Текст книги "Граф Дракула, вампир (сборник)"

Автор книги: Брэм Стокер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

 – О, так ужасно об этом думать, и я никак не могу понять, в чем дело, но обещаю пойти с вами и подождать.

 Глава XVI

 ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

  (Продолжение)

 Ровно без четверти двенадцать мы перелезли через низкую ограду кладбища. Ночь была темна, луна лишь изредка выглядывала из-за туч, тянувшихся по небу. Мы старались держаться как можно ближе друг к Другу. Ван Хелсинг шел впереди, показывая дорогу. Когда мы ближе подошли к могиле, я стал внимательно следить за Артуром, так как близость мест, связанных со столькими печальными воспоминаниями, могла его взволновать; но он держался молодцом. Должно быть, таинственность приключения увлекала его. Профессор открыл дверь склепа и, заметив нашу нерешительность, подбодрил нас тем, что сам прошел вперед. Мы последовали за ним, и он закрыл за нами дверь. Затем он зажег тусклый фонарь и указал на гроб. Артур, сильно волнуясь, двинулся вперед. Ван Хелсинг обратился ко мне:

– Вы вчера были здесь со мной. Тело Люси лежало тогда тут, в гробу?

– Да, лежало.

Профессор обратился к остальным со словами:

– Слышите? И все-таки тут есть кое-кто еще, кто мне не верит.

Он взял отвертку и снова снял крышку с гроба. Артур, бледный и молчаливый, глядел на это; когда крышку сняли, он вышел вперед. Он, очевидно, не подозревал или забыл о свинцовом гробе. Когда он увидел в нем дыры, кровь бросилась ему в лицо, потом мгновенно отхлынула, и он, мертвенно-бледный, стоял и молчал.

Ван Хелсинг отогнул свинцовую крышку, мы заглянули в гроб и попятились.

Гроб был пуст!

В течение нескольких минут никто не произнес ни слова. Молчание прервал Квинси Моррис:

– Профессор, я за вас поручился. Я поверил вашему слову. Я никогда бы не оскорбил вас подозрением, но эта тайна заставляет поступиться вопросами чести. Это дело ваших рук?

– Клянусь всем, что мне свято, я не прикасался к ней и не убирал ее тела. Произошло же вот что.. Два дня тому назад я пришел сюда с Сьюардом и открыл гроб; и мы нашли его, как и сейчас, пустым. Затем мы остались ждать и увидели нечто белое, двигавшееся между деревьями. На следующий день мы пришли сюда днем и нашли Люси в гробу. Не правда ли, Джон?

– Да.

– В ту ночь мы подоспели как раз вовремя. Пропал еще один ребенок, и мы нашли его, благодаря богу, невредимым среди могил. Вчера я пришел сюда до заката,-так как на закате «не-мертвые» оживают. Я прождал тут всю ночь до восхода солнца, но ничего не увидел. Должно быть, потому, что привесил к дверям чеснок, которого «не-мертвые» не выносят, и другие вещи, которых они избегают. Сегодня вечером, еще до захода солнца, я убрал чеснок и остальное. Вот почему мы нашли гроб пустым. Подождите вместе со мной. До сих пор тут происходило лшого странного. Постоим вне склепа, спрячемся где-нибудь потихоньку, и вы увидите еще более странные вещи.

Один за другим мы покинули склеп. Ван Хелсинг вышел последним и закрыл дверь.

О, сколь приятен и чист ночной воздух после душного склепа! Как приятно было видеть бегущие по небу облака, а в просветах мерцание лунного света – не так ли чередуются радости и горести в человеческой жизни? Каким наслаждением было вдыхать свежий воздух, в котором отсутствуют запахи смерти и разложения! Как успокаивал вид алеющего неба вдалеке и приглушенный шум – верные спутники жизни большого города! Все были серьезны и подавлены. Артур молчал, и видно было, что он тщетно пытается постичь тайный смысл происходящего. Я терпеливо ждал развязки и снова был готов отбросить сомнения и поверить Ван Хелсингу. Квинси Моррис был невозмутим, как человек, привыкший принимать вещи такими, какие они есть, а если надо, то и рискнуть всем со спокойной храбростью. Курить было нельзя, и потому он отрезал кусок от плитки табака и начал его жевать. Ван Хелсинг же принялся за работу. Сначала он вынул из своей сумки пачку чего-то вроде тонких вафельных бисквитов, аккуратно завернутых в белую салфетку, затем вынул полную пригоршню беловатого вещества вроде теста Он мелко накрошил вафли и замесил в тесто. Затем, сделав из этой массы тонкие полоски, он замазал щели дверей склепа. Меня это озадачило, и, стоя поблизости от него, я спросил, что он делает. Артур и Квинси тоже подошли, так как оба были очень заинтересованы. Он ответил:

– Я закрываю вход, чтобы «не-мертвая» не могла войти.

– Вот этой штукой? – спросил Квинси,– Терт подери! И это сработает?

– Наилучшим образом.

– Что это у вас? – спросил Артур.

Ван Хелсинг благоговейно снял шляпу и сказал:

– Святые дары. Я привез их из Амстердама. У меня есть индульгенция.

Ответ мог устрашить самого большого скептика, и каждый из нас почувствовал, что при таких серьезных шагах профессора, шагах, при которых он решался употребить самое священное для него, невозможно ему не верить. Мы тихо и покорно заняли указанные нам места возле склепа, стараясь разместиться так, чтобы никто из прохожих не мог нас заметить. Я жалел других, в особенности Артура. Мне-то весь этот ужас был знаком по предыдущему визиту.

Еще час назад я все отвергал, но теперь и у меня похолодело сердце. Никогда еще могилы не казались такими призрачно-белыми, а тисы и кипарисы не были столь исполнены погребального мрака; никогда еще трава и деревья не шелестели так зловеще, а сучья не потрескивали столь таинственно; и никогда еще далекий собачий вой не казался столь дурным предзнаменованием. Наступило долгое молчание, бесконечная, томительная тишина, затем послышался резкий и тихий свист профессора. Он указал вдаль: там в тисовой аллее показалась белая фигура, прижимавшая что-то темное к своей груди. Она приближалась. Вдруг фигура остановилась, и в ту же минуту луна выглянула из-за мчавшихся туч и осветила с поразительной ясностью темноволосую женщину, одетую в саван. Лица не было видно, ибо она склонилась над белокурым ребенком. Было тихо, затем раздался резкий, короткий вскрик – так кричат иногда дети во сне. Мы хотели броситься вперед, но профессор, стоявший за деревом, сделал предостерегающий жест, и мы увидели., что белая фигура двинулась дальше. Теперь она была очень близко от нас, и мы могли ее хорошо разглядеть, тем более что продолжала светить луна. Дрожь пробежала у меня по телу, и я услышал тяжелое дыхание Артура, когда мы узнали Люси Вестенра; но до чего она изменилась! Мягкое выражение ее лица сменилось на каменную бессердечную жестокость, а непорочность уступила место сладострастной похотливости. Ван Хелсинг выступил вперед, и, повинуясь его жесту, мы четверо, вытянувшись в цепочку, приблизились к склепу. Ван Хелсинг поднял фонарь и вытянул вперед руку с облаткой; при свете, падавшем на лицо Люси, мы увидели, что губы ее алые от крови и свежая кровь сочится по подбородку, пятная белизну савана.

Нам сделалось жутко. При трепетном свете я заметил, что даже железные нервы Ван Хелсинга ему изменили. Артур стоял возле меня, и, если бы я не схватил его за руку и не поддержал, он, вероятно, упал бы.

Увидев нас, Люси – я называю фигуру, стоявшую перед нами, Люси, потому -Что она была на нее похожа,– отступила назад, шипя, словно кошка, застигнутая врасплох, и посмотрела на нас. Это были глаза Люси по форме и по цвету, это были, несомненно, ее глаза, но не ясные, а полные адского огня вместо чистых, знакомых нам, ласковых очей. В тот момент остаток моей любви к ней перешел в ненависть и омерзение; если бы нужно было ее убить, я сделал бы это с диким удовольствием. Когда она взглянула на нас, глаза ее пылали адским пламенем, а лицо искажалось сладострастной улыбкой. О господи, сколь ужасным было это зрелище! Она опустилась на землю, бесчувственная, как Дьявол, и продолжала ревностно прижимать к груди ребенка; она рычала, как собака над костью. Ребенок вдруг резко вскрикнул и застонал. При этом из груди Артура вырвался стон; она же, поднявшись, двинулась к нему с раскрытыми объятиями и сладострастной улыбкой. Артур отшатнулся и закрыл лицо руками.

