Текст книги "Друзья, которые всегда со мной"

Автор книги: Борис Рябинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Когда жизнь останавливается

Рак. А позвонки? Впрочем, какое это теперь имело значение? Рак!!! Рак!!! Короткое, всего в три буквы, слово это било в мозгу, как молотом. Рак! Что может быть хуже, страшнее, непоправимее?

Но, может быть, операция принесет желаемый результат. Бывают такие случаи. Сейчас все надежды связывались с Леонидом Ивановичем, я верил в него.

Впервые я сталкивался с фактом: рак – у животного. До этого считал, что рак – привилегия чисто человеческая, им болеют только люди. Оказалось, среди животных он распространен тоже, Джери отнюдь не исключение. Собаки заболевают особенно часто.

Накануне операции я провел почти бессонную ночь, ворочался с боку на бок, потом поднялся и сел работать, а рано поутру уже был около больного, в домике, где прошла вся жизнь Джери и моя собственная юность. Пес был ласков, ласков как никогда. Или, может быть, я смотрел сейчас на него другими глазами?

Дома простились. Мама едва удерживала слезы. Кто знает, что мог принести этот день. Утром пошли в больницу.

За ночь выпал снег. Он не переставал сыпать крупными хлопьями. На спине Джери оседали целые охапки. Дог трусил рысцой: дорога к больнице уже хорошо была известна. Временами его пошатывало, началось обильное слюнотечение, густая, тягучая слюна падала на дорогу, пес облизывался и опять ронял ее. Какая-то женщина, поравнявшись с нами и пристально посмотрев на собаку, спросила: «Не болен ли?» – «Болен». – «Ах ты, милый…» Она долго стояла, провожала нас взглядом.

Сегодня в приемной было пусто: операционный день. Только бело-пегий пойнтер с большими желтыми ушами – каждое ухо в человеческую ладонь! – в сопровождении коренастого неразговорчивого мужчины, по виду охотника, ждал, когда придет его черед, подслеповато подмигивая. Пойнтер был старый, хозяин тоже немолод.

– А что, доктора разве нет? – осведомился я.

– Идет операция, – буркнул владелец пойнтера.

Уже? А я думал, мы будем первыми.

Вышел знакомый молчаливый санитар, сделал Джери укол. Предложил погулять по двору минут десять.

С некоторых пор Джери не терпел уколов, даже стал бросаться, когда к нему подходили со шприцем. Пришлось держать.

Мы гуляли минут пятнадцать, пока не позвал санитар:

– Давайте!

Что значит «давайте»? Давайте собаку? Мы вернулись в помещение, и тотчас появился Леонид Иванович, как всегда, весь в белом – в белом халате, в белой шапочке (на этом фоне особенно выделялось его заветренное лицо: он часто выезжал по вызову в районы, в совхозы и колхозы, иногда весьма отдаленные, где ему тоже приходилось спасать домашних животных); санитар развязал на затылке марлевую повязку-маску, Леонид Иванович рывком скинул ее, стянул резиновые перчатки и, кивнув нам, отошел к двери-, чуть приоткрыв ее, жадно вдыхая чистый морозный воздух. Только что закончилась тяжелая операция, предстояла другая, тоже не из легких. От Леонида Ивановича я знал: операция поджелудочной железы – очень сложна и редка.

Надышавшись, он направился к нам с Джери и на минуту задумался, размышляя вслух:

– Лошадь у меня безнадежная. Все делали. Идет процесс дальше. С шилом в копыте ходила два дня… – Он вздохнул. – Ну, пойдем…

Джери ушел за ним на операцию, не оглянувшись. Я было попробовал несмело попроситься: «А мне нельзя?…»

– Нет, нет, – решительно бросил Леонид Иванович.

Они ушли, и потекли томительные минуты ожидания. Пойнтер и его хозяин не издавали ни звука. Молчал я. В тишине лишь было слышно, как медленно, с ровными промежутками, капает вода из крана в раковину, вделанную в стену. Кап… кап… кап…

Будто метроном, отсчитывающий время.

