Текст книги "Граф Дракула, вампир (сборник)"

Автор книги: Брэм Стокер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

 Когда мы вернулись, все было тихо, только в дальней палате причитал какой-то несчастный, а из комнаты Ренфилда доносился низкий стон. Несомненно, беднягу преследовали кошмары.

 Я на цыпочках вошел в нашу комнату и нашел Мину спящей. Она дышала столь тихо, что мне пришлось близко нагнуться к ней, чтобы расслышать ее дыхание. Она выглядит бледнее обыкновенного. Надеюсь, ей не повредили сегодняшние разговоры. Я действительно очень признателен профессору за то, что он освободил ее от нашей будущей работы и. даже от наших совещаний. Некоторые вещи растревожили бы ее слух; и в то же время скрывать их от нее было бы хуже, чем сказать ей, в случае если б она заподозрила, что от нее что-то скрывают. Теперь эта работа должна стать для нее запретной книгой, по крайней мере до того момента, когда мы сможем сказать ей, Что все кончено и земля освободилась от чудовища из преисподней. Да, трудно будет хранить молчание после того, как столько было сказано откровенно. Но я должен хранить решимость и завтра ничего не скажу о наших ночных приключениях. Я лег на диван, чтобы не беспокоить ее.

1 октября, позднее.

Вполне естественно, что мы проспали, ибо весь вчерашний день мы трудились, а ночь не принесла нам покоя. Изнурение после вчерашнего дня, должно быть, сказалось даже да Мине, и хотя я сам проспал чуть ли не до полудня, но все же проснулся раньше ее и будил ее два или три раза, пока она наконец не проснулась. Она спала так крепко, что, пробудившись, в течение нескольких секунд не узнавала меня и смотрела с невыразимым ужасом, как бывает после кошмара. Она пожаловалась на легкую усталость, и я оставил ее отдыхать. Теперь нам известно, что двадцать один ящик перевезли в другое место, и, если ящики перевозили партиями, нетрудно будет их выследить. Это облегчило бы дело, и чем раньше мы возьмемся за него, тем лучше. Я должен сегодня повидаться с Томасом Снеллингом.

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

1 октября.

Было около полудня, когда профессор разбудил меня. Он был веселее и радостнее, чем обычно,– по~видимому, результаты прошлой ночи прояснили для него кое-какие вопросы и сняли с его души тяжесть. Коснувшись ночных происшествий, он вдруг сказал:

– Меня чрезвычайно интересует ваш больной. Нельзя ли посетить его сегодня утром вместе с вами? Однако если вы очень заняты и ничего не имеете против, я могу пойти один. Для меня новость – сумасшедший, разговаривающий как философ и рассуждающий так здраво.

У меня была срочная работа, и я сказал, что буду рад, если он отправится один, так как тогда ему не придется меня дожидаться; затем я позвал служителя и дал ему необходимые инструкции.

Прежде чем профессор ушел, я предостерег его от неверных суждений о моем пациенте.

– Но,– ответил он,– я хочу, чтобы он рассказал о себе и о том, почему им владеет мания поедать живых существ. Как я узнал из вашего дневника, он говорил мадам Мине, что однажды подобные идеи приходили ему в голову. Однако почему вы улыбаетесь; дружище Джон?

– Простите меня,– сказал я,– но ответ здесь.– Я положил руку на стопку исписанных листов.– Когда наш разумный и ученый друг рассуждал о том, как он когда-то поедал живое, рот его еще был полон мухами и пауками, которых он засунул туда перед самым приходом миссис Харкер!

Ван Хелсинг в ответ улыбнулся.

– Хорошо,– сказал он.– Память вас не подводит, мне следовало бы помнить об этом. И все же именно самые причудливые идеи и делают душевные болезни столь интересными для изучения. Думаю, безумие этого сумасшедшего может научить большему, чем разговор с мудрецом. Кто знает?

Я продолжал свою работу и скоро ее окончил. По-видимо-му, время прошло в самом деле очень быстро, так как Ван Хелсинг успел вернуться.

– Я не помешаю? – вежливо спросил он, стоя у двери.

