Текст книги "Родишься только раз"
Автор книги: Бранка Юрца
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
По одежке протягивай ножки
Гардероб мой был так скуден, что мне почти не приходилось задумываться над тем, что надеть. Я любила свои платья и носила их с удовольствием. Благодаря маминым заботам они всегда были чистыми и без дыр.
Обувь на мне буквально горела. Раз в месяц мама относила мои башмаки к сапожнику, и он ставил на них новые подошвы. Шутка ли сказать! Поэтому все у нас дома радовались, когда я весной снимала ботинки и до поздней осени ставила их в шкаф. Но больше всех радовалась я сама, ведь так хорошо было всюду бегать босиком: и в школу, и по двору, и по лужам, и по траве.
Однажды, придя домой в обеденный перерыв, отец таинственно объявил:
– А у меня для вас приятная новость!
Мы с Кириллом вскинули на него глаза, полные нетерпеливого любопытства. Это было против обыкновения, потому что за обедом наш папа всегда был не в духе, и мы старались держаться от него подальше. Но сейчас его густые клочковатые брови не хмурились, ему явно хотелось увидеть, как мы просияем.
– Садитесь, пострелята! У меня для всех вас приятная новость.
Мы уселись за стол. Отец не спеша раскурил трубку и выпустил дым.
– Новость вот какая: мы пойдем делать покупки в рассрочку, другими словами, без денег.
Денег у нас никогда не было.
И он стал объяснять, что мы пойдем в магазин, наберем разных разностей, а потом постепенно будем выплачивать. Целый год.
Каждый из нас получит все, что его душа пожелает. Все будет, как в сказке.
На службе отцу выдали справку о том, что он является надзирателем в королевской тюрьме, что имеет ежемесячное жалование и может платить в рассрочку.
Целую неделю мы радовались так, словно жизнь была вечным праздником. А когда я, потеряв терпение, начала было выкладывать отцу свои желания, он прервал меня на полуслове:
– Вечером, дочка, вечером, когда все будем в сборе.
Вечером отец сказал:
– Прошу к столу, потолкуем о рассрочке. Пора уже…
Я устроилась напротив отца. Он взял лист бумаги, разделил его по вертикали на четыре графы и в каждой графе написал:
БРАНКА КИРИЛЛ МАМА ПАПА.
Чтоб получше видеть, как будут заполняться графы, я взобралась с ногами на стул, встала на коленки и оперлась локтями о стол. Брат последовал моему примеру.
Папины глаза улыбались. Он курил трубку и так дымил, что вся кухня пропахла табаком и папиным хорошим настроением. Ему так хотелось хоть раз обрадовать нас по-настоящему, хоть раз выполнить все наши желания.
Мама даже не присела. Она готовила ужин и время от времени недоверчиво косилась в нашу сторону.
– Так, – начал папа. – Все мы здесь значимся. Теперь говорите, кому чего хочется, а я буду записывать ваши желания.
Мы с братом переглянулись и плотно сжали губы, чтобы не рассмеяться. Но это нам не помогло. Ровно через секунду мы уже громко и заливисто хохотали.
Мама укоризненно покосилась на нас и сдержанным, холодным голосом заговорила:
– Чего еще выдумал! И так концы с концами не сводим. Как будем расплачиваться?
Папа пустил в маму дым и тоже засмеялся:
– Не думай о этом. Как-нибудь выкрутимся! Каждый месяц понемножку.
– То-то и оно! Я, дорогой мой, именно об этом и думаю! – сказала мама с ласковым ехидством.
Папа, как и следовало ожидать, не остался в долгу. Он бы в хорошем настроении и не хотел его портить.
– Тогда ты думай о том, как мы будем расплачиваться, а мы помозгуем над своими желаниями. Ну как, ребятки?
– Я хочу платье! – заявила я, перебрав в уме все, чего мне очень недоставало.
– А я рубашку! – чуть не выкрикнул брат.
И отец записал наши желания в соответствующие графы.
– Мне нужны чулки, – сказала я.
– А мне носки, – сказал Кирилл.
