Текст книги "Друзья, которые всегда со мной"

Автор книги: Борис Рябинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Снукки сходит со сцены

Не буду описывать последнюю предвоенную выставку: в конце концов, все выставки похожи одна на другую. Напомню лишь, что выставка всегда выливалась в радостное событие, которого ждали с нетерпением, заранее пытаясь предрешить: а что она принесет мне, моей собаке? Успех или неудачу? Выставка – проверка работы собаковода.

Мы готовим своих животных, если говорить о служебном собаководстве, для службы человеку, для службы подчас тяжелой, крайне трудной, иногда противоестественно трудной, для которой нужны крепкое сердце и сильные вместительные легкие, упругие мускулы и сообразительность, выносливость, сила, ум. Все это воспитывается. Всегда ли мы, любители животных, помним об этом? Бесспорно, беря собаку, мы думаем лишь о себе, о собственном удовольствии (а собака, если любишь ее, – всегда удовольствие), и тем не менее ведь в каждом отдельном экземпляре, независимо от того, какие цели ты преследуешь, просто ли увлекаешься собаками или хочешь способствовать развитию собаководства, как бы воссоздаешь породу заново, участвуя в созидательном процессе. Вырастил плохо – наказал не только себя, пострадало все дело в целом, а потом это скажется где-нибудь самым неожиданным образом. На выставке проверяется физическое развитие собаки, ее красота, экстерьер, говоря специальным языком; но вскоре уже был введен порядок – необученная собака не может рассчитывать на получение приза. Ведь обучение – это не только практическая полезность, но и постоянное совершенствование нервной системы, восприимчивости, понятливости, а следовательно, и способности выполнить приказ…

Иногда спрашивают: а если не учить, будет ли хорошая собака? Будет она служить мне? Будет. Так много человек дал собаке за те тысячи лет, что она живет около него, столько вложил своего – ума, чуткости, способности непрерывно находиться в контакте с внешней средой (кстати, хозяин – тоже «среда» для собаки), что она, собака, уже не может быть другой и от рождения тянется к нему, своему повелителю и учителю, хочет быть около него, служить ему. «Предан, как собака». Такую поговорку про собаку сложил народ.

Однако и изъян тоже будет. Необученная собака обладает целым рядом недостатков, а в городских условиях может даже стать обузой. И будет урон породе, ибо прервется ее совершенствование.

Тогда мы еще не знали, что эта выставка окажется последней перед грозными событиями.

Выставка проходила в Михайловском манеже, одном из самых больших манежей в мире. Ленинградцы организовали все образцово, и, когда я сейчас возвращаюсь мыслью в прошлое, я не могу припомнить ни одного недочета. В Москве, помню, я провел ночь с собаками на стадионе автозавода (ныне завод имени Лихачева), Сергей Александрович назначил меня дежурным, эта ночь стала незабываемой: закрываю глаза и вижу ночную столицу, слышу ее отдаленный шум, бреханье собак, негромкое бряцание цепей, на которые они были привязаны; пустое футбольное поле, ринги и пустые трибуны, днем ломившиеся от публики, – как все это неповторимо! В Тбилиси я жил со Снукки на квартире – незнакомый любитель-грузин любезно предоставил мне комнату на все время выставки; в Нижнем Тагиле, куда мы с Джери прибыли грязными до ушей, тоже потеснился один из любителей; я спал на диване, Джери избрал место под диваном – поближе ко мне, ночью вдруг со стуком костей вылез оттуда… хозяин квартиры услышал; вскочил: «Что упало?» А это так застучали Джеркины длинные лапы. В Ленинграде всех участников разместили по общежитиям и гостиницам, а в манеже круглосуточно находились ответственные дежурные.

Джери больше не выставлялся; в Ленинград приехала Снукки.

Снукки была «беспроигрышным билетом». Я уже привык к тому (успокоился или зазнался?), что, где бы мы ни появлялись, независимо от состава и количества участников, первое место обеспечено. Если б я знал, какое разочарование ждало меня на сей раз!

Правда, тревожные симптомы были уже, но я по молодости и легкомыслию не обратил на них должного внимания.

