Текст книги "Пангея (СИ)"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Глава 2.

Погода на следующий день была просто отличная, не смотря на мороз. Светило яркое, что удивительно для зимы, солнце. На небе – ни единого облачка.

За завтраком я спросил у Елены, каково будет ее решение относительно прогулки.

– На улице, конечно, очень хорошо, – ответила она, – но как-то слишком холодно. Я не люблю мороз. – Сердце мое упало куда-то в пятки, но тут Елена продолжила: – Так что давайте не будем гулять долго. Я могу замерзнуть и простудиться.

– Я не хочу этого, – произнес я, – поэтому, может быть, вам лучше остаться дома. Я мог бы показать вам хотя бы и нашу библиотеку.

– Я уже была там, – улыбнулась Елена. – В ней книги только о войне. По стратегии, тактике, прочему военному делу. Это мне совсем неинтересно. Да и погулять немного по городу стоит.

– Тогда я буду ждать вас в холле, – кивнул я.

– Можете особенно не торопиться, – произнесла матушка, в своей неповторимой манере вступившая в разговор со своей стороны стола. – Мне еще надо поговорить с сыном. Он слишком мало уделяет времени родной матери.

Я понял, что прогулка наша с Еленой откладывается, как минимум, до обеда.

Договорившись с Еленой о встрече ближе к полудню, я отправился в комнаты моей матушки. Она ждала меня в компании сестры. Близняшек, как объяснила матушка, сейчас вместе с Еленой развлекает отец. Я на минуту представил себе, как именно он это делает, и не сдержал улыбки. Улыбнулись и мама с сестрой. Из всех тем для разговора отец всегда предпочитал войну, а если быть более точным, свои подвиги. Ведь они всегда производят впечатление на барышень. Вот только не в тех количествах, что выдавал их отец.

– Матушка, – я поцеловал ей руку, – о чем вы хотели поговорить со мной?

– Конечно же, – ответила она, – о Хелен Шварц. Ты оказываешь ей недвусмысленные знаки внимания. Означает ли это, что ты имеешь некоторые виды на нее?

– Матушка, – даже слегка опешил я, – мы ведь знакомы с ней всего-ничего. По-моему, делать выводы еще несколько рановато.

– Главное, – наставительным тоном произнесла мама, – чтобы не стало слишком поздно. Вы ведь можете и "заиграться", и тогда нам просто не останется ничего, кроме как взять Хелен в нашу семью.

История нашего "заигравшегося" дядюшки – младшего брата матушки – давно уже стала притчей во языцех. Так он оправдывался, когда оказалось, что молодая соседка оказалась беременна и, конечно же, от него. Вся беда была в том, что соседка была купеческого сословия и не слишком-то подходила дворянской семье в качестве невестки. Но никуда не денешься, наличие незаконнорожденного ребенка не было нужно ни одной из семей, поэтому пришлось заключать брак.

– Мама, – покачал я головой, – я не настолько легкомысленен, как дядя Гельмут. Да и Елена вряд ли такая уж дурочка, как его супруга. Тем более, я лично всегда был уверен, что ее семья толкала ее в дядину постель.

– Не стоит об этом, – отрезала мама. – Как бы то ни было, но я хочу узнать, как ты сейчас относишься к Хелен? А кроме того, вместе с тобой выслушать Ингу. Пусть расскажет, что представляет собой ее подруга.

По последней фразе я отлично понял, маме Елена совсем не понравилась. Пусть она никогда и покажет этого нигде, кроме узкого круга нашей семьи, но мне все равно это было очень неприятно. Ведь мне-то Елена как раз очень понравилась.

– Елена очень милая девушка, – пожал я плечами. – Я не стану врать тебе, матушка, она мне сразу понравилась. Она из тех барышень, на ком сразу останавливается взгляд.

– Я так сразу и подумала, – сама себе кивнула мама. – Более романтическая натура сказала бы о любви с первого взгляда, но мне остается только радоваться, что ты пошел в отца. Инга, расскажи о Хелен, – переключила мама внимание на сестру. – Кто она? Откуда родом? Из какой семьи?

