Текст книги "Убу"

Автор книги: Борис Воробьев

Соавторы: Евгений Кондратьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Тень оказалась существом, которое не было ни тюленем, ни рыбой. Большой глаз во всю голову и два хвоста на конце тела, а ростом с новорожденную косатку.

От воспоминания о косатке сердце кита дрогнуло. Сейчас приплывет мать детеныша, за ней явятся и остальные киты. И Наму заурчал дружелюбно, взволнованно, словно исполинская кошка:

– Уррр, уррр, урр…

Человек в маске (это был хозяин Наму) отозвался, передразнивая:

– Уррр…

Кит подумал. Взбурлил хвостом воду.

– Уррр, уррр… – повторил он.

«Ах ты, животное, как славно мы заговорили! – подумал хозяин. – Надо нам почаще беседовать! – Человек был возбужден не меньше Наму. – Угадать бы твои мысли, вот что!..»

Кит действительно думал.

Но только не словами, конечно, а набором звуков.

У Наму в словаре, как и у его сородичей, были сигналы для выражения зова, опасения, недовольства, удовлетворения, злости, жалобы, ссоры.

А человек, по профессии зоопсихолог, рассуждал так: «Наму непонятно во мне многое, но как любой пустяк, одежда, записка может стать для нас частью человека, так, возможно, для Наму мое урчание и мои ласты сделались частью косатки, а остальное ему неважно, И если я прав, то у Наму сильное воображение!»

Теперь при каждой встрече с существом в ластах кит плыл к нему, а стоило существу исчезнуть, тотчас Наму бросался вдоль сети, бешено бил по воде хвостом и храпел, как испуганная лошадь.

Вскоре Наму загнали в клетку, чтобы доставить в океанариум. Клетку так укрепили между двумя плотами, что нижняя ее часть скрылась под палубой, а верхняя возвышалась над водой.

Кит мог то опускаться под воду, то дышать воздухом.

В новой тюрьме ему стало гораздо хуже, чем в загоне. Стены ее были сдвинуты пугающе близко, звуки отскакивали от них и оглушали кита не меньше, чем выстрел из ружья над нашим ухом.

Еще тяжелей стало, когда вслед за клеткой поплыли неизвестно откуда явившиеся косатки.

Они сопровождали пленника, как почетный эскорт на похоронах, – черные, печально фыркающие животные.

Наму слышал их голоса, выставлял голову из воды, чтоб посмотреть на них, и видел сквозь прутья клетки в отдалении черные плавники.

Особенно волновала его молодая мать с детенышем. Переговариваясь с китихой, Наму принимал ее за свою косатку, а та, словно жалея его, еще долго плыла вслед за плотом, даже когда остальные киты отстали.

Но прошел еще час, косатка тоже покинула его, и Наму забесновался. Он кричал и выпрыгивал из воды, разбивая морду о металлический потолок. Он выломал крышу своей каталажки, погнул прутья и притих, только услышав урчание спустившегося под воду человека.

Страсть, возникшая в косатке, сделала его зорким. Теперь он смог разглядеть, что существо с двумя хвостами – это странный чужак, ничуть не похожий на соплеменников Наму, хотя и говорящий их голосом. Догадавшись, Наму показал человеку свои страшные зубы, а взгляд кита стал змеиным.

Наму впал в тоску. Саднили раны на голове. Из глубин моря доносились только никчемные звуки: ритмические песни рыб да шум работающих винтов буксира. Огромное тело страдало от скованности движений. Такой жизнью он еще никогда не жил. Ему вспомнилось, как умирала его мать, разбившаяся о скалу. Вот сейчас у него тоже, как у его матери, затрепещут плавники, тело изогнется в одну-другую сторону, и он затихнет, как затихла она.

Кит задремал внезапно, как обмер…

Попав в просторный океанариум, Наму отказался от пищи. Он мог часами лежать в воде не двигаясь, выпуская фонтаны. Дышал он часто, будто выброшенный на мелководье, и худел, живя за счет подкожного жира.

Все ему было безразлично. Еще в клетке потерял он интерес к существу с двумя хвостами и тогда же почувствовал в его урчании какую-то ложь, отчего стал встречать хозяина неприветливее, чем лев, потерявший любимую собачку, встречает нового пса.