– И зимнее пальто, старое уже мало.
Желание было слишком дерзким, и я тут же пошла на попятный.
– Может, я еще в старом похожу?
– Нет нет! – решительно возразил папа. – Мы все знаем, что ты выросла. Слава богу, что подросла. Пальто мы тоже запишем. А тебе, Кирилл?
Кирилл выпалил как из пулемета:
– Зимнее пальто!
Папа и это записал, а потом, все более оживляясь, спросил меня:
– Какое пальто, Бранка?
Я посмотрела на папу, он на меня.
– Зеленое!
– „Зе-ле-но-е“, – по слогам повторял папа, водя карандашом по бумаге, а затем сделал приписку: „С меховым воротником“.
Кирилл пожелал иметь куртку.
– Папа, куртку! Серую!
– Ты что дурачишь ребят? – подала голос мама. – Слушать противно эдакий вздор.
Папа пропустил ее слова мимо ушей и спокойно поинтересовался:
– Ну, а чего хочется тебе?
– Хватит! Ты уже столько всего понаписал, пора и меру знать!
– Мать, ты ведь вроде нашего роду-племени, – заметил отец, обводя всех нас лукавым взглядом.
Мамины синие глаза засверкали, лицо ее просветлело, она тоже поддалась нашему общему настроению.
– Чего мне хочется? Чего мне надо? Мне нужно все для дома! Вот что мы должны купить в первую очередь! – вздохнула она.
– Да, да, – поддакнул папа, – про дом-то мы совсем забыли. Стало быть, надо сделать еще одну графу – ДОМ.
Мама облокотилась на стол и начала перечислять:
– Пиши – простыни! На наших уже и заплаты негде ставить. Дальше – четыре шерстяных одеяла. Покрываемся старыми пальто! Дальше – занавески! Чтоб никто по ночам не пялил глаза на наши окна!
Папа, кивая в знак согласия, записывал все подряд. Последними в графе „ДОМ“ значились ложки и ножи.
– А что тебе самой? – с расстановкой спросил папа.
– Мне? Мне? Ничего!
И мы втроем сами выбрали для мамы то, в чем она нуждалась в первую очередь. Я вспомнила про зимнее пальто, Кирилл про летнее папа – про юбку и кофту.
Теперь была папина очередь. Кирилл считал, что ему нужны два галстука, один непременно бабочкой, я предложила купить ему шляпу, а мама – костюм и две сорочки.
П добросовестно записал, потом провел толстую черту и сказал:
– Теперь мы знаем, кому чего хочется. И это уже кое-что.
Папа назначил день, и когда он наступил, мы всей семьей отправились в тот самый магазин, где обычно делали покупки.
За прилавком стояли продавцы, за ними на полказ громоздились различные товары.
– Тут написано, на какую сумму мы можем взять в долг, – сказал папа, кладя на прилавок кредитную книжку, и повернулся к нам: – Из всех желаний выберите по одному.
Я разинула рот.
– Почему так мало?
– По одежке протягивая ножки! – ответил папа, и это уже было совершенно в мамином духе.
Первым в очереди оказался дом. Последними – мы с Кириллом. Брату купили вельвет на штаны, мне – клетчатый материал на платье. Ничего не попишешь – на нет и суда нет.
Продавец все подсчитал и выписал чек. Папины галстуки до конца исчерпали наш лимит. Папа взял под мышку объемистый сверток, и мы вышли из магазина.
По дороге домой мы завернули в харчевню „Золотая рыбка“. Папа считал, что такое событие надо отметить.
Кирилл, папа и я заказали жареную рыбу, мама, не любившая рыбы, съела бутерброд с сыром. А еще мы распили литр далматинского вина. Красное далматинское вино было самым дешевым.
Домой мы вернулись довольные и счастливые.
– Желания человека – это уже кое-что! – утешал нас папа.
Электричество в доме
Наша хозяйка Петковиха жила на доходы от своего дома. В нем не было никаких господ, да и сама Петковиха, владелица дома, на барыню ничуть не походила.
