Текст книги "Друзья, которые всегда со мной"

Автор книги: Борис Рябинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Ведите в больницу, – распорядился Леонид Иванович. И я повел, повел еще раз. Запомнилось: концы лап, где у Джери были белые пятна, вместо белых стали оранжевыми.

Было скользко, сыро, грязно – внезапно началась ростепель. Я вел Джери осторожно, он чуть переставлял ноги. Еле переправились через реку Исеть. Если, идя на вторую операцию, он проявил упрямство, то теперь – олицетворенная покорность…

Чувствовал ли Джери, что не вернется обратно, я не знаю (многие утверждают, что животные предчувствуют свой конец), но я – я все еще надеялся, на что – неизвестно, ведь уже не оставалось даже того одного-единственного шанса…

После нового просвечивания рентгеном был вынесен окончательный приговор: затемнения в области почек, в легких… Метастазы.

– Миллионный рак… – резюмировал Николай Дмитриевич, сочувственно поглядывая на меня через очки, но сочувствовать сейчас надо было прежде всего Джери.

Какое-то виновато-растерянное выражение не сходило теперь с физиономии Джери, пронизывало все его поведение, в светлых – под масть – глазах застыла безысходная тоска. Он снова резко похудел, особенно зад – кости! Резко очертились надбровные дуги (выше их – впадины), голова стала угловатой и некрасивой, шишка «ума» на затылке, казалось, выросла вдвое. Кроткие, страдающие глаза… Я уже говорил, что глаза Джери были необыкновенно выразительны, в них читались все оттенки его настроения, а глаза умирающей собаки вообще незабываемы и способны поразить любое воображение, пробудить жалость даже у самого нечувствительного из высших созданий природы. Он словно извинялся за свою беспомощность, за то, что причиняет всем столько беспокойства. «Вот, брат, как, – говорил этот взгляд, – что со мной, сам не пойму…» Джери, Джери!

Собака спрашивает глазами – никогда не забыть немого вопроса, обращенного ко мне, когда я в последний раз привел Джери в больницу, привел, чтобы больше уже никогда не увести…

Понимал ли он, что погибает, близок его смертный час, час разлуки со мной, со всем, что его окружало? Я не узнаю этого никогда; но мне казалось всегда, что собака понимает гораздо больше, гораздо, нежели предполагает распространенное мнение о ней. Несомненно, не побоюсь сказать, Джери что-то чувствовал, он догадывался, инстинкт – могучий советчик – подсказывал ему.

После полудня я снова пришел к Джери. Лежит, не может встать. Улыбается, приподняв голову, а бессилен. У меня комок подступал к горлу. Джери, мой Джери! У него проступили ребра, пес ничего не ел.

Я видел его в последний раз.

 
До самых врат смерти дойдет он со мной…
 

Я хотел остаться, но Леонид Иванович предложил удалиться, я повиновался. Вероятно, он хотел избавить меня от тягостного зрелища – еще раз видеть оперированного Джери. Зря!

Вечером он позвонил и сообщил:

– Удалил почку…

– Так это, что же, он весь изрезан…

Леонид Иванович сделал вид, что не слышал.

Джери погибал. Оглядываясь теперь назад, я прихожу к выводу, что зря мучили собаку – ведь все было уже предопределено, не случайно Николай Дмитриевич не раз давал мне понять это. Рак. Надо ли что-то добавлять? Но Леонид Иванович упрямо продолжал сражаться за жизнь Джери. Спасти! Спасти наперекор всему! Дать еще отсрочку, потягаться со злодейкой-судьбой! Тут уже присутствовало что-то, напоминающее азарт… Прослеживая все, я вижу, что Леонид Иванович всегда был человеком увлекающимся, азартным; вероятно, таким должен быть каждый ученый; возможно, таким должен быть и всякий, вступающий в борьбу со смертью; однако тому, кто оказывается втянут в эту борьбу, находясь посередине между борющимися сторонами, приходится нелегко. Джери пришлось испытать все это на себе.

Безусловно, нужна была первая операция. Но следующие?