«Чтобы поговорить с Наму, мне в пору самому залезть в клетку, как в батискаф», – думал хозяин.

Кит погибал. А как можно было его спасти? Наверно, только посадив к нему напарника. Но где его взять?

И хозяин решился сесть в лодку.

«Наму раньше терпел меня, – подумал он. – Я не видел, чтобы кит хотел на меня напасть. Значит, это снова возможно! Я должен приручить его, укротить, стать ему другом!»

Осторожно гребя, он поглядывал на кита.

Наму не шевелился. Лежал, выставив на воздух часть спины.

«Хорошо, что жена и дочка на курорте, – думал человек. – Они бы умерли от страха!.. Еще немного. Вот уже можно дотронуться до кита…»

Человеку стало жутко.

И все же он похлопал косатку.

Черный с «солнцем» плавник качнулся, словно на волне, и кит медленно отплыл от лодки.

Страх и восторг боролись в человеке недолго. Хозяин подгреб к косатке, похлопал ее снова. Тут кит ударил хвостом, лодка накренилась, человек чуть не упал за борт. Наму опять замер, как спящая рыба.

– Замечательно! Теперь возьми это, – сказал хозяин, погрузив руку в воду и поднося мороженую горбушу к самому китовому носу.

Наму резко отвернулся – и человек почувствовал досаду не меньшую, чем рыболов, увидевший, как рыба отворачивается от щекочущего ее червя.

– Не хочешь? Заставлю! – рассердился он и погреб к берегу, раздумывая вслух: – Надо тебе ввести лекарства. Вместо шприца мы возьмем стрелы. Будешь знать, упрямец!

С этого дня служитель океанариума стал обстреливать кита из лука.

Когда в толстокожего Наму попадали стрелы, он даже не шевелился. Но зато через неделю кит съел, наконец, первую рыбу и стал подплывать к лодке, с которой его кормили. Он чесался об ее днище, а лодка черпала бортами воду, но хозяин был доволен.

– Теперь, – говорил он, – тебя можно показать даже моей жене. Погоди, Наму, погоди, китенок, мы с тобой еще дадим целое представление!

Обещание сбылось скорее, чем ожидал сам хозяин.

Однажды человек со своей лодки дольше обычного ласкал кита, похлопывал его ладонью и почесывал щеткой. Наму подставлял ему то один, то другой бок и даже перевернулся вверх брюхом.

Щетка счищала старую кожу, а прикосновение ладони было удивительно приятно. Ничто в мире не может сравниться с лаской человеческой руки, и эта ласка словно гипнотизировала косатку до тех пор, пока не пресытила.

От тяжести пресыщения есть верное средство – игра. Наму выставился наполовину и обдал человека водопадом брызг. Потом он, как моторка, понесся вдоль берега, разогнался и, точно дельфин, перепрыгнул через лодку. Хозяин схватился за весла. Однако Наму, словно поняв его, стал кружить вокруг лодки. Он не хотел отпускать свое сокровище. Эта игрушка, которая ласкает, чешет и приводит в буйно-веселое настроение, была ему по нраву. Какому киту выпадало на долю столько удовольствий? Перестав носиться и только преграждая дорогу лодке, Наму о чем-то раздумывал. Внезапно его спина погрузилась под днище лодки, а грудные плавники поднялись и обняли борта, так что Наму принял позу грузчика, несущего на себе куль с мукой.

Теперь кит был доволен вполне: игрушка принадлежала ему. Он плыл, держа лодку и пуская фонтаны.

Прошло полчаса – Наму все еще держал лодку.

– Придется вам ночевать, профессор!

Время подходило к обеду. Кит носился со своим сокровищем. Прыгать в воду профессор не решался. Сотрудники бросали ему пакеты с едой.

Прошел час. В океанариум на своем автомобиле приехала жена профессора, обеспокоенная, почему муж опоздал к обеду. Профессор все еще сидел в лодке и доедал хлеб с колбасой. У Наму тоже появился аппетит, но он подобрал брошенную ему рыбу, не отпуская игрушку.

– Что же вы смотрите? – отругала жена сотрудников. – Дайте мне вторую лодку!

– Мы пробовали. Наму отгоняет ее. Он ревнует.

– Что за глупости?

– Он думает, что вторая лодка хочет отнять первую.