Дом этот напоминал большую коробку с окнами, обращенными на улицу, где проходила железная дорога, и во двор, из которого виднелось Похорье.
На каждом из его двух этажей было несколько квартир, больших и маленьких, а также квартир, состоявших из одной-единственной комнаты. В таких квартирах без кухни ютились, как правило, целые семьи.
Хозяйка из-за своих больных ног жила внизу.
Каждый месяц первого числа все жильцы должны были вносить квартирную плату. На квартиру уходила ровно треть отцовского жалования.
Когда в городе начали проводить электричество, Петковиха, женщина практичная, решила не откладывать дела в долгий ящик.
Без промедления собрала она своих жильцов и объявила, что намерена провести в доме электричество. Предвидятся большие расходы, и потому она повысит квартирную плату. Последнее было для нас горькой пилюлей.
Однако все хотели иметь у себя это чудо. Один Муси решительно воспротивился:
– Ни к чему мне ваше электричество!
– Муси! Вы только повернете выключатель, и сразу станет светло! – пытались вразумить его собравшиеся.
– Не надо мне никакого электричества! – упрямо твердил он.
– Решили сидеть впотьмах?
– У меня есть керосиновая лампа!
Петковиха, восседавшая в кресле, стукнула палкой по столу.
– Не тратьте попусту слов! Не стоит его уговаривать! Муси, уж не думаете ли вы, что я вам позволю нарушать порядок? Дорогой Муси, в вашей комнате тоже будет гореть электрический свет.
Муси заволновался. Губы у него задрожали, на лбу выступила испарина.
– А кто будет за него платить?
– Поймите, Муси, – уже спокойнее заговорила Петковиха, – я вас не спрашиваю, хотите вы электричество или не хотите! Оно придет в дом и в каждую квартиру. Так я решила, и баста! И вы будете за него платить. А дальше дело хозяйское – жгите себе на здоровье керосиновую лампу, карбидный фонарь или свечку – меня это не касается. Это ваше дело, господин Муси!
– Оставьте меня в покое!
– Покой у вас будет и электричество тоже!
– А если я съеду?
Тут уже пахло угрозой!
– Съезжайте хоть сейчас! Комнату с электричеством сегодня же снимут.
Собрание закончилось. Все радовались электричеству, один Муси негодовал.
Дома у нас только и разговору было, что об электричестве. Казалось, мы скоро попадем в волшебную сказку. У нас будет электрический свет! С помощью электричества будем гладить! Ни карбида, ни керосина, ни углей, ни угара, ни чаду! Плита тоже будет электрическая.
По вечерам у нас горела керосиновая лампа. И как ни выкручивали мы фитиль, как ни намывали стекло, свет все равно был скупой и тусклый.
Один Муси и слышать не хотел об электричестве. Он сидел на скамейке во дворе и молча ждал неминуемого.
– Муси! Когда вы уезжаете? – крикнула Петковиха, высовываясь из окна.
– Я не уезжаю!
– Тогда доплатите за квартиру…
– Доплачу, чтоб вам подавиться…
Пришли электромонтеры. Они долбили стены, протягивая разноцветные провода. Все с нетерпением ждали, когда загорится электрический свет.
И вот этот радостный день наступил. Электрические лампочки разом вспыхнули в обеих комнатах и в кухне, где вместо выключателя у двери висел шнурок. Дернешь его раз – лампочка над столом загорится, дернешь еще – погаснет.
Поначалу все в доме только и делали, что по очереди зажигали и тушили свет. Похоже было, что жизнь жильцов нашего дома превратилась в чудесную увлекательную игру.
Мы с братом зашли к Муси. Он был нашим ближайшим соседом и единственным в доме, кто не радовался вместе с другими.
Муси сидел за столом, как божья коровка. По его комнате тоже тянулась проводка, а у двери, как и положено, был выключатель. Посреди потолка висел на проводе эмалированный абажур, не хватало лишь лампочки.
– Зачем пожаловали? – спросил он каким-то замогильным голосом.
