Текст книги "Котовский"

Автор книги: Борис Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Перед началом операции Котовский предупредил своих бойцов: «Товарищи, революция поставила перед нами новую задачу – мы должны перехитрить врага и взять его разом. На время мы будем не красноармейцы, а повстанцы с Дона и Кубани, казаки. Я вам не Котовский, а атаман Фролов. Командиры и комиссары полков – есаулы. При входе в избы осеняйте себя большим крестом».

Бойцы 1-го полка превратились в донских казаков, из околышей фуражек нашили себе красные лампасы, а бойцы 2-го полка, став «кубанскими казаками», надели бараньи шапки и папахи. Красноармейцы стали носить винтовки по-казачьи, через правое плечо. Вот с лошадьми была проблема. Казаки коням хвостов не стригли, а в Красной армии стригли. Естественно, в одночасье превратить стриженые конские хвосты в нестриженые не было никакой возможности. Оставалось надеяться, что матюхинцы поверят, что фроловцы сражаются большей частью на трофейных лошадях, или в темноте не обратят внимание на подозрительных лошадей.

Был организован «потешный» бой, в ходе которого «отряд Фролова» прорвался через заслон красной пехоты и конницы и занял Кобылянку. Ряженые «казаки» на чем свет стоит ругали коммунистов и грозились поотрывать головы всем красным.

Котовскому предстояло сыграть роль атамана Фролова, с которым котовцам уже приходилось сражаться в период отражения последнего похода армии УНР. Шмерлинг в биографии Котовского утверждал: «Котовский и раньше слыхал о Фролове – сыне известного царского генерала, окончившем до революции военную академию».

Однако реальная биография атамана Михаила Федоровича Фролова значительно отличалась от той, что нарисовал биограф Котовского. Он родился 13 ноября 1897 года в станице Новочеркасской в семье донского казака – директора гимназии. Возможно, отец Фролова и был действительным статским советником, что соответствовало званию генерал-майора, но казачьим генералом он точно не был. В Первую мировую войну Михаил Фролов был храбрым офицером, в Гражданскую войну дослужился до чина есаула, был помощником командира 42-го Донского полка. Но он ни в какой академии никогда не учился, а окончил гимназию и Новочеркасское военное училище. Весной 1920 года полк Фролова отступил вместе с отрядом генерала Н. Э. Бредова в Польшу. Там Фролов с группой казаков присоединился к армии УНР под названием 42-го Донского казачьего конно-партизанского отряда. В его состав также влилась конная сотня кубанцев сотника Юркевича. Затем отряд был развернут во 2-й конный полк в составе 2-й стрелковой дивизии Александра Удовиченко, а Фролов произведен в сотники армии УНР, что примерно соответствовало капитану Российской императорской армии и есаулу казачьих войск. Но под его началом было всего 300 человек. В июне 1920 года 2-я дивизия была переименована в 3-ю «железную» дивизию. В сентябре 1920 года Фролов был произведен в полковники. В этом месяце полк Фролова действовал особенно успешно, нанеся большие потери отступавшей из Галиции красной пехоте и захватив советский бронепоезд. Фроловцы почти полностью уничтожили 420-й стрелковый полк. В октябре при взятии села Щербывцы полковник Фролов был ранен в руку, но остался в строю. К этому времени полк насчитывал до тысячи бойцов, но 90 процентов их составляли украинцы. Лишь первая сотня полка состояла из донских и кубанских казаков.

В советской историографии и в ряде биографий Котовского утверждалось, что в дальнейшем М. Ф. Фролов пробрался из Польши на Дон и Кубань и там сколотил партизанский казачий отряд, дравшийся против красных. Незадолго до того, как бригада Котовского отправилась на борьбу с Антоновым, «кубано-донской повстанческий отряд» Фролова якобы был разбит, а сам атаман схвачен и расстрелян.

