Текст книги "Стихи о Первой мировой войне"

Автор книги: Борис Дубин

«Светлые ночи были единым рассветом»
Евгений Солонович об антологии «Первая мировая война в стихах итальянских поэтов»

Книга вышла в Италии к восьмидесятилетию окончания Великой войны. Заглавие подсказала составителю, известному критику Андреа Кортелессе, строчка Эудженио Монтале из сборника «Раковины каракатиц». Успевшая за двадцать лет стать библиографической редкостью, уникальная эта книга приобрела в нынешнем году актуальность, на какую Андреа Кортелесса и автор предисловия Марио Изненги, едва ли рассчитывали. Можно по-разному относиться к тематическим собраниям литературных текстов, но антология «Первая мировая война в стихах итальянских поэтов», заявленная в подзаголовке книги, обещала встречу с участниками кровопролитных сражений, чьи имена успели прогреметь до войны (Габриеле Д’Аннунцио, Филиппо Томмазо Маринетти) или уже по ее окончании, не всегда сразу, пополнили список самых известных европейских писателей (Джузеппе Унгаретти, Клементе Ребора, Карло Эмилио Гадда).

Чтобы представить масштаб более чем пятисотстраничной книги, достаточно привести заголовки лишь части ее разделов: «Предыстория. Ожидаемая война», «Война-праздник», «Война-единение», «Война-осмысление», «Война-безумие», «Война-трагедия», «Война-скорбь».

Многие из поэтов уходили на фронт добровольцами, движимые патриотическим порывом и отчасти подготовленные к этому шагу воинственными манифестами футуристов, воспевавших войну как «единственную гигиену мира». Если бы только манифестами! «Война прекрасна! – писал в предвоенные месяцы поэт Коррадо Говони. – Да здравствует война!» Чтобы отразить тогдашние настроения в стране, Андреа Кортелессе, казалось бы, достаточно было процитировать в книге эти строки, но он не ограничился ими, приведя в своей антологии полный текст стихотворения, в котором falci-atrici (комбайны) рифмовались с mitragliatrici (пулеметами), в котором поэт призывал людей отказаться от «ханжества» и не горевать по поводу «сотен разрушенных домов» и, обращаясь к будущему солдату, цинично спрашивал:

 
И что с того, что завтра,
что скоро ты умрешь?[7]7
  24 марта 1944 г. за участие в движении Сопротивления немцы расстреляют в Риме Аладино Говони, и плачем по сыну станет поэтический цикл «Аладино», автор которого, Коррадо Говони, три десятилетия назад, прославляя войну, писал: «Кровь лучше, чем вино, – один ее вид пьянит».


[Закрыть]
 

Дать ответ на этот вопрос предстояло вскоре тем, кто свои стихи о войне напишет в солдатском окопе или на госпитальной койке и о ком спустя десятилетия вспомнит Андреа Кортелесса, отбирая тексты для своей антологии. То, что это не обязательно будут авторы с громкими именами, только приблизит их строки к не очень искушенному в поэзии читателю.

К числу таких авторов принадлежит Джулио Барни, знавший цену жизни уже хотя бы потому, что смотрел смерти в глаза:

 
Запомни: если жить
ты потерял охоту,
путь у тебя один, один
лишь путь – в пехоту.
 

О Барни Кортелесса вспомнил на первой же странице вступительного эссе, приведя слова Умберто Сабы, одного из крупнейших итальянских поэтов XX века: «Самое значительное из того, что нам оставила в поэзии та война, колеблется между двумя полюсами. На одном из них – Унгаретти… Унгаретти был поэтом, который участвовал в войне… Барни, находящийся на противоположном полюсе, – был солдатом, которого война ненадолго и, можно сказать, случайно сделала поэтом».

Чем дольше правительство Италии медлило с решением о вступлении в войну, тем стремительнее ширилось в стране интервенционистское движение, одним из активных участников которого был Джузеппе Унгаретти.