Она приблизилась к нему с томной, сладострастной грацией и сказала:

– Приди ко мне, Артур! Оставь остальных и приди ко мне. Мои объятия жаждут тебя, приди, мы отдохнем вместе с тобой. Приди ко мне, супруг мой, приди ко мне.

В голосе ее слышалась какая-то дьявольская сладость, он звучал, как серебряный колокольчик, и слова ее, хотя и относились к другому, завораживали нас. Что же касается Артура, он находился будто под каким-то очарованием,– он широко раскрыл ей свои объятия. Она была уже готова кинуться к нему, но Ван Хелсинг бросился вперед, держа перед ней свой золотой крестик. Она отшатнулась и с искаженным, исполненным злобы лицом бросилась мимо него ко входу в склеп.

В нескольких шагах от дверей она остановилась, точно задержанная какой-то непреодолимой силой. Затем она обернулась к нам, и яркий свет луны и фонаря Ван Хелсинга осветил ее лицо. Мне никогда еще не приходилось видеть такого злобного выражения лица, и, надеюсь, ни один смертный его не увидит. Роскошные краски превратились в багрово-синие; глаза, казалось, метали искры адского огня, брови насупились, изгибы тела напоминали кольца змей Медузы, очаровательный рот стал квадратным, словно у маски страсти греков или японцев.

Так она простояла несколько минут, показавшихся нам целой вечностью, между поднятым крестом и запечатанным входом в склеп. Ван Хелсинг нарушил тишину, спросив Артура:

– Ответьте, друг мой, продолжать мне свою работу?

Артур, закрыв лицо руками, ответил:

– Делайте что хотите, делайте что хотите. Таких ужасов больше быть не должно.

Ему сделалось дурно. Квинси и я одновременно подскочили к нему и взяли под руки. Мы слышали, как Ван Хелсинг подошел к дверям и принялся вынимать из щелей освященные предметы, которые туда поместил. Мы были поражены, когда увидели, что, после того как Ван Хелсинг сделал шаг назад, женщина,с таким же телом, как наше собственное, проскользнула в промежуток, сквозь который едва ли могло протиснуться даже лезвие ножа. Какое-то радостное чувство овладело нами, когда мы увидели, как Ван Хелсинг снова спокойно заткнул щели замазкой,

Покончив с этим, .он поднял ребенка и сказал:

– Идемте, друзья мои, до завтра нам тут нечего делать, В поддень здесь похороны; сразу же после этого мы придем сюда. Все друзья покойного уйдут раньше двух часов. Когда могильщик закроет ворота, мы останемся, так как тут еще кое-что нужно сделать, но не то, что мы делали нынешней ночью. Что же до малютки, то у него нет ничего опасного и к завтрашнему дню он будет, здоров. Мы положим его так, чтобы полиция его нашла, как в ту ночь, а затем отправимся домой.

Подойдя вплотную к Артуру, он сказал:

– Вы, мой друг Артур, выдержали тяжкое испытание, но впоследствии, когда вы оглянетесь, то увидите, сколь оно было необходимо. Теперь вам плохо, дитя мое. Завтра в это время, бог даст, все уже будет кончено, так что возьмите себя в руки.

Мы оставили ребенка в безопасном месте и отправились домой.

29 сентября, ночью.

Около двенадцати часов мы трое – Артур, Квинси Моррис и я – отправились к профессору. Странно вышло, но все мы совершенно инстинктивно надели черные костюмы. В половине второго мы были уже на кладбище и бродили там, читая надписи на плитах. Когда же могильщики кончили свою работу и сторож, убежденный, что все ушли, закрыл ворота, каждый из нас занял свое место. На сей раз у Ван Хелсинга вместо маленькой черной сумки была длинная кожаная, напоминающая крикетную и, должно быть, порядочно весившая.