В действительности М. Ф. Фролов на Дон и Кубань не возвращался, а в 1921–1922 годах в Польше вместе с членом Кубанской рады Иваном Билым основал и редактировал газету «Казачий голос». Позднее он переехал в Чехословакию, в Прагу, где стал одним из основоположников движения Вольного казачества, пытавшегося объединить казаков Дона, Кубани и Терека под лозунгом создания Союзного казачьего государства в результате восстания и вооруженной борьбы с большевиками. В 1927 году вместе с И. А. Билым на субсидии польского правительства он начал издавать журнал «Вольное казачество – Вильне козацтво». Умер Михаил Фролов от туберкулеза в чешском городе Литомышле 11 июля 1930 года, на пять лет пережив Котовского. Не знаю, читал ли он статью Котовского о том, как красный комбриг выступал в роли атамана Фролова. Кстати сказать, Михаил Федорович, похоже, никогда не имел чина войскового старшины, который присвоил себе Котовский, когда выступал в образе «атамана Фролова». Между прочим, М. Ф. Фролов был моложе Котовского на 16 лет. Можно предположить, что слухи об успехах несуществующего повстанческого отряда атамана Фролова на Дону и Кубани специально распускались чекистами в расчете, что они дойдут до антоновцев и облегчат Котовскому выполнение задачи по уничтожению отряда Матюхина. На счастье Григория Ивановича, никто из антоновцев настоящего Фролова в лицо знать не мог. Сам же Михаил Федорович, если и узнал, как ловко Котовский воспользовался его именем, то только после того, как все уже давно было кончено.

Котовский вспоминал: «Это было в июле 1921 года, когда моя бригада численностью около 500 сабель находилась в Тамбовской губернии и боролась с бандитской шайкой Антонова. Главные силы Антонова уже были разгромлены, и для наших последних ударов оставались мелкие шайки отъявленных бандитов в 15–20 человек, которые скрывались в густых Тамбовских лесах.

Но среди этих незначительных бандитских групп была и крупная банда – 4-я группа, состоявшая из 14-го и 16-го бандитских кавалерийских полков. Командовал этой группой Иван Матюхин.

Уничтожение этой крупной банды и являлось последней боевой задачей моей бригады в Тамбовской губернии.

Вот как она была решена.

В начале июля я был срочно вызван в штаб командующего армией Тухачевского. В это время туда же был привезен из Москвы бывший начальник штаба антоновских войск Эктов. Он был захвачен в плен и содержался в Москве в ВЧК. В штаб армии его привезли для использования в деле борьбы и уничтожения антоновщины. Вместе с чекистами мы разработали план захвата и уничтожения банды при помощи ее бывшего начальника. Осуществление этого плана я начал немедленно.

Ночью 12 июля под охраной одного моего полуэскадрона бывший начальник штаба антоновских войск Эктов был перевезен в полевой штаб моей бригады.

В ночь на 19 июля я взял эскадрон своей бригады, приказал части его переодеться в крестьянское платье и вместе с Эктовым выехал в одно из сел у большого и частого леса, в котором скрывалась 4-я бандитская группа в 450 сабель.

В село мы прибыли на рассвете и объявили себя казаками из „кубанско-донской повстанческой армии“. Мы говорили, что прорвались из Кубани и Дона под командой войскового старшины Фролова и явились в Тамбовскую губернию для соединения с повстанцами Антонова.

Днем нами была установлена связь с бандитами из 4-й группы Матюхина. Кулацкое село было целиком заражено антоновщиной и, поверив нам, оказывало нам энергичное содействие.

Связь установили через бандитскую „милицию“, начальником которой в этом районе являлся брат командира 4-й бандитской группы Василий Матюхин.

С ним у меня встреча состоялась ночью, в лесу.

На полянку к дому лесника из леса выехало около восьмидесяти бандитских „милиционеров“. У дома стоял мой эскадрон. Вместе с бывшим начальником штаба Эктовым я подошел к начальнику бандитской „милиции“ Василию Матюхину и представился как командир „кубанско-донского повстанческого отряда“ войсковой старшина Фролов.