Италия объявила войну Австро-Венгрии 23 мая 1915 года, а в декабре Унгаретти уже на фронте, и первое его фронтовое стихотворение датировано 22 декабря. Не пройдет и года, как свет увидит и его первая книга «Погребенный порт» – поэтический дневник солдата, с непременным указанием не только даты стихотворений, но и места их написания (например «Высота 4, 23 декабря 1915», «Верса, 27 апреля 1916», «Мариано, 27 июня 1916» и т. д.). Отдельные стихотворения этого цикла (пятнадцать из тридцати пяти) претерпели при переизданиях когда более, когда менее значительные изменения, оставшись при этом страницами дневника. Так стихотворение «Солдат» со временем не только поменяло название на «Братья», но и стало короче на пять строк, что прибавило ему трагичности. Именно в этой послевоенной редакции оно входит в полный свод стихотворений Унгаретти, объединяющий все написанное им в стихотворной форме общим заглавием «Жизнь человека»:

БРАТЬЯ

Мариано, 25 июля 1916

 
Из какого полка вы
Братья
 
 
Дрожащее слово
в ночи
Новорожденный лист
 
 
В мучительном воздухе
невольный бунт
человека свидетеля собственной
хрупкости
 
 
Братья
 

Андреа Кортелесса включил в свою антологию девять стихотворений Унгаретти, посвятив им и их автору немало строк в эссе, открывающих тот или иной из ее разделов. Поэт не случайно указывал время и место создания каждого стихотворения не под ним, а перед ним, сразу после заглавия, – ему это было важно, на что справедливо обратил внимание Кортелесса: «Очень часто это траурные стихи, – пишет критик. – Даты их написания играют ту же роль, что и даты на мемориальных досках».

Война разделила жизнь солдата на «до» и «после». Послевоенное будущее, если он до него доживет, рисуется ему потерянным до поры или навсегда раем, который и раем-то был зачастую относительным. О том, как он, этот рай, теперь далеко, сокрушаются в перерыве между боями солдаты-поэты, отложив винтовку и взяв в руку карандаш:

 
Давным-давно были земля и небо.
Их больше нет. Мир – бездонная
черная яма.
 

Массимо Бонтемпелли

Среди тех, кому не суждено было познать плоды победы, – Карло Ступарич, добровольно ушедший на войну и не вернувшийся с нее. Посмертно награжденный золотой медалью «За воинскую доблесть», он оставил память о себе как надежда итальянской литературы и по праву вошел стихами в антологию Кортелессы.

Литература Великой войны пережила свое время, став частью истории. В поле зрения Кортелессы – десятки авторов, творчество которых отразило военную страду. Это, наряду с Унгаретти и также упомянутыми уже Клементе Реборой, Карло Эмилио Гаддой, Умберто Сабой, Массимо Бонтемпелли и Карло Ступаричем, – Арденго Соффичи, Дино Кампана, Пьеро Жайе, Камилло Сбарбаро, Артуро Онофри Коррадо Альваро, Альберто Савинио, Курцио Малапарте, Джованни Комиссо…

Как многое в поэзии Монтале, строка «Светлые ночи были единым рассветом», выбранная Андреа Кортелессой в качестве заглавия антологии, допускает не одно прочтение. Возможно, это метафора осветительных ракет, висевших до рассвета над окопами, в которых рождались изданные позже или оставшиеся неизданными книги поэтов, доживших и не доживших до конца Великой войны.

Стихи итальянских поэтов
Перевод с итальянского Евгения Солоновича

Филиппо Томмазо Маринетти
В 11-й минометной батарее

 
Лейтенант Кальдера. Первый расчет готов?
Командир расчета. Первый расчет готов!
Лейтенант Кальдера. Первое орудие… ООО-ГОНЬ!
(Пауза, затем в телефон.)
Я тебе отправил гостинец… Нравится?
Сейчас отправлю еще, повкуснее…
Кстати, я тебя часом не разбудил?
Спасибо, хорошо!..
(Повернувшись к командиру расчета.)
Попрошу не забывать о чистоте плиты…
Какой следующий снаряд? Этот?
Командир расчета. Так точно. 92 кило.
                                                                  Фирма «Маринетти»…
Новый разрывной заряд. Восемь компонентов.
Футуристическая смесь.
Лейтенант Кальдера. Знаю такую. Лучше не бывает!
Проверь, нет ли зазубрин.
Командир расчета. Ни одной. Прикажете заряжать?
Лейтенант Кальдера. Заряжай.
Командир расчета. Угол возвышения тот же?
Лейтенант Кальдера. Тот же самый.
                                                    Ничего не меняем. Бьем
по той же вонючей австро-германской
траншее с ее вшивыми попами моралистами
шпионами профессорами и полицейскими.
Второй расчет готов?
Командир расчета. Готов!
Лейтенант Кальдера. Вто-рое о-рудие… ООО-ГОНЬ!
 