Было около часа ночи, когда в моей квартире снова зазвонил телефон. Голос Леонида Ивановича:

– Сейчас приступаю к операции Джери…

– Как?! Опять?! Что случилось?

– Пока сам не пойму. Разошлись швы.

– Что же теперь – конец?

– Не знаю. Положение тяжелое…

– Мне приехать?

Подумал.

– Лучше не надо.

Зачем я послушал его!

Рано утром снова звонок. Я сразу понял все по тону:

– Умер?

– Умер…

Час настал

Вскоре большие грозные события заслонили от меня все, что было связано со смертью Джери, как-то сгладив, ослабив горечь утраты и отодвинув на задний план и Джери и многое Другое.

Началась Великая Отечественная война.

Произошло то, чего опасались давно, к чему готовились, хоть и не хотели, ждали, но надеялись, что этого не произойдет. Это не могло быть никакой неожиданностью и все же явилось ударом грома в ясный полдень.

Вдруг совершенно реальный смысл и определенное, ясное значение приобрели слова: «Осоавиахим – опора мирного труда и обороны СССР». Пришло время суровое и тревожное – героическое.

Каждый день теперь от перрона вокзала отходили воинские эшелоны, каждый день слезы, прощания, объятия, напутствия, каждый день кто-то прощался с отцом, братом, мужем, отбывавшим на фронт, в огонь схватки. Фашисты уже топтали нашу землю…

В новом свете предстали наши военизированные походы, пробег на собаках от Урала до Москвы, изучение и освоение оружия – пулемета, винтовки, прыжки с парашютом, лагерные сборы с их жизнью в палатках, со строгим режимом, с подъемом на заре или глубокой ночью по сигналу тревоги… Война! Она перевернула чувства и мысли каждого. Война! Отошло время веселых забав, с которыми отныне связывалось представление о беззаботной юности, настала грозная, суровая пора, когда ты уже не принадлежишь себе, когда даже все помыслы твои – только о большом, общем, самом драгоценном и желанном – о победе!

В годину бедствии

Первое ночное дежурство в клубе.

Позвонил начальник клуба и сказал:

– В клубе вводится круглосуточное дежурство, сегодня дежурить вам…

Пошли вдвоем, взяли с собой Снукки. Спали на сдвинутых стульях, Снукки на полу.

Дежурства вводились на случай чрезвычайных обстоятельств. Уже была попытка немцев бомбить Москву; конечно, мало вероятно, что они отважатся лететь до Урала, – но кто знает? Ночь прошла почти без сна. Вставали и поочередно выглядывали в окно, выходили на улицу. Большой город жил привычной жизнью, ровно дышали его не знающие усталости заводы, где-то на подъездных путях гудели паровозы, но что-то изменилось с 22 июня. Или мы все вдруг стали старше, почувствовав огромную ответственность на своих плечах – ответственность за судьбу Родины. Какое большое и светлое слово – Родина… Где-то далеко на западе били пушки, скрежетали гусеницы танков, в огне и дыму уже умирали люди, защищая правое дело, а здесь – тихо, но то была настороженная, бдительная тишина, которая в любую минуту готова взорваться грохотом битвы… Мы были лишь крохотной составной частицей, песчинкой во взметнувшейся великой буре, но что-то зависело и от нас!

Ничего в эту ночь не произошло, но она была как напоминание, что и от тебя Родина ждет свершений, все должны быть начеку. Враг не дремлет – не зевай и ты!

Не надо думать, что жизнь в клубе собаководства с началом войны замерла или стала менее притягательной, что ли, для своих членов, исчезла ее увлекательность… Наоборот! Она приобрела нечто новое, чего не было раньше, наполнилась новым содержанием, хотя в принципе ничего непредвиденного не произошло, ведь все знали: служебная собака – резерв Красной Армии!

