Текст книги "Градгродд. Сад времени. Седая Борода"

Автор книги: Брайан Уилсон Олдисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

УДК 821.111(73)-3 12.9

ББК 84 (4Вел)-44

О-53

Серия основана в 2001 году

Серийное оформление и компьютерный дизайн А С. Сергеева

Перевод с английского

А. Орлова («Градгродд»), А. Овчинниковой («Сад времени»), Е. Смирнова («Седая Борода»)

Подписано в печать 25.10.02. Формат 84х108 ¹/ ₃₂.

Усл. печ. л. 31,08. Тираж 7000 экз. Заказ № 2096.

Олдисс Б.

О-53 Сад времени: Сб. фантаст. романов: Пер. с англ. / Б. Олдисс. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2003. – 590, [2] с. – (Классика мировой фантастики).

ISBN 5-17-016630-3

Брайан Олдисс.

Мастер «золотого века» мировой фантастики – и один из немногих англичан, которых «считали за своих» американские фантасты.

Писатель, ТРИЖДЫ резко менявший творческий «стиль и почерк» – от добротной «традиционной» научной фантастики к «Новой волне», а после того как «Новая волна» «схлынула» – назад, к традиции.

Обладатель огромного количества премий и наград – от «Хьюго» и «Небьюлы» до итальянской «Кометы д’Ардженто» и французского «приза Жюля Верна».

Перед вами – классические произведения Олдисса. Произведения, уже выдержавшие проверку временем – и доказавшие, что НАСТОЯЩАЯ ФАНТАСТИКА вообще ходу времени не подвластна.

В данный том вошли: «Градгродд», «Сад времени», «Синяя Борода».

УДК 821.111(73)-312.9

ББК 84 (4Вел)-44

© Перевод. А. Орлов, 2002

© Перевод. А. Овчинникова, 2002

© Перевод. Е. Смирнов, 2002

© ООО «Издательство АСТ», 2002

Олдисс Брайан

Сад времени

Сборник фантастических романов

Ответственные за выпуск И. Петрушкин, А. Тишинин

Редакторы В. Домогацкая. А. Лидин

Художественный редактор О. Н. Адаскина

Верстка: А. Яблонская

Корректор Л. Макеева

Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2; 953000 – книги, брошюры

Гигиеническое заключение № 77.99.11.953. П.002870.10.01 от 25.10.2001 г.

ООО «Издательство АСТ» 368560, Республика Дагестан, Каякенгский район, с. Новокаякент, ул. Новая, д. 20 Наши электронные адреса:

WWW.AST.RU

E-mail: [email protected]

Отпечатано по заказу ЗАО НПП «Ермак»

Отпечатано с готовых диапозитивов в типографии издательства “Самарский Дом печати” 443086, г. Самара, пр. К. Маркса, 201.

Качество печати соответствует предоставленным диапозитивам

Сад времени

КНИГА ПЕРВАЯ

I. Ложе из красного песчаника

Последнюю тысячу лет уровень моря медленно и незаметно понижался. Воды его были так глубоки и спокойны, что оставалось загадкой – то ли мелкая рябь неспешно движется к берегу, то ли уходит прочь от береговой линии. Впадавшая в море река, то и дело менявшая русло, нанесла сюда горы красного песка и гальки, образующие каменистые отмели. А в стороне от ее русла поблескивали зеркально-неподвижные окна-заводи, отражая яркий свет полуденного солнца.

На берегу одного из таких озерков неподвижно сидел человек. Берег вокруг него был пуст и безжизнен, как иссушенная солнцем кость.

Человек этот был высок, строен и светловолос. Даже сейчас, когда он отдыхал, на его лице застыла угрюмая настороженность. Одежда его состояла из некоего подобия скафандра без шлема; за спиной висел ранец с запасом воды и пищевыми концентратами. Там же хранились кое-какие материалы художника и несколько звуковых блокнотов. Шею светловолосого человека охватывал кислородный фильтр, непочтительно называемый «дыхалкой» – обруч, сзади которого был прикреплен моторчик, а спереди – трубка, обдающая лицо своего владельца прохладным воздухом.