– Хелен родом с Бадена, – начала Инга, – из семьи довольно преуспевающего врача. Я так думаю, потому что он смог отправить ее учиться к нам.

– А разве на Бадене нет своих учебных заведений? – поинтересовалась мама.

– Женских точно нет, – ответила сестра. – Там ведь, в основном, аграрии живут, институты соответствующего направления. Женщин там ни к врачебной практике, ни даже к ветеринарии не допускают. Ко всем прочим дисциплинам тоже. На Бадене до сих пор весьма патриархальное общество. Принцип Трех Ка соблюдается почти непреложно.

– Мрак какой, – вырвалось у меня. – Как можно жить по принципам, сформулированным еще задолго до Последних веков? Сейчас женщины даже в армии служат, хоть и на вспомогательных должностях, но все же.

– А ты считаешь, сынок, – сказала мне мама, – что для некоторых женщин счастье заключается именно в этих трех словах?

– Но не для всех же, – развел руками я. – Ты ведь, мама, тоже не ограничиваешься этими трема словами.

– Хитрец ты, сынок, – шутливо погрозила мне пальцам мама. – Умеешь находить безотказные аргументы. И все-таки, подумай, как следует, прежде чем оказывать Хелен знаки внимания, хорошо? Я прошу тебя об этом, сынок.

– Я всегда думаю над тем, что делать, – усмехнулся я, – прежде чем сделать это. Это первое, чему учит армейская служба.

– Не знаю уж, чему там тебя армия научила, – отмахнулась мама, – но слушать меня ты тоже не забывай.

– Разве я когда-то бывал глух к вашим словам, матушка? – показно обиделся я.

– Слушал ты меня всегда внимательно, – согласилась мама, – как и твой отец. Только вот далеко не всегда следовали вы моим советам.

– У каждого из нас своя голова на плечах есть, – улыбнулся я. – Ведь ты не можешь думать еще и за нас обоих.

– Ах ты, несносный мальчишка! – воскликнула мама, даже слегка замахнувшись на меня. – Весь в своего отца. Ступай, спасай барышень от него, – добавила она, – а то твой отец может до смерти замучить их своими военными похождениями.

Я кивнул маме и поспешил в библиотеку. Только там отец мог "развлекать" гостей. Он сидел в своем любимом глубоком кресле, поигрывал трубкой, но, судя по отсутствию запаха табачного дыма, все же не курил.

– И вот, – с обычным пафосом говорил отец, – альбионцы начали сжимать кольцо. В окружение попали части нашего воздушного десанта и допустить их полного истребления, а все шло именно к этому, командование не могло. И тогда нашу бригаду отправили в прорыв.

Вот на этом "самом интересном" месте я и прервал его.

– Отец, – сказал я, проходя через библиотеку к ним, – матушка хочет побеседовать с тобой. Она не сказала мне, о чем именно, – добавил я, предупреждая вполне закономерный вопрос.

– В следующий раз, – взмахнул трубкой отец, – я обязательно вам дорасскажу эту историю.

– Конечно-конечно, – закивали барышни, весьма умело изображая заинтересованность и легкое разочарование от прерванного рассказа. Наименее натурально, надо сказать, получилось как раз у Елены.

– Мне надо одеться потеплей, – сказала она мне, когда отец вышел из библиотеки. – Давайте встретимся через полчаса.

– Через полчаса в холле, – кивнул я. – Буду ждать вас с редким нетерпением.

Температура к полудню не только не поднялась, наоборот, стало только холоднее на пару градусов. Поэтому я поверх шерстяного мундира надел шинель и малость неуставную каракулевую шапку. По идее, драгуны носили либо шлемы с теплым подшлемником, либо фуражку с намотанным поверх нее башлыком. Но что хорошо для фронта, для прогулки по городу с барышней совсем не годилось. Я решил немного пофорсить и надел поверх шинели портупею с форменной шпагой, на ножнах которой красовался тевтонский крест, и массивную кобуру с трофейным револьвером. После Баварского инцидента я постоянно носил его с собой. Даже сам не знаю, зачем.