Когда на дороге замолкли шаги посетителей, мы тихо последовали за профессором к склепу. Профессор вынул из сумки фонарь, две восковые свечи и осветил склеп. Когда мы вновь подняли крышку гроба Люси, то увидели тело во всей его красе. Но у меня любовь исчезла, осталось лишь отвращение к тому, что приняло образ Люси, не приняв ее души. Даже лицо Артура сделалось каким-то жестоким, когда он на нее взглянул. Он обратился к Ван Хелсингу и сказал:

– Это тело Люси или дьявол в ее оболочке?

– Это ее тело и в то же время не ее. Но подождите немного, и вы увидите ее такой, какая она была и есть.

То лежала не она: так могла выглядеть Люси, привидевшаяся в кошмарном сне: острые зубы, окровавленные, сладострастные губы, на которые страшно было даже взглянуть,– это плотское, бездушное существо казалось дьявольской насмешкой над непорочностью Люси. Ван Хелсинг со своей обычной обстоятельностью начал вынимать из сумки разные вещи и раскладывать их в определенном порядке. Сначала он вынул маленькую масляную паяльную лампу, затем скальпели, которые оставил под рукой, и наконец круглый деревянный кол толщиной в два с половиной или три дюйма и около трех футов длины, с одного конца заостренный и обожженный. Потом он вынул тяжелый молот. Меня врачебные приготовления возбуждают и подбадривают, но Артура и Квинси они повергли в смущение. И все-таки они крепились и терпеливо ждали.

Когда все было приготовлено, Ван Хелсинг сказал:

– Прежде чем приняться за дело, объясню вам, что это такое. Это из области знаний и опыта древних народов и всех тех, кто изучал власть «не-мертвых». Становясь таковыми, они обретают бессмертие; они не могут умереть, им приходится продолжать жить год за годом, увеличивая количество жертв и приумножая мирское зло, ибо все умершие от укуса «не-мертвого» сами делаются «не-мертвыми» и в свою очередь губят других. Таким образом, их круг расширяется, словно круги по воде от брошенного камня. Друг Артур, если бы Люси вас поцеловала, помните, тогда, перед ее смертью, или вчера ночью, когда вы раскрыли ей свои объятия, то и вы со временем, после смерти, стали бы nosferatu [14]14
  Не-мертвый (румын.).


[Закрыть]как зовут их в Восточной Европе, и увеличили бы число «не-мертвых». Карьера несчастной милой леди только лишь началась. Дети, кровь которых она высасывала, еще не в опасности, но если она будет продолжать жить «не-мертвой», они во все большем количестве станут терять кровь; ее власть заставит их приходить к ней, и она высосет у них всю кровь своим отвратительным ртом. Но если она и вправду умрет, все прекратится. Крошечные ранки на шее исчезнут, и они вернутся к своим играм, даже не зная, что с ними произошло. Самое главное тут то, что, если вернуть эту «не-мертвую» к настоящей смерти, душа бедной Люси станет свободной. Вместо того чтобы творить зло по ночам и с каждым днем все больше делаться подобием дьявола, она сможет спокойно занять свое место среди ангелов. Так что, друг мой, рука, которая нанесет ей удар освобождения, будет для нее благословенной. Я сам готов это сделать, но, может быть, среди нас найдется кто-нибудь, у кого на это больше прав? Наградой ему будет право думать в бессонные ночи: «Это моя рука отворила ей путь в небеса – рука того, кто любил ее больше других, рука, которую избрала бы она сама». Найдется ли среди нас такой человек?

Мы все смотрели на Артура. Он понимал так же, как мы, что бесконечная любовь к нему призывала его исполнить этот долг, дабы память Люси осталась для нас святой, а не проклятой; он шагнул вперед и смело сказал, хотя руки его дрожали, а лицо было бело как снег:

– Верные друзья мои, благодарю вас от глубины своей разбитой души! Скажите, что нужно сделать, и я не отступлю.

Ван Хелсинг положил ему руку на плечо и сказал:

– Молодец! Чуточку храбрости, и все кончено. Этот кол надо вбить ей в сердце. Ужасное испытание, я понимаю, но это ненадолго, и потом вы будете радоваться больше, чем теперь горевать, и выйдете отсюда с легкой душой. Но не следует колебаться, если решились. Думайте лишь о том, что мы, ваши верные друзья, с вами и молимся за вас все время.