– Ученые молодые люди! – покачала головой женщина. – Если вы серьезно, то это глупо. Если шутите, то неуместно. Ну придумай что-нибудь! – кричала мужу жена. – До сих пор я считала тебя толковым человеком. Давай мы выстрелим в кита иглой со снотворным.

– Только не это! – отвечал муж. – Не смей покушаться на моего зубастого черта.

– Ну и жуй тогда свои несчастные бутерброды!

Становилось прохладно. Поднялся ветер. Вскоре над океанариумом загромыхало небо, и хлынул ливень. Профессор грелся, вычерпывая из лодки воду. Он уже подумывал, не стукнуть ли кита веслом по носу. Но он знал о большой обидчивости дельфинов. Что, если кит-косатка тоже обидчив? Расстроить с трудом налаженные приятельские отношения? К тому же кит может опрокинуть лодку. Очутиться в воде рядом с косаткой… бррр! Профессор передернул плечами и привстал.

Наму нес лодку к берегу.

Сотрудники и жена профессора стояли в это время под навесом у подъезда лаборатории. Они видели, как лодка пошла вдоль стенки бассейна и как прыгнул профессор. И тут все разом вскрикнули. Громче всех закричала жена. Подняв в отчаянии руки, она бежала к бассейну. Профессора на берегу не было. Пустая лодка покачивалась на волнах. Женщине показалось, что в глубине кит набрасывается на ее мужа. Она бы спрыгнула в воду, если бы ее не удержали.

Вода у берега взбурлила. Вышел сначала плавник, затем выставилась спина косатки, потом ее приоткрытая пасть с частоколом зубов. На спине косатки лежал лицом вниз профессор. Падая, он задел головой о каменный парапет и теперь был без сознания.

Словно понимая случившееся, Наму подпустил к себе лодку и позволил сотрудникам взять пострадавшего.

5

– Что вы теперь скажете, коллега? – спросил профессор, вылезая из воды в костюме аквалангиста.

Гость, знаменитый океанолог, только развел руками:

– М-да… Признаться, пока я здесь стоял и смотрел на ваши забавы, со мной чуть не сделалось дурно. Я считаю это случайностью. Вам все сходит с рук до поры до времени! В один прекрасный момент Наму вас съест.

– Послушаем, что он сам скажет! Оглянитесь, коллега.

Океанолог оглянулся. Наму, подняв голову над водой, глядел на стоявших на берегу людей и, казалось, прислушивался к их словам.

– Наму! – крикнул профессор. – Пощадишь меня?

Кит подплыл ближе, ударяя по воде хвостовыми лопастями.

– Видите! Он виляет хвостом, как дворняга.

– Вы делаете чудеса! Это переворачивает наши представления об одном из свирепейших хищников планеты. Я крайне заинтересован в продолжении вашего эксперимента. Я хотел бы кое-что вам предложить. Мне сообщили о поимке еще одной косатки. Тоже самец. Ему уже дали кличку Джуно. Предлагали для моей лаборатории. Хотите, я уступлю его вам? Условие одно: совместные наблюдения…

– О! Я принимаю с удовольствием и благодарю. Нет, это просто замечательно – то, что вы предложили! Наму, ты слышишь, у тебя скоро будет товарищ!

Наму отфыркнулся и ушел в глубину.

Месяц спустя в бассейне появился Джуно.

Встретились они как будто дружелюбно. Но длилось это недолго. Вскоре киты перестали ладить друг с другом.

Джуно превосходил своего напарника ростом и силой. Наму вообще был не из крупных китов: сказывалось недоедание в детстве. И теперь Джуно отнимал у него рыбу.

– Надо перегородить бассейн сеткой и рассадить их, – предложил океанолог.

– Да-да. Он испортит мне Наму! – согласился профессор. – Но прежде я хочу похлопать Джуно. Может быть, я ему понравлюсь, а затем помирю их. И будут они как две свинки, когда хозяин чешет у обоих за ушами.

– Идиллия и утопия! Вы чересчур отважны. Джуно не Наму.

– Позвольте мне все-таки попробовать.

– Только без меня: я берегу нервы.

Профессор сделал это рано утром, когда некому было отговаривать его от опасной затеи. Он сел в лодку и выплыл на середину бассейна, прихватив с собой щетку и большой мяч.