В первой книге «Моих друзей» я уже писал о том, как упорный авитаминоз может мучить эрделей. К сожалению, приходится говорить об этом еще раз. Эрдели – крепкая порода; но авитаминоз – их уязвимое место. Болезнь не оставила Снукки, прошло некоторое время, и последовал рецидив. Короче говоря, с авитаминозом Снукки мне пришлось воевать почти всю ее жизнь. (Странно, но он заглох и перестал напоминать о себе в дни войны, когда питание резко ухудшилось, – не потому ли, что в пищу собакам пошли и картофельные очистки и многое другое, что в мирное время скармливалось свиньям или выбрасывалось на помойку?) Собаки мои много бегали, двигались, и все же городская жизнь напоминает о себе. Не знаю, может, и я был виноват в чем-то. Иногда можно навредить, совсем не желая того, понести урон от излишней любви, например, перестараться в чем-то. Так довольно часто бывает в собаководстве.

Помню, когда я привез Снукки из питомника, она надолго сделалась предметом моей неустанной заботы. Перед отъездом у нас с Алексеем Викторовичем и его женой состоялся разговор, долго не выходивший из ума.

Алексей Викторович показал мне Рипа – отца Снукки, вернее продемонстрировал, на что тот способен, потом рассказал о нем. Достижения Рипа подавили меня.

– Нет, у меня, наверное, никогда не будет такой собаки, как ваш Рип, чтоб она могла брать призы на всесоюзных выставках, и вообще… – уныло сказал я тогда.

– Э-э, батенька мой, – возразил Алексей Викторович, как всегда с ободряющей улыбкой, – все приходит к тому, кто умеет ждать, как говорят французы…

– И добиваться, – добавила Софья Владимировна.

– И добиваться, – согласился Алексей Викторович. – Это уж обязательно. Под лежачий камень вода не течет.

Я всю жизнь боялся оказаться в положении лежачего камня, чего бы это ни касалось. Я добивался. И добился: Снукки стала «звездой». А потом, наверное, я в чем-то ослабил внимание, забыл, что собака – живой организм, не картина, которую написал, повесил на стену, и будет такой хоть тысячу лет.

Нас (меня и моих домашних) смешила Снукки, танцующая под скатертью. А ей было совсем не до танцев: зудило в спине, и щекотание свисающих концов скатерти доставляло некоторое облегчение. Снукки принималась яростно грызться, хватать себя за спину, щелкать челюстями. Скажешь «фу» – уйдет на место и грызется там. Часто, как бы ища защиты от мучительного зуда, ложилась у ног. Без нас раздирала себя в кровь.

Мы прозвали ее Снукки-«балалайка». Трень-брень, трень-брень… И так, если не «фукнуть», часами. Сядет и задней лапой где-нибудь под передней или по шее: трень-брень, трень-брень… «Ну, чисто балалайка!» – говорила моя мама.

Я писал о том, как в первый раз решил, что у Снукки завелись паразиты – блохи. Но блох не оказалось. И блохи – что, пустяк (хотя их часто боятся). Вымыл с креолином, и следа не осталось, сдохли все. А вот авитаминоз – зловредная штука.

Изгнать его нелегко. И вообще неправильный обмен веществ в высшей степени неприятен.

Мы уже привыкли к виду Снукки, дергающей кожей. Бедняжка! – говорю я теперь. А тогда? Кормили ее хорошо. Движение? Гм… Конечно, оно было, однако, какова его норма, необходимая организму? Редкий день обходился без того, чтобы я, забрав Снукки, не шел на старую квартиру, там к нам присоединялся Джери, и втроем мы направлялись на излюбленную нашу Обсерваторскую горку. Потом, когда там начали строить что-то новое, а деревья срубать, нам пришлось поискать другое место. Зимой было хорошо на пруду, ходили на лыжах за город.

Регулярное выгуливание я считал своей святой обязанностью. И все-таки, все-таки… С течением времени моя занятость возрастала, а продолжительность прогулок сокращалась, я начал делать скидки себе: в другой раз нагуляю. В другой раз… Так проходили недели, месяцы. Конечно, это тоже сыграло роль.