Кап… кап…

Но ведь это же настоящее мучение – слушать капанье! Недаром в средневековой Испании была пытка: узнику капала на темя вода, только вода, капля за каплей, в одно и то же место, и он сходил с ума… Завинтить, что ли? Я попробовал прикрутить кран, но он все равно продолжал течь, не сильно, но…

Внезапно донесся глухой, какой-то утробный вой. Джери? Я ринулся в операционную. Но тут же вышел молчаливый санитар и сказал успокаивающе (оказывается, он еще умел и успокаивать):

– Ничего, ничего. Все в порядке. Это он во сне. Его пришлось усыпить. Начали с местным обезболиванием, но потом Леонид Иванович увидел, что будет долго, операция большая, велел дать хлороформ… Он засыпает и воет… Ничего! Все нормально.

Кап… кап… кап…

Снова послышался короткий вой. Пойнтер громко вздохнул. Джери продолжал бороться за свою жизнь.

Вспомнилось, как принес щенком – тепленького, доверчивого, нескладного, целиком зависящего от тебя, хозяина его жизни, его судьбы. Все ведь началось со случайного объявления: «Продаются доги-щенки…» И вот вырос Джери, красавец, богатырь, ласкуха и упрямец, каких не видывали. Вспомнилось, как он сражался за право не разлучаться с хозяином, когда в Вешняках, под Москвой, был помещен на ночь отдельно. Измял проволочную сетку, сломал доски, устроил подкоп… А однажды на вокзале, когда ехали на выставку в другой город, «ушел» прямо с частью забора! Я привязал Джери к садовой изгороди, он рванулся – подалось, пес припустил вскачь, а сзади волочилось целое звено изгороди…

В Вешняках, в день закрытия семинара собаководов, устроили вечер самодеятельности. Я играл на пианино. Джери вышел из-за кулис на сцену и сел около меня. Конечно, смех!

И тут же совсем милые воспоминания: как Тобик – беспризорная дворняжечка – глодал под окном кость больше себя размерами, а Джери пускал слюнки из окна. Или: как Джери играл с ночной бабочкой, влетевшей в комнату. Хап! – и он прихлопывал ее пастью на лету. Но не хотел кончать игру так быстро, открывал пасть – бабочка вылетала невредимая, и он снова принимался ее ловить… Представляете: огромный дог играет с бабочкой! Хлоп – поймал, хлоп – выпустил. Так повторялось раз шесть, пока бабочка не взлетала кверху и не начинала кружиться у зажженной люстры, а Джери долго вертел головой, следя за ней взглядом. Ох, собаки, собаки, сколько в вас милой простоты и непосредственности, надо только понимать вас. Чтобы оценить по-настоящему животное, необходимо почувствовать его душу.

Долго, долго идет операция…

Кап… кап…

А привычка «пасти» всех! Если отправлялись в лес компанией, не знал, за кем присматривать. Перебегает от одного к другому, даже поскуливать начнет: «Куда вы? Почему не вместе?» Но, конечно, побеждала привязанность к хозяину.

В свое время один умный человек меня предупредил – дога при дрессировке особенно злобить не надо (с возрастом злоба увеличивается), объяснил вред и даже опасность слепой злобы (случается, и, увы, нередко, хозяева увлекутся – травят щенка, а потом сами не рады, пес кидается на всех, приходится его «сбывать», а что может быть хуже смены владельцев!) Джери вырос, что говорится, покладистым, никаких осложнений в общественных местах. Миролюбив, среди публики осторожен, в тесном помещении сдержан, боится ненароком не уронить кого-нибудь. А лапу давал смаху – от всего сердца. Ка-ак ляпнет!

Может быть, меня назовут сентиментальным? Тот, кто никогда не держал, не любил собак, не поймет моих чувств. Но тому, чье сердце открыто всему живущему, а особливо – существам, с глубокой древности делящим с человеком все невзгоды судьбы и превратности времени, – тому вряд ли надо что-то объяснять и разъяснять. И вообще любовь не объяснишь.

Но скоро ли, скоро ли? Казалось, время остановилось. Жизнь остановилась. И уже никаких звуков больше не доносится из операционной. Уж ладно ли?…

Послышались шаги. Коридорная дверь распахнулась – появился Леонид Иванович, в маске, в желтых полупрозрачных перчатках, плотно обтягивавших кисти рук. Казалось, он даже похудел за это время, нос заострился, пот на лбу, как роса. В правой руке, немного приподымая над полом, он нес что-то непонятное, кровавое.