Вот когда выяснилось, что, хотя собак мы развели порядочно, отнюдь не помешало бы, если б их было еще больше. На счету был каждый щенок. Вскоре на учет взяли всех дворняжек, коммунхоз вынес специальное постановление, обязывающее регистрировать каждую собаку, независимо от породы, и даже всех беспородных. Клуб резко перестроил свою работу, главное теперь было не обеспечение любителя, а комплектование собаками специальных воинских подразделений. Собак собирали по всей области, в этой работе активно участвовали тимуровцы-ребята. Животных группировали в специальных временных питомниках и потом передавали армии. Всего клуб за четыре года войны передал в армию около шести тысяч животных (больше передал только Московский областной клуб – 8000 животных).

Да, можно сказать с гордостью, в военные годы Советская Армия не испытывала недостатка в полноценных пополнениях служебными животными. Случилось то, что предсказывал Алексей Викторович: в дело пошли все собаки, в первую очередь, конечно, специально служебные – овчарки, эрдели, доберманы, а за ними – лайки, пойнтеры, сеттеры, полукровки и даже простые крупные дворняги, успешно тянувшие нарты, перевозившие раненых и грузы.

Из Дома обороны клуб вскоре переехал в небольшой деревянный домик на заднем дворе ресторана «Ривьера» (старое помещение понадобилось для чего-то другого: началась эвакуация на Урал из западных районов страны), но там с собаками было даже удобнее. Прямо тут же, на дворе, устраивались выводки молодняка, туда же приводили собак, сдаваемых в армию, и оттуда они отправлялись на железнодорожный вокзал.

 
Идет война народная…
 

Каждый делал, что мог, вернее, все, что мог, и более того, о чем в мирное время, наверное, не отважился бы даже подумать. Даже самые фанатичные из нашего брата и влюбленные в своих четвероногих, что говорится, до бесчувствия без напоминаний делали теперь то, что в иных обстоятельствах, верно, сочли бы необязательным.

Помню, как однажды отправили на фронт сразу два вагона с собаками – около ста голов. Кто-то приехал проститься даже из района, а уж местные пришли все, как один.

Были и напоминания:

«Уважаемый товарищ!

Для скорейшего и окончательного разгрома фашистских банд срочно требуются фронту собаки. Клуб служебного собаководства Осоавиахима призывает Вас передать собаку в подарок Красной Армии – этим Вы выполните долг патриота своей Родины.

Осмотр на предмет пригодности собак производится в клубе: ул. Малышева, № 36, во дворе ресторана „Ривьера“, с 10 утра до 8 вечера, а также и в выходные дни.

Взамен переданных собак в 1942 году получите щенка от лучших производителей.

Нач. клуба с/собаководства Осоавиахима…

Председатель Совета клуба…»

Такие письма-повестки рассылались клубом.

В 1942 году… Вы, конечно, понимаете, что щенки не лежат на полке, и клуб полагал: вот полегчает, и через годик можно будет начать рассчитываться по векселям. Кто из нас думал, что война затянется и на 1943-й, и на 1944-й годы…

Обычным стало безвозмездно передавать собак в армию. Ведь люди отдавали кровь, сутками бессменно стояли у станков…

Появились энтузиасты выращивания собак для армии. Особенно отличались домохозяйки. Некоторые вырастили по три и даже по пять собак для фронта. Брали щенков в клубе, выращивали и отдавали. Рекорд поставила старушка-пенсионерка, все сыновья которой находились на фронте, передавшая четыре собаки и двенадцать щенков. С домохозяйками соревновались ребята-пионеры.

Началось жилищное уплотнение, в квартирах становилось теснее и теснее, а с запада все ехали и ехали. Везли целые заводы, а с ними прибывали многочисленные коллективы рабочих, инженеров – тысячи и тысячи… Всем нужно жилье. А где находиться животным? Собаки жили под столами, под кроватями, под сараями во дворе, в амбарах. Где придется. И самое удивительное, в этих условиях энтузиасты ухитрялись выращивать хороших, полноценных животных, зачастую даже лучше, чем в мирное время. Советское собаководство держало трудный экзамен…

