Текст книги "Убу"

Автор книги: Борис Воробьев

Соавторы: Евгений Кондратьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Иногда внизу на траве появлялась веселая и добрая Лирка, сопровождаемая человеком с усами и бородкой, который первый раз представился Мамаю так:

– Дед Сергей, персональный пенсионер.

Незнакомых Мамай недолюбливал, но дед Сергей ему понравился, почти как Лирка.

А Лирка была просто прелесть.

Во-первых, нос у нее был башмачком. Точь-в-точь таким башмачком, как в книжке с картинками. Затем Лирка пленяла чудесной длинной волнистой шерстью, искаться в которой было одно удовольствие. Шерсть была пестрая, где темная, где светлая.

А уши! Это было что-то необыкновенное! Такие большущие, мягкие, они походили на распущенные, достающие до плеч крылья волос у Мамаевой хозяйки! И когда Лирка носилась с Мамаем наперегонки, уши ее разлетались в стороны, тоже как женские волосы. Лирка никогда не лаяла и не пугала своим лаем обезьяну. Словом, она была прекрасным товарищем по играм и лучше всех после хозяйки и хозяина.

Жила Лирка балконом ниже, и, когда Мамай слышал клацканье ее когтей по порогу балкона, он начинал возбужденно ахать и свешивать вниз голову, а Лирка, увидев его, подпрыгивала кверху, тихонько повизгивала и трясла ушами.

Ее хозяин иногда на целый день уходил куда-то, и тогда Лирка сидела на балконе. Однажды дед Сергей не вернулся, и это вызвало беспокойство обезьяньей хозяйки и хозяина. Они стали часто повторять имя деда и Лирки:

– Дед в больнице. Пошел по общественным делам – и вдруг такое. И ключей не оставил. Что делать с Лиркой?

Выход нашли: взяли старую кастрюльку, налили в нее супа, наложили костей и на веревке спустили еду собаке. Мамай суетился вместе с хозяевами и не успокоился, пока ему не дали подержать в зубах конец веревки.

На следующий день хозяйка долго не возвращалась в квартиру. Вечером хозяин вывел Мамая на балкон, привязал поводок ошейника к решетке и сказал обезьяне:

– Ты тут погуляй, а мне надо помыться. И доклад подрепетировать.

И ушел, забыв закрыть балконную дверь в кухню.

Оставшись один, Мамай обследовал ящик стола, стоявшего на балконе. Пробки, бечевки, шурупы – все это он вытащил и кое-что запихал в рот, чтобы пополнить свой тайничок за шкафом. Он так увлекся, что внезапно раздавшийся внизу вой пронзил его током и показался страшен, как рычание. Шимпанзе спрятался под столом. Немного спустя вой повторился, но вызвал у обезьяны уже не страх, а догадку. Голос был знакомый. В груди Мамая шевельнулось сочувствие. Он вылез из-под стола и снова прислушался. Вой раздавался совсем близко. Мамай глянул с балкона вниз. Ну конечно, это выла его любимая Лирка. Мамай обеспокоенно ухнул и выкрикнул воинственное «ках! ка!», ища глазами Лиркиного обидчика. Но обидчика нигде не было. Возможно, что враг убежал, укусив Лирку, или же, испуганный криками Мамая, спрятался. Во всяком случае, теперь ему несдобровать. И Лирка это поняла – она перестала выть и только тихо, жалобно скулила, поглядывая на обезьяну и виляя хвостом.

Что-то подсказывало шимпанзе, что Лирку надо утешить. Но как? Чем? Несколько секунд Мамай глядел на нее, почесывая голову и сильно оттопырив губы.

У ног Лирки валялась пустая кастрюлька. И тут Мамай вспомнил, как Лирка обрадовалась, когда вытаскивала кость из этой кастрюльки.

Обезьяна забегала по балкону.

На балконе костей не валялось.

Она выглянула в кухню.