Наму тотчас подплыл к нему, ткнул мордой мяч и стал шумно плескаться, гоняясь за взлетающим в воздух предметом. Профессор оглянулся. Плавник другого кита – сплошь черный – медленно приближался к лодке. Джуно остановился в двух метрах от профессора и стал смотреть на него.

«Какую шутку он выкинет?» – спросил сам себя профессор.

И тут Джуно бросился к нему. Он поднырнул под лодку.

Удар был такой, что лодка затрещала, взлетела на воздух и, перевернувшись, со звуком хлопушки ударилась о воду.

Профессора выбросило из нее. Вынырнув, он увидел, что черный плавник движется прямо к нему, а под водой белеет раскрытая пасть. Профессор бросил щетку в зияющий зев и услышал, как щелкнули зубы хищника.

От этого звука тошнотворная пустота разлилась в животе профессора. Вдруг что-то толкнуло его в бок. Между ним и пастью Джуно всплыл Наму с желтым «солнцем», на плавнике.

Профессор изо всех сил поплыл к берегу.

Когда он очутился на суше, вода в бассейне уже шла кругами, пенилась и взлетала в воздух. Битва продолжалась и над водой, когда киты выскакивали и хватали друг друга за плавники, чтобы обрушиться вниз яростной черной массой. Джуно теснил Наму, набрасываясь на него снизу и резко выталкивая на поверхность всей мощью своего тела. Был момент, когда профессор увидел, что подбородок Наму разодран и на шее, как лохмотья, болтаются куски кожи с салом. Вода в бассейне покраснела от крови.

Профессор бросился в лабораторию.

– Коллега! – проговорил он в телефонную трубку. – Я хотел удивить вас, но произошло несчастье. Наму сильно ранен. Да, они сцепились. У вас есть ракетница? Надо их разогнать. Вы сейчас? Я жду. Дорога каждая минута.

Но когда океанолог привез ракетницу, было уже слишком поздно. Джуно прижал Наму к стенке и – как выяснилось позднее – вырвал у него язык.

Джуно отогнали ракетами, бассейн спешно перегородили сеткой, и профессор спустился под воду с аквалангом.

Наму потерял много крови и уже засыпал.

Когда рука профессора погладила его по голове, он только скосил потускневшие глаза и чуть пошевелил плавниками. Потом прижался щекой к костюму аквалангиста. Из неплотно сомкнутой его пасти клубящимися струйками била кровь.

Он прожил еще несколько минут…

6

Наша делегация посетила океанариум уже после гибели кита.

Профессор показал нам кожу, снятую со спинного плавника, – все, что осталось от Наму.

Кожа была сухой, но еще не потрескалась, а черно-желтый рисунок на ней был красив и четок. Я не поверил глазам, увидев знакомую желтую звездочку на плавнике и вспомнив историю, происшедшую в Беринговом море. Рядом с «солнцем», был небольшой рубчик, след пулевого ранения.

«Метка нашего вертолетчика?» – спросил я сам себя Я был взволнован, огорчен несостоявшейся встречей со старым знакомым и рассказал все профессору.

И он добавил к этой истории ее середину и конец.

Вы уверены, что он вас спасал? – спросил кто-то из делегации. – Быть может, обе косатки видели в вас добычу?

– Навряд ли, – ответил профессор. – Наму был удивительным зверем. Однако мы можем только предполагать Наму унес с собой свою тайну… Даже для нас самих наши, человеческие поступки не всегда объяснимы, а что мог бы сказать кит, разговаривай он как человек?

– А как ведет себя Джуно?

– Джуно пока не поддается приручению. Сегодня он перевернул лодку. К счастью, она была без человека. Хотите взглянуть?

Мы вышли к бассейну. Сквозь его прозрачную воду на зацементированном дне была видна затонувшая посудина. Чернея плавником, от берега к берегу сновал Джуно.

Заурядный хищник… Кит-убийца…

Мне было неприятно смотреть на него, и я отвернулся.

Е. Кондратьев
Мамай

1

Мать Мамая, большеухая рыжая шимпанзе, была поймана беременной и родила его уже в обезьяньем питомнике.