Арденго Соффичи
На горе Коби́лек

 
Над склоном горы Кобилек,
Недалеко от Баверки,
Рачительно рассыпает
Шрапнель свои фейерверки.
 
 
Новое небо Италии
Нынче невообразимо
Без флагов, наскоро сшитых
Из разноцветного дыма.
 
 
Поет пулемет в лесочке под боком,
Грозный напев смакуя,
Свист каждой пули кажется чмоком
Прощального поцелуя.
Если б не это чертово копошенье
Неприятеля, сулящее близкую мясорубку,
Можно было бы в раскисшей от солнца траншее
Закурить – кто цигарку, кто трубку,
 
 
И за этим мирным занятьем
Верить наперекор шрапнельным разрывам
В милость смерти к солдатам, больше, чем братьям, —
К нам, молодым и красивым.
 

Карло Ступарич
Картина

 
Сегодня земля дымится, и весна, одеваясь,
                                                               рада целомудренному туману.
Впрочем, он мне не мешает представить
                                                                      ее розовато-лазурную плоть.
Сквозь брешь в стене ранняя эта весна
                                                           выглядит много нежнее.
 
 
В зубчатой каменной раме пролома мне предстает
                                                 пробуждающаяся природа с мягкой ее палитрой.
 

На фронте, 20 марта 1916

Виктор Костевич

На чужой своей войне

Готовясь писать это вступление, я несколько дней подряд задавал своим знакомым вопрос: «Какие народы принимали участие в Первой мировой войне?»

Я почти не сомневался – поляков не назовут. И не ошибся. Объяснялось это просто: как правило, перечислялись не народы, а державы. Единственным исключением оказались не имевшие своего государства чехи. Их назвали раза два, спасибо Ярославу Гашеку.

Впрочем, почти никто не вспомнил и о вполне «государственных» народах – бельгийцах, румынах, болгарах, турках, греках. Сербов, как ни странно, упоминали тоже очень редко. Что же удивительного в том, что не вспомнили про поляков?

Это и не удивляет – между тем удивлять должно. Восточным фронтом на значительном его протяжении была именно Польша – до лета 1915 года в сегодняшних ее границах, а после и уже до самого конца – в границах 1939 года (в Белоруссии и на Западной Украине). В ходе наступлений и контрнаступлений война несколько раз прокатилась по польской земле, сопровождаясь разрушениями, реквизициями, эвакуациями, германо-австрийским оккупационным террором, голодом, эпидемиями. Можно сказать иначе: в четырнадцатом и пятнадцатом году Россия воевала в Польше.

В Первую мировую погибло более полутора миллионов солдат русской армии. Армия Германии потеряла два миллиона, австро-венгерская – полтора. Из этих пяти миллионов павших более четырехсот тысяч были поляками. Если учесть, что общие потери убитыми, пропавшими без вести, умершими от ран во всех воевавших армиях мира составили приблизительно пятнадцать с половиной миллионов, более четырехсот тысяч жизней, брошенных в костер войны нацией без государства, заставляют задуматься – за что и ради чего? Нация без государства – именно так. При всем почтении к европейским народам, обретшим государственность в течение минувшего столетия, автор не рискнет утверждать, что все они в 1914 году были нациями. Но поляки нацией безусловно были – и упорно напоминали об этом Европе на протяжении ста двадцати лет, прошедших после уничтожения польского государства Австрией, Пруссией и Россией в конце XVIII века.

Для польского общества, несмотря на разделившие Польшу государственные границы, являлось аксиомой, что поляки живут в одной стране, пускай этой страны и нет на политической карте. Сообщая о польских новостях, газеты Кракова, Варшавы и Львова так и писали: «в стране». Власти скрипели зубами, но поделать ничего не могли. Тем более что в Австрии поляки сумели в конце XIX века добиться автономии, а в России, после революции 1905 года, – существенно улучшить условия своей национальной жизни.

Многим это казалось достаточным. Но в душах у других по-прежнему жила мечта о воссоединении страны и возрождении государства. Неудачи былых восстаний показали: это возможно лишь при кардинальном изменении политических отношений в Европе и, как следствие, политической карты континента. К такому изменению могла привести большая европейская война. Когда она наконец разразилась, многие в разделенной Польше восприняли ее как начало решающего этапа борьбы за независимость.