Там тоже стоял стол. Мамай вспрыгнул на него. Но стол был чист, гладок и бесполезен. Мамай забрался на верх буфета. Ничего интересного. Спичечные коробки, горшок с цветами. Тут шимпанзе замер, услышав голос хозяина и плеск воды. Хорошо было слышно, как хозяин, сидя в ванной, громко разговаривает сам с собой, часто повторяя слова «дети», «детское воспитание». Мамаю очень хотелось добраться до хозяина и вывести за руку на балкон, да не пускал поводок.

Спрыгнув, Мамай задел локтем ручку холодильника и осторожно потрогал ее, будто она могла оказаться живой. Она не была ни живой, ни страшной. Мамай с силой потянул ее на себя, помня привычное движение своей хозяйки. Что-то щелкнуло, и таинственная ярко-белая дверца открылась, выпустив на Мамая десятки самых заманчивых, почти оглушающих своей силой запахов. Глаза Мамая забегали растерянно, как у вора. Потом он запустил в холодильник сразу все четыре свои конечности.

Когда Мамай вновь появился на балконе, рот его был набит, в руке он держал банан, а позади, на полу, валялась супная кость. Мамай, шумно сопя, уселся было на порожек балкона, как вдруг возобновленный вой собаки заставил его подскочить. Черным мячом прыгнул он в кухню и тотчас выскочил оттуда с костью. Сунув банан в рот, Мамай повис с наружной стороны решетки, протягивая еду собаке. Но до Лирки было еще далеко. Тогда Мамай схватился рукой за поводок, привязанный одним концом к железной стойке, и начал спускаться по ремешку.

Мгновение – и Мамай запрыгал вокруг Лирки, бросив ей кость. Собака предупреждающе заворчала, но Мамай не обиделся. Он тоже не терпел, когда мешали его трапезе. Сев поодаль от Лирки, шимпанзе принялся очищать сворованный банан.

Они еще долго были вдвоем в этот вечер, пока с верхнего балкона не глянуло лицо хозяйки.

– Ах ты, негодник! – ругала она Мамая. По ее голосу можно было понять, что она сердита, но не очень. Скорее даже в ее словах слышались какая-то похвала и изумление.

– Петя, – говорила она. – Дед дал мне ключи. Ничего. Он шутит, что помирать ему еще рановато. А вообще-то был очень плох… Пойдем откроем дверь и заберем проказника. Мне еще надо прибраться у Лирки…

При появлении хозяев Мамай спрятал голову под Лиркино ухо, а Лирка заворчала, боясь, что люди обидят ее друга.

Мамай понимал, что он вышел из рамок дозволенного.

Стоило хозяевам привести его в комнату, как он без крика и плача прыгнул в клетку и даже захлопнул за собой дверцу своего унылого домика.

4

Когда Мамаю исполнилось два года, хозяева устроили ему день рождения.

Накануне они стали особенно внимательны к шимпанзе. Вечером хозяйка долго стряпала на кухне. Запахи были так аппетитны, что у сытого Мамая текли слюнки. Не зная, в чем дело, он угадывал одно: ему тоже следует волноваться.

Быть может, поэтому он плохо спал ночь перед праздником.

Сон его был чуток. Он вздрагивал от стука двери подъезда, от цоканья каблуков идущих мимо здания девушек, от рокота мотора в ночном небе. Здание, в котором жил шимпанзе с хозяевами, было единственным кооперативным домом во всем квартале – и потому оно пользовалось некоторым вниманием прохожих, главным образом ночных. А звукопроницаем он был, как стекло проницаемо для света.

Глубокой ночью Мамай вздрогнул и проснулся, услышав раскатистый пьяный голос, несущийся с улицы.

– Кооперативный дом, внимание! – приглашал этот голос. И высказывался: – Мать твою так, деньги куры не клюют у вас, видно… Построились!

Удаляясь, голос превратился в веселую песню «Любимый город может спать спокойно…», и шимпанзе еще долго лежал с открытыми глазами, думая: «Что это был за зверь?»

Утром он встал вялый, как больной. Хозяева всполошились. Но Мамай быстро разыгрался и развеял их тревогу.

Этот день до самого позднего вечера был занятным и запоминающимся.