Безусловно, благотворны для организма самки беременность и роды, иначе говоря – щенки: но Снукки вязалась мало, даже не знаю почему. Это вышло как-то само собой.

Особо хочу остановиться на питании. Снукки получала достаточно, да. Но дело не только в сытости. Даже кормя собаку мясом (а это абсолютно необходимо), желательно его разнообразить: сегодня – мякоть, завтра, быть может, требуха, рубец. Пользу принесут и кожа, и сухожилия, и, возможно, даже шерсть (ведь хищник в природе глотает мясо с шерстью).

Кстати о мясе. Некоторые иностранные авторы усиленно рекомендуют давать его в пищу собакам почти исключительно сырым. Дж. Байракли-Леви утверждает, что через несколько поколений воспитанные таким образом щенки становятся невосприимчивыми к чуме и некоторым другим болезням. Думается, в этом есть здравый смысл. В то время, к которому относятся мои записки, о таких тонкостях не шло речи, и собак кормили только вареным мясом.

Ткани тела отличаются по составу, это доказано; естественно предположить, что для полноценного питания разных органов нужны и разные вещества. Жители Лабрадора, например, установили, что даже жир одного организма может быть различным: так, в лапах северных собак он гораздо больше сопротивляется морозу, не затвердевает при низких температурах, и это естественно (мудрость природы!), поскольку собачьи лапы все время соприкасаются со снегом и льдом. Иначе собака быстро потеряла бы способность двигаться, закоченела.

Интересный опыт проделали в одном питомнике. Немецкая овчарка страдала от нарушения обмена веществ. Худеет, хиреет беспричинно, ничего не могли поделать. Врач предложил: «Рискнем». Отпустили побегать по помойкам. Через месяц пес стал хоть куда.

Нет, отсюда вовсе не следует, что собаку нужно отпускать шататься по помойкам. Самое последнее дело оставлять животное безнадзорным!

Что касается Снукки, то вдобавок ко всему она была еще отчаянной лакомкой, – да, нужно сказать и об этом. Бывало, ешь печенье или конфету, она сидит тут же, не дыша, ждет, когда перепадет ей, прямо-таки умоляет: дайте! И, конечно, давали! Конечно! Легко писать в учебниках: избегайте давать собаке сладкое, лакомства. На практике все наоборот. Как не побаловать любимое животное! Пес смотрит так умильно…

Прямо-таки считанным животным удалось полностью избежать подобной «порчи»!

Все это я рассказываю к тому, чтобы помнили: городское содержание никак не способствует собачьему здоровью. Делайте выводы.

Должен, однако, заметить, что иногда все принятые меры не приводят к желаемому результату, только, быть может, ослабляют отрицательные явления, ну и оттягивают грустный конец.

Сколько я помучился со Снукки! У нее брали соскобы со спины, маленькие крупинки, как перхоть (думали: нет ли чесотки или другого кожного заболевания). Не нашли ни клещей, ни лишайных поражений, ни грибков. «Ничего пока не видно», – следовало стереотипное заключение. «Пока»! Ее лечили втиранием рыбьего жира в облысевшие места: постоянное чесание («трень-брень, трень-брень») оставило ощутимые следы. После этого она прекратила грызть себя, потихоньку исчез неприятный запах.

Собаку пришлось остричь, в сильные морозы она мерзла. Дрожала даже на полу, дома. А уж на улице! Выйдет, прыг-прыг, замерла, оторвала от земли одну лапу, другую, вдруг завопила и заковыляла домой, как будто подбитая на все четыре ноги. Подобную «горячую сковородку» видел каждый, у кого собака не закалена.

Наконец после долгого лечения стало лучше. Собака снова стала веселая. Лает на приходящих (а то ведь совсем примолкла). На улице резва. Пошлешь за «аппортом» – как заяц, подпрыгивает, чтоб разглядеть, куда упал; хватает открытой пастью снег, зарывается в него мордой до ушей. Стала прежняя Снукки.

И все же урок я получил, и серьезный. Незаметно-незаметно, а «форму» Снукки начала все же терять. Незаметно – для меня; а свежий глаз обнаружит сразу.