Эктов, которому было предложено подтверждать все наши заявления, сказал, что я действительно войсковой старшина Фролов и что мы действительно казаки из „кубанско-донской повстанческой армии“.

Начальнику „милиции“ Василию Матюхину я передал письмо для его брата Матюхина. В этом письме я просил о встрече с ним и предлагал соединиться для совместной борьбы против Советской власти. Под конец нашей встречи мы пожали друг другу руки и мирно разъехались, сговорившись встретиться 20 июля, на рассвете, в одном из ближайших к лесу сел.

В это село для соединения с моей бригадой 14-й и 16-й бандитские кавалерийские полки должны были явиться под командой самого Ивана Матюхина вместе с командованием и „политотделом“.

На рассвете, обходя расположение наших пехотных частей, мы вернулись к своей бригаде. Ввиду того, что некоторая часть железнодорожных служащих, в особенности телеграфа и телефона, сочувствовала Антонову, было решено вести операцию в строгой тайне и никому никаких сводок и донесений не высылать. О моем плане, кроме командующего армией Тухачевского и особоуполномоченного ВЧК, никто не знал. Мы вели себя осторожно и осмотрительно. О движении нашей бригады не знали и наши пехотные части.

Днем мной был созван командный и политический состав всей бригады, было приказано уничтожить все значки и спрятать знамена, 1-му полку нашить красные лампасы, а 2-й полк одеть в бараньи шапки и папахи. О присутствии среди нас пленного начальника штаба антоновских войск Эктова никто не знал. Он спокойно расхаживал по расположению полков, на поясе у него висел незаряженный наган. Около него, не отходя ни на шаг, всегда находилось пять чекистов.

Ночью 19 июля моя бригада в полном составе без артиллерии, но с пулеметами выступила из своего расположения. За селом она была построена, и я сообщил о том, что с этого момента она, бригада Котовского, становится „кубанско-донским повстанческим отрядом“, который прорвался в Тамбовскую губернию для соединения с бандами Антонова.

В своей речи я дал указание, как надо вести себя бойцам бригады в том селе, в котором должна была произойти наша встреча.

На рассвете, 20 июля, мы прибыли в село, находившееся в пяти верстах от того леса, в котором скрывалась банда Ивана Матюхина. Село мы оцепили заставами и никого из него не выпускали. С нашими пехотными частями, которые стояли в семи верстах от села, мы, ради сохранения строгой тайны, в связь не вошли.

В селе на явочной квартире бандитов нам удалось установить, что часа за два до нашего прибытия в селе находился сам командир 4-й бандитской группы Иван Матюхин, который оставил мне письмо.

Мы старались скорее получить это письмо, но оказалось, что оно находилось у четырех отборных бандитов, которые не доверяли нам и скрывались в глубокой лощине за селом. Пришлось затратить целый день на переговоры через особых посланцев, чтобы убедить их, что мы свои.

К 5 часам вечера бандиты согласились встретиться, но потребовали, чтобы я, войсковой старшина Фролов, выехал к ним только с бывшим начальником штаба антоновских войск Эктовым, и предупреждали, что, если нас явится больше, они письма не дадут и уйдут от нас в лес.

Эктов был освобожден из-под охраны чекистов и посажен на самую скверную в бригаде лошадь. Выехав с ним в поле, я сказал ему, что всякая попытка к бегству или разоблачение меня грозит ему немедленным расстрелом.

Верстах в двух-трех от села к нам подъехали четыре здоровенных, вооруженных до зубов бандита. Как потом выяснилось, это были командиры бандитских дивизионов.

Пожимая нам руки, они вручили нам письмо своего командира Ивана Матюхина и поехали вместе с нами в село, в котором разместилась моя бригада. Пропуск у нас был бандитский. В тот день пропуск был „Киев – Корсунь“.

Въехали в село, вошли в явочный бандитский дом богатого кулака, имевшего две паровые мельницы. Я распечатал письмо. Из него выяснилось, что Иван Матюхин приглашает нас пожаловать для соединения в лес, считая для себя небезопасным вылезать из него.