Казалось: до того ли? Жизнь показывала – до того. Думаю, что для многих это было даже своеобразным утешением, возможностью забыться, отойти от обычных будничных дел и не дать овладеть черным думам: и это лишний раз служило выражением патриотических усилий народа, который не жалел ничего для скорейшего достижения победы. И добровольные отчисления в фонд обороны, и купленный на взносы трудящихся танк, и выращенная советским школьником собака, как многое, многое другое – все это вело к одной цели, помогая наращивать силу нашего отпора фашистским захватчикам и приближая час разгрома врага. «Идет война народная…»

Запомнился случай, происшедший в одном из рабочих районов города. Ночью, когда все спали глубоким сном, пятимесячный овчаренок Яшка поднял тревогу. Он вылез из своего угла за комодом и принялся стаскивать одеяло с маленькой Леночки и ее спящей бабушки (мать была в ночной смене на заводе).

Когда бабушка открыла глаза, оказалось, что вокруг полно дыма, Леночка, задыхаясь, металась на кровати, а Яшка бегал по комнате, стараясь предупредить людей. Горела лестничная клетка, выход был отрезан; разбили окно и через него вынесли девочку, потом вылезли взрослые. Последним выпрыгнул Яшка. Он и потом, когда приехали пожарные, суетился больше всех, внимательно следил за действиями людей в медных касках, охранял вытащенное из окна имущество. При той перенаселенности, какая существовала тогда, могло произойти серьезное несчастье. Яшка отвел беду. Событие это долго обсуждалось в клубе.

Вскоре, когда была введена карточная система, продукты стали распределять по специальным талонам, дали паек и собакам. Моя Снукки, например, как племенная производительница и вообще ценное животное, получала в месяц 16 килограммов крупы – целый пуд. Признаться, эту крупу вместе с нею ели и мы, так же, как, в свою очередь, сами делились с нею, чем могли. Может быть, не стоило признаваться, но так делали все, и это – понятно. В пищу собаке шли и все остатки с хозяйского стола. Племенных собак берегли, не сдавали в армию. Надо помнить: не станет племенных – откуда возьмутся новые?

Алексея Викторовича командировали в наши края, чтобы подготовить место для приема эвакуируемой из Подмосковья Центральной школы собаководства: немцы приближались к Москве…

Возвращаясь мыслью к этим дням, вспоминаешь, как в тяжелую пору первых неудачных для нас месяцев войны колхозники, нередко с риском для жизни, угоняли гурты скота, чтоб не достались врагу. Нечто подобное повторилось и с собаками. Немцы забирали все. Они не брезговали и собаками. В критические дни, когда немецкие генералы уже обозревали в бинокли башни Кремля, в Центральную школу собаководства прислали до сотни молодых людей без оружия. У офицеров было по гранате. Транспорт был занят более важными перевозками; до станции Петушки – 120 километров – отправили пешком. Там, в Петушках, был подан состав. (По другим сведениям пёхом протопали гораздо больше – что-то около четырехсот километров.)

Рассказывать легче, в жизни все было куда труднее.

Пошли. Каждому по две собаки. Маленьких щенков несли на руках, в заплечных мешках. Часть – малоценные собаки – осталась в школе.

Вскоре мы встречали собак из Кимр, где находился еще один питомник эрделей. Там эвакуация была еще более поспешной. Вагон полон эрделей… Большие и маленькие. Рыжие, кудлатые, сплошная копошащаяся рыжеволосая масса. Молящие глаза, покрытые конъюнктивитом. Когда мы открыли вагон, собаки обрадовались, кинулись лизаться, прыгали на грудь, визжали… Тут же мертвые. Кормили в дороге как попало; кинут – кто-то ел, кто-то не ел. Некоторые погибли.

Война для всех злая тетка. Доходили слухи: в Ленинграде погибли все собаки. Догов-чемпионов вывозили на самолетах: начиналась блокада. Погибло собаководство Киева и Украины, Прибалтики.

Школа пробыла на Урале недолго, всего месяца два или чуть больше. Немцев отогнали от Москвы. Командование школы стало вызывать работников по одному, по два… И так постепенно вернулись в Москву все. Перед школой стояли большие задачи. Вернулся и Алексей Викторович с женой, а мы еще долго вспоминали его – его приветливость ковала ему друзей повсюду, где бы он ни появлялся.