– Начинайте,– хрипло сказал Артур.– Скажите, что нужно делать.

– Возьмите кол в левую руку, а молот в правую. Мы начнем читать заупокойные молитвы – я принес с собой молитвенник,– и остальные будут мне вторить. Вы же бейте с Божьей помощью, чтобы та, которую мы любили, успокоилась, а «не-мертвая» исчезла.

Артур взял кол и молот. А раз он на что-нибудь решился, рука его уже не дрогнет.

Ван Хелсинг раскрыл молитвенник и начал читать молитву, а Квинси и я повторяли за ним слова как могли. Артур приставил кол заостренным концом к ее сердцу, и я видел, как тот впился в мясо. Затем он ударил изо всех сил.

Люси стала корчиться в гробу, и какой-то гнусный, отвратительный, леденящий кровь крик сорвался с ее красных губ. Тело вздрагивало, корчилось и кривлялось; белые острые зубы стучали и кусали губы, а изо рта била пена. Но Артур не дрогнул. Он был подобен Тору, когда твердой рукой все глубже и глубже вгонял в тело кол, несущий избавление, а из пронзенного сердца била фонтаном кровь. Его лицо окаменело, но в глазах светилось осознание высокого долга; его вид придавал, нам мужество, и голоса наши звенели под сводами небольшого склепа.

Затем извивавшееся и дрожащее тело стало постепенно затихать, зубы перестали стучать, а лицо перестало искажаться. Наконец оно совсем успокоилось. Ужасная работа была кончена.

Молот выпал из рук Артура. Он зашатался и упал бы, если бы мы его не поддержали. Пот градом катился у него со лба, и он задыхался.

Нечеловеческая сила воли и желание спасти ее душу помогли ему исполнить эту работу, иначе у него никогда не хватило бы сил. Б течение нескольких минут мы были так погружены в заботы о нем, что и не смотрели на гроб; когда же взглянули, раздался шепот испуга и удивления. Мы так внимательно смотрели, что даже Артур поднялся с земли, на которую он в изнеможении опустился, и подошел взглянуть. Лицо его изменилось, мрачное– выражение исчезло и сменилось радостью.

В гробу уже больше не было того ужасного существа, которого мы так боялись и которое презирали так, что убить его считалось среди нас привилегией. Там лежала Люси такой, какой мы видели ее при жизни, выражение лица ее было удивительно чисто и мило. Хотя горе и страдания оставили на нем следы, но даже эти следы были нам дороги, ибо такой мы привыкли видеть ее в последнее время. Мы чувствовали, что спокойствие, отразившееся на ее лице, было не чем иным, как символом вечного грядущего покоя. Ван Хелсинг подошел, положил руку на плечо Артура и сказал:

– Ну что, Артур, друг мой, дорогое дитя мое, теперь вы меня простили?

Артур взял руку старика, поднял ее и, поцеловав, сказал:

– Простил! Да благословит вас Бог за то, что вы вернули моей возлюбленной душу, а мне покой!

Он обнял профессора и беззвучно зарыдал у него на груди. Мы же стояли неподвижно. Когда Артур поднял голову, профессор сказал:

– Теперь, дитя мое, можете ее поцеловать. Поцелуйте ее в мертвые губы, если хотите. Ибо теперь она уже не злой насмешливый дьявол и не погибшее навек существо. Она больше не данница сатаны, «не-мертвая». Она верная покойница Бога, душа которой вместе с Ним.

Артур наклонился и поцеловал ее, а затем мы отослали его и Квинси из склепа; мы с профессором отпилили кол, оставив конец его в теле.

Затем мы отрезали ей голову и набили рог чесноком. Мы запаяли свинцовый гроб, привинтили крышку деревянного гроба и, собрав наши вещи, ушли. Закрыв дверь, профессор передал ключ Артуру. Воздух был напоен свежестью, сияло солнце, и пели птицы, казалось, вся природа настроилась на новый лад. Всюду царили мир и спокойствие, и мы были покойны и довольны и тихо радовались.