–  Нисколько,– ответил я.– Войдите. Работа окончена, и я свободен. Теперь я могу пойти с вами, если хотите.

– Это лишнее: я его видел!

– Ну?

– Боюсь, он не слишком высокого мнения обо мне. Наше свидание было кратким; когда я вошел в колшату, он сидел на стуле, упершись локтями в колени, и лицо его выражало мрачное недовольство. Я обратился к нему возможно веселее и насколько мог почтительно. Он ничего не ответил «Разве вы не знаете меня?» – спросил я. Ответ был малоутешителен: «Я прекрасно вас знаю, вы старый дурак Ван Хелсинг. Я хотел бы, чтобы вы с вашими идиотскими теориями убрались куда-нибудь подальше. Будь прокляты толстокожие голландцы». Больше он не сказал ни слова, а сидел с невозмутимой мрачностью и таким равнодушием ко мне, будто меня вовсе не было в комнате.

Итак, на сей раз я упустил случай поучиться чему-нибудь у этого мудрого безумца, поэтому я решился пойти и, если можно, развеселить себя приятной беседой с нашей прелестной мадам Миной. Меня бесконечно радует, что она не станет больше волноваться из-за этих ужасов. Хотя нам и будет сильно недоставать ее общества, но так лучше.

– Всем сердцем с вами согласен,– ответил я серьезно, ибо хотел поддержать его намерения.– Хорошо, что она уже непричастна к этому. Даже нам, видавшим виды мужчинам, приходится туго. Это совсем не женское дело, и, если бы она продолжала участвовать в нашей работе, со временем это кончилось бы катастрофой.

Итак, Ван Хелсинг ушел совещаться с Харкерами. Квинси и Артур заняты поисками следов исчезнувших ящиков. Сейчас я закончу свою работу, а вечером все мы встретимся.

 ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР

1 октября.

Странно находиться в потемках, как сегодня, после стольких лет полного доверия Джонатана, видеть, как он умышленно избегает разговора на определенные темы, особенно на интересующие меня. После вчерашнего утомительного дня я долго спала нынешним утром, и, хотя Джонатан также проспал, он все-таки встал раньше меня. Перед тем как уйти, он говорил со мной так нежно и ласково, как никогда, но не проронил ни слова о том, что произошло с ними во время посещения графского дома. А между тем он должен знать, как ужасно я волновалась. Милый, бедный мальчик! Вероятно, это расстроило его еще больше, чем меня. Все они сошлись на том, что мне лучше быть подальше от этой ужасной работы, и я согласилась с ними. Но каково мне знать, что он от меня что-то скрывает! И вот сейчас я плачу, как дурочка, думая, что это продиктовано огромной любовью ко мне моего мужа и чистыми, самыми благородными намерениями этих сильных мужчин.

Мне стало лучше. Что же делать, когда-нибудь Джонатан все мне расскажет; а я во избежание того, чтобы он когда-нибудь не подумал, будто я от него что-то скрываю, по-прежнему буду вести свой дневник. Если он усомнится во мне, я покажу ему этот дневник, где записано каждое движение моего сердца, чтобы его дорогие глаза все прочитали. Сегодня я чувствую себя странно грустной, и у меня упадок духа. Вероятно, это последствия ужасного волнения.

 Прошлой ночью я отправилась спать, когда все ушли, просто потому, что они так велели. Спать не хотелось, и я сгорала от нетерпения узнать, что с ними. Я продолжала думать обо всем, что произошло с тех самых пор, как Джонатан приехал повидаться со мной в Лондон, и все это представляется мне ужасной игрой рока, ведущего нас неумолимо к какому-то концу. Любой, казалось бы самый правильный, поступок имеет ужасные последствия. Если бы я не приехала в Уитби, милая, бедная Люси была бы теперь с нами. У нее не было никакого желания идти на кладбище, пока я не приехала; если бы она не пошла туда днем со мной, ее не влекло бы туда сонную, а если бы она не попала туда ночью во сне, чудовище не повредило бы ей. О, зачем я поехала в Уитби!.. Ну вот, я опять расплакалась! Не знаю, что со мной сегодня. Джонатану больно будет узнать, что я дважды за утро плакала. Я ведь не имею обыкновения лить слезы, и он ни разу не заставил меня плакать. Я должна набраться мужества и не подавать виду. Нельзя, чтобы он заметил, какой плаксой я стала. Это, по-моему, одна из главных заповедей, которые мы, бедные женщины, должны твердо усвоить.