С утра за окном с намерзшими льдинками все было в лучистом дыму от солнца и хлороза, а само солнце походило на морковку острием кверху, и обезьяне почему-то страстно захотелось на свежий воздух. Мамаю показалось, что там тепло. Он еще больше уверился в этом, когда днем услышал сочно чирикающих воробьев и уловил, как рама окна запахла вдруг зелеными почками. Он подышал на оконное стекло и стал рисовать на нем пальцем.

– Обезьянка! Считай: раз, два, три. Три пальца осталось, и будем мы с тобой гулять снова по травке! Морозец такой теплый! – радостно говорил хозяин, расстегивая зимнее пальто.

– Петя, раздвинь стол и привяжи Мамая к батарее, – сказала хозяйка. – Пора накрывать. А тебя, Мамаюша, мы поздравляем и дарим тебе, смотри, какую сумку…

Дешевенькая дамская сумка, вышедшая из моды и купленная в уцененных товарах, засверкала перед шимпанзе своими застежками и медными украшениями. Глаза Мамая заблестели, и он зачесался от волнения. Но еще больше радости доставили ему цветные ленты, вышитая тюбетейка, пластмассовые бусы и металлическая расческа, обнаруженные в кармашках сумки.

Шимпанзе опутался лентами и бусами, нахлобучил тюбетейку на голову, но содержимого кармашков словно и не убавилось: там еще много было цветных тряпочек, пуговиц и прочего добра. Все это надо было перебрать и попробовать на зубок, так что Мамай и не заметил, что хозяева уже успели накрыть на стол и расставить вокруг стола стулья.

Потом раздался звонок. Появились шумные гости. Шимпанзе насторожился и заворчал, но увидел, что все знакомые и что у всех в руках что-то интересное. Каждый пакет с подарком он раскрывал сам, помогая своим рукам зубами и ногами. За несколько минут Мамай сделался богачом, и только голод смог оторвать его от подарков, но сумку он все же забрал с собой на колени хозяйки.

Мамай был в центре внимания, и это мешало ему по-настоящему блеснуть своими талантами. Он терялся и капризничал.

Однако он доказал, что может есть фруктовый кисель ложкой.

Затем разрезал ножом яблоко на две части.

Затем побренчал гостям на гитаре.

И, наконец, соскучился.

Ему захотелось укусить за палец румяную соседскую девочку. Он поглядел на ее руку, выбирая, какой палец вкуснее, но тут вслед за новым звонком явился запоздавший дед Сергей с Лиркой – и Мамай позабыл от радости о своем ужасном плане.

Остаток вечера он провел с Лиркой под столом, надевая на нее цветные тряпки и скармливая собаке конфеты. Гости пили, пели, говорили о новорожденном и шутили:

– Может быть, он у вас станет человеком?

И хозяева отвечали им в тон:

– Мы надеемся кое-чего добиться. Вряд ли он у нас заговорит, ничего не выходит, но соображать будет лучше, чем его необразованная братия.

Ночью Мамай снова спал плохо.

У него болела голова. Он ворочался, не находя удобной позы. Снилось ему, что он завален подарками, а они все сыплются и сыплются на него, давят тяжелой грудой, дышать все труднее – и он просыпался, пугаясь звуков своего дыхания.

Совсем страшно стало, когда ему показалось, что клетка начинает давить грудь решетками. Мамай завизжал среди ночи и так затряс клетку, что она с грохотом опрокинулась набок. Шимпанзе катался в клетке, бился о стенки до тех пор, пока не прибежали раздетые хозяева и хозяйка не выпустила его на волю.

– Слишком много впечатлений для малыша, – сказала женщина и, укачав хныкающего Мамая, оставила спать его посреди комнаты на коврике.

– Плохо ему в клетке, бедняге…

Наутро хозяйка пожалела о своей доброте: у телевизора оказалась обкусанной проводка и куда-то исчезли ключи от платяного шкафа. Муж, ругаясь, с полчаса открывал замки гвоздем, и это ему, наконец, удалось. И все время шимпанзе внимательно следил за его работой.

– Марш в клетку! – прикрикнул на него хозяин, но Мамай, не зная за собой вины, бросился под тахту.