В холе я был, как любой приличный человек, за десять минут до встречи. Чтобы не потеть в жарко натопленном холе, я снял шинель, вместе с перевязью, повесив их на вешалку и нахлобучив сверху шапку. Получилось, как будто у дверей стоят двое, только один почему-то висит в воздухе.

– Уже ждете меня? – вошла в холл Елена.

– Недолго, – ответил я. – Просто, как обычно, пришел раньше. Военная привычка, всегда приходить на место немного раньше.

– Опережать врага, – улыбнулась Елена. – Ваш батюшка много об этом говорил.

– Такие привычки со временем въедаются в самые кости наши, – пожал плечами я, снимая с вешалки шинель с портупеей.

– Как и всюду ходить с оружием? – поинтересовалась Елена.

– Вроде того, – несколько смутился я, погладив пальцами сандаловую рукоять револьвера. – Идемте? – предложил я ей руку.

Елена приняла ее, и я толкнул дверь. Как только в лица нам дохнуло холодом, Елена тут же вся сжалась и задрожала. Видимо, холод ей был совсем не душе. А я же, наоборот, вдохнул ледяной воздух полной грудью. После удушливой жары и влажности Баварии, а уж тем более, многократно переработанного воздуха космических кораблей, он мне был только в радость, пусть и кусал за лицо морозцем и врывался холодной рекой в легкие.

– Вы любите холод? – светски поинтересовалась Елена.

– В общем-то, да, – согласился я. – Конечно, не то, чтобы очень, но, например, зимой начинаешь ценить тепло. Жару и влажность я не люблю гораздо сильнее. От холода всегда можно спрятаться или развести огонь пожарче. А как скрыться от жары?

– Да уж, – сказала Елена. – Жару пережить бывает сложнее, чем холод.

– У вас ведь, на Бадене, жара скорее обычное дело, чем холод, верно? – Глупый какой-то получался разговор, светский, все о погоде-природе.

– Я считала суровой зиму, когда температура опускается до нуля, – ответила Елена. – А в институте первые годы вовсе старалась как можно меньше покидать помещения с поздней осени почти до конца весны. Все же гуляли, а я сидела в нашей квартирке и мерзла, замотавшись в теплое одеяло.

Мне вспомнились ледяные окопы во время учений Кексгольмского полка, когда нам приходилось просыпаться в заметенных снегом окопах. Спасались только тем, что спали вповалку, набросав сверху одеяла, а снизу выстлав дно окопов кариматами. И все равно, по утрам у нас зуб на зуб не попадал.

– Тяжело вам приходится в нашем суровом климате, – сказал я. – Вот сейчас, к примеру, еще не слишком холодно по нашим, конечно, меркам. Бывают такие морозы, что даже в жарко натопленной комнате мечтаешь о лете.

– Давайте не будем о морозе говорить, – предложила Елена. – Мне кажется, от этого мне только холоднее становится.

– Чтобы согреться, – произнес я, – расскажите мне о вашей родине. Вы знаете, я, хоть и бывал уже на нескольких других планетах, но на соседнем материке еще ни разу не был. Как-то вот не заносило.

– У нас тепло, – улыбнулась Елена, – и скучно. Дома говорили или о погоде или о здоровом образе жизни. Если приходили соседи-скотозавочики, то начинались бесконечные беседы о коровах, бычках, разведении и падеже. Даже вспоминать не хочется! И брат-ветеринар говорил тоже только о своих разлюбезных зверушках. Я их, конечно, тоже очень люблю, но нельзя же говорить только о них. Это очень быстро надоедает.

– Однообразие всегда утомляет, – согласился я.

– А меня часто и общение утомляет, – пожала плечами Елена. – Я бывало специально из дома уходила, когда к нам являлись гости. За это меня мама всегда строго отчитывала.

– А почему вы так не любите общение? – удивился я.