– Пойдемте к нам! У нас уже горит!
– Никуда я не пойду. У меня есть керосиновая лампа…
Пришел отец. Он был в хорошем настроении, как и все в доме.
– Муси, – сказал он, – мы вам купим лампочку.
Муси поднял на него глаза и уже в тысячный раз заявил, что до самой смерти не расстанется со своей коптилкой.
– А деньги приберегите для себя. У меня свои есть.
На столе стояла керосиновая лампа с закопченным стеклом. Мы растерянно переминались с ноги на ногу, косясь то на него, то на чадящую лампу.
– Бранка, почисть мне стекло, – внезапно попросил Муси.
Я сняла стекло и, вооружившись обернутой в газету ложкой, приступила к работе. Через некоторое время я поднесла его к свету – оно было чистым, как слеза. Тогда я привернула фитиль, сняла ножницами нагар, зажгла огонь и вставила теперь уже прозрачное стекло.
Мягкий свет падал на Муси – он остался верен этому теплому свету керосиновой лампы.
И не изменил ему до самой смерти – при свете керосиновой лампы он навеки закрыл глаза.
Я переплыла Драву
Плавать нас никто не учил. В школе не было бассейна, а наши родители и близко не подходили к бурной Драве. Отец частенько говаривал, что в этой холодной и грязной реке купаются только дураки. Если его донимала жара, то он охлаждался и утолял жажду бевандой.[8]8
Беванда – разбавленное вино.
[Закрыть]
А мне очень хотелось купаться в Драве, и я дала себе слово научиться плавать.
Научусь сама!
Но где?
Откровенно говоря, я тоже боялась холодной и быстрой Дравы – в такой реке учиться нельзя.
На пруду? В Бетнаве?
Нет, ни за что не полезу в стоячую воду. К тому же пруд этот довольно глубокий, и каждое лето из него извлекают утопленников.
Как-то знойным летним днем Кирилл открыл Песницу.
– А далеко она?
– Ну, за часок, пожалуй, дойдешь, – засмеялся Кирилл.
На Песнице не было водоворотов, и была она не очень холодной и не слишком глубокой. Как же мы раньше о ней не подумали!
В тот же день после обеда Кирилл, Дольфи, Мина, Драгица и я отправились на Песницу. Пройдя через весь город и миновав Кошаки, мы спустились на поемный луг, по которому тихо и неспешно текла Песница. Было время когда на месте скошенной травы уже начинала подниматься мягкая, нежная отава. В многочисленные омуты смотрелись ивы и орешник. По мирной спокойной воде медленно скользили тонконогие сережки, а над прибрежными кустами кружились пестрые стрекозы. Солнце палило нещадно.
В кустах мы переоделись. Мина, Драгица и я надели черные сатиновые купальники с глубоким вырезом и пышными короткими рукавами, мальчишки вырядились в длиннющие черные трусы.
Плавать никто не умел. Кирилл, обладавший кое-какими познаниями в этой области, авторитетно заявил, что сперва надо научиться плавать по-собачьи.
– Это проще простого. Нужно только брыкаться и отгонять от себя воду!
Дольфи помогал мне в моих „брыкательных“ упражнениях. Он держал меня за купальник, а я отчаянно колотила по воде и руками и ногами. Вода была приятная, не холодная и не теплая, не очень глубокая и не слишком мелкая. Она разве что мутнела от нашей возни и барахтанья.
Вдруг Дольфи отпустил меня. От неожиданности я сразу забыла все собачьи движения и начала погружаться в реку. Ну и нахлебалась же я воды!
Высунув из воды мокрую голову, я увидела смеющегося Дольфи. „Ну погоди, негодник!“ – в бешенстве подумала я, сжимая кулаки. Но только я собралась воздать ему должное, как он шарахнулся в сторону и прямо по воде махнул прочь. Я бежала за ним, обдавая его фонтаном брызг. Тогда он плюхнулся в воду и поплыл.
– Дольфи плывет! – закричали ребята.
Гнев мой сразу прошел. Дольфи поплыл!