Среди тех, кто готов был бороться за Польшу с оружием в руках, не было и не могло быть единства. Уже в самом начале войны три империи, разделившие страну, поспешили выступить с декларациями, содержавшими обещания воссоединения и широкой автономии – разумеется, после победы и аннексии вражеских территорий. Ничего удивительного, что в польском обществе нашлись как сторонники Антанты, так и приверженцы Австро-Венгрии и Германии.

Выбор ориентации обусловливался двумя основными факторами: чья победа представлялась более вероятной и кто (немцы или русские) рассматривался в качестве главного врага. Политики, боявшиеся победы «германизма», ориентировались на Россию. Те же, кто с молоком матери впитал мифологию антирусских восстаний и ненависть к «москалю», отдавали предпочтение австро-германцам. Большинство сохраняло пассивность или лояльно служило государствам, подданными которых являлось.

Не вдаваясь в перипетии вооруженной и политической борьбы, ограничусь перечислением польских формирований, созданных по разные стороны фронта в годы Великой войны. Подчеркиваю – речь идет именно о национальных польских частях и соединениях, а не о сотнях тысяч поляков, мобилизованных в русскую, германскую или австрийскую армию.

Итак, на стороне Центральных держав воевали:

1. Польские легионы, созданные австро-венгерским командованием в 1914 году. Состояли из трех бригад. Первой командовал Юзеф Пилсудский. По причине особой роли, которую легионеры и их вождь играли в межвоенной Польше, они приобрели наибольшую известность.

Основой легионов стали польские стрелковые общества австрийской части Польши. Формально они были чем-то вроде клубов по интересам, фактически – кузницей кадров для будущей войны. Среди стрелков было множество бывших русских подданных, перебравшихся в Австрию из Царства Польского и других областей Российской империи. Сам Пилсудский был родом из Виленской губернии. Опытный конспиратор, активный участник революции 1905 года, глава боевиков Польской социалистической партии, он рассчитывал с началом войны поднять новое восстание в русской Польше, которое, при поддержке Австро-Венгрии и Германии, наконец завершится победой.

С восстанием ничего не вышло. Началась трехлетняя фронтовая эпопея. Легионеры воевали против русской армии на территории Царства Польского, на Волыни и в австрийской Польше. Летом 1917 года, после отказа принять новую присягу, фактически на верность Германии, 1-я и 3-я бригады были расформированы. Бывших русских подданных интернировали в лагеря военнопленных, австрийских – направили в австрийскую армию. Пилсудского арестовали и вывезли в Германию.

2-я бригада присягу приняла и продолжила войну против России – до марта 1918 года, когда вдруг перешла через фронт на русскую сторону.

2. Польские вооруженные силы (польский вермахт), созданные в 1917 году после провозглашения на оккупированной Германией и Австро-Венгрией территории марионеточного Польского королевства. Подчиняясь германскому командованию, просуществовали до конца войны. Участия в военных действиях не принимали.

В России воевали:

1-й и 2-й польские легионы (Пулавский и Люблинский), созданные из добровольцев. В 1916 году на их базе была сформирована стрелковая бригада, развернутая позднее в стрелковую дивизию, а после Февральской революции – в корпус, куда направлялись солдаты-поляки русской армии. В конце 1917-го польских корпусов было три. Все они были разоружены германцами и австрийцами после заключения Брестского мира. 2-й корпус пытался оказать сопротивление, но был разбит в бою под Каневом на Днепре.

А еще были польские формирования, действовавшие в 1918–1919 гг. на Кубани и в Одессе, в районе Мурманска и в Сибири. В них вливались добровольцы из эвакуированного в Россию польского населения и не попавшие в плен солдаты разоруженных польских корпусов. Но, поскольку воевали эти части главным образом против Красной Армии, это уже история не столько Первой мировой, сколько русской Гражданской войны.

Во Франции польская армия была создана летом 1917 года. В 1919-м она была переброшена в Польшу. За старые французские мундиры ее прозвали голубой армией.

В день подписания Компьенского перемирия, 11 ноября 1918 года, в Варшаве происходило разоружение германских войск. Выпущенный немцами из магдебургской крепости и привезенный в столицу Пилсудский стал Верховным главнокомандующим и фактическим главой государства. В наше время 11 ноября отмечается в Польше как День независимости.