Одинокому Страннику по имени Эдвард Буш можно было дать лет сорок. И в последнее время ему не раз случалось иметь такой мрачный вид.

Уже несколько лет он находился в состоянии, подобном мертвому штилю. Жизнь его потеряла четкое направление, как зыбь лежащего рядом моря. Временная работа в Институте Уинлока не помогала заглушить подсознательное ощущение, что он подошел к некоему перекрестку – и вдруг остановился. Как будто все движущие им силы внезапно замерли… Так же как замерла, так и не придя к завершению, картина на стоящем рядом со светловолосым художником мольберте.

Охватив колени руками, Буш смотрел поверх холмов из гальки на необозримое пространство моря, чуть тронутое зыбью, пока откуда-то издалека не донесся рокот мотоциклетного мотора.

Буш встревоженно вскочил и поспешил к мольберту: он терпеть не мог, когда его заставали за рисованием. Мельком взглянув на незаконченную картину, он невольно поморщился: работа ни к черту не годилась. И это доказывало еще раз, что он был никчемный художник. Возможно, именно от этой мысли он и искал спасения в прошлом, так страшась возвращения в «настоящее».

А Хауэлс сейчас, конечно, ждет не дождется его отчета… Поэтому Хауэлс тоже присутствовал на картине. Буш попытался изобразить исходившее от моря ощущение бесконечности и пустоты при помощи листа бумаги и акварели. Попытался, но безуспешно.

Убедившись, что он по-прежнему один, Буш окунул кисть в красную краску и провел ею по бумаге. За кистью потянулась расползающаяся полоса насыщенного багрового цвета. Буш предоставил краске полную свободу действий и вдруг расхохотался: над угрюмой гладью моря вставало пурпурное солнце-лицо с чертами Хауэлса.

Так. А тут, у левого края листа, будет неплохо смотреться приземистое деревцо. Кстати, оно тоже кого-то напоминает…

– Это ты, мама, – вполголоса проговорил Буш. – Вот видишь, я не забыл о тебе.

Неясные черты лица его матери обозначились в древесной кроне. Он увенчал голову женщины короной: отец частенько называл маму королевой – любовно и полушутя… Теперь и отец его попал на картину.

Буш чуть отстранился, рассматривая акварель.

– А что, не так уж и плохо получилось, – обратился он к туманному женскому силуэту, незримо маячившему позади него.

Он снова обмакнул кисть в краску и подписал: «Семейный портрет». Ведь и сам он на нем присутствовал – вернее, все эти образы находились в нем.

Буш снял с мольберта лист, захлопнул этюдник и запихал его в ранец. Солнце благословило его последними тусклыми лучами, готовясь отойти ко сну за пологие холмы. Холмы были угрюмо пустынны, только кое-где вдоль реки пробивались чахлые псилофиты. Их длинные тени ложились на песок; однако сам Буш не отбрасывал тени.

Отдаленный рокот моторов – единственный звук, нарушавший великое девонийское безмолвие – невыносимо раздражал его. Вдруг уголком глаза он уловил некое неясное движение и невольно подскочил. Четыре костистых плавника быстро прочертили поверхность заводи, направляясь к мелководью…

И вот существа выкарабкались на берег, забавно крутя головками, защищенными роговыми пластинками, – ни дать, ни взять средневековые рыцари в шлемах. Буш потянулся было к фотоаппарату, но передумал: он уже фотографировал таких.

Амфибии – по суше они передвигались на коротких ножках – принялись перерывать носами ил в поисках пищи. Когда-то, на гребне своей блистательной славы, Буш использовал идею этих панцирных голов в одной из лучших своих композиций.

Стрекот моторов внезапно прекратился. Буш взобрался на ближайший галечный холм, чтобы обозреть окрестности, но ничего нового не увидел… И все же ему показалось, что дальше по берегу есть люди.

Темноволосая Леди-Тень не исчезала, но и не приближалась. Она, как всегда, составляла ему безмолвную компанию.

– Подумать только – все точно по учебникам! – с горькой насмешкой обратился к своей молчаливой спутнице Буш. – Пустынный берег… недостаток кислорода в гибнущем океане… Рыбы, выбирающиеся на сушу. Отец на моем месте наверняка произнес бы по этому поводу глубокомысленную тираду.