Подойдя к раковине у стены, резким движением бросил в стоявшую рядом на столике фарфоровую ванну эту массу и, поймав мой тревожно-вопросительный взгляд, проговорил сквозь марлю:

– Полюбуйтесь, что у него было… Опухоль, восемьсот пятьдесят граммов. Пришлось удалить часть поджелудочной железы…

– Джери?…

– Жив, жив. Сейчас увидите. Пусть немного проснется.

Он стянул перчатки, марлю и стал мыть руки, потом, расстегнув ворот рубашки, принялся за лицо и шею, затем сунул всю голову под холодную шипящую струю: уфф!..

Да, нелегка работа у хирургов. Все смотрели на него. Я не мог оторвать глаз от того, что лежало в ванне. Вот она, опухоль! Она действительно сжала внутренние органы Джери, оттого Леонид Иванович сперва и подумал на заворот кишок. И это Джери носил в себе…

Дверь снова распахнулась, вели Джери. Господи, ты ли это, Джери?! Какой слабенький!

Его шатало из стороны в сторону, лапы заплетались, если бы санитары не поддерживали с боков, упал бы. Меня он не увидел. И вообще ничего не видел. Он еще спал. На животе виднелись кнопки – зашитый разрез – и пятна йода. После такой операции – и сразу на ногах?!

– Это же не человек, – усмехнулся Леонид Иванович. Он был доволен: операция прошла хорошо.

Теперь приходилось ждать. Джери остался в стационаре, моя или, вернее, наша забота – приносить ему каждый день пищу.

Спасен… надолго ли?

Наверное, если бы человеку, которого однажды Джери извлек со дна Ирени, сказали, что теперь для сохранения жизни самого Джери требуется носить ему пищу до самой смерти, человек этот согласился бы безоговорочно и исполнял почетную обязанность даже с известной гордостью. Впрочем, о людской благодарности в другой раз, а сейчас важно другое: Джери начал поправляться.

Да, да, не пропали труды Леонида Ивановича. Мой талантливый и самоотверженный друг мог гордиться. Что Леонид Иванович талантлив, я убедился давно. Операция Джери лишний раз подтвердила это.

Ежедневно мама или я до работы забирали кастрюлю с едой, укутанную в старую пуховую шаль (на дворе было минус пятнадцать – минус двадцать), и отправлялись в лечебницу. Еда была протертой, ничего грубого, ни кусков, ни костей.

Первое время Джери ел мало. Точнее, он съел бы и целый котел, аппетит был хороший, но – нельзя, кишечно-полостная операция, надо чтоб рана начала рубцеваться.

В стационаре клиники находились на излечении самые разные животные. Идешь вдоль двойного ряда клеток, затянутых негустой проволочной сеткой, смотришь – в клетке петух. Обыкновенный петух! Тоже больной. Обычными пациентами были собаки, коровы. Замечу, что теперь в ветбольнице большого города коров, пожалуй, уже не увидишь, а тогда они были не редкостью. Отдельно помещалась лошадь, исход болезни которой внушал Леониду Ивановичу тревогу. Совсем не было кошек. Кошек в стационар не брали: животное с особым характером.

Джери скоро почувствовал себя здесь аборигеном и, по мере того как возвращались силы, умилял служителей все больше и больше. Весь обслуживающий персонал восхищался его сообразительностью, терпеливостью, послушанием и умом.

В один из дней, как-то придя в больницу, я заглянул в операционную. Джери меняли тампоны. Уже сменили, доктор и санитар отошли, но Джери все еще покорно лежал на столе на боку, вытянув нелепо длинные и костлявые ноги.

– Стал мастер лечиться, – заметил доктор. – Терпелив!