Исходя из того, что каждая лесная тропинка известна бандитам, я понял, что матюхинская банда, в случае нашей атаки на нее, уйдет от нас и боевая задача нашей бригадой не будет выполнена. Поэтому я решил обратиться к Ивану Матюхину с новым письмом. В этом письме я писал, что его боязнь выйти из леса я считаю трусостью и что мне со своим отрядом, имеющим пулеметы на тачанках и большой обоз, трудно будет двигаться лесом. Я настаивал на прибытии Матюхина со своей группой этой же ночью в село, откуда мы и начнем совместные действия против красных частей. Письмо это было подписано мною и Эктовым и отослано Матюхину с комиссаром одного из наших полков Захаровым, командиром взвода Симоновым и одним из четырех бандитов, передавших мне письмо от Матюхина.

Когда наши посланцы отправились, оставшиеся три бандита захотели ознакомиться с состоянием нашей кавбригады. В этом им нельзя было отказать, и мы пошли к бойцам. От осмотра бандиты пришли в удивление и восторг. Они возбужденно и с некоторой завистью говорили, что все наши бойцы по своей выправке, молодцеватости и геройскому виду больше похожи на офицеров, чем на солдат. После этого осмотра мы вернулись в штаб моей кавбригады. На столе за это время появился самогон, жареные куры и баранина. У бандитов от самогона развязались языки, и они стали хвастаться тем, как расправляются антоновцы с красными. Захлебываясь от пьяного восторга и наслаждения, они говорили, что пленных красноармейцев, которые попадаются им, они не рубят и не расстреливают, а выкручивают им головы. Они хвалились тем, что их командир Иван Матюхин славится своей свирепостью, что у них нет пощады и что каждого красноармейца ждет мучительная смерть. В своей пьяной беседе они стали называть нам свои явки, места, откуда получают оружие, подковы и всё, что необходимо для вооруженной борьбы. Мы сидели, разговаривали и всё наматывали себе на ус. Вместе с нами был и Эктов, он, бедный, больше молчал. Не раз бывшие с нами мои командиры брались за шашку, чтобы отрубить бандитские головы, но железная дисциплина, сознание предстоящей работы и необходимость решения нашей боевой задачи сдерживали их, отдаляли от бандитов справедливую кару.

Уже 12 часов ночи, а наши посланцы еще не вернулись из своей опасной поездки. Беспокоюсь и за выдержку своих бойцов. Нужно быть очень осторожным и выдержанным, чтобы каким-нибудь случайным словом не выдать себя. Но все бойцы, как один, держат себя в руках. Нет слова „товарищ“, есть слово „станичник“, нет ни одного движения и взгляда, в котором можно было бы не только разоблачить, но даже заподозрить красного бойца.

В три часа ночи наши посланцы вернулись с ответом Ивана Матюхина. В нем сообщалось, что 14-й и 16-й полки во главе с командованием и „политотделом“ под командой самого Ивана Матюхина стоят от села в двух верстах и что Матюхин, желая убедиться в нас, требует, чтобы я явился к нему для личных переговоров только с Эктовым.

Стоило Эктову или открыто заявить, что я Котовский, или сделать даже одно только предупреждающее об опасности движение, и я мог быть схвачен и убит, но выхода не было, начатое дело надо было доводить до конца, хотя бы и ценой своей жизни.

Я оседлал своего испытанного Орлика и поехал к Ивану Матюхину с Эктовым и двумя товарищами, отвозившими мое второе письмо.

Выехав из села, я сказал Эктову, что я трезво учитываю положение, вероятным выходом из которого считаю смерть, отдаю отчет в своих действиях и на безумный шаг иду сознательно. Вместе с тем я заявил ему, что при первой же попытке предательства он будет мною немедленно убит. Дальше я ему сказал, что в тот момент, когда мы будем подъезжать к бандитам, он не должен отрываться от меня ни на одну секунду и я должен чувствовать его стремя своим, иначе его ждет немедленная смерть.