Ободренный звуками собственного голоса, он начал вслух декламировать, подражая голосу отца:

– «Весна… вода… Гонгу ла…» И все такое. Как там будет дальше, я не помню – чертовски длинная вещь.

Ей-богу, иногда позарез требуется посмеяться, иначе попросту съедешь с катушек.

Буш набрал полные легкие свежего воздуха из фильтра, косясь украдкой на своего опекуна-соглядатая. Леди-Тень все еще была здесь, бесплотная и недосягаемая, как всегда. Может, она его охраняет? Буш протянул к ней руку, Заранее зная, что это бесполезно: он не смог бы прикоснуться к ней, так же как к красному песку или воде мертвого моря.

Конечно, разглядывать сквозь кого-то холмы – занятие не из приятных. Буш прилег на галечный склон, снова обратив взор к угрюмому морю. Подсознательно он ожидал, что вот-вот из воды с шумом и фырканьем выпрыгнет доисторическое чудовище – и тогда давящее на уши безмолвие, затопившее все вокруг, разлетится вдребезги.

Берега… Все они похожи один на другой, все перетекают один в другой. Над ними не властно время. Вот этот берег плавно переходил в берег его детства, пробуждая воспоминания о хмуром воскресном дне, когда родители ссорились слишком уж бурно и жестоко. А он, дрожа, жался к задней стене дома, невольно принимая и на себя часть этого шквала горечи и ненависти. Буш даже почувствовал, как колет ступню камешек, который забился тогда в его сандалию. Если бы он мог вычеркнуть из памяти свое детство, он сумел бы начать жизнь заново… Творческую жизнь!..

Может быть, включить в композицию очертания родительского дома? А может…

Вот так всегда с ним – он предпочитает праздно лежать и таращиться в небо, создавая (мысленно) свой новый прокинетический группаж, вместо того, чтобы встать и приняться за его воплощение. Но признание его искусства (ха!) пришло чересчур рано и чересчур легко – возможно, потому, что он был первым художником, отправившимся в Странствие Духа. А его талант и строгие, почти монохромные композиции из подвижных блоков, труб и лесенок, символизировавшие для Буша пространственные отношения, и сам ход Времени, сыграли в этом признании второстепенную роль.

Все это было слишком просто, слишком прозрачно – и, может, как раз поэтому стяжало ему громкую славу пять лет назад. Но теперь – теперь все будет не так. Вместо того, чтобы оживлять и наполнять смыслом неодушевленную материю, ему следовало бы извлечь из нее все живое, значимое, имеющее смысл. Насколько ближе оказался бы он тогда к высшему разуму и к истинному макрокосмическому Времени! Если бы он только знал, с чего начать…

Снова приглушенно заурчали моторы – песок гасил все звуки. Но Буш отмел назойливый рокот в сторону, не позволяя мысли уклониться от выбранного пути. В его мозгу выстраивались замысловатые комбинации, которые, как он знал, никогда не воплотятся вживе. Он, Буш, бросился с головой в Странствия Духа, пытаясь разомкнуть порочный круг, в который сам себя загнал. На этом пути обострялось ощущение и менялось восприятие времени… Но, вопреки ожиданиям, в девонийской пустыне он так и не нашел ничего, что можно было бы воплотить в произведение искусства.

Старик Моне выбрал правильный путь (правильный для его века, конечно): сидя у себя в Гиверни, он преобразовывал водяные лилии в цветовые композиции, и таким образом ловил ускользающее время – свое. Моне и думать не думал о девонийской или палеозойской эре.

Потом поле деятельности человеческого сознания настолько расширилось, стало поглощено преобразованием всех и вся по своему усмотрению, что искусство просто не могло существовать в стороне от этого процесса – иначе бы не воспринималось. Когда даже биокинетическая скульптура прошлого столетия стала пройденным этапом, понадобилось изобрести нечто совершенно новое.

И вот новое искусство пустило корни в жизни Буша. Она, его жизнь, была похожа на водоворот: его чувства и эмоции низвергались к центру бытия, но потом неизменно возвращаясь к исходной точке.