Приоткрыв от внимания рот и моргая влажными глазами, шимпанзе глядела на лежащего у ее ног новорожденного. Детеныш не шевелился. Она приподняла длинными пальцами его бездыханное, худенькое, как у лягушонка, тельце и вылизала ему голову. Это не помогло. Тогда мать стала трясти, похлопывать его ладонями, подбрасывать вверх и качать. Ее пальцы ощутили, как тельце начинает остывать на воздухе. Шимпанзе схватила пучок соломы из своего гнезда и стала растирать сына. Она действовала довольно бесцеремонно и так уверенно, будто своими глазами видела, как рожали ее мать, бабушка, прабабушка и еще десять поколений рожениц.

И она была вознаграждена.

Рот детеныша приоткрылся. Сын глотнул воздуха и заплакал. Мать чмокнула его и, обняв рукой, запрыгала в возбуждении по клетке.

Мамай начал жить под животом у матери. Он знал: главное в этом мире – держаться за ее шерсть маленькими кулачками, никуда не отлучаться, и тогда будет все, чего он пожелает: и еда, и тепло, и защита от чего-то страшного, что существует где-то там, в прохладной пустоте воздуха. Он вызубрил это так твердо и надолго, что, когда пришла пора и мать попробовала отнять его от себя, Мамай поднял отчаянный крик. Он упал, но тотчас вспрыгнул на спину шимпанзе. На спине было жутковато, но все же лучше, чем на цементном полу их зарешеченного жилища.

Шимпанзе вскоре ссадила его и со спины. Она теперь много играла с ним и занималась спортом: поднимала Мамая за руки, отталкивала от себя, тащила к себе, не давала покоя. Самой любимой ее забавой стало подносить Мамая к решетке и заставлять его карабкаться кверху. Мамай цеплялся за решетку, лез к потолку и там впадал в истерику, не умея спуститься. Но все же никакие переживания и страхи не отбивали у него охоты к физическим упражнениям. Он делал большие успехи. Ходил уже не только на четвереньках, но и на двух ногах – правда, когда мать вела его за руку.

Мать гордилась сыном, радовалась на него, и ничто, казалось, не могло помешать ей сделать из детеныша образцового шимпанзе. Но тут нагрянуло несчастье. Мать сильно простудилась. Мамай, хоть и был несмышленыш, все же видел, что ей плохо, и жалел ее, выражая свои чувства легкими прикосновениями. Вскоре его отсадили от матери, и мать куда-то исчезла навсегда.

На этом кончилась обезьянья школа Мамая. Ухаживать за ним было некому, и сотрудница питомника взяла малыша к себе.

– Слушай, голубчик Мамай, – сказала она. – Теперь ты будешь жить у нас. Получишь разностороннее воспитание. Ты доволен?

Мамай только моргнул карими глазами и крякнул.

Стало темно, что-то гудело, трясло, ящик, в котором сидел детеныш, поехал куда-то вверх, и Мамай очутился в новом месте, в одной из квартир большого дома.

Эта перемена сначала напугала, озадачила его. Однако день спустя Мамай уже настроился жить здесь с хозяевами хоть до скончания дней.

Где же ему было знать, что он окажется для людей, не побоявшихся осложнить свою жизнь, в конце концов слишком трудным ребенком?

2

В городской квартире Мамаю все было захватывающе интересно. По сравнению с прежней клеткой – как в джунглях по сравнению с голой степью.

Впрочем, шимпанзе-ребенок не знал географии и сравнивать мог только с вещами: вкусными, невкусными, приятными, страшными.

Приятных вещей было больше.

Во-первых, хороши были все вещи, под которые можно было залезть. Сюда относились: раздвижной стол, платяной шкаф, кресло, тахта и телевизионный столик. Под столиком делалось плохо лишь тогда, когда включался телевизор. Голос, говорящий из ящика, пугал Мамая, как и пищащие игрушки, ибо он не мог разгадать его секрета.

Но зато под большим столом или под тахтой всегда ждало обезьяну какое-нибудь чудо: закатившийся мячик, карандаш, полотерная щетка или же старая кукла Олечка, переименованная Мамаем в А-Ах, грязная, с отъеденным носом, но безгранично любимая и не идущая ни в какое сравнение с куклами, купленными позднее.

– Первая кукла как первая любовь. Верно, Мамай? – сказал однажды хозяин.

