Текст книги "Книга Зверя"

Автор книги: Борис Сапожников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Да уж, да уж да уж… Так чувствует себя голодный, запертый в комнате, полной еды, который не может добраться до неё. Прав ты был Лосстарот, вот она твоя месть… Вот же она – сила Килтии, руку протяни и бери, но нет… Нет… Нет… Тысячу раз нет… Даже тогда, дома, я рисковал. Без ключа. А уж теперь-то… Мантикоре ни за что не принять столько силы, сколько я скормила Танатосу, а обычным способом мне не опустошить капище и за тысячу лет… Будь проклят Карл Свирепый и замковики,[4]4
  Замковики – рыцари Замкового братства.


[Закрыть] которых угораздило построить оплот почти на самом капище. Оно переполнено болью и смертью…

Я не понял почти ничего, из того, что он говорил, пожалуй лишь то, что Зверь – это скорее всего, мантикора в броне и создал её таинственный шевалье де Бренвиль. Пора было покидать этот негостеприимный дом, где меня то и дело хотят прикончить. Надо посоветоваться с братом Гракхом, теперь одной только силой не управиться, тут уже работа для инквизиции.

По традиции отправлять эльфов в последний путь положено на рассвете. Я сложил ему погребальный костёр и завернул его в саван. Когда первые лучи солнца выглянули из-за горизонта, а я уже готов был поджечь поленицу, из чащи один за одним вышли волки. Целая стая, ведомая уже знакомым мне белым вожаком, он один подошёл к самому костру, без опаки поднялся на поленицу и ткнулся носом в завёрнутое в саван лицо Чека'Исо, затем спустился и замер рядом со мной, совершенно не обращая внимания на горящий факел в моей руке. Наши взгляды пересеклись, я кивнул волку и швырнул факел в погребальный костёр. Он вспыхнул в одно мгновение и охватил всю поленицу, однако тело Чека'Исо было отлично видно среди языков пламени. Волк вскинул морду и взвыл, стая подхватила, и вдруг совершенно неожиданно для себя я рванул на груди рубашку и поддержал вожака, захлёбываясь диким, идущим от сердца и души, скорбным воем. Было в этом нечто первобытное, доставшееся в наследство от наших полудиких предков, размахивавших сучковатыми дубинами.

Очнулся я от этого никогда раньше испытанного чувства через несколько часов, потому что солнце стояло уже высоко, а от погребального костра осталась лишь горка пепла. Волки растворились в лесной чаще. Я опустился на колени и принялся собирать его в специальную шкатулку, вырезанную из дерева, растущего лишь в окрестностях Эранидарка, предназначенную специально для сбора праха. Когда же выпрямился, рядом со мной стоял Лежар.

– Уезжайте, де Кавиль, – сказал он мне. – И как можно скорее. Де Сен-Жамон арестует вас.

– Не имеет права, – покачал я головой. – Я королевский учёный и на мой арест требуется санкция из Эпиналя.

– Сен-Жамон не станет вдаваться в тонкости закона, – возразил Лежар, – а его провинциальная милиция, набранная из каторжников и сарков выполнит любой его приказ. Я забочусь исключительно о вас, де Кавиль. Вы разворошили такое осиное гнездо, что жить вам не дадут. Спасение, лишь в скорейшем бегстве, в нём нет ничего позорного…

– Оставьте проповеди, Лежар. Я найду убийцу Чека'Исо и лишь тогда покину Ним.

– Господь свидетель, я сделал всё что мог.

Де Сен-Жамон с провинциальной милицией прибыли достаточно быстро, я не делал никаких попыток скрыться, лишь смотрел на смешного дворянчика в сопровождении пары человек в некоем подобии униформы с мушкетами на плечах.

– Шевалье де Кавиль, – обратился он ко мне в свойственной напыщенной манере, – вы арестованы по обвинению в налёте на поместье Шарля де Ливарро и убийстве последнего.

– По какому пра… – Мне дал договорить удар прикладом в висок. Мир взорвался радугой цветов, завертелся и погас…

Очнулся я в каменном мешке – шаг на полтора и не больше ярда в высоту; так что в нём можно было только сидеть. Вскоре всё тело жутко затекло и мышцы начало сводить от невозможности распрямиться. К тому же невероятно болела голова и каждое неловкое прикосновение к ранке на виске, перевязывать которую никто не собирался, вызывало волны дикой боли, просто захлёстывавшие сознание. Вскоре я потерял счёт времени, измерявшееся теперь промежутками между кормлениями. Еду приносил лысый толстяк, ни разу не произнесший и слова. Однако продолжалось моё заключение не так долго, как мне казалось. Все лишь два дня.