Превыше всех других художников Буш ценил Джозефа Мэллорда Уильяма Тёрнера. Его жизнь, пришедшаяся на период, чем-то похожий на нынешний, – и тогда наука с техникой пытались изменить понятие о времени – также развивалась бурным круговоротом. Лучше всего это отражали его последние работы.

Нет, скорее, не круговорот, а водоворот: символ того, как каждый предмет или явление Вселенной вихрем проносятся мимо человеческого глаза – точно так же, как вода стремится в отверстие раковины.

Снова эта мысль в сотый, тысячный раз вернулась к нему. И снова ее спугнули окаянные моторы.

Недовольно ворча, Буш сел и огляделся. На этот раз он отчетливо увидел ровный строй мотоциклов. Предметы его измерения казались на вид намного темнее, чем если бы были по ту, а не по эту сторону энтропического барьера, – барьер скрадывал до десяти процентов света.

К Бушу приближался десяток мотоциклистов. Девонский пейзаж казался в сравнении с ними тусклой театральной декорацией; и это еще раз доказывало, как далеки друг от друга мотоциклисты и окружающий их мир.

Мотоциклетки были специальной, облегченной модели, удобной транспортировки. В обычных условиях их колеса подняли бы тучи песка, но здесь они не шелохнули ни единой песчинки. Так и должно было быть.

Мотоциклисты остановились у ближнего холма.

Буш наблюдал, как они спешились и засуетились, натягивая палатку. Все вновь прибывшие носили зеленые комбинезоны – видимо, подобие униформы. У одного из пришельцев пряди соломенных волос волной спускались к талии. Надо ли говорить, что после этого интерес Буша к Странникам резко возрос.

Возможно, они тоже увидели Буша, потому что четверо из них вдруг поспешно зашагали в его сторону. Буш не пошел навстречу. Решив сначала составить впечатление о непрошеных гостях, он притворился, что ничего не видит, а сам украдкой разглядывал их.

Все мотоциклисты были рослыми, кислородные фильтры свободно болтались вокруг их шей. У одного на комбинезоне красовалась нашивка, изображающая голову рептилии. Как обычно бывает в таких группах, возраст ее участников колебался от тридцати до сорока; таких Странников в шутку называли «молокососами». Они были самыми молодыми из тех, кому по силам совершить Странствие Духа. Среди них попадались и женщины.

Хотя Буш был недоволен вторжением чужаков на свою территорию, один только взгляд на девушку с соломенными волосами зажег в нем обычный огонь вожделения. Правда, при ближайшем рассмотрении волосы оказались грязны и неухожены, а на лице девушки он не заметил никакой косметики. Черты ее лица были острыми и четкими, но это не придавало ее облику решимости и жесткости. И ее сложение было изящным и легким.

Вроде бы в девушке не было ничего особо привлекательного, и все-таки она произвела на Буша впечатление… Неизвестно почему.

– Эй, парень, какого черта ты тут торчишь? – вежливо вопросил один из вновь прибывших, остановившись на некотором расстоянии и уставившись сверху вниз на сидящего Буша.

– Просто присел отдохнуть – а тут вы нагрянули со своими тарахтелками.

Буш наконец решил встать, чтобы получше разглядеть собеседника. Первое, что бросилось ему в глаза, – глубокие впадины под каждой щекой, их вряд ли можно было бы назвать ямочками. Впридачу – короткий вздернутый нос, взъерошенные волосы и неприятное выражение лица.

– Присел отдохнуть? Устал, стало быть, бедняга?

Буш вдруг расхохотался – его и впрямь позабавило наигранное участие незнакомца. Все его замешательство мгновенно улетучилось, и он ответил:

– Просто космически устал! От размышлений и от бездействия. Видите эту рыбу в доспехах? – Он чуть переместил ногу, и нога прошла как раз прямо сквозь туловище рептилии, которая продолжала деловито рыться в водорослях. – Так я лежу здесь с самого утра, наблюдая за ее эволюцией.

Аудитория скорчилась от хохота. Но потом один из незваных гостей с ядовитой ухмылкой бросил:

– А мы-то думали, ты сам тут помаленьку эволюционируешь! – и оглядел слушателей с видом актера, ожидающего заслуженных аплодисментов.