Но Мамай из всей фразы понял только слово «кукла» и на всякий случай спрятал А-Ах за спину: ведь у него так часто отбирали самые интересные игрушки. Один раз отняли осколки хрустальной вазы, которую хозяева забыли убрать со стола, другой раз ему попало ремнем за кусок обоев, содранных со стены, хотя еще накануне хозяин высказывался на тему о вреде телесного наказания для такого потенциально высокоразумного существа.

Мамаю при его толстой коже ни капельки не было больно. Все же он усвоил, что содеянное лучше всего скрывать от хозяйских глаз, и устроил в своем уголке за шкафом тайник для хранения пуговиц, иголок, пудреницы, сапожной и зубной щеток, расчески, чайной ложки и шариковой авторучки. Обладание этими приятными вещами наполняло Мамая такой сладкой отрадой, будто он ел банан или грыз морковку.

Но все, что можно было делать на полу, составляло только частицу доступных Мамаю радостей. Замечательную игру, сравнимую только с апельсином, любимым лакомством, можно было вести еще и под потолком. Там он часто висел на светильнике из полимера, пробуя его на вкус, прыгал на шкаф, оглушающе топал по нему ногами, потом перескакивал со шкафа на шторы, которые вскоре стали дырявые, как пробитое пулями боевое знамя, оттуда на тахту, с тахты на телевизор, и хозяева, подумав, решили поставить под телевизор тумбу, а шторы им пришлось снять.

Были в комнате вещи и неприятные, даже страшные.

Неприятна была небольшая клетка, стоявшая за шкафом. В ней Мамаю полагалось спать, а также сидеть, когда хозяйка уходила на работу, а хозяин скрывался в кабинете и стучал там какой-то машинкой. Только просунув руку меж прутьев и перебирая сокровища тайника за шкафом, можно было как-то скоротать унылые дневные часы и ждать, когда же хозяин выйдет обедать и кормить Мамая. Вот почему шимпанзе ненавидел клетку и умоляюще протягивал руки к хозяевам, когда его туда загоняли.

Но взревывал неумолимый и страшный пылесос, служивший только для того, чтоб отравлять жизнь обезьяне, – и бедный Мамай, ухнув, сам захлопывал за собой металлическую дверку домика. Щелкал шпингалет, и Мамай оказывался взаперти. Когда же он разгадал секрет задвижки – повесили замок, и возникла новая тема для обезьяньих размышлений: как замок открывается?

Тайник, еда и раздумья заполняли первую половину дня. Потом хозяин выходил из кабинета в кухню, сам обедал и приносил Мамаю разогретую кашу, яблоко, сладкий чай.

Мамай радовался его приходу, как собака, но собачьего уважения к нему не испытывал. У Мамая с хозяином было много общего. Например, у хозяина тоже была кличка – Петя. Так его звала жена. Затем он ходил на задних лапах. Правда, он делал это, не опираясь рукой об пол; кроме того, он не умел прыгать, что Мамай считал недостатком. Петя был белой, седой и лысой обезьяной, очень болтливой и с очками на носу. Накормив Мамая, он вместо приятных ритмических звуков заставлял деревянный ящик издавать какие-то плавные, бесконечные, переливающиеся мелодии, от которых застаивалась кровь в теле и хотелось разломать клетку, топать ногами и грызть ящик со звуками.

– Привыкай к классике, – увещевал его Петя. – Примитивная музыка способствует лишь неразвитому, примитивному мышлению…

Все же Мамай многое прощал Пете. Как было не простить, если тот, прицепив к Мамаеву ошейнику поводок, наконец-то выпускал его из клетки и отправлялся с ним на прогулку! Это было уже ни с чем не сравнимое счастье!

Неподалеку от дома нетерпеливо покачивал ветвями или многообещающе молчал большой парк. Он ждал Мамая. Прохожие останавливались, ребятишки визжали от удовольствия видеть обезьяну, из проносящихся автомобилей выглядывали люди – Мамаю было не до них. Он пританцовывал от нетерпения, дергал Петю за руку, еле до нее доставая, и кричал, оттопыривая губу:

– У! У-у! У!