Дольфи плыл и плыл. И – чудо! – у нас на глазах пловец внезапно сменил стиль – теперь он плыл не по-собачьи, а точь-в-точь как лягушка.
Учение продолжалось до тех пор, пока на окрестные луга не опустился серый туман.
Каждый божий день чуть не дотемна плескались мы в Песнице и наконец добились своего. К концу лета мы так хорошо плавали, что дерзнули перебраться на Драву.
Обычно мы отправлялись купаться сразу после обеда и возвращались домой под вечер. Все время мы плавали на Драве вниз по течению, в сторону города. В городе мы выходили на берег и шли назад пешком. А потом – опять в воду.
Быстрая, холодная Драва вызывала у нас и страх, и восхищение. Ее стремительное течение увлекало меня за собой, и мне поневоле приходилось плыть.
Как-то во время купания, вглядываясь в противоположный берег, я с горечью думала о том, что мне никогда не переплыть эту широкую реку.
Однако тем же летом я ее переплыла!
Брат переплыл ее днем раньше. И чувствовал себя героем. Как я ему завидовала!
На следующий день я тоже поплыла к середине реки. Кирилл увидел, как я плыву наперерез бешеному течению, и бросился за мной вдогонку.
– Хватит, Бранка! Плыви назад! – кричал он сквозь волны.
– Нет! – крикнула я в ответ.
– Ты с ума сошла! Я плыву назад!
И Кирилл повернул к берегу, а я продолжала разрезать Драву.
– До свидания, Кирилл!
Он ужасно злился, но все равно опять поплыл за мной. Представляю, с каким удовольствием надавал бы он мне сейчас тумаков и подзатыльников.
– Дура! Чокнутая!
– Я переплыву Драву!
– Ты?!
– Я!
– Бранка, назад!
– Погляди на меня!
– Я скажу маме с папой.
Кирилл повернул назад, а я по-прежнему плыла к середине стремительной реки.
Сказать по правде, я немножко трусила. Только бы не выбиться из сил.
Но я победила!
Правый берег был еще далеко, левый не ближе. Позвать на помощь? Ни за что на свете!
Наконец берег стал приближаться, теперь я знала, что доплыву до него. И доплыла!
Когда я выходила на берег, коленки у меня тряслись, губы были синее сини, но сердце так и пело от радости.
Как мы пришивали пуговицы
Как ни экономно вела мама хозяйство, ей никак не удавалось дотянуть до конца месяца. Мы всегда с нетерпением ждали первого: в этот день отец приносил получку.
Мы с братом просили у мамы денег, нисколько не думая о том, где она их возьмет. Для мамы дни безденежья тянулись как вечность, как жизнь в неурожайный год.
Сто раз давала она себе зарок не занимать и тем не менее вновь и вновь ступала на этот тернистый путь.
– Делать нечего, пойду, – вздыхала она в конце каждого месяца. – По совести говоря, бить меня надо за то, что влезаю в долги.
Деньги она одалживала или у Скоков, которые приходились нам родней, или у хозяйки дома – Петковихи.
К Скокам мы обычно отправлялись втроем: мама, брат и я. Изредка мы наносили друг другу родственные визиты, однако Скоки навещали нас реже, нежели мы их. Они в нас не нуждались, а нам без них хоть в кулак свисти.
Франце Скок преуспел в жизни гораздо больше, чем мой отец. Он служил в полиции, и семья его не знала нужды. Жили они в барском доме за Дравой. Квартира у них была несравненно лучше нашей, и там, разумеется, не водились тараканы. И обставлена она была куда как хорошо. Кругом чистота и порядок. Нашу маму просто оторопь брала при виде всего этого благополучия.
Мы садились за стол, и на нем тотчас же появлялись разные разности. У нас для всех было одно угощение: ячменный кофе с молоком и с черным хлебом, здесь же подавали горячий шоколад и печенье, которое таяло во рту.
Маме неудобно было сразу же заводить разговор о деньгах, ради которых мы, собственно, и пришли.