Для Польши война не окончилась, но она перестала быть чужой. Солдаты, недавно шагавшие по военным дорогам в составе армий трех европейских империй, шагали по-прежнему, но уже под польскими знаменами. Присоединялись всё новые территории – бесспорно польские, считавшиеся польскими или же рассматривавшиеся в качестве жизненно для Польши необходимых. Война за границы продолжалась два года. В ходе ее Пилсудский стал первым маршалом Польши. К прежним, легионным еще прозвищам Бригадир, Комендант (командующий), Дед добавилось новое – Маршал.

Завоеванная независимость казалась чудом. «Кричали, что мы одурманены, не веря нам, что хотеть – это мочь», – пелось позднее в песне о 1-й бригаде и о «дорогом Вожде». При этом восставшая из пепла Польша вовсе не была «детищем версальской системы». Частичным олицетворением и воплощением – возможно. «Детищем» – нет. Новую Польшу создавали не в Париже. На Востоке пролитая кровь значила больше, чем разговоры парижских господ во фраках.

Многое, и даже слишком, было сделано тогда наперекор европейскому мнению. Советы дипломатов Запада восточным практикам – и они не всегда были не правы – представлялись совершеннейшей нелепостью. Необходимость уважать историческую Россию? – А это что? Права украинцев Галиции? – А это кто? Литовский Вильнюс? – А это как?

В результате межвоенная Польша враждовала со всеми своими соседями. Но она была. Напыщенная и гордая, опьяненная подлинным и мнимым величием, раздираемая политическими, социальными, национальными конфликтами – но была.

Основой границы, навязанной в 1921 году советским республикам, стала «линия немецких окопов». Еще одно наследие войны, мрачное и ничего хорошего не предвещавшее.

* * *

«На Тебя, дорогая наша молодежь, обращен сегодня взгляд всего народа. Ибо когда под грохот пушек, среди потоков крови восстает из гроба Отечество, когда занимается заря свободы и после долгой, мучительной борьбы угнетенный наш дух одерживает наконец победу, – от Тебя зависит, каким будет будущее народа и сохранит ли он навек свою свободу. <…> Пробуди же в своем сердце подлинный патриотизм, возлюби дорогую Отчизну, возлюби свободу, и землю свою святую, и язык родной, и национальные обычаи. Полюби и песни эти, которые Отцы оставили Тебе в наследство, песни, исполненные боли, пропитанные кровью и слезами…»

Так открывался сборник «старых и новых песен», изданный в Кракове в 1917 году отцом-миссионером Венделином Сверчеком. Эти напыщенные слова могут показаться забавными, однако они довольно точно говорят о роли, которую играла и играет в польской национальной культуре военная и патриотическая песня.

Ее образцы давних и сравнительно недавних лет живы по сей день, их можно услышать на концертах и в записи, в исполнении академических хоров, военных и детских ансамблей, рокеров, рэперов и металлистов. Песни национальных восстаний, песни солдат-скитальцев, партизан, подпольщиков, песни «Солидарности». Сочиненные известными и безымянными поэтами, положенные на оригинальные или уже существовавшие мелодии.

Нами выбраны пять песен – разных жанров и различного художественного уровня. Все они, кроме последней, широко известны в сегодняшней Польше и позволяют не только представить себе атмосферу столетней давности, но и лучше понять особенности мышления многих поляков, воспитанных на этих песнях. Возможно, читателю захочется их услышать. Это несложно. Польские пользователи Youtube’a разместили на этом сервисе огромное количество разнообразных записей. Достаточно набрать оригинальное название песни – и найдется сразу несколько версий.

* * *

Подборку завершают обширные фрагменты детской книжки Брониславы Островской, вышедшей в 1919 году, по горячим следам войны. Нашему читателю, долгое время воспринимавшему Первую мировую через призму пацифизма «потерянного поколения» или большевистского пораженчества – и лишь сравнительно недавно приобщившемуся к бодрому милитаризму в духе Эрнста Юнгера, – взгляд польской поэтессы, скорее всего, покажется непривычным. Она отнюдь не воспевает войну, но и не впадает в пацифизм, ее герой – плюшевый медвежонок – четко видит польскую цель в мировом конфликте, а цель эта одна – возрождение Польши.