В парке грузный, солидный Петя шел по земле, отстегнув поводок, а маленький черный Мамай двигался по деревьям. Так они доходили до зарастающего пруда. В одной руке у хозяина была легкая удочка. Он разматывал леску и доставал из кармана коробок с червями. Минут через пять красный с белым поплавок уже чутко дремал на воде, как будто прикидываясь, что у него нет никакого интереса к жизни и событиям в зеленой глубине. И однако он вздрагивал даже чаще, чем клевала рыба. Это хозяин дергал слегка леску, делал большие глаза и вскрикивал:

– Мамай, клюет!

Мамай и сам видел, что клюет. Лазая по старой прибрежной иве, отдирая кусочки коры или залезая в дупло, он не терял из виду поплавка и тотчас кидался к хозяину, выхватывал из его рук удочку и дергал что было сил. За такой «номер» он получал из фляжки хозяина стаканчик морковного соку. Однажды Мамай сильно перепугался, выдернув из воды маленького карасика, который, сверкнув на солнце чешуей, упал шимпанзе на голову, скользнул на траву и запрыгал у ног Мамая. Визжа, обезьяна опрометью бросилась к дереву, взобралась на самую верхушку и не хотела спускаться.

Но удивительно! Хозяин не побоялся страшного существа, подошел к карасику и положил его на ладонь. Мамай впервые почувствовал уважение к хозяину.

Петя взял банку, зачерпнул из пруда воды и пустил в нее карасика.

– Иди, не бойся, это маленький глупый карась, – сказал он Мамаю.

Мамай сидел на своем дереве с открытым ртом. Может, он просидел бы так долго, но в открытый рот залетел жук, и Мамаю пришлось отплевываться. Затем он спустился пониже. На берегу остановились мальчишки, молодая женщина подкатила коляску, подошел ухмыляющийся милиционер, народу прибывало, но все держались на почтительном расстоянии от дерева, услышав от хозяина, что шимпанзе может их покусать. Мамаю подумалось, что все они тоже боятся того, кто плавает в банке, и в нем проснулась гордость самца в стаде. Он самый сильный и должен всех защитить от карася. Он спрыгнул на землю.

Теперь начиналось самое трудное. Надо было вести себя умно. Сначала запугать противника. Мамай залаял и стал бегать вокруг банки, потом перепрыгнул через нее и тупо застучал по земле пятками.

– Ух, ух, ух! – закричал он, увидев, как заметалась за стеклом рыбешка. Потом притронулся к банке пальцем.

– Смотри, – сказал хозяин и сел рядом с ним на корточки. – Видишь, я беру карася руками. Давай положу тебе на ладошку. Ну, какой ты паникер! А еще шимпанзе!

Мамай брезгливо отбросил рыбу и понюхал ладонь.

– Ничего, привыкнешь, – утешил его Петя. – Перерыв у меня кончился, давай домой… Жаль, что скоро осень. Осенью тебе легко схватить пневмонию. А то я бы сделал из тебя заправского рыболова! Показывал бы в цирке. Что, ребята, нравится вам мой рыболов-спортсмен?

– Нравится, – вразнобой ответили мальчишки и, галдя, двинулись вслед за хозяином и шимпанзе, провожая их до самого дома.

3

Пока стояло лето, вечерняя жизнь Мамая проходила на балконе. Здесь все свое свободное время хозяева отводили занятиям с шимпанзе. Балкон стал для Мамая университетом культуры.

Мамай был больше привязан к хозяйке, чем к хозяину, любил сидеть у нее на коленях и рассматривать цветные картинки в большой тяжелой книге.

Вечер душен, но зато у хозяйки приятно прохладные руки, она добра, ласкова, картинки ярки и разнообразны – Мамай блаженствует и боится только одного: как бы не наступила ночь, когда погонят спать. Он радуется, что с наступлением сумерек хозяйка включает балконную лампу. Ему кажется, что свет сейчас разгонит всю темноту и будет день.

– Покажи мне чайник, – просит хозяйка, и Мамай показывает ей рисунок синего чайника.

– А где башмачок?

Мамай тычет пальцем в желтый башмак.

– Молодец какой! – хозяйка гладит его. – Петя, ведь верно, он у нас молодец?

– Угу, – соглашается Петя, не сводя удивленных глаз с обезьяны.

Ни башмак, ни чайник Мамаю не интересны: босиком лучше, а чаю он напился. Он ждет, когда его спросят про собачку, которая напоминает ему соседскую Лирку, спаниеля. С Лиркой у него дружба.