Двоюродные сестры, моя мама и Малия Скок, переберут, бывало, всю родню с Краса, поговорят о детях и погоде, которой мы никогда не были довольны, и только под конец, перед уходом, мама дрожащим от волнения голосом просила взаймы.
Красивые карие глаза кузины делались круглыми. Изобразив на лице удивление по поводу того, что у нас так скоро кончились деньги, она в который уже раз похвалялась:
– Слава богу, мы жить умеем. Денег нам хватает, но лишних не водится. Хотя погоди, я сейчас посмотрю, может, на твое счастье…
С этими словами Скоковиха удалялась в комнату, а мама в сердцах ворчала.
– Любит она меня учить! Будто я сорю деньгами. Будто я мотовка какая!
Скоковиха возвращалась, неся на ладонях деньги.
– Бери, – говорила она, без всякого стеснения коря себя за легкомыслие и неосмотрительность. Они-де копят на машину, и ей хотелось бы знать, когда мама вернет долг.
– Первого. Можешь не беспокоиться. Я всегда держу свое слово. Ты меня знаешь. Скажи, когда я тебя подвела? – уверяла ее мама, уже берясь за дверную ручку. Голос у нее срывался, губы подрагивали, а на лбу сверкали росинки пота. И дышала она так, словно ей не хватало воздуха.
– Уж так и быть, – вздыхала Скоковиха, – только в другой раз старайся обойтись тем, что имеешь!
По дороге домой мама была как неживая, будто эти деньги умертвили в ней все, кроме одной неотвязной мысли: „Почему Скоки могут одалживать, а мы не выходим из долгов?“
Это был заколдованный круг, из которого мы никак не могли выйти.
Первого числа отец приносил получку, и мама разносила ее, как ветер высевки. У отца вычитали за хлеб, молоко и продукты, которые мы забирали в тюремной лавке, а также за наши подметки. Обувь нам чинили заключенные в тюремной мастерской. Мама платила хозяйке за квартиру, возвращала долг Скоковихе, и от получки оставался пшик.
Месяц тянулся нестерпимо долго, казалось, ему не будет конца.
– Когда же наступит первое? – горестно вздыхала мама.
Ей претила показная доброта ее родственницы Скоковихи, а еще больше ее вечные поучения, и она стала одалживаться у нашей хозяйки – Петковихи.
Но Петковиха брала проценты, и поначалу мама сердилась и негодовала, но со временем привыкла к этому и уж больше не возмущалась.
К Петковихе она ходила без свидетелей. Хозяйка никогда не отказывала, но, ссужая деньги, как шарманку, крутила свои добрые советы:
– Ежели одеяло тянуть, оно скоро порвется. Лучше ноги подожмите, чтоб не замерзнуть.
От этих наставлений маму бросало в дрожь и краску.
Женщина гордая, она не могла спокойно слушать слова, унижающие всю ее семью.
– Хорошо ей, – ворчала мама, возвращаясь от Петковихи с деньгами в руках. – Сидит себе на печке, деньги сами к ней так и текут. А от нас они только утекают, тают, как вешний снег.
Отец приносил получку, и все повторялось сначала.
– Хватит с меня этого сраму, – сказала она как-то после очередного нранравоучения. – Больше я ей не поклонюсь!
Мы с братом обратились в слух.
Интересно, что же такое придумала наша мама – ведь она слов на ветер не бросает.
„Как же мы будем?“ – вопрошали наши глаза.
– Найдем работу, – сказала мама так твердо и уверенно, что у нас сразу отлегло от сердца. – Будете помогать.
Мы обещали, живо представляя себе, как спасаем маму от всех забот и унижений.
Мама нам поведала, что фабрике „Доктор и К“ нужны надомники и мы там получим работу.
С этой минуты мы с нетерпением ждали того дня, когда пойдем за работой. Так бы и полетели на эту огромную фабрику, где нас ждет заработок.
В Мариборе в то время, как грибы после дождя, росли текстильные фабрики. Государство широко открыло двери иностранному капиталу, и прядильные и ткацкие станки, уже списанные в Европе, потекли к нам из Чехии, Австрии и Германии.