Сперва я навещал его в клетке. В зрелом возрасте Джери научился смеяться; он встретил меня улыбкой и на сей раз. Осклабил зубы, смешно наморщив верхнюю губу, и, как телок, привалился и потерся о мой бок. Он был на ногах, хотя ноги все еще плохо держали его, и скоро вынужден был с тяжелым вздохом опуститься и растянуться на полу, не спуская с меня преданного взгляда. Рад, рад, миляга! Рад, что жив, что пришел хозяин. Я долго не отходил от него, гладил, щекотал под мордой. Он принимал ласку с благодарностью и платил за нее тоже лаской.

Люди иногда удивляются, узнавая, что животное способно смеяться. Ничего удивительного. Улыбка, утверждают психологи и врачи, важный этап в развитии человеческого детеныша, первый признак привязанности, и, если она запаздывает, можно утверждать, что с ребенком не все в порядке. Улыбка у собаки – свидетельство ее высокого интеллектуального развития.

Через день после операции подошел санитар к клетке. Джери, глядя в сторону, зарычал. Не хочу-де видеть тебя. Помнил перенесенную боль, вероятно, не забыл, что санитар держал его, пока не произвел свое действие наркоз.

– Вот байбак, – сказал беззлобно санитар. А спустя немного времени они уже встречались как приятели. Прошла обида.

Пришел Леонид Иванович – Джери не смотрит, отворачивается. Ведь, как-никак, доктор больше всех повинен в том, что пришлось пережить! Леонид Иванович стал смотреть Джери – тот сел, прижал уши. Надоело! Но – никакого противодействия.

– Швы не разойдутся? – тревожился я.

– Не беспокойтесь, зашит, заштопан на совесть.

Словом, Джери выглядел молодцом.

Он не делал никаких попыток разорвать швы.

Вскоре ему разрешили маленький моцион. Но только в пределах больницы, по коридору, до кабинета Леонида Ивановича и обратно. Во двор еще не пускали: увидит кошку или собаку, бросится и… Ведь и люди нередко не выполняют предписания врача, нарушают режим.

Теперь, когда я приходил на свидания с Джери, Леонид Иванович, если позволяла свободная минутка, часто сам выводил его. Даст походить Джери со мной, потом позовет:

– Ну, пойдем, Джери, на место!

Джери покосится и сильнее прижмется ко мне.

– Пойдем, пойдем…

Джери вскочит и сам побежит в клетку.

А однажды я не нашел его в клетке.

– Где Джери? – спросил я Николая Дмитриевича.

– В кабинете.

– Как – в кабинете?

– В клетке не желает сидеть. Всю изгрыз. А в кабинете сидит.

Изгрыз? Это мне знакомо. Если не захочет, ничем не удержишь. Значит, начала возвращаться силушка!..

– Вчера свет потух, – вмешалась в разговор санитарка Анна Ивановна, – так он лаять принялся, всех перебудоражил. Включили, он перестал. А потом давай скрести зубами и когтями…

Действительно, Джери в одиночестве лежал на коврике в рентгеновском кабинете. С этого дня рентгенкабинет стал его излюбленным местопребыванием. Тепло, темно, покойно. Потом оттуда он перекочевал в кабинет Леонида Ивановича. Леонид Иванович выполняет за столом какую-нибудь работу, Джери лежит на коврике в ногах свернувшись. В клетку больше не возвращался. И его не пытались туда загонять – он вел себя вполне благопристойно, а Леониду Ивановичу, подозреваю, даже было приятнее с ним.

Как удивился один из санитаров, зайдя в кабинет и увидав Джери сидящим на диване. Сидит как человек! Впрочем, не совсем как человек. Если не забыли читатели, я не позволял Джери отираться по диванам, так он привалится и сидит, задние лапы поджаты, а передними упирается в пол. Хитрец! Поза уморительная, пес в такие минуты напоминал сидящего старого, немощного и неловкого человека.

– Компанейский парень, – говорили про Джери в больнице.

– Привык!

– Да и мы к нему привыкли. Придется вам его сюда водить! Хоть раз в неделю…

– А и так придется. На проверку.

– Привыкают они, – заметил Леонид Иванович. – Меня это трогает больше всего. Как-то лечили овчарку, жила в больнице долго. Выписали. Утром звонит хозяин: «Не у вас?» А она, верно, прибежала. Дома что-то не понравилось, взяла и прибежала…

Перед выпиской из больницы позвонил Леонид Иванович:

– Он у нас сегодня всех собак объел! Отдали еду! Завтра тащите два ведра, берите коромысло…

Смеется. Хорошо, когда врач смеется.