Спустя этот срок в мою камеру вошла женская фигура в чёрном плаще.

– Елена, – прошептал я осипшим голосом.

– Прости, – раздалось в ответ и к моим ногам легла миска с то жижей, что называлась здесь едой. – Это – я. – Капюшон лёг на плечи – и в темноте я увидел лицо Лучии.

– Не думал, что увижу тебя в таком месте. – Я принялся за еду, слишком уж редко кормили тут, чтобы отказываться от угощения из-за появления доброй знакомой. – Кто же ты такая?

– Не важно, – ответила она, присаживаясь в углу камеры, использую свой плащ как подстилку. – Так ты узнал, кто такой Зверь?

– Мантикора, закованная в железный панцирь, – ответил я, проглатывая размазню, – над которой поработал некто де Бренвиль – друг семьи де Вьерзон…

– Только графини, – уточнила Лучия.

– Я так и не понял кто он такой?

– Это дело не твоего ума, – отмахнулась Лучия, – и тебе о нём лучше вообще не думать. Так что же Зверь?

– Он – лишь инструмент в чьих-то руках. – Я доел кашу и положил миску на солому, устилавшую пол. – Вот только в чьих?

– Несколько лет назад в Феррару, Отцу Церкви, пришло письмо с сообщением, что в скором времени в Адранде появится Зверь, – начала рассказ салентинка, – который послужит всем предупреждением за терпимость к поэтам и философам разного толка, часто заходящим далековато в своих рассуждениях. Берегитесь, боритесь со скверной – иначе конец всему миру. Отец Церкви, им тогда только стал Симон VIII, никак не отреагировал на это письмо, посчитав его автора тривиальным фанатиком. Появление Нимского Зверя заставило его изменить точку зрения.

– Автором его был де Сен-Жамон? – спросил я.

– Нет, – покачала головой Лучия. – Лежар. Он уехал из Феррары, когда начались события, толчком к которым послужило падение Брессионе, и изменившие в корне всю политику Церкви. Это не понравилось многим, в том числе и Лежару.

– А я подумал, что это Сен-Жамон, – объяснил я, – потому что в той книжице, что ходит сейчас по Эпиналю есть плохонькие стишки и автор их… – Я закашлялся.

– Максим де Боа, – улыбнулась Лучия, – в прозе он несколько сильнее, нежели в поэзии.

Я тем временем схватился за горло – шею словно стянуло стальным обручем. Я рухнул на солому, продолжая надсадно кашлять, кое-как сумел поднять глаза на неё и прошептал:

– Почему?..

– Прости, Арман, – она вновь набросила на лицо капюшон и поднялась, – ты слишком много знаешь.

Глава 5

Елена была просто в ярости, щёки раскраснелись, глаза горели, но это вызывало лишь издевательскую ухмылку у сарков, который напрочь отказались пропускать её к коменданту тюрьмы, где содержался де Кавиль.

– Да как вы смеете?! – воскликнула она, когда один их схватил её за руку. – Я дочь графа Фионского!

Это вызвало новый приступ веселья у сарков. Однако обоих оборвал резкий окрик на их родном наречии.

– Ради Господа, дайте ей войти, – произнёс следом ещё кто-то, в ком Елена сразу узнала Лежара.

Она прошла мимо неохотно расступившихся сарков в просторный кабинет коменданта, который в тот момент занимали кюре и де Сен-Жамон.

– Я требую встречи с де Кавилем, – твёрдо заявила она.

– Боюсь, это невозможно, – прогнусавил Сен-Жамон.

– Не имеете права, – горячо возразила Елена, готовая драться до конца.

– Простите, мадмуазель, – вступился за Сен-Жамона Лежар, – но это невозможно потому, что шевалье де Кавиль скончался этой ночью.

– Я желаю видеть его тело, – непреклонно стояла на своём Елена.

– Мы не станем препятствовать вам в этом, – оборвал уже открывшего рот Сен-Жамона Лежар, – но уверяю вас, мадмуазель, это не слишком подходящее зрелище для столь юной и впечатлительной особы как вы.