…Из темноты выскочила группа всадников, около 50 человек, они окружили нас и стали радостно пожимать руку Эктову. Едем дальше вместе. Впереди видим большую группу всадников, вытянутую колонной по шесть.

Подъезжаем к небольшой кучке командного и „политического“ состава, впереди здоровый, рослый мужчина с зверообразным лицом и свирепыми глазами. Около него человек тринадцать – пятнадцать, командиры и „комиссары“ группы.

Почин разговора и действий беру себе. Подъезжаю к Ивану Матюхину, крепко жму ему руку и начинаю упрекать в том, что он теряет дорогое время на пустые разговоры, вместо того чтобы бороться против красных частей.

Резко поворачиваю лошадь и приглашаю следовать за собой. Раздается команда: „Справа по три, шагом марш!“ – и банда трогается.

Едем, слева от меня едет командир 4-й группы Иван Матюхин, справа Эктов, сзади весь командный и „политический“ состав антоновской банды. Окидываю быстрым взглядом Эктова и вижу выражение мучительной внутренней борьбы. Бросаю на него короткий угрожающий взгляд и сильно нажимаю на его ногу – этим напоминаю о своем обещании убить его при первой попытке предательства. На боку у меня висит маузер, застегнутый наглухо, в правом кармане наган, на взводе которого лежит мой палец. Нервное напряжение огромно, но силой воли держу себя в руках и веду спокойный серьезный разговор. Раздается окрик одной из наших застав: „Стой! Кто едет?“ Отвечаем: „Киев“. Начальник заставы спрашивает отзыв (на самом деле пароль. – Б. С.).Отвечаем: „Корсунь“.

Втягиваемся в село. Иван Матюхин спрашивает, как организовано охранение, останутся ли за селом заставы.

Вместо ответа говорю, что об этом лучше всего спросить одного из тех бойцов, которые привезли от него письмо и видели наши охранения. Боец оказался рядом и отвечает, что к нам и муха не пролетит, а не то что пролезут красные. Матюхин успокаивается; отдается распоряжение об отводе бандитов по квартирам. Квартирьеры это делают очень любезно. Когда бандиты были расставлены по домам, мы, командный и „политический“ состав Ивана Матюхина, едем в другую сторону села, где я разместил свой штаб.

Около моего штаба стоит полуэскадрон одного из наших полков. Мы подъезжаем и спешиваемся, бандитов „радостно“ приветствуют наши бойцы.

Командный и „политический“ состав банды с Матюхиным во главе входит вместе со мной в штаб. Хозяин дома радостно приветствует их, и стол заставляется богатым угощением. Появляется и обожаемый бандитами самогон.

После обильной закуски открываем совещание, на обсуждение которого ставим вопрос борьбы с Советской властью. Совещание открываю вступительной речью я, после даю слово одному из наших комиссаров – Борисову, который зачитывает выдуманную и написанную нами резолюцию никогда не бывшего „всероссийского совещания повстанческих отрядов и организаций“. Трескучая резолюция – красивый набор слов. Борисов, представленный мною членом партии левых эсеров, немного волнуется.

Беру слово опять себе и на основании резолюции говорю о необходимости отказа от открытой вооруженной борьбы с Советской властью и перехода в подполье. Матюхин высказывается против и ближайшей своей задачей ставит свержение Советской власти в Тамбовской губернии.

В дальнейшем разговоре я стараюсь получить сведения о месте нахождения контуженного во время одного из боев Антонова, но об этом никто из бандитов не знает. Иван Матюхин заявляет, что теперь он станет во главе движения против Советской власти, так как его хорошо знает и за ним пойдет вся Тамбовская губерния. Он стучит кулаком по столу, злобно рычит о том, что уничтожит „коммунию“. Его командиры и „политический“ состав ведут себя сдержанно, но всё время приглядываются ко мне и прислушиваются к каждому моему слову.

Начинает светать, и я начинаю подводить игру к ее неизбежному и необходимому концу. Говорит Гарри, вышедший со мной из Бессарабии. Он хороший оратор, по внешности типичный махновец. В ярких красках он описывает геройские подвиги махновцев. Бандиты слушают с затаенным дыханием и горящими кровью глазами. Иван Матюхин кричит, что сегодня же он начнет наступление против красных и через короткое время создаст новую армию в 10 тысяч человек.

После его слов я поднимаюсь из-за стола, вынимаю из кармана наган и стучу им о стол. Вместе со мною поднимаются наши командиры и комиссары, поднимаются и бандиты.

Наступает последний момент нашего совещания, за которым на бандитов должен немедленно обрушиться справедливый гнев. Рукоятки револьверов и сабель судорожно сжимаются пальцами.

В это время я крикнул: „Долой комедию! Расстрелять эту сволочь!“ И в тот же момент направил дуло своего нагана в Ивана Матюхина. У всех бандитов страшный перелом, переход от радости к безумному ужасу, особенно охватывает он Матюхина, человека-зверя, выкручивавшего красноармейцам головы. В ужасе он закидывает назад голову и закрывает ее обеими руками. Я хочу убить его, но новый наган дает подряд три осечки. В это время раздается залп со стороны моих командиров, и несколько убитых бандитов падают на пол. Я бросаю свой наган, отскакиваю к стене и начинаю отстегивать свой маузер.

Из-под стола, где успел спрятаться один из бандитских „комиссаров“, раздается выстрел, и пуля раздробляет мне правую руку у плеча. Несмотря на боль, всё же не теряю почина действий, и через несколько секунд все бандиты расстреляны. Выбегаем на двор, захватываем бандитскую охрану.

Пока мы „совещались“, оба наши полка и пулеметная команда успели окружить село, и через какой-нибудь час после ожесточенной пулеметной и винтовочной стрельбы банда была уничтожена.

Боевая задача нашей бригады в Тамбовской губернии была разрешена; самая крупная и отборная банда была ликвидирована. Небольшие бандитские шайки охватил ужас, и они сдавались нам на милость, являясь с лошадьми и оружием.

Вскоре после тамбовской операции моя кавбригада была снова переброшена на Украину.

Эктов был помилован Советской властью и отправился к своей семье».

Комиссар бригады Котовского Петр Александрович Белов так описал разгром банды Матюхина: «…По договоренности между нами последним должен был выступить Котовский, и взмах его руки – послужить сигналом. И вот Котовский берет последнее слово. Он встает, на лице его заметна бледность. Владеть собой он умел, но здесь и он волновался… Как только он заговорил, все мы невольно сжали рукоятки револьверов, каждый знал, в кого он будет стрелять. Мы в этот момент смотрели только на Котовского, ожидая условного знака – взмаха левой руки. Вдруг Котовский громовым голосом крикнул: „Мы – бригада Котовского, и пришли вас, бандитов, уничтожить!“ И, не успев закончить фразу, выхватил наган и направил его в Матюхина. Спустил курок. Осечка. Второй раз. Осечка. Вдруг выстрел. Котовский стал медленно оседать на скамейку… Одновременно с выстрелом все остальные наши дали залп. А потом все смешалось».

Иван Матюхин свой шанс не упустил, сумев сбежать из Кобылянки. А Котовский за осечку нагана поплатился тяжелым ранением, чуть было не сделавшим его инвалидом.

Павел Тимофеевич Эктов, бывший штабс-капитан и бывший начальник штаба Антонова (формально он считался заместителем начальника «Главоперштаба», так как начальником «Главоперштаба» считался сам Антонов), стал героем рассказа Александра Солженицына «Эго». Хотя, отмечу сразу, биографию его и отчество (в рассказе он Васильевич) Александр Исаевич изменил, из офицера сделав сельским кооператором и заставив чекистов арестовать его на Тамбовщине, тогда как на самом деле чекисты заманили его в Москву на заседание мифического «Всероссийского съезда повстанческих армий и отрядов», где и арестовали. Да и должность у героя рассказа поскромнее – помощник командира полка особого назначения при штабе армии. На эту должность реальный Павел Тимофеевич Эктов был назначен 16 января 1921 года, но уже 23 января стал командиром этого полка, а затем дорос до заместителя самого Антонова.

Из рассказа выясняется, что предал он антоновцев не по подлости, а потому, что таким образом хотел спасти жену и дочь, которых в противном случае обещали расстрелять. Солженицын пишет: «Великий рычаг применили большевики: брать в заложники семьи…

Пожертвовать женой и Маринкой, переступить через них – разве он мог??

За кого еще на свете – или за что еще на свете? – он отвечает больше, чем за них?

Да вся полнота жизни – и были они.

И самому – их сдать? Кто это может?!»

У Солженицына Эктов – не «ярый вдохновитель бандитов», а такая же, в сущности, жертва Гражданской войны, как и преданные им матюхинцы.

Это трагический выбор Гражданской войны – или пожертвовать жизнью не только своей, но и своей семьи, или предать товарищей по борьбе. И Котовский ставил людей перед этим выбором. В своем рассказе о ликвидации группы Матюхина Котовский не упоминает о том, что шантажировал Эктова его семьей. Но простодушный Шмерлинг приводит в биографии Котовского такой разговор комбрига с Эктовым, очевидно, опираясь на свидетельства Ольги Петровны и других котовцев: «Котовский медленно застегивал пуговицы венгерки. Он говорил бледному, дрожащему Эктову:

– Вы дали мне слово быть преданным до конца. Ваша семья, как вы знаете, находится сейчас в Тамбове под арестом. В случае нашей победы я вам обещаю, что она будет немедленно освобождена. Во время нашей поездки вы все время должны быть рядом со мной, с правой стороны; я всё время должен чувствовать ваши стремена, чтобы знать, что вы никуда от меня не отлучаетесь. Иначе вас ждет немедленная смерть. Я на этот шаг иду сознательно и начатое дело доведу до конца, хотя бы ценой своей жизни».

Тут прямо не говорится, что если Эктов разоблачит Котовского, то семья Эктова будет расстреляна. Но вряд ли Павел Михайлович сомневался, что с семьей поступят иначе.

Ивану Матюхину тогда удалось убежать от Котовского, он был только легко ранен. Но два месяца спустя, в сентябре 1921-го, его застрелил вошедший к нему в доверие чекист Василий Георгиевич Белугин.

А Павел Тимофеевич Эктов, по одной из версий, отсрочил свою смерть всего на год. В 1922 году в Тамбове прямо на улице его застрелили неизвестные. Вероятно, кто-то из уцелевших антоновцев отомстил Иуде. Правда, нельзя исключить, что народная молва выдала желаемое за действительное и на самом деле Эктов мог прожить еще довольно долгую жизнь, особенно если догадался уехать куда подальше из Тамбовской губернии.

25–28 июля в Тамбове проходила 1-я общеармейская конференция коммунистов войск Тамбовской губернии. Тухачевский сообщил, что за период с 28 мая по 26 июля 1921 года в Тамбовской губернии обезврежено 16 369 мятежников. Из них: в боях взято в плен 985 и убито 4515 человек; поймано в облавах 572 человека с оружием и 4713 без оружия; добровольно явились с повинной 1244 мятежника с оружием и 4005 без оружия; и, наконец, явились в обмен на арестованные по приказу № 130 семьи 16 повстанцев с оружием и 319 без оружия. А всего по приказу № 130 было арестовано 1895 семей антоновцев. Что же касается «проведения в жизнь» приказа№ 171, то Тухачевский сказал лишь, что, по неполным сведениям, было расстреляно 274 заложника. На самом деле, конечно, число расстрелянных заложников было значительно больше. Это объясняется не только неполнотой сведений, поступивших в Полномочную комиссию ВЦИКа от участковых политкомиссий, но и тем, что некоторые командиры красноармейских частей и председатели местных ревкомов присваивали себе право проведения карательных акций по приказу № 171, а информацию о своих беззаконных действиях в Полномочную комиссию ВЦИКа не представляли. Справедливости ради надо отметить, что Полномочная комиссия ВЦИКа делала кое-что для прекращения подобных безобразий и даже объявила «всем предрайревкомам, командирам и комиссарам частей, что они головой отвечают за правильное проведение приказов № 130 и 171». Нет данных, была ли причастна к взятию и расстрелу заложников бригада Котовского.

В июле 1921 года, после подавления антоновского восстания, по результатам инспекции бригады Котовский получил блестящую аттестацию: «Комбриг т. Котовский Григорий Иванович – бессарабец, человек незаурядный, с большим революционным стажем, обладающий колоссально сильным характером и железной волей, без всякого военного образования, но интересующийся военным делом и в этом отношении достигает хороших положительных результатов». А в заключение, в частности, отмечалось: «Совместная ратная славная служба, руководимая комбригом Котовским и политсоставом, спаяла в одно целое сознательно воспитанных бойцов. Масса верит в несокрушимость Соввласти, любит и уважает товарища Котовского… В моральном отношении бригада стоит высоко…» 17 августа 1921 года бригада Котовского, погрузившись на станции Уварово, отправилась обратно на Украину.

Котовский за ликвидацию антоновского восстания получил самую высокую награду Советской Республики – почетное золотое оружие РСФСР с наложенным на эфесе орденом Красного Знамени. В приказе Реввоенсовета Республики говорилось: «Награждается почетным революционным оружием: командир отдельной кавалерийской бригады товарищ Котовский Григорий Иванович за личное руководство выдающейся по смелости операцией у деревни Дмитровское (Кобылянка), в результате которой были уничтожены главари крупных шаек, а сами шайки в значительной мере изрублены, рассеяны и совершенно деморализованы. Товарищ Котовский, будучи ранен, тем не менее не оставил руководства вверенными ему частями, благодаря чему операция была закончена столь успешно».

Организованное сопротивление антоновцев было подавлено. Сам Антонов еще почти год скрывался, пока не был убит чекистами и своими бывшими соратниками 24 июня 1922 года в селе Нижний Шибряй Борисоглебского уезда Тамбовской губернии.

После ранения в схватке с Матюхиным Котовский лечился в Москве, в госпитале на Арбате в Серебряном переулке. Рана оказалась серьезной, тамбовские врачи даже грозились ампутировать руку, но Ольга Петровна настояла на том, чтобы мужа отправили в Москву, чтобы там операцию сделали лучшие хирурги.

Пуля расщепила плечевую кость. Была опасность, что кость срастется неправильно. Требовалось максимально оттягивать локоть книзу. Котовский привязал к раненой руке полупудовую гирю и полтора месяца упражнял руку, превозмогая боль.

В Москве он вновь встретился с Брусиловыми. Надежда Владимировна так описала эту встречу, по ошибке датировав ее более поздним сроком: «Кажется, в 1922 или в 1923 году мы с мужем пошли в военный лазарет навестить больную родственницу Алексея Алексеевича, там лежавшую. В коридоре лазарета к нам вдруг подходит в халате, с рукой на перевязи какой-то человек. Раскланивается и говорит: „Вы меня не узнаете? Я бывший разбойник Котовский, вы даровали мне жизнь. Но теперь я командую дивизией в Красной Армии“.

Мы с Алексеем Алексеевичем спросили его об его здоровье и раненой руке. Он сказал, что поправляется, и что скоро вернется к своей дивизии, и что жизнь в боях и всевозможных происшествиях его крайне удовлетворяет, и что только теперь жизнь его полна и осмысленна. Еще и еще раз заверял нас в своей преданности и благодарности… И больше я его не видела».