 Не помню хорошо, как я заснула прошлой ночью. Помню только, что услышала внезапно лай собак и множество странных звуков, словно в комнате мистера Ренфилда, которая находится где-то под моей, громко играют гаммы. Затем вокруг наступило полнейшее молчание, молчание до того глубокое, что оно поразило меня; я встала и выглянула в окно. Все темно и безмолвно, черные тени, отбрасываемые деревьями, озаренными лунным светом, были как будто наполнены собственной молчаливой тайной. Все выглядело неподвижным, мрачным и застывшим, так что тонкая змейка белого тумана, которая медленно ползла по траве к дому, представлялась единственной живой частью природы. Думаю, смена темы для раздумий была мне полезна, потому что, когда я вернулась в постель, я почувствовала, что меня одолевает сонливость.

Я лежала какое-то время спокойно, но все не могла заснуть, поэтому снова встала и опять выглянула в окно. Туман расстилался теперь около самого дома, и я видела, как он лежал у самых стен, точно подкрадывался к окнам. Несчастный Ренфилд шумел в своей комнате сильнее прежнего, и, хотя невозможно было различить ни единого слова в его разговоре, в звуках его голоса я .улавливала странную угрозу в чей-то адрес. Затем я услышала шум борьбы и поняла, что служители борются с ним. Я очень испугалась, бросилась в кровать, натянула на голову одеяло и заткнула пальцами уши. Тогда мне нисколько не хотелось спать – так, по крайней мере, я думала,– но я, должно быть, тут же заснула, потому что не помню ничего, кроме снов, до самого утра, когда Джонатан разбудил меня. Мне пришлось сделать огромное усилие, и прошло некоторое время, пока я сообразила, где я и что надо мной наклонился Джонатан. Мне приснился очень страшный сон. Странно, что в нем необычным образом отразилось то, о чем я слышала и о чем думала в последнее время.

Мне казалось, я сплю и жду Джонатана. Я боялась за него, но была не в|силах действовать, так как мои ноги, руки и мозг страшно отяжелели. Итак, я спала неспокойно и думала. Затем мне стало казаться, будто воздух тяжелый, сырой и холодный. Я откинула с лица одеяло и, к своему удивлению, увидела, что вокруг меня все было тускло. Газовый рожок, который я оставила гореть ради Джонатана, привернув его слегка, казался крошечной красной искрой в сплошном тумане, который, по-видимому, сделался гуще и пробрался в комнату. Тогда мне пришло в голову, что я не закрыла окно, перед тем как лечь спать. Я хотела подойти, чтобы удостовериться в этом, но какой-то свинцовый летаргический сон, казалось, сковал и тело, и волю. Я закрыла глаза, но видела сквозь веки. (Удивительно, какие шутки разыгрывают над нами сны и как мы можем, соответственно, фантазировать.) Туман становился все гуще и гуще, и я теперь знала, как он проникал в комнату, потому что видела его в виде .дыма или паров кипятка, просачивавшихся не через окно, а через замочную скважину. Он делался все гуще, пока наконец не представился сконцентрированным, вроде облачного столба, сквозь вершину которого я могла разглядеть свет газового рожка, горевшего, как красный глаз. В голове у меня все закружилось, а облачная колонна тоже кружилась по комнате, и вдруг во мне зазвучали слова Писания: «столп облачный днем, и столп огненный ночью». Может, это было духовное прозрение во сне? Но в этом столбе слились день и ночь, и огонь был заключен в красном глазу, который все сильней притягивал меня. И вдруг у меня на глазах пламя раздвоилось и засверкало, как мне показалось сквозь туман, двумя красными глазами, подобно тому, что мне рассказывала Люси в одну из наших совместных прогулок, когда на утесе заходящая заря осветила окна церкви Св. Марии. Я с ужасом сообразила, что Джонатан точно так же видел этих ужасных женщин, превращавшихся из кружащегося в лунном свете тумана в реальных существ, и, должно быть, во сне мне сделалось дурно, потому что все превратилось в беспросветный туман. Последним проблеском сознания было фантастическое видение багрово-белого лица, склонявшегося ко мне из тумана. Надо быть осторожной с подобными снами, потому что они могут повредить рассудку, если будут часто повторяться. Я бы могла попросить доктора Ван Хелсинга или Сьюарда прописать мне что-нибудь от бессонницы, но боюсь напугать их, в настоящее время они и так немало волнуются из-за меня. Постараюсь сегодня выспаться как следует. Если это не удастся, попрошу их дать мне хлорала; он не может причинить вред, если им не злоупотребляют, но даст мне хороший ночной сон. Прошлая ночь утомила меня сильнее, чем утомляет бессонница.