Елена ничего не ответила ему, лишь замерла, выжидательно глядя на обоих и гордо вскинув подбородок. Сен-Жамон и Лежар проводили её в холодное помещение тюремного морга, посреди которого на столе лежал Арман де Кавиль, до подбородка накрытый простым серым куском белой ткани.

– От чего он умер? – севшим голосом спросила Елена.

– Вероятно от тоски по своему эльфийскому приятелю, – выступил из тёмного угла Жан-Франсуа, неслышно последовавший за ними из кабинета коменданта, где также занимал самый тёмный и неприметный угол. – Они ведь были так близки, что спали в одной комнате и вместе ходили к мадам Бовари.

– Жан-Франсуа, – укоризненно покачал головой Лежар, – как можно отпускать такие шуточки при даме, да ещё и своей сестре.

– Я этого так не оставлю, – неожиданно для всех твёрдо произнесла Елена. – Я поеду в Эпиналь. Убийство королевского учёного… – Её голос сорвался, она вздрогнула и прижала ладони к лицу.

– Нет, сестричка, не плач. – Жан-Франсуа подошёл к ней, обнял единственной рукой за плечо. – Идём отсюда. Тебе здесь нечего делать. – Он увёл безвольную сестру, не сопротивлявшуюся ему.

– Самое интересное, – усмехнулся Сен-Жамон, когда брат с сестрой ушли, – что ни один врач не может понять от чего он умер.

– Всё в руце Господней, – ответил ему Лежар. – Похороните это как должно.

Жану-Франсуа в тот вечер вновь стало плохо. Мать нашла его около резной статуи, изображающей Мать Милосердия,[5]5
  Мать Милосердия – в общих чертах этот канонический символ Веры сходен с земной Божьей Матерью.


[Закрыть] он стоял на коленях, заливаясь слезами и звал сестру. Салентинка по рождению Жермона де Вьерзон была женщиной сдержанной и расчётливой, она не бросилась успокаивать сына, а отправилась искать кюре Лежара, у которого это получалось гораздо лучше. Более в этом деле преуспевала лишь Елена, но звать свою дочь графиня Фионская не собиралась, она давно разочаровалась в младшем ребёнке и железной рукой пресекала все намерения Жана-Франсуа вовлечь сестру в их организацию.

Когда кюре пришёл в дом графов Фионских, Жан-Франсуа уже не боролся со своими демонами, полностью отдавшись на их милость.

– Елена, – шептал он, – Елена… Спаси меня… Только ты, только ты можешь это… – Он, похоже, общался с ней как наяву. – Помнишь, когда я вернулся с Модинагара… меня так часто терзали демоны моей души. Я метался в бреду, кричал, стонал… и лишь ты спасала меня. Твоя рука отгоняла демонов с моего лица…

– Лишь молитвы и верное служение Господу может спасти тебя, – положил ему руку на плечо Лежар.

– Господу, – рассмеялся Жан-Франсуа. – Что он сделал для меня или для нашего дела, Зверя вам и руку мне – дал де Бренвиль, а не Господь…

– Твои речи – противны самой сути нашего общества, – как всегда не повышая голоса оборвал его Лежар. – Мы служим Господу, никогда ничего не требуя взамен.

– Но Елена, – резко сменил тему, как обычно во время приступов, Жан-Франсуа, – разве я прошу о многом? Сделаем её одной из нас…

При этих словах Лежар переглянулся с Жермоной, стоявшей тут же и графиня едва заметно кивнула. Она давно уже не считала Елену своей дочерью, лишь проблемой, препятствием для достижения поставленных целей, а проблемы следует решать. И сейчас, когда недотёпа-граф на лечении сделать это будет достаточно просто – пара слов понятливому слуге-салентинцу Реми, которого она привезла с собой из родной Клевары, остальное уже его забота.

Мать всё ещё, видимо, считала её ребёнком, потому что у постели, как обычно, стоял стакан молока. В детстве это было чем-то вроде лекарства для лучшего сна и теперь мать изредка присылала ей молоко по вечерам и Елена всегда выпивала его до капли, чтобы не сердить мать. Вот и сейчас Елена потянулась к стакану, но до того, как пальцы её коснулись стекла, раздался голос Жана-Франсуа.