 Прежде чем двинуться дальше, Ван Хелсинг сказал:

 – Теперь, мой друг, первый шаг уже сделан, а он был самым трудным для нас. Но остается еще одно огромное дело: надо найти виновника наших несчастий и уничтожить его. У меня есть нить, и мы по ней доберемся и до него, но это долгая и трудная задача, тут и опасность, и огромный риск. Не поможете ли вы мне все? Мы все научились верить, не так ли? А если так, не наш ли эт§ долг! Да? И не поклялись ли мы идти до самого конца, пусть он будет горек?

 Мы по очереди пожали его руку, и клятва была принесена. Затем профессор сказал:

 – Через два дня прошу вас всех ко мне обедать к семи часам. Я представлю вам двух других, которых вы еще не знаете; я приготовлю все для нашей совместной работы и раскрою вам свои планы. Джон, пойдемте ко мне, я должен с вами еще о многом посоветоваться, и вы можете мне помочь. Сегодня я еду в Амстердам, но завтра вечером вернусь. Затем начнется великая борьба. Но сначала мне хочется еще многое рассказать вам, чтобы вы знали, что делать и чего следует остерегаться. Потом мы дадим последнюю клятву друг другу: ведь нам предстоят ужасные испытания, и мы не должны отступить.

 Глава XVII

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

(Продолжение)

Когда мы прибыли в гостиницу «Беркли», Ван Хелсинг нашел ожидавшую его телеграмму:

 «Приеду поездом. Джонатан в Уитби. Важные новости. Мина Харкер».

 Профессор был в восторге.

 – О эта чудная мадам Мина,– сказал он.– Это жемчужина, не женщина! Она едет, но я не могу остаться. Она заедет к вам, Джон. Вы должны встретить ее на станции. Телеграфируйте ей в поезд, чтобы предупредить ее об этом.

Когда депеша была отправлена, он выпил чашку чаю; одновременно он сообщил мне о дневнике, который вел Джонатан Харкер за границей, и дал мне его копию, перепечатанную на пишущей машинке, вместе с копией дневника госпожи Харкер в Уитби.

– Возьмите,– сказал он,– и ознакомьтесь хорошенько с их содержанием. Когда я вернусь, в ваших руках будут все нити, и тогда нам легче будет приступить к нашим расследованиям. Берегите их – тут много ценного. Вам нужна будет вся ваша вера в меня, даже после сегодняшнего опыта. То, что здесь сказано, может послужить началом конца для вас, для меня и для многих других; или же может прозвучать погребальным звоном по «не-мертвым», которые ходят по земле. Прочтите все внимательно и, если можете что-либо добавить к этой повести, сделайте это, потому что это крайне важно. Вы ведь тоже вели дневник, куда вносили замечания о разных странных вещах, не так ли? Да? Тогда мы все это обсудим вместе, при встрече:

После этого он уложился и вскоре поехал на Ливерпул-стрит. Я направился к Паддингтону, куда и приехал приблизительно за пятнадцать минут до прихода поезда.

Толпа поредела после беспорядочной суеты, свойственной всем платформам в момент прибытия поезда, и я уже начал беспокоиться, боясь пропустить свою гостью, когда изящная хорошенькая девушка подошла ко мне и, окинув меня быстрым взглядом, сказала:

– Доктор Сьюард, не правда ли?

– А вы – миссис Харкер? – ответил я тотчас же.

Она протянула мне руку:

– Я узнала вас по описанию милой, бедной Люси.

Она запнулась и покраснела. Мое лицо тоже покрылось краской. И это нас сблизило и успокоило.

Я взял ее чемодан, в котором была пишущая машинка, и мы отправились на Фенчерч-стрит по подземной железной дороге, после того как я послал депешу моей экономке, чтобы она немедленно приготовила гостиную и спальню для миссис Харкер.

Вскоре мы приехали. Она знала, конечно, что моя квартира помещалась в сумасшедшем доме; но, когда мы вошли, я увидел, что она не в силах сдержать легкую дрожь.