Он, без сомнения, был признанным остряком компании, но на сей раз успеха не имел. Его шутка осталась неоцененной, а предводитель группы обратился к Бушу:

– У тебя, похоже, мозги, как у этой рептилии. Вскоре тебя в два счета смоет отсюда приливом, попомни мои слова!

– Это море понемногу мелеет уже миллион лет. Читайте последние газеты! – парировал Буш.

А когда все отсмеялись, продолжил:

– У вас не найдется что-нибудь живенькое из съестного в обмен на мои концентраты?

Тут впервые заговорила девушка:

– Жаль, что мы не можем взять эту вашу эволюционирующую рыбину и сварить из нее уху. Никак не привыкну к этой странной штуке – изоляции.

Зубы ее были ровными и крепкими, хотя явно истосковались по зубной пасте и щетке… Так же как ее волосы истосковались по гребню.

– Как давно вы здесь? – поинтересовался Буш.

– Не так давно из две тысячи девяностого… И уже неделю здесь бродим.

– А я здесь уже года два. Во всяком случае, в настоящем я не бывал два года, а может, даже два с половиной… Но до сих пор пытаюсь привыкнуть к мысли о том, что скоро эта рыба-пешеход заляжет в вечную спячку на красный песчаник, и к нашему времени…

– Мы сейчас двигаем в юрский период, – предводитель наверняка относился к тем, кто слышит только себя самого, и то, что непосредственно его касается. – Тебе когда-нибудь случалось там бывать?

– Само собой. Тамошняя пустыня постепенно превращается в ярмарочную площадь или что-то вроде.

– Ну, мы-то найдем себе местечко, а не найдем – расчистим.

К палаткам группа возвращалась уже вместе с Бушем. Дорогой выяснилось, что худощавого предводителя зовут Лэнни, остряка – Питом, а девушку – Энн (она считалась девушкой Лэнни). Буш назвал свою фамилию, решив ограничиться этим.

Всего в отряде было шесть мужчин, все на мотоциклах, и четыре девушки, Странствующие по девонийским пустыням на задних сиденьях машин. Все они, исключая разве Энн, были весьма неказисты. Компания принялась возиться с мотоциклами, только Буш праздно присел в стороне. Он огляделся, ища свою Леди-Тень, но та исчезла. Возможно, она яснее других поняла, почему Буш пристроился к группе.

Единственный из пришельцев, показавшийся Бушу мало-мальски интересным, был намного старше остальных. Его неестественно черные волосы наверняка были крашеными. Под длинным носом кривился рот, который невольно привлекал к себе внимание. Человек покамест не раскрывал своего примечательного рта, а молча и сосредоточенно разглядывал Буша.

– Говоришь, что странствуешь уже третий год? – спросил Лэнни. – Ты миллионер, что ли?

– Художник. Живописец и группажист. Я создаю пространственно-кинетические группажи – если вы представляете, что это такое. А официально работаю в Институте Уинлока, куда вскоре и вернусь.

Лэнни, хмыкнув, вызывающе сощурился:

– Заливаешь. Не можешь ты работать в Институте. Они посылают сюда только статистов, да и тех самое большее месяцев на восемнадцать. Я, что ль, не знаю? А чтоб на два с половиною года… Нечего мне голову морочить!

– Верно, меня послали на восемнадцать месяцев, но я… Я просто застрял тут еще на год, вот и все.

– М-да. Пустят тебя тогда на шнурки для ботинок – прямо на Стартовой.

– Ну уж нет! Если хочешь знать, я – один из самых опытных Странников. Мне однажды удалось даже приблизиться к историческим временам, чего пока еще никто не может. Так что им придется поискать для шнурков чью-нибудь другую шкуру.

– Ха! Сейчас-то ты к ним не ближе нашего, торча здесь, в девоне. Так я тебе и поверил.

– Не верь, пожалуйста, кто тебе мешает.

Бушу надоело переливать из пустого в порожнее, и он вздохнул с облегчением, когда Лэнни сердито отвернулся.