– Не пей, сестричка. – Он вышел из-за массивной портьеры, одетый в простой домашний халат поверх кожаного жилета, с которым он расставался лишь в ванной. – Это отрава.

Голос его звучал совсем как в детстве – тихо и ласково, без циничный ноток и хрипотцы, отдававшей безумием.

– Что тебе, брат? – несколько испуганная спросила Елена, кутаясь в одеяло, одета она была лишь в одну ночную рубашку.

– Я хочу, чтобы всё у нас было как прежде, в детстве, – почти шептал Жан-Франсуа. – Ты, только ты, была моей отрадой в песках и жаре Модинагара. Но ты и моё проклятье, сестричка, из-за тебя я уехал туда. Я люблю тебя, Елена, люблю, как не любил никого в этой жизни, во всём мире! – Он начал наступать на неё, дёргая завязки халата.

– Жан-Франсуа. – Елена отошла на полшага и, неловко споткнувшись, упала навзничь. – Не надо, Жан-Франсуа…

– Я противен тебе, Елена, да?.. Это из-за руки? Так это не проблема, смотри. – Он вынул из-за пояса короткий кинжал, с которым также не расставался, сбросил халат движением плеч, и быстрым движением вспорол завязки жилета. А затем на свет Господен он извлёк левую руку, но эта конечность мало чем напоминала людскую – она была уродлива, словно покрыта мелкими, но глубокими оспинами, пальцы несколько длиннее чем на правой и заканчивались они жутковатыми жёлтыми когтями. – Смотри, я такой же полноценный человек…

– Нет. – Елена прижала от ужаса ладони ко рту. – Ты – чудовище…

– Ну так убей меня, – произнёс Жан-Франсуа, протягивая ей кинжал рукоятью вперёд, вкладывая её в ладонь сестры. – Если я чудовище, то жить недостоин, так оборви мою жалкую жизнь!

– Нет! – закричала Елена, роняя кинжал. – Неет!!! – Она попыталась подняться, но Жан-Франсуа толкнул её в грудь, так что она рухнула обратно. Жан-Франсуа упал сверху.

– Я люблю тебя, я меня могу… не могу больше терпеть!

– НЕЕЕЕТ!!!

Но крику Елены де Вьерзон слышали лишь стены старого замка

Стены другого замка, разрушенного много лет назад, внимали словам кюре Мориса Лежара, но в отличии от прошлого раза, кроме них его слушали ещё десятка два представителей нимского дворянства.

– Скоро Зверь вернётся на эту землю, ибо король не внял нашим предупреждениям и запретил Книгу Зверя, – распинался Лежар, чувствуя, что сейчас полностью контролирует всех этих людей. – Король предпочёл закрыть глаза на Зверя, Отец Церкви игнорирует нас, но когда подобный Зверь будет в каждой провинции, а после и в Салентине, – он обвёл глазами людей в багровых длиннополых одеяниях звериных масках, украшенных волчьей шерстью (точно также был одет и он сам), – вот тогда наступит наш звёздный час. Все склонятся перед силой Господних Зверей и нами – истинными достойными слугами Господа.

– Не от Господа всё то, что творите! – выкрикнул я, поднимаясь во весь рост. – В гордыне и ереси обвиняю я вас! Морис Лежар! Максим де Боа! Бернард де Сен-Жамон! Жермона де Вьерзон! Жан-Франсуа де Вьерзон!

– Амэн, – бросил Жан-Франсуа, скидывая с плеч багровую рясу и маску, под ней он носил кожаный жилет, запросто заменяющий лёгкую броню, к которому крепился тот самый рифлёный меч со Знаком Господним на рукоятке, что я видел в комнате поместья, принадлежавшего мастеру Шарлею.

Я же спрыгнул с остатков арки, на которой стоял, и приземлился на разрушенный алтарь, некогда стоявший в центре церкви Замкового братства, ещё в воздухе выхватив из-за пояса пару коротких мечей, называемых эльфами Клинками Мщения. Сегодня они напьются крови убийц Чека'Исо.