– Ну, теперь вы сами большие, думаю, нянек вам не надо. Так я и начальству скажу, – говорил он на прощание. – Хорошо у вас, приняли как родных. Спасибо. Грузины говорят: хороший друг такой – в ясный день его не видно, а в пасмурный он тут… Я рад, что побывал здесь, хоть загнала неволя!..

В Ленинграде он хвалил Ленинград, на Урале – Урал (а еще раньше Грузию и Кавказ), и все у него получалось искренне, от души. Человек «больших габаритов», по собственному определению, он вмещал и чувства много – к людям и животным, к природе, ко всему прекрасному. Мне он представляется истым русолюбом, не мыслящим дня прожить без своей России, человеком, который зачах бы на чужбине. Такие были нужны и будут всегда нужны нам.

– Конечно, каждому кажется милей всего тот клочок земли, тот край, где он родился; но истинный патриот любит все. «Родная земля всегда прекрасна», – обычно с наслаждением повторял он. Когда решается судьба Родины, такие слова брали за сердце.

Любопытно было его объяснение наших успехов:

– Мечта рождает идею… еще древние говорили! Идея с течением времени превращается в материальную силу… Так и наше собаководство. Жалко, годы идут быстро… Ну да ничего, мы еще повоюем, повоюем, голубчик!

Думаю, что именно такие, как он, и подобные ему (а их было немало) подняли наше собаководство на достойную высоту, из обывательской забавы сделали общественно важным делом, полезным и даже необходимым государству [5]5
  Последние годы после фронта и выхода на пенсию Алексей Викторович был начальником Центрального клуба служебного собаководства.


[Закрыть].

…Из глубин памяти всплывает летняя улица окружного, довольно значительного по тем временам городка, где протекали детство и юность. О породистых собаках никто ничего толком не знал, они представлялись привилегией богачей; а уж увидеть… где?!

И однажды – запомнилось на всю жизнь! – увидел; на дрожках ехал представительный мужчина, обочь скакала большая собака, похожая на волка. Прохожие останавливались и смотрели им вслед. И я тоже остановился. После узнал – овчарку привез начальник окружного земельного управления, бывший военком. Была диковинка на весь город! Шли двадцатые годы…

А нынче? Кого удивишь, скажем, той же овчаркой?

Конечно, не все мы тогда еще представляли ясно, чем занимаются наши собаки там, далеко на западе, где гремели пушки. Новости доходили обычно с приезжающими или с теми, кто побывал в школе, и чаще – в непроверенном виде. Так, однажды донеслось, что в нашей армии появились собаки – истребители танков противника, «противотанковые собаки», успешно действовавшие на фронте под Москвой и Ленинградом.

После войны я встречал человека, который утверждал, что мысль об использовании собак против танков зародилась еще в предвоенные годы, в питомнике, где работал Алексей Викторович. «Нельзя ли, чтоб собака затащила под танк какую-нибудь мину», – так формулировалась задача собаки. Может быть, это плод досужего вымысла, не знаю; однако человек этот, по его заявлению, прежде сам работал в том же питомнике, и уже по одному этому следовало отнестись к его сообщению с интересом. Известно, что идеи иногда зреют одновременно в нескольких местах. Официально служба собак – истребителей танков родилась в Центральной школе, в сорок первом году, когда наша армия остро нуждалась в средствах для борьбы с вражескими танками.

Служба эта существовала недолго: как только фронт получил достаточно противотанковых орудий, гранат и прочего, собак перестали посылать на это самоубийственное задание, прекратилась и дрессировка.

Потом заговорили о санитарно-ездовых упряжках. Универсальные сани-волокуши, пригодные для любого времени года, оправдавшие себя еще в войне с белофиннами, были созданы в школе в период, когда она еще находилась на Урале. Естественно, особо нас интересовали те собаки, которые поступали в армию через наш клуб; и, когда пришла благодарность командования воинской части – благодарность за собак, точнее, за упряжку, которая под огнем врага вывезла столько-то раненых, был настоящий праздник. Собаки, наши собаки спасали человеческие жизни, жизни советских воинов! Наше дело служило победе!