2 октября, 10 часов вечера.

В прошлую ночь я спала, но без снов. Я, должно быть, спала крепко, даже не проснулась, когда вернулся Джонатан; но сон не освежил меня, и сегодня я чувствую страшную слабость и упадок духа. Весь вчерашний день я лежала и дремала, изредка пытаясь читать. Днем мистер Ренфилд попросил разрешения меня видеть. Бедняга, он был очень кроток, а когда я уходила, поцеловал мою руку и призвал на меня Божье благословение. Меня эго сильно тронуло, и я плачу, когда вспоминаю о нем. Новая слабость; Джонатан страшно огорчился бы, если б узнал, что я плакала. До обеда Джонатан и все остальные отсутствовали и вернулись усталыми. Я сделала все, что могла, чтобы подбодрить их, и, вероятно, мои старания принесли мне пользу: я забыла о собственной усталости. После обеда они отослали меня спать, а сами пошли покурить, как сказали мне, но я-то знала, они хотели поделиться друг с другом своими дневными впечатлениями; я видела по поведению Джонатана, что он собирается сообщить нечто важное. Мне совсем не хотелось спать, поэтому я попросила доктора Сьюарда дать мне какое-нибудь снотворное, так как я плохо спала прошлую ночь. Он был настолько добр, что сам приготовил для меня порошок и велел принять, сказав, что это мне не повредит. Я приняла его и жду сна, которого, все нет. Надеюсь, я не поступаю неправильно, ведь когда мною начинает овладевать сон, мною овладевает и чувство страха: мне начинает казаться, что я совершаю глупость, лишая себя возможности проснуться. У меня все время такое чувство, точно это может понадобиться... Но меня начинает клонить ко сну. Спокойной ночи.

 Глава XX

 ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА

1 октября, вечером.

Я застал Томаса Снеллинга у него дома в Бетнал-Грине, но, к несчастью, он был не в состоянии что-либо вспомнить. Перспектива выпить со мной кружку пива показалась столь привлекательной, что он слишком рано приступил к долгожданной пирушке. Все-таки я узнал от его жены, что он был только помощником Смоллета, который из них двоих был главным, так что я решил поехать в Уолворт. Мистера Джозефа Смоллета я застал дома Он пил чай, одетый по-домашнему. Это очень скромный и умный малый, совершенный тип хорошего, добросовестного работника, очень притом толкового. Он ясно помнил весь эпизод с ящиками и, вынув откуда-то из штанов записную книжку – на страничках, углы которых загибались, оказались похожие на иероглифы полустершиеся карандашные пометки,– сообщил мне, куда доставлены ящики. Их было шесть, сказал он, на той повозке, которую он принял в Карфаксе и сдал в доме номер сто девяносто семь, Чиксенд-стрит, Мил-Энд-Нью-Таун, и кроме того, еще шесть штук, которые он сдал по адресу: Джамайка-лейн, Бермондси. Если граф намеревался рассредоточить свои омерзительный укрытия по всему Лондону, эти два места наверняка были выбраны им как перевалочные пункты, чтобы позднее иметь возможность обосноваться более тщательно. Он действовал по определенной системе и, разумеется, двумя районами Лондона ограничиваться не собирался. Сейчас он обосновался на крайнем востоке северного берега, на востоке южного берега и на юге города. Вряд ли он не учел в своей дьявольской схеме север и запад, не говоря о Сити и самых фешенебельных районах Лондона на западе и юго-западе.