– Оно часто утомляет, – ответила Елена. – Это ведь зря потраченное время. Особенно когда беседуешь о падеже скота или болезнях племенных бычков.

Я рассмеялся, даже не приняв этих слов на свой счет. Как-то не хотелось думать, что я могу утомлять ее общением. Согласилась же Елена прогуляться со мной, да еще и по морозу.

– У меня все как раз наоборот, – сказал я. – Ведь в казарме или окопах успеваешь соскучиться по нормальному, человеческому общению. Там ведь разговариваешь только уставными фразами. Бывает, что неделями, кроме "так точно", "никак нет" или "смирно-вольно", ничего не говоришь.

– А мне, наверное, так даже легче было бы, – задумчиво произнесла Елена. – Каждый раз знаешь, что сказать, не надо над каждым словом размышлять. Я ведь переписку люблю за это куда больше живого общение. Всегда есть время как следует обдумать каждую фразу, чтобы не обидеть ненароком того, кому пишешь.

– И часто вам попадаются такие обидчивые? – заинтересовался я.

– Да почти все, – пожала плечами Елена. – Иногда не представляешь, на что может обидеться человек, которого вроде бы хорошо знаешь.

– Вы и из-за этого не доверяете людям? – пришел я ко вполне логичному выводу.

– Ну, вроде того, – неуверенно ответила Елена. – Я не задумывалась над причинами недоверия к людям. Просто не доверяю им и все.

– Вам бы контрразведке работать, – усмехнулся я. – Раз не доверяете никому.

– Я бы хотела служить в армии, – неожиданно призналась она, – но только ни на одной из тех должностей, на каких служат женщины.

– Не устраивает карьера радистки? – сказал я. – Но это все же лучше, чем Три Ка.

– Вот только не надо про Три Ка, – тяжело вздохнула Елена. – Мама дома только про них и могла размышлять, часами втолковывать мне о долге дочери и жены. Наверное, из-за этого я так не люблю пустых разговоров.

– Но ведь не в атаку вам ходить, Елена? – удивился я.– Женщин, даже тех, кто отправляется в армию, берегут, оставляя на самых чистых должностях. Нечего вам делать в окопах, под обстрелом, в ледяной грязи, куда часто приходится нырять лицом, чтобы не угодить под вражеский снаряд.

– Считаете нас, женщин, слишком слабыми для этого? – поинтересовалась Елена. – Думаете, мы не можем наравне с вами нырять в грязь лицом?

– Считаю что вам, – честно ответил я, – этого нельзя делать. Именно для таких вещей и нужны мы, мужчины. Особенно ярко это проявляется на войне. Это слишком мужская забава.

– Война для вас забава? – спросила Елена. – Как для рыцарей Потерянной Родины?

– Это была мрачная окопная ирония, Елена, – произнес я. – Забав на войне хватает. Вот мы, например, еще молодыми унтерами гвардии во время конфликта с Альбионом ловили крысок и развешивали на проволочных заграждениях рядом с колокольчиками.

– Какими колокольчиками? – Елена поежилась то ли от холода, то ли от отвращения перед "окопными забавами".

– На проволоке перед окопами развешивают колокольчики, – объяснил я, постаравшись тоже поскорее уйти от крыс, – чтобы враг, если он хочет пройти через них незамеченным или разрезать проволоку, не смог сделать это. Стоит только зацепить ее, как тут же начинают звонить несколько колокольчиков, предупреждая часовых.

И тут я опомнился. Что я несу? О чем вообще разговариваю с девушкой? О войне! И при этом не похваляюсь подвигами – реальными или мнимыми – как любил делать и мой отец, а рассказываю всякие гнусности, вроде историй о крысах. Права мама, война портит мужчин.

– Вы простите меня, Елена, – сказал я. – Спас вас от рассказов отца, а сам несу какую-то околесицу. Крысами пугаю.

– Не надо извиняться, – замотала головой Елена. – Вы знаете, мне ваши рассказы гораздо интересней тех, которыми потчевал нас с близняшками ваш батюшка. Он все больше про полки, дивизии, соединения. Маневры, наступления и окружения. А у вас как-то все ближе к жизни получается.