В разговор вмешался один из «молокососов»:

– Весь год мы работали как проклятые на «зелененькие», потом тренировки и все такое; вот наконец-то прибыли сюда… И до сих пор не верится, что мы – тут.

– И правильно не верится: практически нас тут нет, в этом измерении и в этом времени. Вселенная – она здесь, а мы – нет. В Странствиях Духа еще много такого, до чего пока не дойти нашим разумом, – Буш произнес это тоном воспитателя, объясняющего малышу, как держать ложку. Сам он все еще не стряхнул с себя неловкости, вызванной предыдущим разговором.

– Может, нарисуешь нас? – спросила Энн. Единственная реакция на род его занятий.

Буш заглянул ей в глаза и подумал, что правильно расценил их выражение.

– Если вы заинтересуете меня – пожалуйста.

Ему было все равно, что ответят. Он разглядывал Энн, пока она не отвела взгляд. Художнику показалось, что он физически ощущает ее присутствие… Здесь ни до чего не дотронешься, это верно, но ведь она была из его времени.

Кто-то из группы решил прояснить род занятий своих товарищей:

– Мы все, кроме Энн и вот Джози, кантовались на Бристольской Станции временных исследований. Слышал про такую?

– Ага. Там мой группаж в фойе. Может, помните – стоит при входе, с подвижными лопастями, называется «Траектория Прогресса».

– Ха, та самая адская штучка! – презрительно выдав эту оценку шедевру Буша, Лэнни швырнул недокуренную сигарету в море. Она лежала на волнах (вернее, над волнами), помигивая, пока не погасла из-за недостатка кислорода.

– А мне та хреновина нравится, – ввернул Пит. – Похожа на пару будильников, которые врезались друг в друга по ночному времени и подают сигнал SOS! – он захихикал, но его не поддержали.

– Нечего ржать над своими шуточками – на это есть другие, – резко оборвал Буш.

– А ты давай, вали отсюда, – неожиданно рявкнул Лэнни. – Тоска берет от твоих заумных речей. Так что мотай, пока ноги на месте!

Буш медленно поднялся с земли. Немного удовольствия получить взбучку, а все в этой кампании, исключая самого Лэнни, были здоровяками.

– Если вам не нравятся мои темы для разговора, могли бы предложить свои.

– Да у нас от тебя уже мозги набекрень! Один твой «вечно красный песчаник» чего стоит!

– Все, что я сказал, – чистая правда. – Буш указал на человека с крашеными волосами, который стоял чуть поодаль. – Спроси у него или у своей подруги… Все, что вы здесь видите, к две тысячи девяностому году спрессуется в несколько футов красного камня. Все: галька, рыбы, растения, солнечный и лунный свет, сам здешний прозрачный воздух – все вберет в себя красная глыба, кажущаяся мертвой. Если ты впервые об этом слышишь, если тебя не трогает поэзия всего этого – зачем же тогда годами копить деньги на Странствие?

– Ничего такого я не говорил, не заводись. Я сказал только, что ты мне до смерти надоел.

– В чем, в чем, а во впечатлениях относительно друг друга мы совпадаем.

Они оба уже зашли слишком далеко, чтобы остановиться без постороннего вмешательства. Энн пришлось на них прикрикнуть, а потом в перепалку встряла толстушка Джози:

– Он думает как художник, ведь правда? – она в основном обращалась к черноволосому человеку постарше. – В том, что он сказал, и вправду что-то есть. Мы не замечаем здесь даже того, что постоянно у нас перед глазами.

– Увидеть и познать чудо может каждый, – раздался ответ. – Только многие страшатся этого.

– Я имела в виду: вот море, из которого все вышло, а вот мы. – Джози с трудом продралась сквозь абстрактное замечание, постичь которое с ее интеллектуальным багажом было не так-то просто. – Ну и, я стою тут, смотрю на воды моря и никак не отделаюсь от мысли, что это – конец мира, а не его начало.

Буш с изумлением понял, что нечто подобное уже приходило ему в голову несколькими часами раньше. Просто замечательная идея; Буш подумал было, не переключиться ли ему со светловолосой девушки на эту.