Она сказала, что, если можно, она сейчас же придет ко мне в кабинет, так как многое должна мне сообщить. Поэтому я заканчиваю предисловие к моему надиктованному на фонограф дневнику в ожидании ее прихода. До сих пор у меня еще не было случая просмотреть бумаги, которые мне оставил Ван Хелсинг, хотя, раскрытые, они лежат передо мной. Я должен ее чем-нибудь занять, чтобы иметь возможность прочесть их. Она не знает ни того, как дорого время, ни того, какая нас ждет работа. Я должен быть осторожным, чтобы не напугать ее. Вот и она!

ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР

29 сентября.

Приведя себя в порядок, я спустилась в кабинет доктора Сьюарда. У дверей я на минуту остановилась, так как мне показалось, что он с кем-то разговаривает. Но ввиду того что он просил меня поторопиться, я постучалась и после его приглашения вошла.

К моему величайшему изумлению, у него никого не было. Он был совершенно один, а перед ним на столе стояла машина, в которой я сейчас же по описанию узнала фонограф. Я никогда его не видела и была очень заинтересована.

– Надеюсь, что не задержала вас,– сказала я,– но я остановилась у дверей, услышав, что вы разговариваете: я думала, вы не один.

– О,– ответил он, улыбнувшись,– я только заносил записи в свой дневник.

– Дневник? – переспросила я удивленно.

– Да,– ответил он.– Я храню его здесь.

Говоря это, он положил руку на фонограф. Меня это страшно взволновало, и я выпалила:

– Да ведь это побьет даже стенографию! Можно мне послушать, как он говорит?

– Конечно,– ответил он быстро и встал, чтобы его завести. Затем он остановился, и на лице его отразилась озабоченность.– Дело в том,– начал он, испытывая неловкость,– что у меня записан только дневник, а так как в нем исключительно – почти исключительно – факты, относящиеся ко мне, может быть, неудобно, то есть я хочу сказать...

Он остановился, и я попыталась вывести его из затруднения:

– Вы помогали ухаживать за умирающей Люси. Позвольте мне услышать, как она умерла; я буду очень благодарна. Она была мне очень, очень дорога.

К моему удивлению, на его лице отразился ужас:

– Рассказать вам о ее смерти? Ни за что на свете!

– Почему же? – спросила я, ибо меня стало охватывать какое-то жуткое, ужасное чувство.

Он опять замолчал, и я видела, что он старался придумать предлог. Наконец он пробормотал:

– Видите ли, я затрудняюсь выбрать какое-нибудь определенное место из дневника.

В то время как он это говорил, его осенила мысль, и он сказал с неосознанным простодушием, изменившимся голосом и с детской наивностью:

– Это совершенная правда, клянусь честью.

Я не могла сдержать улыбку, на которую он ответил гримасой.

– Представьте себе, хотя я уже много месяцев веду дневник, мне никогда не приходило в голову, как: найти какое-нибудь определенное место в том случае, если бы мне захотелось его просмотреть.

К концу этой фразы я окончательно решилась, уверенная в том, что дневник врача, лечившего Люси, может многое прибавить к нашим сведениям о том ужасном существе, и я смело сказала:

– В таком случае, доктор Сьюард, лучше разрешите лше переписать его на пишущей машинке.

Он побледнел как мертвец и почти закричал:

– Нет! Нет! Нет! Ни за что на свете я не дал бы вам узнать эту ужасную историю!

Тогда я почувствовала, что меня охватывает ужас: значит, мое предчувствие оказалось верным!

Я задумалась и машинально переводила глаза с одного предмета на другой, бессознательно ища какой-нибудь благовидный предлог, чтобы дать ему понять, что я догадываюсь, в чем дело. Вдруг мои глаза остановились на огромной кипе бумаг, напечатанных на пишущей машинке, лежавшей, на столе. Его глаза встретили мой взгляд и бессознательно последовали в том же направлении. Увидав пакет, он понял мое намерение.

– Вы не знаете меня,– сказала я,– но, когда вы прочтете ЭТИ бумаги – мой собственный дневник и дневник моего мужа, который я переписала,– вы узнаете меня лучше. Я не утаила ни единой мысли своего сердца, но, конечно, вы меня еще не знаете – пока; и я не вправе рассчитывать на такую же степень вашего доверия.

Он, несомненно, благородный человек. Несчастная Люси была права.