Впрочем… Вспоминается, как я старался зачесать ей волосы перед выставкой в Сокольниках, в Москве. Это был первый сигнал. Там, где были болячки, произошло изреживание волосяного покрова, и требовалось большое искусство, чтоб скрыть дефект от придирчивого глаза эксперта. (Попутно – мораль: а как иногда возникают обиды на судей? «Придирается»… «Подумаешь, шерсть ему не нравится, пятнышко не на том месте»… Виноват сам владелец, чаще – он! Теперь, когда прошло столько времени, я могу сказать это без ложного стыда и с полной самокритичностью.)

Вышло так, что я не смог показать Снукки Алексею Викторовичу до ринга, как было уже не раз. (Нет, не для того, чтоб уговориться, как ее показывать: просто ему всегда не терпелось посмотреть на нее. Он испытывал наслаждение от вида красивого животного, а Снукки, кроме всего прочего, была его любимицей!) Едва мы появились, он сразу направился к нам и, нахмурясь, спросил:

– Что с ней?

– Ничего…

Я показывал себя круглым дураком.

– Ничего! А спина?

– Был авитаминоз…

– Был! – И он сейчас же отошел.

Затем я увидел, что он о чем-то разговаривает с главным судьей, незаметно показывая в нашу сторону. Небось, говорит, что собака экстра-класса… (У Алексея Викторовича было пристрастие к таким словам, как «экстра», «элита» и т. п.) Как я заблуждался! Глаз у моего друга был наметанный – сколько он перевидал на своем веку эрделей! И каких! (Хотя моя Снукки была отнюдь не из худших; но тем строже он подходил к ее оценке!) Цепочка людей и животных не прошла полного круга по рингу, как он, видимо, договорившись со старшим коллегой, сделал мне знак, предлагая выйти из ряда на середину. Что ж, и к этому было не привыкать. Не раз выставка для Снукки заканчивалась подобным образом: сразу «отлично», золотая медаль – и привет!..

Увы, на сей раз все обстояло по-другому. Оба они внимательно осмотрели Снукки; остальные стояли и наблюдали за нами. Затем главный судья сказал:

– Вне ринга. – И, видя, что я не понимаю, пояснил: – Описание вы получите. А сейчас оставьте ринг. Погуляйте.

– Идите, идите, – как совершенно чужому и, не глядя в глаза, повторил за ним Алексей Викторович. Губы его сложились в маленькое сердечко, словно у обиженного ребенка, и приняли подчеркнуто-строгое выражение. Я повиновался, не понимая, что произошло.

Почему-то припомнилось, как однажды на нашей выставке приезжий судья сказал Альбине, дочери Снукки: «Где бороду-то потеряла?» Владелица Альбины краснела, бледнела, но это не спасло ее от критических замечаний. У Снукки бороденка тоже стала жиденькая.

Ринг тем временем продолжался. А мы со Снукки стояли как неприкаянные. Я не мог взять в толк: куда нам теперь?

Да, оглядываясь назад, я теперь сам удивляюсь, каким оказался тугодумом. О чем говорил Алексей Викторович с главным судьей? Вероятно, сказал: собака знаменитых кровей, сама многократная выставочная победительница… ну, и все такое прочее. Зачем позорить ее? Пусть уйдет с миром. Вот что значило «вне ринга». Назидание всем. К животному всегда нужно быть внимательным; нельзя – вывел на прогулку, покрасовался, а потом забыл…

Алексей Викторович спас меня от позора. Но одновременно он поставил точку. С арены нужно уходить вовремя. Я пренебрег этим правилом… В сущности, в этот день он преподал мне урок дружбы и принципиальности. Спасибо, спасибо, дорогой друг!

Когда-то Алексей Викторович обратил меня в свою веру – сделал эрделистом; ныне он подвел и черту под моей деятельностью владельца четвероногой знаменитости, долгое время служившей украшением выставочных рингов. В этом имелась некая закономерность, или, если хотите, какое-то облегчение, утешение для меня.