Все остальные насупились, пытаясь принять глубокомысленный вид. Но Лэнни внезапно вскочил в седло, дернул стартер, и машина рванулась прочь.

То, что ни песчинки не шевельнулось под колесами, повергало в прах все физические законы. Их маленькую группу ограждала невидимая, но непреодолимая энтропическая стена. Четверо товарищей Лэнни тоже оседлали мотоциклы, и двое из девушек заняли места позади. Ни слова не говоря, они сорвались с места и устремились к пустынной равнине, над которой птица-ночь уже распростерла свои крылья. Смеркалось; прибрежный ветерок ерошил листья. Буш остался на холме со Странниками постарше, Джози и Энн.

– Вот вам и ужин в кампании, – мрачно подвел он итог. – Если вам не нравится мое общество – пожалуйста, я ухожу. Я обосновался там, неподалеку.

Он неопределенно махнул рукой, косясь в то же время на Энн.

– Не бери в голову придирки Лэнни, – попыталась успокоить его Энн. – Он – человек настроения.

Буш подумал, что еще не встречал такой отличной фигуры; правда, девушка была давненько не мыта, – но даже это соображение не помогло ему унять внутреннюю дрожь. В энтропической изоляции до Странников не доходят звуки, запахи и ощущения из внешнего мира. Другое дело – человек из Твоего собственного времени: тут все в порядке. Что же касается этой девушки… У Буша вдруг появилось полузабытое ощущение, вернее, предвкушение, – такое случалось, когда его внезапно приглашали на банкет. И еще что-то смутное и непонятное маячило в его душе, чему он, Буш, еще не мог подобрать названия.

– Ну вот, теперь, когда все, кто не любят серьезные разговоры, нас покинули, присядем наконец и поговорим, – вдруг предложил тот, постарше.

Конечно, может, его рот всегда вот так кривился, но Буш очень-очень подозревал, что над ним издеваются.

– Да нет, я, пожалуй, и так уже задержался дольше, чем следовало. Я пойду.

К изумлению Буша, черноволосый незнакомец подошел и пожал ему руку.

– Странная вы кампания.

Буш передернул плечами и пошел вдоль берега к своему одинокому лагерю. Какая-то темная жуть приближалась со стороны моря, взмахивая призрачными крыльями.

У Буша не выходила из головы мысль о том, что теперь девушка потеряна для него навсегда. И он начал думать: какой смысл помещать человека в этой гигантской бесконечной Вселенной, а затем позволять ему дерзко бросить вызов этой бесконечности? Зачем он наделен стремлениями, которые не в силах ни подавить, ни добиться их осуществления?..

– …А я все никак не привыкну к тому, что здесь ни до чего не дотронешься.

Оказывается, Энн брела рядом с ним. Теперь он даже слышал поскрипывание ее высоких ботинок.

– Я-то уже привык; а вот запахов мне здесь недостает. Кислородные фильтры черта с два пропустят, – он внезапно остановился, когда до него дошло, что он уже не один и разговаривает не сам с собой. – А что, так необходимо за мной тащиться? Не хочу влипать из-за тебя в историю, знаешь ли. Нет уж, уволь, держись своего милого дружка Лэнни! В любом случае, я тебе не пара.

– Да? Это мы еще посмотрим.

Они одновременно взглянули друг на друга и умолкли – как будто во время паузы должно было произойти что-то важное… А потом побрели бок о бок.

Буш, наконец, решился – вернее, его оставило чувство здравого смысла. И когда они спустились в долину реки и направились вверх по течению, они уже крепко держались за руки. Лишь на мгновение сознание того, что происходит, озарило его мозг; но тут же погасло.

Теперь они шли по берегу, по россыпям огромных расколотых раковин. Буш однажды видел такие в одной мудреной научной книжке. На первый взгляд они скорее напоминали челюсти какого-то животного, чем покинутый дом живого существа. Все-таки было неестественно, что они не похрустывали под ногами. Случайно опустив глаза, он заметил, что ноги его ступают не по ракушечнику, а, скорее, сквозь него. Видимо, грунт их измерения пролегал ниже девонийского.