– Когда домой?

Помедлил с ответом.

– Думаю, двадцать четвертого, послезавтра…

Уходили из больницы – мне собрали все вещички Джеркины. Принесли подстилку. Анна Ивановна хватилась: «Ой, еще посуда». Банки и чашка. Кажется, теперь все…

– Как квартирант, поехал на новую квартиру, – пошутил Леонид Иванович. – Первое время будьте осторожны. Думаю, будут спайки, – наказывал он мне.

Шли тихонько, останавливались. Придя домой, он притих. Глаза невеселые. Устал! Ослаб после болезни. От ударов сердца вздрагивала голова. В прихожей, у печки, ждала уже новая подстилка. Лег, уткнул морду в передние лапы, обхватив ее одной, крючком. Поднял голову – она у него качалась, как у новорожденного, падала.

После долго спал. Кот ходил около, не трогал, принюхивался – Джери принес незнакомые запахи больницы. Выспавшись, Джери сразу запросил еды, пошел к чашке и стал скрести лапой. У всех отлегло от сердца. Раз есть аппетит, пошло дело на поправку! Все-таки спасли собаку…

Надолго ли? Не хотелось думать об этом. Вернее, все мы были слишком счастливы, чтобы думать снова о плохом, омрачать прекрасный день черными мыслями.

Необыкновенные пациенты
Шкаф Леонида Ивановича
(Несколько занимательных фактов из практики ветеринарного врача)

Мне давно хотелось рассказать о работе ветеринарных врачей, истинных друзей всего живого.

Почему-то, если о медиках, «человеческих лекарях», дарующих избавление от недугов нам, людям, говорится много и часто, их деятельность пользуется постоянным вниманием общественности, репортеров, то о ветврачах вспоминают куда меньше. А между тем дело, которое они делают, огромно и заслуживает всяческого уважения.

Впрочем, вероятно, это естественно: человек – всегда главное; кроме того, человек умеет жаловаться. Животное – молчит.

Но прежде несколько слов о владельцах животных.

Собака прожила в семье двенадцать лет, заболела, позвали дворника, он потащил ее на веревке. «Куда ее?» – «Топить. На реку». – «А лечить?» – «Лечить? Ну да! Ветеринару же рубль надо платить!» А потом: «Все-таки какие мы добрые: плачем о собаке». (Когда ее увели.) Они «добрые»! Человечность навыворот.

Врач прописал лекарство для больной собаки. Женщина – приличная, хорошо одетая – повертела бумажку и изрекла: «Мы не миллионеры!» Она, видите ли, рассчитывала, что никаких расходов на лечение не потребуется (кстати, прием и консультация врача не потребовали от нее ни копейки: у нас врачебное обслуживание – как людей, так и животных – бесплатное). «Мы не миллионеры!» Как будто собак держат только миллионеры!

Наконец, и такой факт. Собака лечилась, жила в клинике две недели. Потом пришлось трижды звонить владельцам, чтоб пришли и забрали. Нейдут и не забирают! Прошло еще две недели. Наконец явились. А потом, спустя немного, собака прибежала в больницу. Оказывается, в чем-то она провинилась, ей всыпали, она в двери – и ходу. («Ну, видимо, жизнь была собачья», – заметил Леонид Иванович.) А после опять нейдут и нейдут, звони, не звони. «Да нам она не нужна», – признались по телефону.

Что можно сказать о подобных владельцах?

Леонид Иванович презирал таких, и я понимаю его.

Совершенно не случайно во дворе клиники жил большой кудлатый пес, прыгавший на трех лапах. Поставили будку, трехлапый калека исправно нес службу сторожа. А завидев Леонида Ивановича, еще издали принимался лаять, рваться с цепи, визжать, выражал свою радость.

– Лапа была сломана, что говорится, под самый корень, – объяснил Леонид Иванович, – сломана и раздроблена, срастить ее не представлялось возможным. Но жалко пса. Почему ему не жить на трех ногах? Кстати, он сам явился на прием, без хозяина… хозяина, верно, нет… как откажешь?