И все-таки я был растерян, подавлен. Как?! Снукки больше не отличница, не победительница выставок? Обидно…

Долго думал, какую телеграмму послать домой. В конце концов сочинил, не очень вразумительно (дома ее не поняли): «Выставочная карьера Снукки окончена тчк. Оценка прежняя но вне конкурса тчк. Судейство было очень строгое тчк. Эрделей небывало много тчк. Послезавтра выезжаем домой тчк».

Что я еще мог написать? Свалить на болезнь, на возраст? Откровенно говоря, хотелось, но удержался. Нечестно. Признаться, что я плохой хозяин, просмотрел, мол, виноват?

«До самых врат смерти…»

Теперь я приступаю к самой грустной части своего повествования, если не считать горестей и бед, принесенных войной.

В отношении Снукки я постепенно успокоился: не вечно же ей ходить в чемпионках! Годом раньше, годом позднее, но все равно пришлось бы сходить со сцены. Конечно, приятнее, когда это происходит позже, но, в общем, Снукки и так уж набрала немало медалей. Заботил Джери. Неумолимая судьба посылала новое испытание и, кажется, самое серьезное…

Снова больница, врачи, рентген.

Со дня операции прошло около десяти месяцев. Недолго Джери радовал своим здоровым видом. Опять началось что-то неладное. Да, приходилось признать, недуг вцепился в Джери и не отпускал.

Тяжело терять друзей; а Джери был действительно друг, верный, испытанный, могучий, готовый пойти в огонь и в воду ради хозяина; рецидив его болезни потряс меня, и теперь я уже с трудом прослеживаю ход событий, их последовательность.

Однако попробую все же восстановить, как все происходило.

Я заметил припухлость на морде Джери. Флюс? Болят зубы? Приподняв верхнюю губу, обнаружил под нею на десне шишку с голубиное яйцо. Круглую, аккуратную. Откуда она взялась? Отчего?

Не помню почему, – вероятно, Леонид Иванович находился в краткосрочном отъезде, – но осматривал Джери другой врач, услугами которого мы пользовались и раньше. Он хмурился, молчал, долго не говорил ничего определенного.

– По поводу чего его оперировали?

– Рака.

– М-да…

Нужно было вести Джери в поликлинику, но на другой день был выходной. Опять пришел знакомый врач. Опять долго прослушивал, прощупал шишку и наконец уронил:

– Похоже на опухоль…

Опять опухоль! Опять!!!

– Я его на рентген хочу, – сказал я.

– Очень хорошо. Это необходимо. Потом сообщите мне.

Вечером Джери почувствовал себя хуже, по телефону я посоветовался, что делать. Ответ был не слишком обнадеживающим:

– Попробуем стрихнин впрыснуть. У него, наверное, боль…

– Это поможет? – нетерпеливо спросил я.

– Там увидим, – уклончиво ответил он. – Я к вам зайду завтра…

Назавтра я повел Джери в поликлинику. Леонид Иванович был на месте. Увидев его, я сразу почувствовал облегчение, мне казалось: Леонид Иванович тут – все будет хорошо.

Леонид Иванович стал осматривать Джери.

– Тише!

Все притихли. Джери тоже затаил дыхание.

– Ах ты, умница! – любовно произнес Леонид Иванович. Джери вильнул хвостом, и тогда все услышали, как он тяжело дышит. Носоглотка была заложена, Джери с трудом продувал ее, напрягаясь во всю силу своих могучих легких.

Леонид Иванович зажал ему одну ноздрю, потом другую.

– Слышите? – Одной ноздрей пес не мог дышать.

Повели в рентгеновский кабинет, уложили на столе. Между вытянутыми лапами поместили деревянную подставку, на которую положили алюминиевую заряженную кассету, и на нее – голову Джери. Я успокоил Джери, он притих и засипел.

Николай Дмитриевич центрировал лампу.

– Давайте, – сказал Леонид Иванович. Его рука лежала на шее Джери, рядом с моей.

Секунда… другая…

– Готово!

– Все? – спросил я удивленно.

– Все. Подождите, сейчас проявят снимок, и решим дальнейшее.

Пока проявляли, Джери сидел на столе. Добрый дядя Джери! Я рассеянно скользил взглядом по знакомым предметам, украшавшим кабинет, фотоснимкам, портретам… «Кюри Пьер, Кюри Мари, Рентген Вильгельм Конрад…» – читал я, едва ли что-нибудь понимая.