Они остановились в чашеобразной долине, окаймленной со всех сторон холмами, – и буквально вцепились друг в друга. Пристально глядя друг другу в глаза, каждый видел в них разгорающийся огонь.

Буш не смог бы потом сказать, как долго они стояли так, молча. Позже он вспомнил лишь одну фразу, сказанную Энн:

– До нашего рождения еще миллионы лет, значит, мы вольны делать все, что вздумается. Разве нет?

Своего ответа он совсем не помнил. Потом вспоминал только, как уложил ее на песок, который не был для них песком, стащил с нее высокие ботинки, помог снять брюки. А она воспринимала все, как должное, полностью и безраздельно подчинившись ему.

Далеко за песчаными холмами глухо грянули мотоциклетные моторы. Это немного отрезвило Буша.

– Мы должны быть голыми, как наши дикие предки… Мы же дикари, верно, Буш?

– О да. Ты даже не представляешь, насколько я обычно далек от состояния дикаря. Сорокалетний ребенок, запуганный матерью, полный сомнений и страхов… Не чета твоему Лэнни.

– «Моему»? Ой, не надо. К тому же он тоже порядочно запуган. Он рассказывал мне, как ему доставалось в детстве от своего старика, вот он и…

Лица их были совсем рядом. Вечерняя мгла почти скрывала их черты, и оба блуждали в потемках запутанными лабиринтами собственного сознания.

– Я сам его побаиваюсь. Вернее, испугался, когда впервые увидел. Решил, что он непременно исколошматит меня… Эй, в чем дело, Энн?

Она села, внезапно сделавшись суровой.

– Я пришла сюда не затем, чтобы выслушивать истории о том, какой ты ничтожный слабак. Все вы, мужчины, одинаковы – не одно, так другое не в порядке!

– Вовсе мы не такие! Ну ладно, давай поговорим о чем-нибудь еще. Я ведь долгие месяцы ни с кем не говорил, не виделся, не встречался. Был замурован в этом безмолвии, как в бетонной стене. Здесь же даже дотронуться ни до чего нельзя… Знаешь, мне уже начинают являться привидения. Конечно, надо бы вернуться назад в две тысячи девяностый, повидать мать; но стоит мне показаться в Институте… Ох, об этом и подумать тошно.

– Слушай, я вовсе не собираюсь распускать нюни с тобой за компанию!

Только что Буш не чувствовал ничего, кроме любви. Теперь его с головой захлестнула волна гнева, и он швырнул ей обратно раскиданную по песку одежду.

– Знаешь, напяливай-ка штаны и катись обратно к своему распрекрасному дружку. Какого дьявола ты потащилась со мной, если была обо мне такого мнения?

Она явно не собиралась просить прощения.

– Значит, я в тебе ошиблась. Сначала ты показался мне совсем другим… Но не волнуйся, я даже рада этой ошибке.

Буш вскочил, натягивая брюки, разъяренный на все мироздание мир – но больше всего на себя самого. Он обернулся и заметил обрисовавшийся на фоне гаснущего неба силуэт Лэнни. Тот при виде Буша промахал рукой остальным: «Эй, он тут!»

– Я тут, – подтвердил Буш. – Ну, что вы там копаетесь – в песке застряли? Подходите.

На самом деле он здорово перепугался: если ему повредят глаза или пальцы, ему уже никогда снова не стать художником. Полицейские патрули здесь пока еще не появлялись; а мотоциклистов целая шайка, и они сделают с ним все, что вздумается… Но вдруг он вспомнил слова девушки о том, что Лэнни тоже знаком страх, и он сделал несколько шагов вперед. Лэнни сжимал в кулаке какой-то инструмент, типа гаечного ключа.

– Эй, Буш, сейчас я надеру тебе задницу! – крикнул он не совсем уверенно и оглянулся через плечо – на своих дружков. Буш не стал дожидаться, пока противник решится атаковать, – наскочил на него первым, обхватил поперек туловища и полностью завладел инициативой. Это оказалось совсем не трудно. Как только Лэнни вскинул гаечный ключ, Буш ухватил его за запястье, свалил с ног, и оба покатились по земле. Наконец Бушу удалось так пнуть своего противника, что тот скорчился и вскинул руки в знак капитуляции.