 Я дал Смоллету пол-соверена и спросил, брали ли еще ящики из Карфакса.

 Он ответил:

 – Вы были так добры ко мне, и я вам расскажу все, что знаю. Несколько дней тому назад я слышал, как некий Блоксем рассказывал, что он со своим помощником обделывал темное дельце в каком-то старом доме в Парфлите. Такие дела выпадают не столь часто, и, возможно, Сэм Блоксем вам расскажет кое-что интересное.

 Я сказал, что если он достанет мне его адрес, то получит еще полсоверена. Тут он наскоро допил чай и встал, сказав, что пойдет разыскивать его повсюду. У дверей он остановился и сказал:

 – Знаете, дяденька, вам нет никакого смысла тут оставаться. Скоро я найду Сэма или нет, сегодня, во всяком случае, он вам ничего не скажет. Сэм странноват, когда выпьет. Если вы дадите мне конверт с маркой, и надпишете на нем свой адрес, я отыщу Сэма и напишу вам сегодня же вечером. Но вам придется отправиться к нему пораньше, иначе вы его не поймаете, так как Сэм встает очень рано и сразу уходит из дому, как бы ни был пьян вечером.

 Я написал адрес, наклеил марку и, отдав конверт Смоллету, отправился домой. Как бы там ни было, а мы идем по следам. Я сегодня устал, и мне хочется спать. Мина крепко уснула, она что-то слишком бледна, и у нее такой вид, будто она плакала. Бедняжка, я убежден, ее терзает неведение, и она, должно быть, волнуется за меня и других. Но самое лучшее – гак, как оно есть. В данном случае мне легче видеть ее разочарованной и обеспокоенной подобным образом, чем страдающей нервным расстройством. Врачи были правы, предупреждая, чтобы ее не вовлекали в это ужасное предприятие. Я должен с твердостью хранить обет молчания. Никогда ни при каких обстоятельствах не стану говорить с ней на эту тему. Возможно, это и не столь уж трудно. С тех пор как мы объявили ей о своем решении, она сама избегает разговоров о графе и ею делах.

2 октября, вечером.

Долгий, томительный, тревожный день. С первой же почтой я получил адресованное мне письмо, в конверт был вложен грязный клочок бумаги, на котором карандашом нетвердой рукой было написано:

«Сэм Блоксем, Коркранс, 4, Потерс-Корт, Бартел-стрит, Уолворт. Спросить перевозчика».

Письмо принесли, когда я еще лежал в постели, и я поднялся, не будя Мину. Она казалась усталой, сонной, бледной и не совсем здоровой. Я решил не будить ее, а, вернувшись после очередных поисков, отправить ее в Эксетер. Мне кажется, дома, занимаясь повседневными делами, она будет чувствовать себя лучше, чем здесь, среди нас, да еще пребывая в полном неведении, что происходит. Я встретил доктора Сьюарда и сообщил ему, куда иду, пообещав вскоре вернуться и рассказать ему и остальным, если что-нибудь разузнаю. Я поехал в Уолворт и с некоторыми затруднениями нашел Потерс-Корт. Когда я спросил человека, открывшего дверь, где живет перевозчик, то всего за полсоверена узнал, что мистер Блоксем, проспавшись после выпитого накануне в Коркрансе пива, уже в пять часов утра отправился на работу в Поплар. Человек этот не знал точно, где его искать, но он помнил, что это какой-то новый товарный склад. С такими жалкими сведениями я и отправился в Поплар. Было около двенадцати часов, когда, ничего не найдя, я зашел в кофейню, где обедали несколько рабочих. Один из них утверждал, что на Кросс-Энджел-стрит возводят новый холодный гулял. Это вполне могло оказаться новым товарным складом. И я туда немедленно отправился. Беседа со сторожем и десятником – я -наградил обоих звонкой монетой – навела меня на след Блоксема; я обещал ему уплатить его поденную плату, и он пошел к начальнику за разрешением побеседовать со мною. Он был довольно сообразительный малый, хотя грубоватый и в разговоре, и в обхождении. Когда я дал ему задаток, пообещав заплатить за полученные сведения, он сказал, что дважды ездил из Карфакса в какой-то дом на Пиккадилли и отвез туда девять больших ящиков, «страшно тяжелых», на специально нанятой подводе. Я спросил его номер дома на Пиккадилли, на что он мне ответил:

 – Номер-то, дяденька, я позабыл, но это всего в нескольких шагах от большой, недавно выстроенной белой церкви или чего-то вроде того. Дом старый и пыльный, хотя в сравнении с тем проклятым домом, откуда ящики взяты, это царский дворец.

 – Как же вы попадали в эти дома, раз они пустые?

 – В доме в Парфлите меня встретил старый господин, он и ящики помог мне поднять и поставить на подводу. Черт его подери, это самый здоровый парень, какого я встречал, а ведь старый, усы седые и такой тощий, что и тени не отбрасывал.

 Его слова поразили меня как громом.

 – Представляете, он поднял свой конец ящика с такой легкостью, точно фунтик чаю, когда я, задыхаясь и обливаясь потом, с трудом поднял свой, а ведь я тоже не цыпленок.

 – Как: же вы вошли в дом на Пиккадилли? – спросил я.

 – А он и там был. Он, должно быть, вышел и пришел туда раньше. Сам открыл мне дверь и помог внести ящики в переднюю.

 – Все девять? – спросил я.

 – Да, на первой повозке пять, а на второй четыре. Тяжкий труд, и я даже не помню, как я домой попал.

 – И что же, ящики вы оставили в передней?

  – Да, большая передняя, совершенно пустая.

 Я предпринял еще одну попытку разузнать, что происходило дальше.

 – А никаких ключей у вас не было?

 – Мне не нужно было ни ключей, ни чего другого. Старик сам открыл дверь и сам закрыл ее за мной, когда я перенес все на место. Точнее не помню – все это проклятое пиво!

 – И не можете вспомнить номер дома?

 – Нет, сэр, но вы и так легко его найдете. Такой, высокий дом с каменным фасадом и аркой наверху и с высокими ступенями перед дверью. Ступени я хорошо помню, я по ним таскал наверх ящики вместе с тремя бродягами, мечтавшими получить на чай. Старик дал им по шиллингу; они увидели, что им так много дают, и стали требовать еще больше, тогда старик схватил одного из них за плечо и хотел спустить его с лестницы, только тогда они и ушли ругаясь.

Я решил, что узнал достаточно, чтобы найти дом, и, заплатив своему приятелю за его сведения, поехал на Пиккадилли. Тут мне пришла в голову новая мысль: ведь граф сам мог убрать ящики. Если так, то время дорого, теперь он в достаточной степени рассредоточил ящики и, оставаясь незамеченным, в любое время способен выполнить свое намерение.

У площади Пиккадилли я отпустил свой кеб и пошел пешком. Недалеко от белой церкви я увидел дом, похожий на тот, что описывал Блоксем, и убедился – передо мной очередное логово Дракулы. У дома был такой запущенный вид, словно здесь давно никто не жил. Ставни были распахнуты, и окна покрыты толстым слоем пыли. Балки почернели от старости, а с железа облупилась краска. До недавнего времени на передней части балкона, по-видимому, располагалась большая доска для объявлений, но потом ее грубо сорвали, и сохранились только подпорки. За балконной решеткой я разглядел несколько досок с еще не потемневшими торцами. Я бы многое дал, чтобы увидеть эту доску объявлений целой: ведь она могла привести к владельцу дома. Мой опыт расследования в Карфаксе подсказывал, что, если отыскать прежнего владельца, возможно, найдутся и способы проникнуть в дом.