Точно так же жили в клинике другие подопытные собаки, в частности лайка Казан, у которой была пересажена щитовидная железа. После смерти Джери Казана взяли мои родители, и он дожил до глубокой старости. Собственно, «подопытные» не совсем точно: Леонид Иванович не ставил научных экспериментов, а подопытными становились животные вынужденно, из-за каких-либо травм и заболеваний, с которыми попадали в больницу, в процессе лечения. В лаборатории одно время обитал щенок. Появление этого жильца Леонид Иванович объяснял так: «Валенки стояли в лаборатории, я пошел за ними. Слышу, скребется… Мышь? А там щенок, недель двух».

После щенок был пристроен в хорошие руки. Жизнь – свята, ее нужно беречь. Таково было глубочайшее убеждение нашего друга.

Для меня он стал на долгие годы не только добрым товарищем, но примером ветеринарного врача, настоящего друга бессловесных.

Человек, заставляя животное служить, тем самым берет на себя и заботу о нем. Лечить животных труднее, чем людей: не говорят, не могут рассказать, что у них болит. В работе с животными проверяется характер. Правда, когда я однажды сказал в поликлинике: «Хороший вы народ», кто-то из слышавших возразил с улыбкой: «У нас пациенты хорошие. Симулянтов нет. Скандалы никто не устраивает, больничных листов не требует…»

«Лечишь мою собаку – лечишь меня (ибо я нервничаю, переживаю за нее). Ее здоровье – мое здоровье». Это я слышал не только от Леонида Ивановича.

«Женщина принесла воробья, – говорил он, – смеяться тут не над чем. Я уж не говорю о том, что иногда животное является единственной отрадой для одинокого, старого, обиженного жизнью человека. Большое или маленькое, животное всегда дорого, ведь ему дарится часть души!»

«Человек сам вышел из природы, – говорил он далее. – Смеясь над нашими чувствами к животным, он унижает себя, истребляет в себе то доброе, что заложено в нем».

Помню один телефонный звонок (сколько их было за мою жизнь, по разному поводу, но говорящих об одном – о горячей любви к животному): щенку сделали прививку от чумы, а у него начался нервный тик, подергивание передних конечностей, возник менингит, тяжелое мозговое воспаление. Хозяйка рыдала у телефона, умоляя помочь. В самом деле, можно ли было спокойно смотреть на мучения малыша! Страшная головная боль – он кричит, плачет, не давая покоя всему дому. Дадут анальгин, обезболивающее, ненадолго затихнет, а потом – опять. Судороги, волочит зад. Не встает. Поднимут – стоит, потом падает. Щенку четыре месяца, овчарка. Хороший, умный щенок. Исход, по всем показаниям, неблагоприятный, в лучшем случае, если даже щенок останется жив, едва ли будет полноценным. Но как уничтожить его? Убить живое существо всегда непросто, а тут ведь оно твое, успело прирасти к сердцу. И хозяйка рыдала… «Неужели нельзя спасти щенка?» Это было выражение искреннего горя. Да, «лечишь мою собаку – лечишь меня».

Для тех, кого заинтересует этот случай (прививка вызвала тяжелые последствия), поясню: щенок был поздний, осенний, а выращиваемые зимой всегда немного слабее, нередок рахит. От прививки лучше воздержаться до весны. Кроме того, были допущены нарушения элементарной практики. Надо за неделю до прививки начать мерять температуру, выяснить, нет ли поноса.

Не исключалось и внесение инфекций. С чумой шутить нельзя, даже при профилактических прививках. Это обязан помнить ветработник и, прежде чем пустить в ход шприц, должен учесть все. За небрежение ждет суровая расплата, как случилось с Тиграном. Щенка пришлось усыпить.

«Медицина лечит человека, ветеринария лечит человечество». В смысле: леча животных, ветеринар тем самым страхует людей, предупреждает несчастные случаи, которые могут быть.

Ну, и, наконец, все, что делает ветеринар, самым теснейшим образом переплетается с повседневными практическими хозяйственными интересами общества. Недаром ветеринария – одна из древнейших наук и сфер приложения энергии и ума человека. Животных лечили еще в Древней Греции, а лечебницы для домашнего скота в Индии существовали тысячи лет назад.