В клетку же он пошел лишь тогда, когда внутрь нее положили вчерашнюю сумку с тряпками и несколько игрушек, среди которых был детский пистолет, стреляющий пистонами.

Мамай попробовал пистолет зубами и отбросил его как пустую вещицу.

– Действительно, Петя, возьми у него эту игрушку. Зачем она ему?

– А вот сейчас посмотрим, как она ему понравится.

Хозяин зарядил игрушку пистонной лентой. Мамай открыл рот, заинтересовавшись. Хозяин прицелился в шкаф. Мамай повернул голову в сторону шкафа.

Резкий хлопок! Огонь! Визг Мамая. Обезьяна припала к полу клетки, закрыв голову руками.

– Что такое? – удивился хозяин. – Тебе не нравятся громкие звуки? А самому греметь всю ночь – тебя не пугает?

– Петя, не нервируй животное.

– Нежности! Они на своей родине, когда восход солнца, барабанят кулаками по дереву и орут целым стадом – вот это концерт! Я хочу, чтоб он рос настоящим парнем. Кроме того, во мне заговорил исследователь. Я хочу посмотреть, скоро ли он привыкнет.

С этого дня хозяин стал выпускать Мамая из клетки лишь после выстрела из пистолета.

– Гром пушек возвещает: король шествует из дворца!

– Петя, ты впадаешь в детство, – качала головой хозяйка.

Мамай кое-как терпел пистонные хлопки, но, выскочив из клетки, начинал кусать и ломать свои игрушки, отводя на них душу. Заметив, что шимпанзе становится все раздражительнее, хозяин решил завершить свое «исследование» последним опытом. В гости к Мамаю пришла Лирка. Мамай сидел в клетке. Хозяин положил возле Мамая пистолет, а сам сел в кресло и развернул газету.

Лирка подошла к клетке. Мамай радостно запрыгал. Потом просунул руки и обнял Лирку за шею.

– Гавк! – просяще сказала Лирка, повернув голову к человеку, сидящему в кресле. «Выпустите его», – говорили ее глаза.

Человек не шевелился.

Лирка подошла к человеку и потянула его за штанину.

– У-у, ууу, аааа! – завизжал Мамай, мгновенно заскучав без собаки.

Лирка вернулась. Но теперь Мамаю было этого мало. Он затряс решетку, желая помчаться с Лиркой по комнате. Лирка ему помогала, забрав в пасть замок, и мотая головой.

Человек встал, как бы собираясь уйти, и тут Мамай стал кататься, кусая себе руки и отчаянно крича. Сердце у человека дрогнуло.

«Что я их мучаю? Хватит, открою!» – подумал он.

Но внезапно Мамай замолчал.

Теперь он держал в руке неприятную черную игрушку, то разглядывая ее, то бессмысленно водя глазами по сторонам.

– Так, так, правильно! – заволновался хозяин. – Ну, Мамайчик, ну сообрази, будь умником!

Мамай взглянул на хозяина и сквозь решетку протянул ему игрушку.

Но человек покачал головой и встал боком, краем глаза следя за обезьяной.

Мамай положил палец на спусковой крючок и зажмурился.

– Хлоп! – разорвался пистон.

Пистолет ударился об пол, Лирка бросилась из комнаты в прихожую, а Мамай, ухая, забился в угол клетки.

– Ай да замечательно! Ну, голова Сократа! – закричал хозяин, бросаясь к Мамаю и торопливо открывая замок. – Пушки с пристани палят!..

Он распахнул дверку и выпустил шимпанзе.

Мамай с криком понесся по комнате, топая ногами с такой силой, точно это были копыта лошади.

И словно при виде обезумевшей лошади, Лирка шарахнулась несколько раз в сторону от обезьяны.

Мамай как будто забыл про нее. Потом, чуть не налетев на собаку, приостановился и вдруг вместо того, чтобы обнять или начать игру, сделал что-то быстрое и непонятное.

Лирка взвизгнула. Обезьяна бросилась за ней вдогонку.

Когда хозяин отогнал шимпанзе и успокоил собаку, он увидел, что одно ухо Лирки прокушено и окровавлено.