Вскоре Леонид Иванович уже держал в руках сырой снимок. Начался длинный профессиональный разговор с рентгенологом.

– Посмотрите, – показывал Леонид Иванович; я тоже старался увидеть, но ничего не понимал. – Видите? Нужно определить пораженную область. Затронута или нет гайморова пазуха… Где у вас снимок овчарки, которую недавно оперировали? – Снимок нашли, рассмотрели. – Да… Надо снимок сверху. Давайте сверху…

Сфотографировали Джеркину голову еще раз.

Вышел после проявления из лабораторной комнаты Николай Дмитриевич, соболезнующе глядя на лежащего Джери, сказал тихо:

– Плохо. Дальше процесс идет. Сейчас отфиксируем, посмотрим… – И, помолчав, добавил: – Исход, как мы говорим, сомнительный…

Значит, снова рак. Вспышка или конец? Один шанс из тысячи – запомнилось мне предсказание Николая Дмитриевича.

– Операцию через три дня, – сказал Леонид Иванович. Он снова собирался бороться за жизнь Джери! – Сегодня у нас десятое, завтра одиннадцатое… значит, тринадцатого.

– Ой, несчастливое число! – вырвалось у меня.

– Что вы! Глупости!

Они продолжали договариваться о чем-то, я уже не слышал. Лаборантка наклеила на снимок номерок: «СХИ № 11785», что означало: «Сельхозинститут № 11785», а я, как тупица, продолжал повторять мысленно: «СХИ № 11785… СХИ № 11785…» Нервы! Знаете, бывает привычка считать предметы, окна в домах…

Началась подготовка к операции. Джери ввели сыворотку, «стимулирующую рост клеток», как объяснил мой друг.

– Сегодня один кубик ввести, – распорядился он, давая указание фельдшеру, – завтра три и послезавтра три. – Мне: – Кормить как можно лучше, чтоб запас был, по крайней мере, на неделю. – И про сыворотку: – Очень хорошая вещь.

Три дня прошли. Накануне операции Джери был тихий, немножко недоумевающий: почему его все время кормят, ласкают? Четыре раза кормили, четверть молока ежедневно, рыбий жир.

За три дня он растолстел, но и опухоль стала больше, кровоточила. Леонид Иванович за эти дни несколько раз звонил по телефону, справлялся:

– Как больной?

– Невеселый. Нос горячий. Опухоль больше стала…

Когда направлялись в больницу, Джери сначала два квартала бежал бойко, видимо, боль отпустила его, затем внезапно остановился, дальше пришлось тащить на поводке.

– Задохся, – объяснил Леонид Иванович.

Вышел Николай Дмитриевич, похлопал Джери по спине, легонько подталкивая, повел в операционную. И пошел Джери, тощий, долговязый, заплетаясь ногой за ногу…

Опять это гнетущее ожидание. Вода не капала: кран починили. Тишина. Я был совершенно один со своими мыслями, если не считать человека, который привел лошадь. Он забился между стенным выступом и окном и сидел там, не напоминая о себе ни единым шорохом. Совпадение: опять во время операции Джери ждала своей участи лошадь. Впрочем, совпадение естественное: лошади и собаки были наиболее частые посетители ветбольницы.

Вдруг забегали: выбежала санитарка… убежала, не сказав ни слова. Опять тишина. Я стал ходить…

Подошел к окну и стал смотреть во двор. Странно, как я этого не замечал раньше: в зависимости от настроения, по-разному видится и все окружающее. Вот, например, этот тополь, его, видимо, подрезали не слишком внимательно, и он стал кривобоким, накренился. Но – не удивительно ли! – в природе ничто не бывает безобразно, и тополь тоже казался прекрасным, по-своему. Вероятно, так же прекрасен по-прежнему будет Джери, даже если ему и удалят что-либо, и по-прежнему будет дорог мне…

Я стоял, погруженный в грустные размышления. Очнулся от сердитого голоса Леонида Ивановича. Он резко выговаривал коновозчику, обходя вокруг лошади и покачивая головой:

– Судить вас надо. Лет пять припаяют, так будете знать, как за лошадьми ходить…

– Где он? – спросил я, с трудом дождавшись, когда Леонид Иванович повернется в мою сторону.