Утраты и достижения

Да! Надо сказать о тех изменениях, которые произошли в клубе. Еще перед войной Сергей Александрович перешел в промышленность руководить караульными объектами, где применялись собаки. Добился своего: ведь он всегда мечтал о том, чтоб «внедрить» собаку в народное хозяйство; и теперь промышленности тоже потребовались специалисты по служебному собаководству. Теперь, приходя в клуб, мы уже не слышали: «День добрейший!» – его могучего баритона, «иерихонской трубы», по выражению моей матери. И день уже был не такой добрейший – военный день. Начальником клуба стал Алексей Иванович Рогов, человек уже в годах, седой, обычно надевавший очки, когда брался за дела, но неутомимый и несокрушимого здоровья.

Читатели, я надеюсь, не забыли Игоря, его сына, с которым мы в предвоенные годы совершили совместную поездку по Чусовой и в Москву. Игорь стал взрослым человеком, мужчиной, его призвали в армию в первые же дни войны, он сражался в частях противотанковой артиллерии, и отцу с матерью оставалось лишь одно – припасать терпения и ждать заветные треугольники – фронтовые солдатские письма, доставляемые полевой почтой.

Домик знатного мичуринца, поучиться опыту которого люди приезжали издалека, на окраине города, утопал в зелени, цветах, во дворе вечно копошились щенки, собаки. Алексей Иванович был большим поклонником природы, будь то дерево или животное; и птицам в его саду жилось привольно, их щебетание и гомон слышались за полквартала. Рано утром Алексей Иванович поднимался, запрягал престарелую овчарку Геру в тележку или санки и в сопровождении ее неторопливо шагал через весь город.

Зимой он являлся в клуб еще затемно. Гера с упряжкой нужна была ему на случай, если придется подвезти собачий паек или что другое.

Выдержка Алексея Ивановича превосходила всякие границы, и мы лишь много дней спустя узнали, что произошло однажды; долгое время он скрывал это и от жены. Командование части сообщило страшную весть: сын убит. Пал геройской смертью. Пал… Молча, долго вглядываясь в прыгающие буквы, Алексей Иванович прочитал «похоронную», молча, медленно сложил ее и спрятал в стол, где хранил важные бумаги. Как всегда, вышел он утром с собакой из дома, но тут силы оставили его. Он упал и потерял сознание. Когда очнулся, вокруг толпился народ, кто-то побежал вызывать «скорую помощь», а Гера лаяла и никого не подпускала к хозяину.

Это случилось глубокой осенью сорок первого года. С тех пор Алексей Иванович замкнулся, он как будто закрыл свое сердце на замок, твердости его могли позавидовать многие. Он мужественно нес свое горе и до конца войны не слагал с себя обязанности начальника клуба. Ему в значительной степени клуб был обязан тем, что, несмотря на большой расход животных, количество их почти не уменьшалось, а качество – объективные показатели, как говорят кинологи, – даже стало лучше. Дальновидный и расчетливый, Рогов бережливо расходовал корма, выделяемые государством для питания собак, умело планировал отправку собак в Центральную школу, откуда они, отработанные и уже с вожатыми, направлялись на фронт.

В действующей армии находился и старший инструктор, кумир мальчишек и девчонок – юной части нашего клуба, Григорий Сергеевич Шестаков. Его место заняла Нина Борисовна Лурина, женщина весьма любопытная во многих отношениях.

Долгое время Нина Борисовна увлекалась овчарками, можно сказать, души не чаяла в своем Пижоне (пес был отличный, один из лучших) и лишь под конец жизни, когда не стало Пижона, вдруг «перешла» на спаниелей, небольших охотничьих собак (хотя ни сама, ни муж не охотились), ласковых, как кошки, и очень удобных в содержании. «Большую собаку стало тяжело держать, – оправдывалась она, хотя ее никто ни в чем не винил. – Пудель, спаниель – умная, удобная, никого не заглатывает сразу…» Прежде, когда «заглатывал» ее Пижон, ей нравилось.