– Покажи собач… Ой, да ты у нас прелесть! Петя, ты видел? – восхищается хозяйка. – Нет, подумай только, все понимает! Наверно, он понимает каждое мое слово.

– Я думаю, ты преувеличиваешь. Словно он твой ребенок, – не без юмора возражает Петя.

Мамай улавливает в голосе хозяина веселые нотки и тоже улыбается, раскрывая рот.

– Петя! Ты видишь? Ты только взгляни на эту ухмыляющуюся рожицу! – всплескивает руками жена.

Но Мамай не тщеславен. Книга надоела. На балконе стол накрыт клеенкой, и Мамаю хочется ее погрызть. Он уже оскаливает зубы, но его начинают уговаривать.

– Петя, послушай, что я сейчас скажу Мамаю. Мамай, голубчик! Ты ведь не хочешь меня огорчить? Послушай меня, маленький. Ну погляди на меня. Вот так.

Мамай останавливает на ней нежный невинный взгляд.

– Ты ведь все понимаешь, и ты у нас хороший. Ты видишь, ни Петя, ни я не грызем клеенку. Она невкусная. Но дело не в этом. Люди умны и не грызут ни клеенок, ни скатертей, ни ботинок. Ты хочешь быть умным, как люди? Тогда гляди на них и поступай, как они. Вот погляди на Петю (Мамай переводит взгляд на хозяина, на его блестящие и такие заманчивые очки). Бери с него пример.

Очки трогать не следует. За это сажают в клетку. Но, услышав слово «бери», Мамай радостно вскакивает, хозяин кричит, а очки перекочевывают на нос шимпанзе.

– Петя, прошу, не отнимай у него очки! Или будет истерика. Дай мне закончить. Я попробую его уговорить. Слушай, Мамаюшка, погляди мне в глаза внимательней.

Мамай глядит на нее сквозь очки. Ее лицо теперь непривычно расплывчато. Это удивляет и забавляет Мамая.

– Послушай дальше. То, что ты сделал, – нехорошо. Но ты сделал только то, что делает Петя, – надел очки. Ты взял с него пример. Ты не совсем верно понял меня. Но такие тонкости тебе пока не под силу. Зато пообещай мне, что ничего не будешь грызть без разрешения. Ну кивни мне головой. Вот так, как я.

Мамай кивает.

– Очень хорошо! Таким я тебя люблю и буду любить.

Мамай чувствует: им очень довольны. Что бы еще такое выкинуть?

Запрокинув голову, шимпанзе быстро выгрызает в клеенке дырку.

Вслед за тем он вскакивает в испуге, дрожа телом и распушив бакены, потрясенный неистовым Петиным хохотом.

Остаток вечера между хозяином и хозяйкой идет спор.

– Ты считаешь его умней ребенка! – горячится хозяин. Много ли понимает ребенок его, младенческого, возраста? Кроме того, ты слишком с ним сюсюкаешься. Но он не девчонка, и дай мне срок, я воспитаю из него парня!

Мамай некоторое время глядит на них, не двигаясь. Но он не любит споров, чувствуя, что при этом спорящие сердятся, и сам начинает злиться.

Конечно, он всегда на стороне женщины.

Недолго думая, Мамай подскакивает к хозяину, который размахивает руками, и крепко кусает его за руку…

Такие сцены бывали редко.

Чаще всего хозяин и хозяйка мирно беседовали о чем-то своем. Иногда женщина подшучивала над мужем, называя его чересчур ученым, а Петя рассказывал.

– Вспомнил, что приснилось: как будто поехали всем институтом отдыхать в санаторий, и надо было на это писать рецензию…

Мамай слушал их краем уха, понимал, что им весело, но у него были свои занятия. Обхватив пальцами перильце балкона, он наблюдал жизнь квартала. Внизу на зеленой ткани газонов белела сеть тропинок, точно морщины на Мамаевой ладони. Бегали дети, кошки, прыгали воробьи. Вдали проезжали машины – непонятные и очень скучные существа. Темнело. Дети откликались на зов женщин и уходили в дома. В домах люди жили в больших стеклянных банках, и, когда внутри банок гас свет, наступала пора идти в клетку. Вот почему Мамай обеспокоенно следил, много ли в соседнем доме потушенных и освещенных банок.