– В предоперационной.

– Стоит?

– Стоит… Приготовить клетку, подстилку, – приказал он санитару. Санитар вышел.

– Покажите мне его хоть еще раз. (Мы опять перешли на «вы», так бывало не однажды в официальной обстановке.)

– Пожалуйста.

Джери стоял у стены, опустив раздувшуюся голову, и громко храпел. Кровь клокотала у него в пасти и стекала медленными каплями на пол. Милый, дорогой страдалец…

– Он еще спит… Уложите его, – командовал Леонид Иванович.

Все было как тогда, в первый раз. Опять пришлось усыплять, сколь ни порицал это наш доктор. В клетке пес пришел в себя, рванулся ко мне. Я приказал как можно ласковее: «Лежать». Джери повиновался, лег, продолжая подлизывать кровь с морды.

Приходилось только удивляться его силе. Могучий!.. После такой операции?! А человек? Нет, наша жизненная сила не идет ни в какое сравнение с жизненной силой, которую подчас демонстрируют животные.

– Теперь через два часа будем ждать, что будет. Кровотечение сильное… Садитесь. Вы, кажется, волнуетесь…

Я позвонил родным; вскоре мама принесла подстилку – квартира родителей была недалеко от ветлечебницы.

– Жив он еще?…

– А почему ему быть не живу?

– Ну… операция такая…

Как всегда, Леонид Иванович не терял надежды. Как я понял потом, он просто не говорил всего, щадил нас.

К сожалению, тогда не было лучевой терапии. Сейчас рак губы, например, нередко излечивается лучевой терапией. Но, в общем, рак есть рак, и поныне он один из самых страшных губителей жизни, и науке еще предстоит сделать очень много, чтобы хотя в какой-то мере обуздать его.

Профилактика – предупреждение болезни. Лучше предупредить болезнь или захватить ее в самом начале… Истина не новая. В свое время Сергей Александрович не раз напоминал: чем физически крепче собака, тем спокойнее владельцу – не заболеет. О том же твердил всем и каждому Леонид Иванович. Спартанское воспитание, в общем, всегда было моей целью. Думаю даже, что если бы на месте Джери оказался другой, воспитанный иначе пес, он погиб бы гораздо быстрее. Джери показал поразительную живучесть и способность сопротивляться недугу, хотя это и не спасло его.

Многие болезни ныне склонны связывать с общим ослаблением нервной системы, точнее, с перегрузкой ее, а отсюда и с особой чувствительностью, способностью откликаться на слишком многое. Распространимо ли это на собак? Думается, да.

Ведь как служит собака! Помнится, как вел себя Джери дома. Он не терпел ссор, громких разговоров, обязательно считал своим долгом вмешиваться во все, бросался разнимать спорящих. Да, да, именно разнимать. Например, только начни говорить громко, возбужденно, он тут как тут, явится немедленно и будет тыкаться ко всем мордой, как бы говоря: «Ну перестаньте! Что случилось? Успокойтесь, не надо…» Если это не помогает, примется тихонько похватывать зубами, и, если не прекратить спор, может и покусать!

Любителей животных часто обвиняют в том, что они приписывают четвероногим поступки и желания, на которые те не способны. Нас оправдывает то, что та же собака действительно может очень часто проявлять совершенно необыкновенную для животного (а может, обыкновенную?) сообразительность, поражая ею окружающих. Постоянно находясь около человека, незаметно для нас и зачастую помимо наших усилий, она усваивает многие наши требования и привычки: ей помогают в этом острая наблюдательность, данная от природы, и чутье, точнее высокоразвитые инстинкты; и вот это-то нередко путают с умом, с умом в том смысле, в каком понимается ум человека; впрочем, об уме – особый разговор. Но все это может быть свидетельством и легкой ранимости, уязвимости нервной системы. А там, где слабо…

Может быть, кому-то покажется странной такая забота о собаке.

Надо ли тратить столько усилий на лечение животного? Мне кажется, просто нечестно бросить его в трудный час. Нам животное служит беззаветно. Наш долг отплатить добром за добро.