А сколько разных случаев!

Пришла женщина, принесла большую грустную мурлыку.

– Удочку достать надо.

– Какую удочку?

– Ну, ребята которой ловят.

– Крючок, что ли?

– Ну да. Ребята баловали, да кошке и затолкали в рот…

Посмотрели кошке в рот. Никакой «удочки», конечно, не видно. Понесли на рентген, «просветили», сняли рентгенограмму. Точно. Иголка. Около хребта. Оперировали, вынули, кошка выздоровела.

«Ребята баловали»… Всыпать бы за такое баловство по первое число! Мучительство животных никогда к добру не приводит.

Куры – целое стадо – наклевались рябины, настоенной на водке. Случай смертельный. Вспорол всем зобы, вынул рябину («давайте их мне по одной», – поторапливал санитара), залил в зобы молоко и зашил. Все выздоровели, только петух подох.

– Видать, трезвенник был, не вынес алкоголя…

Подстреленный доберман. Ранил дурак хозяин, из охотничьего ружья. Прицеливался в порядке шутки. И доприцеливался.

Вызвали на ипподром. Комичный диалог с молодым подтянутым мужчиной. Рекордсмен-конник и скакун вороной масти. Оба слегка прихрамывают. Врач осмотрел, после принялся объяснять:

– Есть хрящик, мениск, он и болит. Менисцит – болезнь ног, болезнь спортсменов и беговых лошадей…

С утра у Леонида Ивановича глаза красные – не выспался.

– Сегодня до двух часов ночи здесь был. Двух лошадей привели. Одна погибла, второй кровь переливали…

Чуть сигнал – уже мчится, оттого и практика у него огромная и самый разнообразный опыт накапливается день ото дня, требуя, чтоб им поделились с другими. Конечно, случается всякое.

Но уж зато ему известны тонкости, в которых не умудрен иной проживший век ветеринар, собаковод, лошадник. Например, удалял прибылые пальцы у щенка. Щенки иногда рождаются с болтающимися, пятыми, «лишними» пальцами, их принято удалять.

«Начну с правой, тут работы меньше». – «Почему?! Разве не одинаковы?» – «Тут артерия близко проходит, она всегда мне попадает…» Оказалось, немного по-разному устроены суставы. Век живи, век учись!

Горячо обсуждает с сотрудниками: ростовские коллеги произвели удачное приживление ампутированной конечности у собаки. Третий случай. Операция длилась 1 час 45 минут. Около четырех недель нога находилась в гипсе, была теплая, но чувствительность отсутствовала; затем появились чувствительность и способность к движению. Теперь собака резвится, прыгает, хотя одна нога и стала немного короче. Эх, если б это была обычная практика, может быть, Трехлапому не пришлось бы ликвидировать четвертую лапу!..

У Леонида Ивановича долго жили два щенка – сироты, брошенные. У одного вырезано правое легкое, у другого – левое. Живут! Ласковые, славные. Рады-радехоньки, когда увидят его. Леонид Иванович тоже вел за ними наблюдение. Именно в повседневной лечебной практике, считал он, и обогащаешься самым ценным, бесспорным во всех отношениях материалом для исследований. А не тогда, когда животное калечится искусственно, в условиях, весьма далеких от тех, в каких обычно происходят травмы. Таким материалом оперировал Пирогов, великий русский хирург, спасавший русских солдат во время Крымской войны, труды которого и поныне изучаются хирургами всех стран. Не берусь влезать в научные споры, но уже одна забота о щенках делала Леонида Ивановича в моих глазах весьма симпатичным, а то, как щенки встречали его, говорило лучше всяких слов о доброте.

Случалось ему лечить и аквариумных рыбок, и верблюда, и тигра. Его волнует переливание крови животным и новая хирургическая аппаратура. И сам все время ищет новое. Его изобретение – конский волос для операций (для зашивания некоторых ран); патент – внутримышечный тампонатор. От Леонида Ивановича я узнал массу неожиданных вещей. Так, например, если переливать кровь от голодной собаки сытой, то сытая тоже начнет испытывать голод. Кстати, он относил это также к числу истин, уже не требующих проверки.