Сейчас на Пиккадилли мне больше нечего было делать, так что я обошел дом с обратной стороны, надеясь раздобыть какие-нибудь сведения в соседнем квартале. Там были извозчичьи дворы. Я порасспрашивал встретившихся мне конюхов и их помощников, не могут ли они что-нибудь рассказать о пустом доме. Один из них сказал, что слышал, будто дом недавно заняли, но неизвестно кто. Он сказал еще, что раньше тут висела доска с объявлением о продаже дома, и, может быть, «Митчел, сыновья и Кенди», агенты, которым была поручена продажа дома, что-нибудь и смогут сказать по этому поводу, так как, насколько ему помнится, он, кажется, видел название этой фирмы на объявлении. Я старался не показывать виду, что мне это очень важно; и затем, поблагодарив его и, как обычно, дав пол-соверена, я отправился дальше. Сгущались сумерки, близился осенний вечер, так что я не хотел терять времени. Разыскав адрес фирмы «Митчел, сыновья и Кенди» в адресной книге, я немедленно отправился в их контору на Секвилл-стрит.

Господин, встретивший меня, был невероятно любезен^ но столь же и необщителен. Сказав мне, что дом на Пиккадилли продан, он считал вопрос исчерпанным. Когда я спросил, кто его купил, он широко раскрыл глаза и, немного помолчав, ответил:

– Он продан, сэр.

– Прошу прощения,– сказал я так же любезно,– но по чрезвычайно важным причинам мне необходимо знать, кто купил этот дом

Он снова помолчал, затем, подняв брови еще выше, лаконично повторил:

– Он продан, сэр.

– Неужели вы больше ничего не скажете?

– Ничего,– ответил он.– Дела клиентов фирмы «Митчел, сыновья и Кенди» находятся в надежных руках.

Он меня как холодной водой окатил, и спорить с ним не было никакого смысла, так что, решив все же разойтись по-хорошему, я сказал:

– Счастливы клиенты, у которых такой хороший поверенный, столь ревностно стоящий на страже их интересов. Я сам юрист.– Тут я подал ему свою визитную карточку.– В данном случае я действую не из простого любопытства, а по поручению лорда Годалминга, желающего узнать кое-какие подробности относительно имущества, которое, насколько он понял, еще недавно предлагалось к продаже.

Эти слова изменили дело, и он ответил:

– Если бы я мог, то .охотно оказал бы услугу вам, а в особенности его светлости. Мы выполняли его поручения и, между прочим, сняли для него несколько комнат, когда он еще был достопочтенным Артуром Холмвудом. Если хотите, оставьте его адрес, я проконсультируюсь с представителями фирмы по этому поводу и при любом, решении напишу лорду сегодня же. Если возможно, я с удовольствием отступлю от наших правил и сообщу сведения, необходимые его светлости..

Мне нужно было заручиться другом, а не врагом, так что я дал ему адрес доктора Сьюарда и ушел. Было уже темно; я порядком устал и проголодался. В «Эйрейтид брэд компани» я выпил чашку чаю и следующим поездом поехал в Парфлит.

Все были дома. Мина выглядела усталой и бледной, но старалась казаться веселой и ласковой; мне было больно, что приходится от нее все скрывать и тем причинять ей беспокойство. Слава богу, это последняя ночь, когда она будет знать о наших совещаниях и чувствовать болезненные уколы из-за нашего недоверия. Мне потребовалась вся моя воля, чтобы вывести ее из-под удара. Кажется, она с этим уже примирилась, или, может быть, сам предмет наших усилий внушает ей отвращение, ибо, когда мы проговариваемся при ней о каких-то деталях дела, она содрогается. Я рад, что мы вовремя приняли наше решение, так как с подобными чувствами это было бы для нее пыткой.

Я не мог рассказать остальным о сегодняшнем открытии, пока Мина оставалась с нами. После обеда мы немного помузицировали, чтобы отвлечься от окружавшего нас ужаса, а затем я проводил Мину в спальню и попросил ее лечь спать. В этот вечер Мина была особенно ласкова и сердечна и ни за что не хотела меня отпускать, но мне следовало еще о многом переговорить с друзьями, и я ушел. Слава богу, наши отношения нисколько не изменились от того, что мы друг друга не во все посвящаем.