Человек, приручив животное и тем самым лишив его свободы, изменив условия его существования, одновременно взял на себя и всю заботу о нем. Разве не так?

 
До последнего вздоха будет Тим мой,
До самых врат смерти дойдет он со мной…
 

Уже на следующий день в больнице мне сообщили, что Джери ломал клетку – рвался к хозяину. (Ломать клетки он большой мастер, я помнил еще по дням нашей юности!) Хватать пастью не мог, действовал лапами, налегая всем телом. Чтоб он не повредил себе, его перевели в кабинет. Там он успокоился.

– Вчера он у меня полчаса в кабинете сидел, – говорил Николай Дмитриевич. – Я работал и за ним наблюдал. Рвоты не было, пока идет нормально. Надо посоветоваться с онкологами [4]4
  Онколог – врач-специалист по опухолевым заболеваниям, в частности по раку (отсюда наука онкология).


[Закрыть]…

Когда я наконец пришел за Джери, – это было на девятый день, – он лежал на столе в окружении санитаров. Леонид Иванович смазывал рану перед тем, как отпустить Джери домой.

– Джери, фу! – услышал я строгий голос Леонида Ивановича и тотчас увидел Джери. Санитары придерживали его за ноги.

Один из санитаров, тот, что был постарше, сказал:

– Пять лет здесь работаю, а другой такой умной собаки не видал. Право!

Слышавший эти слова военный, что-то ожидавший вместе со всеми, ранее видевший Джери, отозвался:

– Стоит такая собака, стоит…

Но у меня теперь эти похвалы вызывали не столько чувство гордости, сколько щемящее ощущение близкой утраты.

Николай Дмитриевич наказывал (Леонид Иванович куда-то ушел):

– Кормить мягкой пищей. Через пять дней показывать. Первое время, конечно. Но рецидива нужно ждать…

Еще рецидив?! Стоило ли мучить собаку?

Теперь я начал задавать себе и этот вопрос.

Шел Джери домой медленно, тяжело отдирая пристывающие к снегу лапы. Сгорбился. Бока ввалились. Пришел, лег на свое место в прихожей у печки-голландки. Дрожал, видно было, как сильно билось сердце. (Казалось, теперь каждый нервик был на виду.) Устал, слабость, озяб. Мама накрыла его с головой половичком. Он свернулся, уткнув нос в пах, и пыхтел под половиком.

Отлежался, встал и с половиком на спине явился на кухню, где хозяйка готовила обед. (Уморительный вид, половик на голове, как капюшон, но никто не смеялся.) Ел – долго чавкал. Забавно жевался, словно беззубый старичок («расчамкивал», как выразилась мама), наклонив голову на бок и дергая носом. Потом сморщился и громко чихнул три раза.

Ему давали валерьянку для успокоения нервной системы; кот сходил с ума, требовал – тоже давай валерьянки, бегал, искал ее по всему дому. Все кошки неравнодушны к валерьянке.

Леонид Иванович опять уехал в командировку, и никто не справлялся о Джери. Джери мною спал, блаженствовал, потягиваясь всем своим костлявым телом. Вставал и просил пищи. Мать кормила его, радуясь прежнему аппетиту: поесть Джери был всегда не дурак. И казалось, уже все прошло, что никакая болезнь не грозит больше Джери. Ощущение опасности как-то притупилось, и уже появилось чувство успокоения. Как вдруг болезнь снова напомнила о себе. Опять те же симптомы – рвота и прочее. Что делать? И тут позвонил Леонид Иванович.

– Приехали?

– Приехал. Как Джери?

Ему рассказали. Он сердито сказал:

– Перекормили. Немедленно положите холод. Я потом забегу.

Холод принес облегчение бедному псу. Джери немного расправился и лег на бок, все время прислушиваясь к тому, что происходило внутри.

Леонид Иванович не забежал. Да, в сущности, это было бесполезно. Все ясно – недуг продолжал свою страшную разрушительную работу. Нужно было решать: стоит ли еще продолжать мучения собаки?…

В понедельник, третьего февраля, решение состоялось.