Он встал, открыл дверцу шкафа, в котором были расставлены в определенном порядке полые металлические цилиндры, покрытые темным воском, и сказал:

– Вы совершенно правы: я не доверял вам, потому что не знал вас. Но теперь я вас знаю. И позвольте сказать, я должен был бы знать вас с давних пор. Я знаю, что Люси говорила вам обо мне, также она говорила и мне о вас. Позвольте мне искупить свой невежливый поступок. Возьмите эти валики и прослушайте их. Первые шесть штук относятся лично ко мне, и, если они не ужаснут вас, тогда вы меня узнаете ближе. К тому времени будет готов обед. Между тем я перечитаю некоторые из этих документов и смогу лучше понять некоторые вещи.

Он сам отнес фонограф в мою гостиную и завел его. Теперь я узнаю что-нибудь приятное, потому что он познакомит меня с другой стороной любовного эпизода, одну сторону которого я уже знаю...

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

29 сентября.

Я был так поглощен удивительными дневниками Джонатана Харкера и его жены, что не замечал времени. Миссис Харкер не спустилась вниз, когда горничная позвала к обеду, и я сказал: «Она, наверное, устала: пусть обед подождет еще час». И я вернулся к своей работе.

 Как раз когда я кончил чтение дневника, вошла миссис Харкер. Она была прелестна, но очень печальна, и в ее глазах стояли слезы.. Это меня глубоко тронуло. Видит бог, у меня самою были причины для слез, но мне не дано облегчать душу слезами; и теперь вид ее прекрасных, блестевших влагой глаз поразил меня в самое сердце.

 – Я чрезвычайно боюсь, что огорчил вас,– сказал я возможно мягче.

 – О нет, не огорчили,– ответила она,– но ваше горе бесконечно меня тронуло. Это удивительная машина, но она до жестокости правдива. Она передала мне мучения вашего сердца с болезненной точностью. Никто не должен больше услышать их повторение! Видите, я старалась быть полезной; я переписала слова на пишущей машинке, и никому больше не придется подслушивать биение вашего сердца, как сделала это я.

 – Никому не нужно больше знать об этом, и никто не узнает,– сказал я мягким голосом.

 Она положила свою руку на мою и сказала очень серьезно:

 – Да, но ведь они же должны!

 – Должны? Почему? – спросил я.

 – Потому что часть этой ужасной истории касается смерти бедной дорогой Люси и всего, что вызвало ее, потому что для борьбы, которая нам предстоит, для избавления земли от этого ужасного чудовища мы должны владеть всеми знаниями и всеми средствами, какие только возможны. Я думаю, валики, которые вы мне дали, содержали больше, чем мне следовало бы . знать, но я вижу, что ваши записки проливают яркий свет на эту мрачную тайну. Вы позволите помочь вам, не правда ли? Мне известно все до определенного пункта, и я уже вижу, хотя ваш дневник довел меня только до 7 сентября, в каком состоянии была бедная Люси и как подготавливалась ее ужасная гибель. Джонатан и я работали день и ночь с тех пор, как нас видел профессор Ван Хелсинг. Джонатан поехал в Уитби, чтобы раздобыть еще сведения, а завтра он приедет сюда, чтобы нам помочь. Нам незачем таиться друг от друга Работая сообща, при абсолютном доверии, мы, безусловно, будем сильнее, чем если бы некоторые из нас блуждали впотьмах.

 Она посмотрела на меня с такой мольбой и в то же время проявила столько мужества и решимости, что я сейчас же согласился с ее пожеланием

– Вы будете,– сказал я,– поступать в этом доме, как. вам угодно. Вам еще предстоит узнать ужасные вещи; но раз вы прошли такой большой путь по дороге к кончине бедной Люси, то не согласитесь, я знаю, оставаться в неведении. Конец – самый конец – может дать вам проблеск успокоения... Но пойдемте обедать, так как нам надо поддерживать силы для работы, которая нам предстоит: перед нами жестокий и ужасный путь. После обеда вы узнаете остальное, и я отвечу на все вопросы, если вам попадется что-нибудь непонятное, тем более что для нас, присутствовавших при этом, нет ничего непонятного.