Словно отреагировав на мои мысли, ко мне из рядов людей в рясах вышли сарки. Что же, я пришёл сюда с того света убивать, а с кого начинать – не важно. Первым на меня кинулись пятеро сарков с лицами, траченными огнём – напоминание о моём визите в поместье. Я не ловил на сей раз клинки их кастетов, время игр прошло. Первого я просто проткнул обоими клинками, вырвав их, крутанулся, нанося удар второму в висок – ответом мне стал хруст позвонков. Третьему – сломал руку в предплечье, обрубил её окончательно, вонзил меч в четвёртого, подхватил обрубок до того, как он упал на землю, и швырнул его в последнего. «Зубы» кастета вонзились горло сарка, а ко мне уже спешил их предводитель, затеявший когда-то на охоте драку с Чека'Исо, к тому же на запястье его красовался эльфийский браслет моего друга. Этого мне было вполне достаточно для того чтобы заставить сарка умирать долго и мучительно.

Бойцом он оказался довольно хорошим и мне пришлось потрудиться, чтобы прикончить его. Он орудовал ножом и кастетом, так и норовя поймать один из моих клинков и тут же ткнуть в живот или грудь. Я старался держаться подальше от него, используя длину клинков. Он же наоборот кидался на меня, на чём его и поймал. Пропустив удар кастета, я повернулся вполоборота к сарку, поймал его руку, шагнул вперёд, подсекая ноги, и швырнул через бедро, предварительно подставив под его спину меч. Деревянный клинок прошёл между рёбер и нашёл сердце врага. Сарк задёргался, распластанный на моём бедре, я же глядел в его глаза до последнего, покуда они окончательно не погасли. Снимать с его руки браслет показалось мне делом слишком утомительным и я просто отрезал ему кисть и застегнул браслет на своём запястье. Лишь после этого я отпустил сарка, освободив второй клинок, и обернулся к разом выдохнувший толпе. Лишь Жан-Франсуа продолжал ухмыляться, сложив руки на груди.

Он уже двинулся ко мне, берясь за рукоять меча, однако его опередили сарки, спешившие отомстить за убитого вожака. Их остановил слитный залп винтовок, которому вторили резкие выкрики капитана д'Аруа.

– Заряжай! Вторая линия – цельсь! Кто шевельнётся – пускай готовит себе гроб!

– Это возмутительно, – загундосил Сен-Жамон. – По какому праву?

– По королевскому эдикту и булле Пресвятого Престола, – ответил ему д'Аруа. – Стройтесь! В ряд, в ряд, остолопы! – Он отыгрывался за месяцы и месяцы издёвок и насмешек, которые он терпел от местного дворянства, во время долгой и безрезультатной охоты на Зверя. – Шевелитесь, я не собираюсь торчать тут до утра!

Его приказам не подчинился лишь Жан-Франсуа, шагавший ко мне, переступая через трупы сарков и пинками очищая нам место для поединка. Я ждал его, не отрывая взгляда от его глаз. Это будет дуэль, что понимали все – и я, и он, и капитан д'Аруа, никак не отреагировавший на поведение Жана-Франсуа.

Он атаковал быстро, но не молниеносно, обрушив на меня меч. Я отскочил, не блокируя, так как это могло бы пагубно отразиться на моих руках. Крутанувшись попытался контратаковать, Жан-Франсуа отбил удар и тут же врезал мне ногой в живот, заставляя согнуться пополам и скрипеть зубами от боли. Тут же последовал рубящий удар мне по спине. К счастью, клинок не был заточен – в противном случае он бы разделал меня как тушу на бойне. Я рухнул на землю под треск собственных рёбер. Жан-Франсуа засмеялся.

– Будь ты живой или мёртвый, я разрублю тебя на части и скормлю моему Зверю.

Я перекатился, отмахнувшись от врага ногами, и вскочил на ноги. Мы на мгновение замерли друг против друга.

– Ты дрессируешь Зверя, а Лежар дрессирует тебя.

– Я – не животное, чтобы меня дрессировать!

– Славная лапка, – усмехнулся я, стараясь раздразнить и так не слишком-то устойчивого психически противника. – Где взял? Де Бренвиль подарил?