Переводчик надеется, что читатель отнесется к тексту Островской как к любопытному историческому памятнику и не будет шокирован пронизывающей его русофобией. У писательницы есть смягчающие обстоятельства. Во-первых, ее не очень справедливое отношение к России вызвано исторически обусловленными эмоциями. В период написания книжки борьба против России, уже революционной, продолжалась, причем с гораздо большим размахом, чем против прежней, «царской».

Во-вторых, подход Островской вписывается в мягкую версию польской русофобии. В жесткой версии ведущим является представление о России как о свирепой и беспощадной Азии, угрожающей истинным славянам (разумеется, полякам), истинному христианству (разумеется, католицизму) и Европе (частью которой ненавистная Московия не является). Повстанцы 1863 года пели: «В Азию прочь, потомок Чингиз-хана. Там твой народ, там царская земля…» («Марш стрелков» Владислава Анчица). Стрелки Пилсудского и польские солдаты австрийских полков в своих походных песнях радостно грозили «московской свинье»: погоди, проклятый язычник, скоро мы разнесем тебя в пыль. Примеры можно множить.

Мягкая версия выглядела более утонченно. В ней присутствовал тезис о «другой России» – страдающей под царским игом не меньше, а может, и больше, чем другие народы империи. Для одного из основоположников мягкой версии, Адама Мицкевича, Великороссия[8]8
  Россией польские патриоты признавали исключительно Великороссию.


[Закрыть] не была terra incognita, какой она являлась для поляков австрийского Кракова или прусской Познани. Реальный опыт многолетнего общения с живыми русскими людьми необходимо было примирить с патриотической концепцией, и певцу Литвы это в целом удалось.

Представление о порабощенном народе, которому нужно помочь обрести свободу, получило широкое распространение в демократической польской среде. Перечисляя нации, которые объединит XIX век, автор революционного марша Людвик Мерославский, один из будущих вождей восстания 1863 года, великодушно присовокуплял к французам и полякам «несчастный народ на Неве» (написано около 1848 года).

Именно в рамках этой мягкой версии родился знаменитый призыв «За вашу и нашу свободу», казавшийся польским революционерам столь привлекательным и убедительным, что вплоть до семнадцатого года они искренне не могли понять, отчего это русские не бросаются уничтожать собственное, потом и кровью созданное, независимое государство. Этими рамками ограничивает свое неприятие России и Островская, для которой русские не были абстракцией – годы войны она провела в эвакуации в Харькове. Выразив необходимую долю презрения к православию и всеобъемлющую ненависть к «царизму», она не забывает показать подрастающему поколению, что сам русский народ в страшных преступлениях царей не столь уж виноват. Народ этот, забитый и несчастный, нужно скорее жалеть. Поскольку такой подход довольно близок русскому псевдолиберальному дискурсу, можно предположить, что кое-кто, прочитав о похождениях воинственного медведя, разочарованно спросит: «Где же тут обещанная переводчиком русофобия?» Но всем, как известно, не угодишь.

Остается добавить, что произведение Островской содержит завершенную историческую и политическую концепцию, ибо отвечает на тогдашние польские вопросы: кто виноват? что делать? с кем дружить? кого ненавидеть? кому мы обязаны завоеванной свободой? Можно смело утверждать, что книжка про плюшевого медвежонка оказалась одним из множества кирпичиков, из которых был возведен в 20-е годы культ личности Пилсудского. Вряд ли к этому стремилась поэтесса. Она искренне написала о том, во что верила, и в своей вере была не одинока. Собственно, так и рождаются культы, в особенности если объект поклонения становится носителем почти неограниченной власти, как то случилось с Пилсудским после переворота 1926 года, положившего конец польской парламентской демократии.

В период ПНР книжка о Мишке могла быть издана только за границей – с культом Коменданта и Маршала было покончено, казалось, навсегда. В нынешней Польше она вновь оказалась востребованной – вышла двумя печатными изданиями и в виде аудиокниги.

Маршал жил, Маршал жив, Маршал будет жить.

Первое и второе издания книги украшали рисунки Камиля Мацкевича, знаменитого карикатуриста и создателя первого польского комикса. Художник обучался изящным искусствам в Москве и Варшаве, в 1914 году был призван в русскую армию, раненым оказался в немецком плену, в 1920-м воевал опять, вышел в отставку в чине капитана. Предмет был известен ему не понаслышке, русскую армию он изображал со знанием дела, чуть иронически, но не без теплоты.