Жизнь каждодневно дает факты для размышлений. Сообщают газеты: на ферме близ итальянского города Удине стали дохнуть куры. Да как: за двое суток две сотни! Что случилось? Таинственная эпизоотия… Поблизости проводился фестиваль ультрасовременной джазовой музыки (поп-музыкой нарекут ее впоследствии), пронзительный визг электрогитар, завывание саксофонов и самих певцов довели пернатых до смертельного шока. Хороша музыка!.. Леонид Иванович относился к этому весьма серьезно: если дохнут куры, какой след остается на человеческой психике?

Он работал над диссертацией о хирургическом лечении лошадей (к лошадям он неравнодушен, как иные – к собакам).

– Когда вы успеваете?

Пожал плечами:

– Учитель учит до тех пор, пока сам учится. Знаете? А я ведь еще учу студентов нашего института…

Вскоре после окончания войны Леонид Иванович получил звание кандидата, а потом доктора ветеринарных наук, блестяще защитив диссертацию, обобщившую его огромный практический опыт.

Работал он до изнеможения, как одержимый; да он и был одержим – страсть к науке, к любимому делу. После сам вспоминал со смехом: «Доработался… что бы, вы думали? Пятки стали чесаться! Нервность! Перенапряжение!» Это перенапряжение было его естественным состоянием. Другим, по моим наблюдениям, он просто не мог быть.

В военные годы привезли лошадь из Восточной Пруссии. Ранение было более года назад. Осколками авиабомбы. Гофрированная поверхность бомбы дает много мелких осколков. Рентген показал: осколок у самого коленного сустава. Образовался свищ. Там, на фронте, тоже оперировали, но не нашли. Он – нашел.

Или – появился электронож, «механизация хирурга». Удобно! И вдруг – хлоп! погибает собака на операции, отчего, непонятно. После доискались. Оказалось: электронож мгновенно делает тонкую пленочку ожога, этого иногда достаточно для шока.

В конце концов, каждый случай – новая задача.

Большой черный шкаф стоял в кабинете Леонида Ивановича. Раз мой друг подвел меня к нему и показал, что там лежит. На полках были разложены «трофеи» его хирургических подвигов. Какие трофеи, я диву дался! Здесь были целые наборы самых разнообразных иголок и других острых предметов, копыт, конских хвостов, чьи-то зубы, обыкновенная подметка от старого сапога… Я сказал «обыкновенная», однако, истории, которыми сопровождалось появление в шкафу той или иной вещи, были совсем не обыкновенные.

– Что это такое, как вы думаете? – спросил меня Леонид Иванович, показывая на темный продолговатый предмет, лежавший за стеклом на полке заветного шкафа.

Я пожал плечами:

– Не то подметка, не то… не знаю что.

– А откуда я ее взял?

Леонид Иванович любил поражать.

– Не догадаетесь. Я сам не поверил бы, если бы не добыл собственными руками…

…Привели лошадь. На консультацию. Диагноз – носовой сап.

Конь не ел, задыхался. Потом началось истечение из ноздрей, чихание, изъязвление носовой перегородки, звездчатые рубцы, одышка.

Леонид Иванович заглянул в ноздри: какой-то черный лоскут, воспаленные ткани. Подозрение на некроз носовой перегородки или носовой раковины. Только в одной ноздре. Но вот странно: во второй носовой полости эти явления отсутствовали.

Мелькнула неожиданная мысль:

– Корнцанг!

Санитар подал длинные, поблескивающие никелем щипцы с зажимом на конце. Врач ввел, захватил и извлек… инородное тело. При детальном осмотре оказалось, что это подметка от сапога. Назначили лечение. Через несколько дней конь был здоров. А ведь уже почти обрекли на уничтожение.

Подметка в ноздре. Полная симуляция сапа! Надо же додуматься! Кто мог сделать? Вредитель. Тот, кто, вероятно, хотел погубить всю конюшню. Испугались бы: сап! – и всех под расстрел!.. Подметка не влезала, так он согнул ее пополам и силой втиснул коню в ноздрю… Мерзавец! Дело передали в соответствующие органы.