– Кажется, я переэкспериментировал! – поразился хозяин. – Перенапряжение нервной системы…

Может быть, хозяин был прав, обвиняя себя. Возможно также, что само время меняло характер обезьяны. Но только вскоре Мамай превратился в маленького злюку, который не слушался приказаний.

Теперь хозяева постоянно ходили с покусанными, забинтованными руками.

Мамая по-прежнему выпускали из клетки, но держали на привязи…

5

С некоторых пор любители пошутить стали называть Мамая «технически образованной обезьяной».

Действительно, Мамай умел делать многое из того, что недоступно другим животным. Он мог включить телевизор и даже настроить громкость. Открывал и закрывал водопроводный кран. Крутил мясорубку. Завинчивал штопор в пробку. И заклеивал конверты.

Он не проникал в суть вещей, но по-своему понимал их.

Когда он дергал за веревочку выключателя и под потолком загоралась лампа, в этом для шимпанзе не было ничего странного, удивительного. Во всяком случае, странного здесь было не больше, чем в привычке хозяина давать Мамаю что-нибудь вкусное, если Мамай дергал хозяина за брюки («Как бы от тебя отвязаться?» – бормотал при этом хозяин).

Дернул за брюки – появилась конфета.

Дернул за веревочку – зажегся свет.

Все в мире взаимосвязано.

Связь вещей постоянно интересовала Мамая. Вот почему обезьяна крепко запомнила, что замки, если брать пример с хозяина, можно открывать гвоздями.

Один ржавый погнутый гвоздь был и в хозяйстве Мамая – в тайнике за шкафом.

Однажды он заинтересовал Мамая тем, что его загнутый конец можно было вставить в скважину замка, висевшего на обезьяньей клетке.

Это было не очень удобное занятие. Замок, конечно, висел снаружи, и надо было просовывать руки меж прутьями. Но никто не мешал Мамаю. Ни хозяйки, ни хозяина не было дома. Мамай пыхтел, оставлял на время замок, чтоб заняться игрушками, потом снова принимался царапать гвоздем в скважине.

Так прошло часа три. Почему-то Мамаю не было скучно. Он ждал чего-то, сам не понимая чего. Гвоздь застрял, и Мамай принялся дергать его и гнуть. Щелк! Мамай замер. Он потрогал замок рукою – тот раскрылся. Мамай бросил замок на пол и распахнул дверку.

Наверно, мальчишка, дождавшийся материнского разрешения идти на улицу, не так радостно сбегает с лестницы, как выскочил шимпанзе из своей конуры.

Целый час он носился по комнате, прыгал, грыз мебель.

Он перепортил все, что еще можно было перепортить в его комнате и с чем справлялись его детские зубы. Пробовал он также открыть гвоздем платяной шкаф, но, к счастью, случайность больше не стала его союзницей.

Он сунулся в кухню, но там была открыта форточка и морозец выстудил все углы. Дрожа, Мамай выбежал оттуда в свою комнату, не закрыв за собой кухонную дверь, – и вслед за ним по полу потянул неприятный холодок. И тут Мамай вспомнил, что в прихожей, кроме входной, есть еще одна дверь, куда его ни разу не пускали. Там, за этой дверью, по представлению шимпанзе, была клетка его хозяев. В той клетке они спали и туда же прятались от Мамая. Сейчас дверь в хозяйскую клетку была приоткрыта – и Мамай осторожно протиснулся в нее бочком.

Хозяйская клетка была больше, чем комната Мамая. Два огромных окна. Длинные шкафы с книгами. Письменный стол. В глубине комнаты – широкая постель. Мамай обошел все углы и заглянул во все темные места – нет ли там каких неприятных неожиданностей.

Мамай был озадачен и почти смущен: так много нового. С чего начать?

На столе поблескивала какая-то красивая машина с вложенным в нее листом чистой бумаги. Мамай забрался на стул и начал ее рассматривать. На ней было много каких-то овальных штук с нарисованными значками. Такие значки шимпанзе помнил по книжке с картинками. Овальные штуки поддавались нажатию пальца. Тогда Мамай стукнул по одной из них.

На бумаге появилась, словно прилетела откуда-то, черточка с точкой: «!»