Это спровоцировало новую атаку. Я принял меч Жана-Франсуа на скрещённые клинки, сила удара отозвалась волной боли в плечах, но не обращая внимания на неё, я увёл руки в сторону и продолжением движения врезал Жану-Франсуа ногой по рёбрам. По большей части удар на себя принял жилет, однако Жан-Франсуа покачнулся, теряя равновесие. Я развернулся снова до того, как он сумел обрести его, снова ударил его по рёбрам. Жан-Франсуа припал на колено, однако это оказался ловкий крюк, он тут же рубанул меня внизу вверх. Я едва успел отпрыгнуть назад, пропуская рифлёный клинок, и попытался ударить его прямой ногой в лицо. Жан-Франсуа перекатился через спину и продолжая движение просто взвился на ноги, а меч его вдруг с щелчком разлетелся на отдельные сегменты, соединённые тонким, но прочным тросиком, превратившись в подобие плети. Драконий хвост – слыхал я о таком оружии, но своими глазами вижу впервые.

Сегменты хлестнули меня по телу, оставляя неглубокие, но болезненные порезы. Жан-Франсуа продолжил хлестать вокруг драконьим хвостом, я уворачивался, что удавалось далеко не всегда и тогда в разные стороны летели брызги крови и ошмётки моей плоти. Моё спасение было в том, чтобы подобраться как можно ближе к противнику, не давая ему воспользоваться преимуществом драконьего хвоста, для чего пришлось стерпеть ещё несколько ударов да к тому же без малейшей возможности ответить. Лишь раз меня повезло. Жан-Франсуа слишком далеко выбросил руку, стараясь опутать мне ноги. Я скакнул на месте, цела носком в кисть противника. Он сделал ловкий финт и дёрнул за Знак Господен, цепочка которого была обмотана вокруг его большого пальца. Плеть схлопнулась в меч – и сегменты едва не зажали меня пальцы. Я неловко плюхнулся на землю, закрываясь от последовавшей мгновенно атаки мечами и руками. Ещё до того, как спина моя коснулась земли, сверху на меня обрушился меч Жана-Франсуа. Основание рифлёного клинка пришлось как раз на локти и предплечья, разбивая их в кровь. Удар вышиб из меня дух, а Жан-Франсуа, вновь превратив меч в плеть, поймал мои мечи в захват и принялся вращать руками, заставляя меня кататься по земле, то и дело натыкаясь на трупы сарков. Силой сына графа Фионского Господь не обделил, так что мне пришлось очень туго – трещали и без того пострадавшие рёбра, раны и порезы отчаянно саднили – в них попала пыль и грязь. Окончил он тем, что швырнул меня на полуразваленную колонну, от чего она разлетелась каменной крошкой и осколками, больно впившимися в меня.

– Ну что?! – захохотал Жан-Франсуа, торжествуя. – Отправишься за своим эльфийским дружком?

– Эти мечи напьются твоей крови и он будет отмщён, – отрезал я, не без труда поднимаясь на ноги.

– Откуда ты знаешь, что его убил я? – спросил он.

– Твои убийства подписаны серебром. – Я извлёк из поясного кармана сплющенный кусочек серебра, раньше бывший пулей, который я извлёк из тела Чека'Исо, на нём не смотря на это можно было прочесть буквы «J» и «F», и швырнул его в Жана-Франсуа.

– Моё тщеславие меня погубит, – усмехнулся он.

– Он тебя уже погубило!

Я заскочил на остатки колонны и прыгнул на врага, целя ногами в лицо. Жан-Франсуа крутанул мечом, описывая клинком восьмёрку. Но моей настоящей целью было не его лицо. Извернувшись всем телом, как учил меня когда-то Чека'Исо, нарушая все писаные и неписаные законы вымершего Эранидарка, совершил невероятный кульбит и прошёлся клинком по горлу Жана-Франсуа, вскрывая обе артерии. Он рефлекторно выронил меч и вцепился правой рукой в горло. Я приземлился на прямые ноги. Жан-Франсуа грохнулся на колени, надсадно кашлянув кровью.

– Добьёшь меня? – прохрипел он и смысл его слов я понял больше по интонации, расслышать то, что он сказал было практически невозможно.

– И так подохнешь, – бросил я ему, пиная грудь.

Жан-Франсуа плюхнулся навзничь, засипев и забулькав, как закипевший чайник, на губах его выступали и лопались кровавые пузыри. Я стоял и смотрел как он умирает, в муках и корчах расставаясь с земным существованием, и зрелище это доставляло мне истинное удовольствие. Наверное, так и становятся маньяками.

