорском дворе находили приют не только ученые, но и музы. Как и его отец (написавший две любовных песни) и все братья, Фридрих II был привержен искусству миннезанга, находившегося на тот момент на вершине своего развития и являвшегося модным общеевропейским течением. Он даже считался инициатором и главой той поэтической школы, которая первой начала творить на сицилианском народном языке. По провансальским образцам (так же, как и с конца 12 века в Германии) здесь появились песни на языке «volgare», том вульгарном языке, который Фридрих выучил в переулках и в порту Палермо. Этот смешанный диалект включал в себя элементы латыни, а также провансальского и итальянского языков, и считался искусственным языком. Не случайно Данте через полвека после смерти Фридриха назвал его «отцом итальянской поэзии».

Как самодержец, крепко держащий в узде государственное управление и политику, Фридрих влиял на язык и стиль своей канцелярии. Под руководством Петруса фон Винеа – знаменитейшего стилиста в области средневековой латыни – возникли образцы различных официальных документов, которые на протяжении веков служили многим государственным канцеляриям Европы. Петрус фон Винеа происходил из бюргерской среды. Архиепископ Берард Палермский рекомендовал его императору. В 1221 году Петрус был принят на должность нотариуса в придворную канцелярию, и уже к 1225 году стал верховным судьей и наконец в 1227 году управляющим канцелярией императора. Будучи верховным судьей он, возможно, сформулировал в 1231 году «свод законов Мелфи». С тех пор Петрус все больше становился «устами императора», что, естественно, давало ему огромную власть. Его подчиненные должны были быть образованны и необыкновенно талантливы в сфере языка. Античные и теологические духовные богатства, обычаи папской канцелярии и риторика, связанная при императорском дворе с почти религиозным культом повелителя, повлияли на становление мрачно– торжественного стиля, который Фридрих II любил и которым владел сам. Красноречивые чиновники государственного управления также принадлежали к «круглому столу», как и ученые, чужеземцы и земляки. В этом кругу, где никакая мысль не была слишком смелой (если, конечно, она высказывалась с положенным тактом по отношению к повелителю), Штауфен произнес однажды знаменитые слова о трех мошенниках: Моисее, Мухаммеде и Христе. «Изобретателем» этого карающегося смертью высказывания он однако, не был, оно родилось уже к началу 13 века в кругах аверроистов Парижского университета. Весной 1239 года Папа Грегор писал в приложении к новому отлучению от церкви Фридриха II: «Этот король утверждает такую ересь, будто бы весь мир (воспользуемся его словами) был обманут тремя мошенниками – Моисеем, Мухаммедом и Христом -, два из которых почили во славе, а третий – вися на деревяшке. Такое язычество он оправдывает сумасбродством, что якобы человек не имеет право верить во что-либо, что не обусловлено природой и разумом».

Через некоторое время после смерти императора самый значительный хронист папской партии, францисканец Салимбене из Пармы, с глубоким уважением (если и к еретику, то уж хотя бы не к Антихристу!) писал, имея в виду, вероятно, то блестящее время: «Если бы он был добрым католиком, любил Бога и церковь, мало кто на свете мог бы сравняться с ним. Однако он думал, что душа неотделима от плоти. То, что он сам и его ученые могли найти в Святых книгах, использовалось для отрицания существования жизни на том свете. Поэтому он и его соратники больше наслаждались жизнью земной».