Мамай еще несколько раз стукнул по клавишам. Случай снова помог ему:

«!приветт» – отпечаталось на бумаге.

Мамай схватил бумагу зубами и дернул на себя. Ему понравилось, как она рвется. Высоченная кипа таких же бумаг лежала на столе рядом с машинкой. Обезьяна прыгнула на стол и принялась рвать рукопись. Она кричала от возбуждения, сбрасывала обрывки на пол, мяла листы, рвала их руками и ногами, выгрызала дыры в центре страниц. Она перетащила часть кипы на постель, на шкафы, под стол и везде продолжала свою веселую работу. Она делала из бумаги обезьяньи гнезда, укладывалась в них с таким видом, словно собиралась спать, но тотчас вскакивала и принималась строить новые. Ей попались под руки ножницы – и она искромсала ими не только остатки рукописи, но одеяло, подушки и занавески. По комнате полетел пух. Ах, как сладко было барахтаться в кучах этого пуха! Так сладко, что обезьяна почувствовала себя утомленной. Она уже с меньшей охотой занималась разрушением, чаще задумывалась и почесывалась и, наконец, прикорнув на разодранной подушке, забылась крепким и, несомненно, счастливым сном.

Но как ужасно было ее пробуждение, когда вернувшиеся хозяева застали в своей комнате настоящее Мамаево побоище! Обезьяна никогда не видела хозяев такими разгневанными, и хотя ей даже не досталось ремня, но при одном взгляде на их лица она пришла в ужас. С диким ревом выскочила она в прихожую, оттуда – в свою комнату и забилась в клетку.

Оставшись одни, хозяева долго подавленно молчали.

Хозяин поднял с пола листок бумаги.

– «!приветт», – прочел он упавшим голосом.

Он поднял другой листок, разорванный пополам.

«Диссертация на соискание ученой степени доктора педагогических наук» – стояло на нем.

– Избавляемся от обезьяны! – зло произнес хозяин.

В тот же вечер была решена судьба Мамая.

Нести шимпанзе туда, где он родился, – в питомник – все же пожалели. Из питомника обезьяны поступали в институты, на них ставили опыты, и многие погибали.

– Предложим его зоопарку, – сказала хозяйка.

Но Мамай еще целый месяц прожил в их доме. Прохладный весенний воздух был опасен для обезьяны, и ее нельзя было выносить на улицу. И лишь в начале лета Мамая отвезли в зоопарк.

В обезьяннике было очень тесно, и нового жильца заведующая приняла неохотно. Еще хуже отнеслись к Мамаю сами обезьяны.

В одной клетке жили две взрослые шимпанзихи (одна из них – повелительница) и угрюмый шимпанзе-старик. Мамай стал четвертым. На свою беду, он получил слишком нежное и бестолковое воспитание у людей и не имел понятия о тонкостях поведения в обществе варваров. Если бы он знал – они бы поставили его на место одним взглядом, не колотя и не кусая.

Мамай не знал многих простых вещей.

Он – такой невежа! – первый тянул руку за едой.

Он думал также, что с его желаниями должны считаться.

Он – дурило! – мало уважал своих лохматых сожителей, как раньше – своих хозяев. Здесь это было опасно.

Не знал он и того, что в каждом обезьяньем сообществе есть деспот, который не терпит неповиновения.

В первый же день Мамай был жестоко покусан, невыразимо потрясен этим и совсем по-человечьи затосковал, охваченный самой черной печалью.

Он ведь привык, что весь мир вращается вокруг него: люди, конфеты, Лирка, мячи, игрушки, тысяча разных удовольствий. И вот этот мир рухнул.

Мамай выбрал себе самый темный угол нового жилища, сел там, сжавшись в черный комок, тускло поблескивая глазами, и, казалось, до конца дней своих решил голодать. Возле него валялись кусочки хлеба и картофелины, брошенные насытившимися обезьянами, но он сидел не шевелясь, уронив руки на землю, сгорбившись и преклонив голову.