Впервые я увидел Нину Борисовну в довольно-таки комической ситуации, на выставке. Только что прошел дождь, ринг размок, грязь, лужи; и вот, представьте эту картину: большущая овчарища таскает за собой по рингу хозяйку, женщину хорошо одетую, с короткой стрижкой «скобочкой» (по моде). От сильного толчка женщина упала, но поводок не выпустила из рук, а, наоборот, как говорится, вцепившись в него намертво, волочилась за псом на животе… Хохот вокруг стоял гомерический!

Пижон не только умел «заглатывать» – на нем ездить можно было!

Вскоре случай свел нас вторично. Иду по улице и вижу – бегает овчарка. На самой середине мостовой; а улица шумная, с большим движением транспорта. Вот-вот задавят! Сорвалась, а хозяйка – неловкая женщина – не может поймать ее, растерялась.

Большой черный «ЗИС» мчался прямо на собаку. Та встала и стоит, автомобиль затормозил.

Милиционер остановил движение. Наверное, бешеная! Перед тем по городу были расклеены плакаты, которые еще вызвали большое возмущение в клубе: «Боритесь с бешенством!» – и нарисована овчарка в наморднике. Бесятся ведь прежде всего дворняжки, бездомные животные.

– Она у вас сорвалась или просто отцепилась? – принялся постовой допрашивать хозяйку.

– Да отцепилась она! Вот… – показала поводок.

– Вы не бегайте за нею, она скорее подойдет, – сказал я, вступая в разговор. Тем временем собака с мостовой перебежала в сквер и принялась весело бегать, резвиться там, потом легла за акациями у решетки.

И вдруг с той стороны через решетку лезет женщина, полная, средних лет, нарядно одетая. Она опередила меня. Неожиданно ловко перекинула себя через решетку, которая была почти по грудь, поставила сумочку к решетке и решительно подошла к собаке, словно век ее знала. «Фу!» – стиснула парфорс и вывела к хозяйке.

– Она у вас не набегалась. Надо давать поразмяться, а то всегда будет убегать. Каждый раз так будете маяться…

Она почти из слова в слово повторила то, что напоминал любителям Сергей Александрович. Как говорится, учить легко: а что было у самой на ринге?

Это была Лурина.

Так мы познакомились. Потом она побывала у меня – хотела «лично представиться» Джери.

Светлый глаз с круглым черным зрачком в сочетании с выглядывавшим ярко-красным уголком третьего века придавали Джери выражение крайней свирепости и пугали многих, но Лурина разбиралась в собаках так же, как, видно, разбирался и пес в людях.

– Ах ты, дорогуша! – принялась она трепать пса, а Джери с готовностью отвечал ей на ласку. – Хорош, хорош! Ну, дай лапу! Лапу даешь?

В военные годы сильно обновился состав членов клуба. Пришло много молодежи, женщин. Некоторые (мужья их находились на фронте), невзирая на обремененность детьми и домашними заботами, еще успевали активно сотрудничать в клубе – ходили по квартирам и обрезали прибылые пальцы у новорожденных щенков, помогали в распределении пайков собакам.

Лурина умела ладить со всеми, хотя это было непросто: люди разные, а кроме того, многих глодала печаль, забота. Во всякое, казалось бы, даже самое незначительное дело, пустяк она вносила какой-то свой, особый задор, все получалось у нее весело, доброжелательно, касалось ли это людей или животных. Она не гнушалась никакой работой, могла, если прикажут, побежать куда угодно в ночь-полночь. А сколько этих прибылых пальцев отрезала сама Нина Борисовна, не поддается учету.

Особую заботу ее составляли подростки, дети, и особенно те, отцы которых находились на фронте.

Помню один день в клубе – люди, собаки, «собачьи» разговоры… Была выводка молодняка. День холодный, собак заводили в помещение, и там начальник, Алексей Иванович, испытующе осматривал каждую, подробно объяснял, как надо кормить, содержать, чтоб был хороший пес. Нина Борисовна сидела тут же, писала. Среди взрослых давно вертелся парнишка лет двенадцати-тринадцати.