У нас было много безработных, и иностранные капиталисты надеялись получить здесь большие барыши.
Итак, в один прекрасный день мы отправились на фабрику с тележкой.
– Вам куда? – спросил вахтер у фабричной проходной.
– Мы за палатками, – ответила мама. – будем пришивать пуговицы.
Фабрика „Доктор и К“ выпускала плащ-палатки для армии. На солдатских плащ-палатках бывает множество пуговиц, и пришивают их вручную. Самыми дешевыми руками были те, что находились дома – рабочие на фабрике обходились хозяевам дороже, они уже завоевали себе кое-какие права.
Но тогда мы всего этого не знали. Мы только хотели работать, хотели палаток и пуговиц и платы за работу.
В большом складском помещении высились горы палаток! Но и жаждущих работы тоже было немало! Я даже боялась, что нам не хватит этих самых палаток. Но вот подошла мамина очередь. Она получила палатки, пуговицы и нитки, хорошенько их пересчитала и расписалась в какой-то ведомости.
Мы с братом водрузили все эти сокровища на тележку и повезли их домой.
Наша кухня превратилась в настоящую мастерскую. В одном углу лежали палатки без пуговиц, в другом те, что уже побывали в наших руках.
Работали мы втроем: мама, брат и я. Папа только смотрел на нас и радовался, что мы сами нашли себе работу.
Сказать по правде, было совсем не просто пришивать пуговицы к брезентовым плащ-палаткам какого-то невообразимо бурого цвета. Они поглотили у нас все свободное время, сразу вытеснив из нашей жизни игры, драки, прогулки, хождение в гости и чтение книжек. Едва покончив с неотложными делами, мы садились на низенькие скамейки подальше друг от друга, расстилали на полу плащ-палатку, надевали на средний палец наперсток и начинали пришивать пуговицы. Приходилось изо всех сил давить на иголку, чтоб протащить ее сквозь плотный брезент и сквозь дырочку в пуговице.
За работой мы обычно подсчитывали свой будущий заработок, и если цифра получалась несообразно большая, мама тут же остужала нашу радость:
– Кто знает, как нас обмишулят!
По утрам, когда мои одноклассницы еще спали, я старательно пришивала пуговицы. Встав чуть свет, я садилась на скамейку, брала на колени плащ-палатку и начинала усердно орудовать иглой.
Эта стальная блестящая иголка грезилась мне даже во сне. Однажды я уснула с шитьем в руках, и вдруг – о чудо! – игла сама собой заходила туда-сюда, с поразительной легкостью протыкая толстый брезент. Груда палаток с пришитыми пуговицами становится все выше и выше. Она уже такая высокая, того гляди, рухнет и придавит меня. Объятая ужасом, я закричала… И тут сквозь сон услышала над самым ухом ласковый голос мамы:
– Ложись, доченька. Не надо больше шить. Сегодня ты славно поработала.
Назавтра мы отвезли готовые плащ-палатки на фабрику. Перед нами громоздились горы палаток для нашей армии – с пуговицами и без пуговиц.
Мама расписалась в ведомости в получении денег и новой партии палаток.
Мы с братом опять погрузили их на тележку и, дружно взявшись за дышло, пошли домой. По дороге мы старались выяснить, сколько нам заплатили.
– Сколько? – воскликнула мама, вся кипя от гнева и возмущения. – Чтоб им пусто было! Даже на соль не хватит! – Слезы обиды застилали ей глаза.
Тележка подпрыгивала по булыжной мостовой.
– Мама, теперь ты не будешь брать взаймы? – спросила я.
Она посмотрела на меня и горько усмехнулась.
Отец был огорчен пуще нашего. Он потребовал, чтоб мы сразу же отвезли палатки обратно на фабрику. Но мама воспротивилась:
– Нет, назад не повезем. Раз уж привезли, то сделаем, но больше не возьмем. Я же говорила, что они хуже цыган!
На том и кончилась наша надомная работа. Но все-таки мы немного подработали.