С каждым часом Мамай гнулся все больше, словно последние силы покидали его. Ноги его раздвинулись и легли на стороны, голова чуть не упала на ноги, и только переплетенные руки помешали ей в этом. Мамай превратился в скорбного уродца, в какого-то огромного печального паука. Взглянув на него, можно было бы подумать, что от Мамая осталась лишь одна большая голова с расширенными скорбно глазами, с торчащими из-под головы в разные стороны скрюченными ногами и руками.

Пожалуй, образ печали такой силы и выразительности пластикой человеческого тела создать было бы невозможно!

Наверно, потому, когда бывшие хозяева позвонили в зоопарк, заведующая обезьянником потребовала, чтобы они забирали Мамая.

– Если не хотите, чтоб он скончался у нас, – добавила она.

– Но мы не можем…

– Это уж ваше дело.

– Мы подумаем…

6

Утром бывший хозяин сказал:

– Жена, забирать мы не будем. Но я попробую создать ему положение в обществе. Одеваюсь и еду. Собери ему что-нибудь повкуснее, а я возьму игрушки.

Он порылся в Мамаевой сумке, потом отбросил ее и что-то положил в свой карман.

– Что ты придумал?

– Я хочу только попробовать… – уклончиво произнес он. – Вернешься с работы, узнаешь…

Весь день человек провел в обезьяннике, а за ужином дома признался:

– А я ведь чуть не взял его с собой! Такую бурную встречу он мне устроил. Представь, вхожу. Все шимпанзе на меня уставились, смотрят. А он – я его не сразу и разглядел – сидит такой жалкий-жалкий (муж попробовал съежиться, изобразить). Сама скорбь, полная депрессия, старческий маразм души и тела… И вдруг как хрюкнет! Подскочил на месте, словно катапультировал, да как бросится ко мне! Как заухает, залает радостно, глаза безумные, сияют прожекторами, рот ползет до ушей, хотел броситься мне на шею, да ткнулся зубами в решетку, потом вытянул губы и, вижу, тянется к моему лицу, целоваться желает!

– Хорошо, Петя, что я не пошла. Я бы разревелась, наверно!.. А он сильно покусан? Что он, как? Каким ты его оставил? Он чуть с ума не сошел, когда ты уходил?

– Да, почти, – муж протер запотевшие очки платком.

– Что же делать?

– Ничего. Сейчас ему будет легче. Притерпится. Я ему повесил на шею одну штуку. Вроде амулета, защищающего от чужих зубов, от печалей.

– Ты о чем говоришь?

– Вот послушай. Он очень рвался ко мне, пробовал даже дверцу выломать. Я ему и протянул тогда ту игрушку, детский пистолет. Он взял да как начал палить – дым, огонь, треск! Это же для него сигнал освобождения! Его недруги, как воробьи, взлетели чуть не до самого потолка и там повисли, кто за что уцепился. Даже дряхлый старик и тот оказался не менее проворным, чем молодые шимпанзихи. Я, конечно, не мог выпустить Мамая, но зато достаю пачку сушеных бананов и протягиваю ему. Так он сначала протянул руку, потом вздрогнул и вот так (муж отвернулся и поднял голову) смотрит: не кинутся ли на него, не покусают ли снова? Они видят, что он смотрит, да еще игрушку на них случайно наставил, – ну, такой визг подняли, что Мамай вроде оторопел. Человек на его месте не меньше Мамая удивился бы новой ситуации, но Мамай ничего, быстро все принял как есть – взял у меня пачку и всю уплел, даже не оглядываясь.

– Ты думаешь, они не привыкнут к его пушке?

– Пусть привыкают. Авторитет уже создан. Громкий! – Муж засмеялся. – Деспотиха запугана – это главное. Если расстреляет все пистоны, я ему еще подброшу. Да и этих хватит нагнать страху.

– А не отнимут?

– Что?! Они не прикоснутся к игрушке, как не прикоснулись бы к змее!

– Да… Вот что значит начать новую жизнь…

– Ничего!.. Главное – он умная обезьяна. Если б мы занимались с ним по-настоящему… Но мы где-то сделали ошибку…

Жена вздохнула:

– К сожалению, пугач – это все, что мы ему дали «полезного»…