Затянувшиеся страдания Жана-Франсуа оборвала Лучия. Она склонилась над ним и всадила в грудь длинный стилет, когда она вытирала его клинок в свете зарождающегося дня блеснуло серебро.

– Милосердие, – поинтересовался я без особого интереса, – или необходимость?

– Предосторожность, – ответила она, пряча стилет в потайной кармашек пышного чёрного платья, совершенно неуместно смотрящегося в утреннем лесу на развалинах древнего замка. – Я возвращаюсь в Феррару, – сказала она, – для тебя бы тоже нашлось место у Пресвятого Престола.

– Мне больше по душе Модинагар, – покачал я головой, – там воздух чище.

– Возможно, – пожала плечами Лучия. – Но ты очень нравишься мне, напоминаешь одного человека.

– И поэтому ты убила меня?

– Чтобы ты мог воскреснуть и покарать Лежара сотоварищи.

– А где он сам? – поинтересовался я.

– Мёртв или скоро будет.

Лежар нёсся по весенней лесной грязи, путаясь в собственном одеянии, но сбрасывать его времени не было – его гнали. Нет, не солдаты д'Аруа, кто-то куда более страшный и могучий словно сам лес вокруг стремился к одному – покарать нечестивца, замаравшего его чёрной магией. И вот он не удержался на нога и рухнул лицом в грязь, едва не захлебнувшись. Подняв голову, он упёрся взглядом в носок блистающего чистотой туфля.

– Как же ты жалок, Лежар, – произнёс откуда-то сверху голос лорда Делакруа. – Великий, всемогущий Морис Лежар, грозивший королю и Отцу Церкви.

– Это всё вы, Делакруа, – осмелился возразить Лежар, не поднимая глаз. – Вы как Баал искусили меня чудовищной силой мерзкого капища…

– Мантикора была у тебя и раньше и планы ты вынашивал едва ли не всю жизнь. Я лишь немного помог тебя в осуществлении честолюбивых намерений. И что же, мантикора почти мертва и если бы не я подохла бы давно, организация – уничтожена эпинальским бездельником и эльфийским жрецом из уничтоженного города, а сам ты – валяешься у меня в ногах и думаешь как бы половчее выпросит у меня спасение для своей жалкой шкуры. К слову, тебя уже ждут.

Лежар рефлекторно обернулся и увидел белого волка, замершего в двух шагах от распластавшегося в грязи кюре и словно ожидавшего, когда с ним закончить другой двуногий, чтобы разорвать на части. Предсмертных воплей Мориса Лежара не слышал никто, кроме белого волка.

– А Делакруа? – спросил я у Лучии. – Кто он такой?

– Откуда ты знаешь это имя? – удивилась она. – Он же здесь скрывался под именем де Бренвиль?

– Когда ты отправила меня ненадолго на тот свет, – пожал плечами я, – я встретил там Чека'Исо. Он и поведал мне кое-что о последних часах своей жизни.

– Как же мало мы знаем о нашем мире, – улыбнулась Лучия. – Впрочем, неважно. Забудь это имя, оно не про тебя, а воняет оно куда хуже дел, которые творятся в при Пресвятом Престоле.

Я кивнул ей и двинулся прочь, в лес, мне жизненно необходимо было побыть одному.

Я шагал по лесу, глядя как над верхушками деревьев медленно поднимается багровый шар солнца. Точно также вставало оно, когда я отправлял на встречу с предками Чека'Исо, точно также вставало, когда двое нанятых Лучией гробокопателей вырывали из кладбищенской сырой земли гроб с моим телом, в которое ещё не вернулась душа, вынутая на время прекрасной салентинкой. Откуда-то с юга набегали тучи, довольно быстро скрывшие дневное светило, брызнул дождь, тяжёлые капли ударили по лицу и плечам. Я поднял лицо к в момент посеревшему небу, подставляя лицо тугим струям весеннего ливня, смывавшим кровь и грязь, я словно вновь рождался на этот свет…

Из чащи вновь, как и тем мрачным утром похорон Чека'Исо, вышел белый волк, на ходу облизывая окровавленную морду. Я посмотрел в его жёлтые глаза, задавая немой вопрос, как всегда задавал своему другу. "Лежар?" – молчал я. "Лежар", – молчал в ответ волк, слизывая кровь. Мы синхронно вскинули головы к серому небо, заливаясь воем горького торжества и тризны по погибшему другу и брату…