– Жизнь только слишком уж неприглядная получается, – буркнул я, все еще злясь на самого себя за глупость. – Зачем это нужно красивой девушке? Вам же никогда не придется побывать в промерзших окопах и крыс ловить тоже.

– Как знать, как знать, – задумчиво протянула Елена. – По всякому может сложиться жизнь.

– Ну уж точно не таким образом, – отрезал я, – чтобы в империи пришлось воевать женщинам.

– Вы так уверенно говорите об этом, – улыбнулась Елена.

– А как иначе? – пожал плечами я. – Не бывало еще за историю Звездной эпохи таких войн, чтобы привлекать приходилось хотя бы резервистов или тех, кто признан ограниченно годным к воинской службе. Сейчас почти не ведут полномасштабных войн, ограничиваются локальными конфликтами на спорных планетах или на тех, что граничат с Фронтиром.

– Как на Баварии? – невинным тоном поинтересовалась Елена.

Я поглядел ей в глаза, но потом понял, что она понятия не имеет о том, что я принимал участие в конфликте с бостонцами. Про инцидент с расстрелом сдающихся солдат и вовсе умолчали.

– Примерно, – согласился я. – А таких глобальных, какие сотрясали Потерянную Родину в Последние века не было ни разу. Так что можете быть уверены, воевать по-настоящему женщинам не придется. Хватит в нашей империи для этого мужчин.

– Будем надеяться на это, – кивнула мне Елена.

Мы остановились. Я продолжал глядеть ей в лицо. И только тут понял, насколько она побледнела от холода. Даже морозный румянец не мог скрыть этого. А уж веснушки, рассыпающиеся по щекам, и вовсе смотрелись будто нарисованные.

– Вы замерзли? – спросил я у нее.

– Очень, – призналась она. – Но я бы хотела еще погулять с вами. Это очень приятно и даже мороз почти не мешает.

Я расстегнул портупею, уронив ее на снег вместе с саблей и револьвером, быстро снял шинель и набросил ее на плечи Елены.

– Прекратите! – воскликнула она. – Вы же до костей промерзните! Нет-нет-нет! Немедленно оденьте шинель!

Но, не смотря на все ее протесты, я запахнул шинель, так что барышня почти утонула в ней.

– Да прекратите же! – отталкивала Елена мои руки. – И вообще, я же говорила вам, что мне очень неприятно, когда ко мне прикасаются малознакомые люди. И чужую одежду я не люблю. Снимите с меня вашу шинель, наконец!

И я сдался. Наверное, никто не поверил бы в это, ни в полку, ни среди других моих знакомых. Несгибаемый офицер, не отступивший перед тевтонским лейтенантом, захвативший вражеский укрепрайон, принявший командование полком и приданными силами. И отступил перед рыжей девушкой.

– Но тогда мы возвращаемся домой, – сказал я, надевая шинель снова. – Я не хочу вас морозить и дальше.

– Простите, пожалуйста, – положила мне руку на предплечье Елена. – Мне очень не нравится чужая одежда, а ваши прикосновения мне совсем не вызывают у меня неприязни. Ничуть.

Я увидел, что она тоже сожалеет об этом инциденте. Ей и самой неприятно за свое поведение, хотя оно было вполне закономерно. Малознакомый человек хватает за плечи, заматывает в свою шинель. Тут на ум может прийти черт-те что.

Когда я надевал портупею с оружием, к нам подошел важный дорожный городовой при шашке и крупнокалиберном пистолете.

– Гхрм, – прочистил он горло и обратился к нам: – Прошу простить. Все в порядке с барышней?

– Да-да, – покивала Елена. – Все хорошо. Просто я не люблю чужой одежды, а господин полковник Нефедоров хотел укутать меня в свою шинель.

– Полковник Нефедоров? – оценивающе поглядел на меня городовой, как будто не мог поверить своим глазам. – Младший сын, сталбыть. Отца родного догнал, а старшего брата перегнал.

Городовой отдал честь и столь же важной походкой удалился.

Мы с Еленой переглянулись и рассмеялись. Преглупая вышла история.

– Идемте домой, – сказал я. – Пока вы совсем не замерзли. А лучше всего возьмем такси.

– Только платить будем... – начала было Елена, но я безапелляционно прервал ее:

– Платить, Елена, буду я, – заявил я. – И никак иначе быть не может. Тут возражений с вашей стороны я просто не приму.

Елена обижено глядела мне в глаза. Видимо, привыкла во всем быть сильной, чувствовать себя едва ли не равным мужчинам. А тут какой-то малознакомый офицер ведет себя так, будто она самая обыкновенная слабая женщина.

– Не обижайтесь, сударыня, – сказал я ей, взяв за плечи. – Но я так воспитан и по-другому вести себя не могу.

Отпустив Елену, я подошел к обочине дороги и поднял руку, тормозя едущее в нашу сторону такси.

А на следующее утро Елена слегла. У нее поднялась температура, начался кашель, да и дышала она с трудом. Понимая, что косвенно причастен к тому, что она заболела, я отправился к ней в комнату, как только узнал о болезни. Несчастная девушка лежала под несколькими теплыми одеялами, в комнате было жарко натоплено, и я в своем легком мундире обливался потом. Однако Елена, одетая в теплую пижаму, чувствовала себя вполне уютно. Она сидела, собрав подушки под спиной, и потихоньку ела горячий бульон.

– Простите, – сказал я ей, присаживаясь на стул у ее кровати. – Заморозил я вас вчера.

– Ничего, – коротко бросила она, глотая еще одну ложку бульона. – Главное, было хорошо общаться с вами.

– И все-таки, мы слишком загулялись по морозу, – покаянно произнес я.

– Вы ничуть не виноваты, – Елена даже ложку отложила, – в том, что у меня не самое крепкое здоровье. Я, вообще, часто болею.

– Так отчего вы не сказали об этом сразу? – поразился я.

– А зачем? – пожала плечами Елена. – Это мое здоровье, и не смотря на него, я не желаю сидеть дома постоянно. Я хотела прогуляться с вами – и мы прогулялись. Я отлично понимала, чем мне это может грозить, так что никакой вашей вины нет. Успокойтесь.

И снова я не узнавал ее. Передо мной сидела недовольная жизнью девушка, которая меня, разве что, терпела и не просила уйти поскорее только из природной вежливости.

– Я очень не люблю, – честно сказала мне Елена, снова берясь за ложку, – когда меня видят слабой и беспомощной.

Это был уже вполне недвусмысленный намек.

Я поднялся, пожелал Елене скорейшего выздоровления. Она в ответ улыбнулась мне, но как-то вымученно. И я поспешил покинуть комнату, чтобы не причинять ей неудобств еще больше.

Дни отпуска стремительно таяли. Скоро мне надо было возвращаться в полк. Дел было невпроворот, и это давило на меня. И достаточно сильно. Расслабился я за это время, а ведь не так и долго отдыхал. Интересно, каково будет отцу возвращаться после нескольких недель? Хотя он-то человек опытный, ему не привыкать.

Снова с Еленой мы повстречались как раз в любимой комнате отца. Небольшом зальчике на втором этаже с камином. Всю обстановку его составляли несколько глубоких кресел и столик, на котором расставляли бокалы или фигуры для шахматной партии. Елена сидела перед камином, забравшись в большое кресло с ногами. В руках она держала стакан, скорее всего, с горячим глинтвейном.

– Весьма разумно, – заметил я, подходя к ее креслу и занимая соседнее. – Глинтвейн зимой – первое дело, а уж когда болеешь, тем более.

– Я люблю глинтвейн, – ответил Елена, куда более теплым голосом, чем при нашей прошлой встрече, – но даже в холодное время его пью редко. Приличным барышням, – она сейчас явно копировала кого-то из институтских наставниц, – нельзя употреблять спиртные напитки, даже легкие, кроме как в тех случаях, когда это необходимо для поправки здоровья. Примерно так же считает и ваша матушка, – добавила она с улыбкой. – Поэтому я стараюсь пользоваться возможностью. Надо же изо всего извлекать выгоду, даже из болезни.

– Вы весьма практичная барышня, – шутливо заметил я.

– Есть такое, – кивнула Елена столь энергично, что едва не пролила горячее вино. – Женщине, если она хочет жить так, как ей нравится, приходится быть крайне практичной, извлекая для себя выгоду изо всего. Нам слишком многого нельзя, а остальное не приветствуется.

Мы замолчали, глядя в пламя камина. Елена при этом еще потихоньку прихлебывала глинтвейн.

– Вы простите меня за прошлый раз, – наконец, произнесла она. – Но я, действительно, совсем не люблю себя беззащитной и слабой. Я и чувствовать себя такой терпеть не могу, а уж когда меня кто-то видит.

– Ничего страшного, – сказал я. – Всегда хотите быть сильной?

– А кто не хочет? – пожала плечами Елена. – Больные и слабые – обуза для остальных.

– Есть такие, кто, как раз, любят быть больными, слабыми, – заметил я, – чтобы о них все заботились, носились с ними... Ну, и все в том же духе.

– Глупость какая, – взмахнула свободной рукой Елена. – На таких нельзя рассчитывать.

– Это верно, – согласился я, и мы снова замолчали.

– Я думаю, завтра можно будет снова прогуляться, – неожиданно предложила Елена. – Мне до смерти надоело сидеть в четырех стенах. Правда, недолго гулять будем, хорошо?

– Простите, Елена, – вздохнул я, – но завтра я возвращаюсь в полк. Отпуск у меня всего неделя, большего позволить себе не могу.

– Снова на войну? – заинтересовалась Елена.

– Возможно, – пожал плечами я. – Тут на все воля командования. Просто наш полк сильно пострадал в последней компании, погибло много офицеров. С солдатами и без меня разберутся, а вот с комсоставом надо работать индивидуально. Да и нельзя надолго бросать полк.

– Вы так говорите, как будто это ваши дети, – улыбнулась Елена, – которых нельзя надолго оставлять одних. Ваш батюшка, когда рассказывает о своем штабе, говорит точно также.

– А в кого я должен был пойти, как не в батюшку, – рассмеялся я.

– Ну уж у матушки вашей характер такой, можно армией командовать, – весело, в тон мне, сказала Елена.

– Что верно, то верно, – согласился я. – Временами все мы ходим у нее по струнке. Не позавидовал бы я солдатам, окажись она их офицером.

Мы снова помолчали, потом еще болтали о разных пустяках, я даже не запомнил толком, о чем именно. Когда Елена допила глинтвейн, я помог ей выбраться из кресла и проводил до двери комнаты.

– Я приду завтра проводить вас, – подмигнула мне на прощание Елена.

На следующее утро провожать меня пришли все. Родители, сестра, близняшки и, конечно же, Елена. Каждый что-то сказал мне на прощание.

Отец крепко обнял, сжал руку и пожелал крепко служить и оправдать возложенное командованием доверие. Мама поцеловала в щеку и попросила в следующий раз либо слать весточки, либо сразу идти к ней, а не усаживаться с отцом и заводить разговоры о войне. Сестра тоже чмокнула в щеку, перекрестила – она была самой религиозной из всех нас – и сказала, что не простит, если я не вернусь домой. Близняшки просто пожелали удачи, я ведь это время почти и не общался с ними.

Последней ко мне подошла Елена. Поднявшись на цыпочки, она поцеловала меня в щеку, обняла крепко, и, отстранившись, почти прошептала:

– Обязательно возвращайтесь домой.

– Я непременно напишу вам, когда буду дома, сударыня, – ответил я. – Ведь мы вряд ли еще когда-нибудь увидимся лично.

– Все возможно, – улыбнулась Елена.

Я поправил фуражку, отдал честь всем сразу и забрался в ждущее меня такси.