Вернувшись, я застал своих друзей у камина в кабинете. В поезде я все точно записал в дневник, так что лше пришлось только прочесть им запись; когда я кончил, Ван Хелсинг сказал:

– Немало, однако, вам пришлось потрудиться, дружище Джонатан. Но зато мы теперь почти наверняка напали на след пропавших ящиков. Если все они отыщутся в том доме, то и делу скоро конец. Но если части из них не окажется, придется снова отправляться на поиски, пока мы не найдем все ящики, после чего нам останется лишь одно – заставить негодяя умереть естественной смертью.

Все молчали, когда мистер Моррис вдруг спросил:

– Скажите, а как мы попадем в этот дом?

– Но ведь в первый мы попали,– быстро ответил лорд Годалминг.

 – Нет, Артур, здесь большая разница. Мы взломали дом в Карфаксе, но ведь тогда мы находились под защитой ночи и обнесенного стеною парка. А на Пиккадилли будет гораздо труднее совершить взлом, безразлично, днем или ночью. Я не уверен, что нам удастся туда попасть, если только агент не достанет ключи; может быть, завтра мы получим от него письмо, тогда все разъяснится.

 Лорд Годалминг насупился и мрачно зашагал по комнате. Затем, постепенно замедляя шаги, он остановился и, обращаясь к каждому из нас по очереди, сказал:

 – У Квинси голова хорошо соображает. Взлом помещения – вещь слишком серьезная. Один раз все сошло великолепно, но в данном случае будет куда трудней, разве только мы найдем ключи от дома у графа.

 Так как до утра мы ничего не могли предпринять и приходилось ждать письма от Митчела, мы решили устроить передышку до завтрака. Мы довольно долго сидели, курили, обсуждая . проблему со всех сторон, и наконец разошлись. Я воспользовался случаем и записал все в дневнике. Ужасно хочется спать. Пойду лягу в кровать.

 Еще несколько строк. Мина крепко спит, ровно дыша. Ее лоб слегка нахмурен, будто и во сне мысли не отпускают ее. Она немного бледна, но не выглядит уже такой изможденной, как сегодня утром. Завтрашний день все изменит, ей будет лучше дома, в Эксетере. Но как же я хочу спать!

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

 1 октября.

 Ренфилд меня опять беспокоит: его настроения так быстро меняются, что его положительно трудно понять. Не знаю даже, как это объяснить, и чувствую огромный интерес. Когда я вошел к нему сегодня утром, после того как он не принял Ван Хелсинга, у него был такой вид, точно он повелевал судьбами мира; и он действительно повелевал судьбами, но очень своеобразно. Его определенно не -интересовало ничего на свете; он пребывал, точно в тумане и. глядел свысока на слабости и желания смертных. Я решил воспользоваться случаем и кое-что разузнать, а потому спросил:

– Как в этот раз насчет мух?

Он улыбнулся с чувством превосходства – улыбкой Мальволио – и ответил:

– У мух, любезный сэр, есть одна удивительная черта: в их крылышках заключена огромная духовная сила Древние были правы, когда изображали душу в виде бабочки!

Мне захотелось, чтобы он развил аналогию, и я сказал быстро:

– А, значит, вы охотитесь за душой?

Его безумие победило рассудок, на лице появилось озадаченное выражение, потом с решительностью, которую я редко в нем замечал, он сказал:

– Нет-нет, мне не нужна душа. Жизнь – вот все, что мне нужно.– Тут лицо его просветлело.– В данный момент мне это совершенно безразлично. У меня есть все необходимое. Вам следовало бы подыскать другого пациента, если вы вознамерились изучать зоофагию.

Это меня слегка удивило. Я опять подступил к нему:

– Значит, вы имеете власть над жизнью, верно? Вы чувствуете себя Богом?

Он улыбнулся с явным превосходством:

– О нет, я далек от мысли равняться с Богом. Я даже не задумываюсь о Его духовных деяниях. Если говорить о моем образе мыслей, я определил бы его как земное воплощение духовного состояния Еноха.