Накануне в клубе случилось «ЧП»: принесли щенков, щенки «безродные» – без родословной, мать переехало машиной, ночью одному крысы отъели кончик хвоста.

– Дать разве ему бесхвостого? – откладывая ручку, проговорила Нина Борисовна. Парнишка давно просил щенка. – Тетя тебе разрешила взять? – обратилась она к нему, пояснив окружающим: – Живет у тетки. Матери нет, отец на фронте…

Паренек сразу оживился:

– Разрешила, разрешила…

– Точно? Не врешь? Потом не придется назад нести?

– Точно! Разрешила! Сказала: бери… ладно уж… Дадите?

И радость на круглой мальчишеской физиономии тут же сменилась озабоченностью: мучительный вопрос, возьмут деньги или не возьмут? Слышал: за щенка полагается платить. И верно:

– А деньги у тебя есть? – последовал новый вопрос.

– Мне тетя разрешила, разрешила… – И осекся. Все ясно: разрешила, но денег на приобретение не дала.

– Я тебя должна проинструктировать, – строго произнесла Нина Борисовна – на лице парня опять тревога – и рассказала ему, как следует обращаться со щенком. А в конце: – Даром щенка отдавать не полагается…

Он замер.

Она чуть помедлила и добавила:

– Заплатишь три копейки и забирай… Три копейки есть?

– Три копейки? Ой! – И принялся лихорадочно шарить по карманам. А вдруг нет и трех копеек? Нашлись! Выложив монету на стол, схватил пса – и обоих как ветром сдуло. Присутствующие проводили их улыбкой.

– Полагается платить, примета есть такая, – пояснила Нина Борисовна после их ухода. – Раз куплено, значит, дорого, значит, будет жить долго, все будет хорошо…

– Будьте уверены, он всю жизнь станет вспоминать эти три копейки, – сказал Алексей Иванович, и на аскетическом лице его тоже промелькнуло подобие улыбки. – Может, для него сейчас в этом щенке вся жизнь…

Он не ошибся.

Счастливый обладатель щенка, правда, скоро опять явился в клуб чуть ли не в слезах: – Ребята задразнили, говорят, без хвоста, нестандартный, на выставку не примут. Там даже с одним пятнышком не принимают…

– Да ты подожди насчет выставки, – прервала Лурина. – Любит он тебя?

– Любит.

– А ты его?

– Тоже…

– Так в чем же дело? Чудак! Все прекрасно. Да он, знаешь, на состязаниях у тебя еще призы будет брать, только учи!..

Парень расцвел, высохли готовые вот-вот брызнуть слезы.

Вскоре я увидел – на панели около клуба парнишка учил щенка.

– Розка, сдохни!

Пес притворялся мертвым.

– Живем!

Вскочит. И так несколько раз. «Живем!» Это был наш знакомец с «комолым» псом, как окрестил кто-то. (Комолыми называют коров без рогов; ну, сойдет и щенку!) Они шли в клуб и по дороге решили «прорепетировать». Хоть дрессировка не по уставу, но – дрессировка, не хуже другой. Он же мне объяснил, «как делают боксеров»: р-раз мордой в стену – и готов, морда стала курносая…

Боевой парень! Через несколько месяцев – щенок подрос – я встретил его уже на площадке.

– Ну, как дела-то?

– Ничего… Только мясо сожрала!

Он учил свое сокровище уже отказу от корма.

Вскоре, к нашему удивлению, на площадку заявилась сама тетя.

– Сказала Тимофею: погляжу, где ты болтаться будешь… – объяснила она свой приход. Вид у нее был довольно воинственный: надоел воспитанничек со своими собачьими причудами.

Мы ждали бури; а вышло… Понравилось, стала ходить сама! После призналась: – Учиться стал лучше. А то все скучал об отце…

Помню еще одного мальчишку. Он ухитрился держать своего питомца на чердаке. Дошло до домоуправления, разыгрался скандал: убрать пса – мальчишка в рев. Пришлось вмешаться клубу. Девочка-соседка сообщила для характеристики парня: