Текст книги "Дневник Толи Скворцова, путешественника и рыболова"

Автор книги: Борис Орешкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Иначе говоря, – противным протокольным голосом сказала Татьяна, – иначе говоря, Толька предлагает нам украсть лодку. На это мы, разумеется, не пойдем. Я в свою очередь предлагаю построить плот.

Ха! Я и сам об этом еще раньше Татьяны подумал. Но с плотом ничего не получится: у реки нашей течение слишком медленное. А на веслах на плоту далеко не уедешь. Я тут же в пух и прах раскритиковал предложение Татьяны.

Настал черед капитана. Мы ждали, что скажет он. Но капитан никаких Предложений не внес. Он только подвел итог всему сказанному. Его выступление свелось к следующим пунктам:

1. Экспедицию продолжать.

2. Ночевать на этом же месте.

3. Мне и Женьке наловить рыбы.

4. Больному оставаться в палатке.

5. Капитану и Татьяне идти в деревню и попытаться еще раз уговорить тетку Ульяну.

Я послал Женьку и его нового приятеля Юрку в деревню, попросив накопать червей, а сам начал готовиться к ловле. Взяв у Оли, оставшейся рядом с нашим раненым, немного ваты, я перемесил ее с хлебным мякишем, чтобы он не соскочил с крючка, и, когда вернулся Женька с червями, мы с ним, взяв удочки, приступили к ловле.

Но сегодня был очень невезучий день. Рыба не брала. Мы пробовали ловить и на червя, и на хлеб, но все было напрасно. Весь наш улов за целый вечер составил три небольшие плотички и пять пескарей. Даже уклейка, которая обычно клюет всегда и везде, на этот раз не желала брать. Вот уж действительно день неудач!

Когда мы вернулись в лагерь, там уже кипела в котле вода для ухи. Все ждали рыбы. Мне очень не хотелось показывать нашу жалкую добычу. Но пришлось. Конечно, нас подняли на смех. Особенно старались уже вернувшиеся из деревни капитан и Татьяна. Но обиднее всего было услышать несправедливые упреки от Оли. Она сказала:

– Если б знать, что ты рыбу ловить не умеешь, я бы давно макароны или кашу сварила.

Все, кто ни разу сам не удил рыбу, почему-то считают, что это очень просто. Им и в голову не приходит, что рыба иногда на целый день, а то и на все сутки совершенно перестает кормиться, отказывается от самой вкусной приманки. И ловить ее удочкой в такие дни невозможно, даже если ты и признанный удильщик. Вот именно такой день и был сегодня. Но разве объяснишь это тем, кто никогда не держал в руках удочку? Не умеешь, и все тут!

Я молча выбрал из принесенной добычи двух еще не уснувших плотичек и двух пескариков и положил в банку с водой. Потом достал из своего рюкзака рогульки-жерлицы и, не дожидаясь ужина, ушел вверх по реке.

– Эй, горе-рыболов! – крикнула мне вдогонку Оля. – Куда половину улова понес?

Все снова захохотали. Даже Виктор. Ничего остроумного в словах Ольги не было, но произнесла она их так, с таким растерянным выражением, что не рассмеяться и в самом деле было просто невозможно. Даже я улыбнулся. Не мог я на нее сердиться. Четыре жалких рыбешки – половина улова! Действительно смешно, если вдуматься.

Отойдя от лагеря подальше, я с соблюдением всех лесоводческих требований вырезал в прибрежных кустах четыре длинных и толстых шестика, привязал к ним жерлицы и стал выбирать подходящие места. Одну, с пескариком на крючке, я поставил на мелком песчаном перекате, куда обычно любят по ночам выходить на охоту голавли и жерехи. Вторую, с плотичкой, установил недалеко от затопленной коряги, где могли держаться крупные окуни. Третью, тоже с плотичкой, воткнул, зайдя по грудь в воду, у границы прибрежных водорослей, на медленном течении, где обычно живут небольшие щуки-травянки. Четвертую жерлицу я поставил под нависшим с берега кустом ивы, ветки которой касались воды. Пескарика с грузилом я опустил к самому дну (глубина там почти полтора метра).

Кончив работу, я выплеснул воду из банки, помыл руки и не спеша пошел к лагерю. Солнце уже опустилось за горизонт, и в наступивших сумерках наш небольшой костерок светился приветливо и уютно. У костра видны были фигуры капитана, Виктора, Татьяны, Оли и Женьки. Мне захотелось скорее попасть в их тесный кружок, выпить горячего чая, почувствовать рядом плечи друзей. Я ускорил шаги, забыв про все огорчения.

Ребята уже поужинали. Оля сунула мне в руки котелок с оставленной порцией каши и, присев рядом, стала смотреть, как я ем. От ее сочувственного взгляда мне стало совсем хорошо. А когда я кончил есть, она все так же сочувственно и мягко спросила меня:

– Толь, ты этих пескариков нарочно опять в реку пустил? Чтобы они подросли немного, да?

А сама смотрит на меня своими большими, загадочными глазами так серьезно, так вдумчиво, что прямо и не верится, что это ее очередная издевка. Вот заноза! А я, дурак, и вправду поверил в ее хорошее ко мне отношение…

Все, конечно, опять повалились от хохота. А что тут смешного? Окажись на месте Оли Татьяна или какая-нибудь другая девчонка, я бы знал как ответить. Я бы ей выдал! Но сейчас почему-то все ядовитые слова выскочили у меня из головы. И я сказал только, что рыбная ловля не девчоночьего ума дело и что лучше уж ей и дальше кашу варить, раз ни на что другое она не способна.

Эх, как она тут взвилась! Вскочила, будто ее иголкой кольнули.

– Ах так! Мое дело кашу варить?! Кухарку себе нашел! Если я завхоз, так мне только и делать, что обед готовить да посуду после вас мыть? Не стану больше!

Ее тут же поддержали Татьяна и капитан. Все на меня набросились. Опять я во всем виноват оказался. А разве я говорил, чтобы одна Ольга всегда обеды готовила и посуду мыла? А Татьяна на что? Не все же время ей акварельные этюдики в своем альбомчике рисовать? Да и я тоже могу готовить. Разумеется, в свободное от других, более важных дел время. Да разве мы все не участвуем в приготовлении пищи? Разве не собираем дрова для костра? Или, может быть, это не я три дня назад на берегу Андаловки котелок мыл? Я! Но об этом они забыли. А вот когда рыбу для всех надо поймать, тогда с меня спрашивают.

В конце концов, когда споры и крики утихли, выяснилось, что никто, собственно, против приготовления еды и мытья посуды по очереди и не возражает. Решили установить суточные дежурства, чтобы дежурные полностью отвечали за обед, завтрак и ужин и за порядок в лагере. А выдачу и учет продуктов оставили за Олей.

Бросили жребий. Татьяне досталось дежурить с Женькой, капитану – с Виктором, а мне – с… Ольгой. Очень невезучий сегодня был день!

Вечером мы пили чай с сухарями. Уже совсем стемнело, когда к нашему костерку подошел высокий старик в сером брезентовом плаще. На плече у него висел длинный кнут с короткой рукояткой.

– Чай да сахар! – сказал он.

– Садитесь с нами! – тут же, ни секундочки не раздумывая, пригласила его Ольга и уступила гостю свое место на толстом обрубке бревна, который мы притащили, чтобы наколоть дров.

– Благодарствую, внученька! – сказал старик и, шурша своим жестким плащом, уселся между мной и Женькой на Олино место. Нам с Женькой пришлось потесниться, такой он был большой и широкий, этот старик с кнутом.

Оля сходила к реке помыть кружку и теперь, вернувшись, наливала в нее крепко заваренный чай. Пастух принял из рук нашего завхоза кружку, поставил ее на широкую свою ладонь, как на полочку, и осторожно поднес к губам. Свет костра плясал на его морщинистом темном лице.

– Хорошо… горяченький! – сказал он, отхлебывая глоток чая и прищуриваясь от удовольствия. – Туристы, видать. Или как?

– Туристы! – за всех нас ответил ему капитан. – Совершаем поход по родному краю.

– А вы разве тутошние? – удивился старик. – Я думал, с городу. Не отличишь ноне, кто городской, а кто деревенский.

– Это не имеет значения, – сказал капитан, по своему обыкновению переходя к изложению общеизвестных истин. – Родина у нас одна, общая.

– Верно! – сказал старик. Потом замолчал, подумал и вдруг совсем другим, изменившимся голосом, очень проникновенно, даже чуть-чуть печально добавил: – Ох как это верно, ребятки! Для всех одна, общая. И для городских, и для деревенских, хоть для грузина, хоть для татарина, хоть для русского… Не зря мы их всех вместе схоронили…

– Кого? – спросила Оля, подойдя ближе. Я встал и уступил ей свое место. И как я не догадался сделать это пораньше?.. Но дело не в этом. Оля правильно поступила, что села на освободившееся место, приняв это как само собой разумеющееся, без всяких ехидных словечек. Внимательно разглядывая старика, она вновь спросила: – Кого… хоронили?

– Солдат наших. Кого же еще? – ответил старик. – Вон там, как рассветет, увидите: ручей Боборык в реку впадает, а перед ручьем высотка пологая. На ней кладбище. И этот, как его?.. Обелиск… Там они и стояли насмерть, там и схоронены. И грузин, и татарин, и узбек… Трое их было, по личности явно не русских. А полегли здесь, на земле Русской, как и все русские, что с ними вместе сражались.

Мы молча смотрели в ту сторону, куда указал нам старик. Я припомнил, что, действительно, видел днем в той стороне белый каменный столбик со звездочкой, но не обратил на него внимания. Много ведь таких столбиков стоит на земле Ленинградской. Но этот вдруг сделался каким-то особенным. Я решил утром обязательно возле него побывать.

– И большой был там бой? – спросил я у старика.

– Да, двое суток они фашистов на высотке этой держали. Командир ихний крепкое место выбрал: справа река, слева лес и болото. Ни с какой стороны их фашистам не обойти. Вот и держали… Двое суток! А и всего-то их было двадцать три человека.

Старик замолчал и опять стал прихлебывать чай из кружки. Мы тоже молчали.

– Может, этих двух суток и не хватило Гитлеру, чтобы с ходу в Ленинград войти? – задумчиво произнес наш гость и опять замолчал.

Где-то в ночи, за нашими спинами драчливо заржали лошади. Дед быстро, в два глотка, допил чай, сказал «благодарствуйте» и, с трудом поднявшись, прислушался.

– Опять Гнедой балует! – сказал он словно бы сам себе и, попрощавшись, пошел от костра в ту сторону, где слышно было ржанье коней.

Мы долго еще сидели у потухающего костра. Я думал о том, что, конечно, не эти два дня, о которых сказал пастух, не позволили гитлеровцам войти в Ленинград. Кроме двадцати трех сражавшихся здесь бойцов были сотни тысяч других. Но и эти двадцать три совершили подвиг. И еще я думал о том, что ни одна книжка про войну, как бы сильно она ни была написана, не произвела бы на нас такого впечатления, как этот короткий рассказ пастуха. Наверное, оттого что все вокруг было настоящее: и место, где проходил бой, и памятник погибшим героям, и этот дед, видевший войну своими глазами.

Потом капитан и Татьяна доложили о том, как сходили в деревню. Хозяйка лодки, хотя и отказывалась по-прежнему передать ее нам, но говорила уже не так решительно. Капитан считал, что есть надежда ее уговорить. Они видели и саму лодку. Оказывается, она стоит в сарае, совсем недалеко от реки. Я спросил:

– А сарай на замке?

– Нет.

– Так чего же мы ждем? Возьмем лодку, а вместо нее расписку оставим. Только и делов!

– Не говори глупостей! – оборвала меня Татьяна. – Я тебе не позволю воровством заниматься! И думать об этом не смей!

– Да какое же это воровство, Танечка? – вкрадчиво спросил я, чуть ли не впервые называя ее так ласково. Но Татьяна не поддалась:

– Нельзя брать чужую вещь тайком. Даже и с распиской.

– Но ведь лодка не чужая, а Викторова! За нее деньги уже заплачены.

– Все равно нельзя.

Вот всегда она так: нельзя, и баста! В существе вопроса разобраться не хочет. Формалистка. Но я не стал с ней спорить. Во-первых, по опыту знал, что это бесполезно, а во-вторых, у меня и так сегодня было достаточно всяких неприятностей. Поэтому я молча встал и ушел в палатку. Надо было выспаться, ведь утром необходимо встать рано, чтобы успеть снять жерлицы.

Глава 5
ВНИЗ ПО РЕКЕ

Место боя. – Налим. – Исчезновение Кучума. – Женька проявляет дипломатические способности. – Есть лодка! – Приготовление к отплытию. – Крах «дипломата». – Беглец. – Таинственный мешок.

Утром я встал раньше всех, хотя и позднее, чем собирался. На луговой скошенной траве серебром блестели паутинки. Над водой поднимался пар. Я натянул на ноги сухие кеды (вечером я сунул их подо дно палатки) и, ополоснув теплой речной водой лицо, пошел к той высотке, где, по словам пастуха, отчаянно бились наши солдаты.

От берега реки до высотки с обелиском было всего метров двести. Я быстро добежал до этого обелиска. На его основании было написано: «Вечная слава героям, отдавшим жизнь за свободу и независимость нашей советской Родины». И внизу даты – 1941–1945 гг. На вершине обелиска была звезда, а у его подножия лежали полевые цветы.

Я стал осматривать местность вокруг, стараясь представить себе, как проходил здесь тот бой. Сначала я ничего особенного не заметил. Внизу передо мной протекал ручей Боборык. За ним широко раскинулись луга. Справа текла река Оредеж, слева тянулось болото и за ним лес. Все как объяснял пастух. Но никаких следов войны!

Я пошел вниз, к ручью. Может быть, там что-нибудь осталось от боя? Но и там ничего не было. Луг как луг и ручей как ручей. Только поверхность луга была какая-то неровная, вся в бугорках и ямках. Я даже подумал, что здесь, наверное, очень трудно косить траву.

И вдруг я заметил, что одна из таких ямок идет зигзагом, ломаной линией. «Траншея!» – догадался я, и меня даже в жар бросило. Ну, конечно же, это траншея! Теперь я совсем иными глазами смотрел на все эти ямки и холмики. Я понял, что это были воронки от снарядов и мин. Давно сгладившиеся, заросшие травой, едва заметные, но все же настоящие воронки от снарядов, настоящие траншеи и ходы сообщения, в которых сидели и стреляли по фашистам наши бойцы.

Больше всего меня потрясло то, что все это было настоящее. Не показанное в кино, не нарисованное на картине, а именно настоящее. Я постарался представить себе, как все это было…

Всю высотку опоясывала тогда траншея. От нее вниз, по обратным скатам холма, шли ходы сообщений. А еще дальше видны плоение, круглые впадины – следы огневых позиций, наверное, минометов. А может быть, это были блиндажи для укрытия бойцов? Или там была походная кухня? Фашисты не могли обойти эту позицию с флангов. А наши бойцы, зарывшись в землю, не позволяли им продвинуться вперед и ударить в лоб. Били по фашистам из винтовок и пулеметов. Небольшие круглые ямки – это заросшие травой воронки от снарядов и мин. Сколько же их здесь!

Я прикинул: воронки были в трех-четырех, самое большое в семи шагах одна от другой. И все-таки наши солдаты держались под этим шквалом огня. Вели бой день, ночь, еще день и еще долгую, долгую ночь… Они погибали один за другим, но не покидали высотку. Хотя и могли уйти. Вполне можно было отползти с высоты назад вот этой ложбинкой, а потом, пригнувшись, добежать до огородов, уйти задами деревни в те большие леса, где мы недавно были. Там бы их ни один фашист не нашел. Но они не ушли, не захотели прятаться. Они дрались и не пускали фашистов.

Я снова поднялся на вершину холма, к обелиску с красной звездой. Я встал перед ним, сняв с головы кепку.

Вставало солнце. В Никулкине горланили петухи. Медленно таял туман над лугами. И никого вокруг не было. Ни единого человека. Только я и они, наши погибшие солдаты…

У лагеря кверху потянулся сизый дымок. Я пошел к реке осматривать поставленные с вечера жерлицы.

Ближе всех была жерлица на перекате. Нетронутый пескарик на ней давно уже окоченел. Пустой оказалась и вторая жерлица, поставленная у коряги. На третьей живец был сорван с крючка. Зато, подходя к четвертой, под нависшим кустом ивы, я еще издали увидел, что рогулька жерлицы пустая, а шнур с нее смотан. Неужели попалась? Но я тут же с огорчением отметил, что он вовсе не натянут. «Наверное, сошла!» – решил я и без всякого волнения или радости принялся вытаскивать из-под куста удилище жерлицы.

Но едва я потянул к себе шнурок жерлицы, как на другом его конце под водой кто-то потащил его в свою сторону. «Значит, все-таки есть!» – чуть не вскрикнул я. Рыба упиралась не слишком сильно, и я без особого труда подвел ее к берегу. Это оказался налим. Удивительно! Обычно налимы попадаются на жерлицы поздней осенью, в ненастную, холодную погоду. Или даже зимой. В теплое время года они прячутся под коряги или в рачьи норы и совсем не берут на живца. А этот попался! Он был не слишком крупный, сантиметров сорок длиной. Но все же это была настоящая добыча. Не какие-нибудь там пескарики, над которыми потешалась Оля. Посмотрим, что-то она теперь скажет!

Я отвязал от удилища последнюю жерлицу, продел налиму под жабры ивовый прутик и с торжеством понес свою добычу к нашему лагерю. Там уже вовсю горел костер, и вокруг него весело хлопотали дежурные – Татьяна и Женька. Ленька купался, а Оля перевязывала Виктору ногу. Я спокойно подошел к костру, положил налима в траву и полез в палатку, чтобы убрать на место свои жерлицы. У меня для них была специальная пластмассовая коробка. В ней кроме жерлиц хранились крючки, пакетик с запасной леской, поплавки с крючками и всякие другие рыболовные принадлежности.

Когда я вылез из палатки, все ребята стояли вокруг налима и рассматривали его.

– Да, это действительно налим! – сказал капитан. – Самый неразборчивый и прожорливый хищник наших рек. Не считая щуки.

– Его надо почистить и сварить! – сказала Татьяна.

– Лучше зажарить, – посоветовал сидевший у костра Виктор.

– С картошкой! – мечтательно сказал Женька и даже зажмурился.

Все хвалили меня и моего налима. Только Оля ничего не сказала. Она даже не взглянула на мою рыбину. Она делала вид, что никакой крупной рыбы тут вовсе нет. А если и есть, то что в этом особенного!

Я собирался уже сам почистить налима, но после такой злонамеренной демонстрации отдал ножик Татьяне и снова залез в палатку. Просто удивительно, как эти девчонки умеют портить человеку настроение!

Подремать мне не удалось. В палатке было душно, а снаружи доносились разговоры, смех и совершенно бессмысленные выкрики. Меня всегда удивляет, как много ненужной, пустяковой информации сообщают друг другу люди, собираясь вместе! Устав от их болтовни, я снова выбрался из палатки.

С самого утра вместе с Женькой хлопотал по хозяйству и его новый друг Юрка. Они то и дело о чем-то перешептывались и перемигивались. А после завтрака, наевшись жареной рыбы с картошкой, оба убежали в деревню.

Нога у Виктора болела все сильнее. Он терпел, но видно было, как ему трудно. Ходить он не мог. Только прыгал. Я вырезал ему костыль из толстой ивовой палки по всем правилам лесоводческой науки – в порядке прореживания береговых зарослей. Виктор обмотал рогульку костыля своей майкой и получилось совсем неплохо: опираясь на костыль и поджав больную ногу, он мог теперь довольно свободно передвигаться по лагерю. Но о большом походе, конечно, не могло быть и речи.

Положение наше осложнялось еще и тем, что продуктов становилось все меньше. То ли мы ошиблись в расчетах и взяли с собой слишком мало еды, то ли аппетит у всех был слишком хороший, но факт оставался фактом: продуктов у нас осталось лишь на два дня. А продуктового магазина в Никулкине нет. Нужно продолжать путешествие. Но как?

Капитан, я и Татьяна уже было собрались идти к тетке Ульяне, чтобы снова попытаться уговорить ее отдать нам лодку, не дожидаясь хозяина, как из деревни примчались Женька и Юрка. Они так запыхались от быстрого бега, что даже толком говорить не могли. Светлые стриженые Женькины волосы взмокли от пота, он спешил, захлебывался и кричал так, словно все мы были глухие.

– Она говорит, ладно, берите чолон! Только, говорит, пускай Витька, то есть Виктор Корнев, расписку напишет. Я говорю, теть Ульяна, он, говорю, обязательно напишет! Пусть, говорит, напишет! А то, говорит, не дам. Виктор, пиши скорее, пока она не передумала!

И в самом деле, размышлять было некогда. Я вырвал из дневника чистую страницу, дал Виктору карандаш, и он принялся составлять расписку в получении лодки.

Капитан для солидности хотел сам отнести и вручить расписку тетке Ульяне, но Женька выхватил бумагу у него из рук, и они вместе с Юркой снова умчались в деревню.

Обрадованные таким поворотом событий, мы быстро принялись сворачивать лагерь.

Каким все-таки молодцом оказался наш Женька! Сначала с сыном хозяйки подружился, а потом с его помощью сумел уговорить и тетку Ульяну. Дипломат! А я-то считал его ни на что не способным, чуть ли не обузой в нашем походе.

Через полчаса мы со всеми вещами, прихватив и рюкзак Виктора, подошли к сараю, в котором хранилась лодка. Никакого замка на двери действительно не было. Юрка выдернул из щеколды деревянную затычку, распахнул ворота, и мы гурьбой ввалились в сарай. У стены на круглых чурбачках лежал опрокинутый кверху днищем черный, хорошо просмоленный челн. Мы тут же его перевернули. В долбленом, с широко разведеннными бортами, челне были устроены три поперечные скамьи, одна в центре, а две других поближе к корме и носу. С боков челн был обшит двумя широкими тесинами, на которых имелись гнезда для металлических вставных уключин. Рядом с челном лежали новенькие, свежевыстроганные весла. Словом, это была мечта, а не челн! Он мог поднять до восьми, а то и десяти человек, если, конечно, плыть осторожно и соблюдать равновесие. Дело в том, что эти долбленные из осины, с закругленным днищем лодки очень легко опрокидываются. Но зато на них можно плавать даже по сильно заросшим травой и камышом речкам, протокам и озеркам. Они легкие и прочные, эти челны-долбленки. Их можно без особого труда перетаскивать волоком по земле из одного водоема в другой. У моего дедушки тоже был такой челн, и мы с Виктором часто плавали на нем на рыбалку.

От сарая до реки было метров сто. Мы легко с помощью катков дотащили челн до воды и под крики «ура» спустили его с берега на заросшую кувшинками воду. Как раз к этому времени приковылял к нам Виктор. Мы быстренько бросили в челн наши рюкзаки, посадили на самое удобное место раненого, принесли из сарая весла.

Юрка и Женька суетились перед отплытием больше всех. Уж очень им было невтерпеж начать водное путешествие.

– Ну, чего вы копаетесь? – возмущался Женька, с опаской оглядываясь на деревню.

Я уже тогда заподозрил что-то неладное, но меня отвлек возглас нашего капитана.

– А где же Кучум? – воскликнул он, строго оглядывая нас.

И в самом деле, наш верный страж куда-то исчез. Мы начали вспоминать, когда видели его в последний раз. Я точно помнил, что рано утром, когда шел проверять жерлицы, около палатки его не было. Тогда я подумал, что он, наверное, убежал знакомиться с деревенскими коллегами и скоро вернется. Но он что-то загостился у них… Не могли же мы тронуться в путь без Кучума! К тому же, плывя на лодке, мы не оставили бы следов, по которым собака могла бы нас отыскать.

– Ничего! – сказал Виктор. – Найдется. Скорее всего, он просто вернулся домой. Видит, что мы не охотимся, делать ему нечего, вот и ушел. Он только за моим отцом хоть на край света пойдет…

Итак, все было готово к отплытию. Но я должен был сделать еще одно важное дело, прежде чем покинуть эти места. Ко всеобщему удивлению, на берегу реки среди низких кустов я начал собирать самые красивые, самые лучшие цветы. Здесь, в тени, у воды росли крупные синие незабудки. Чуть выше, на более сухих местах берега стояли желтые, в белых воротничках ромашки. Еще дальше по лугу – синие и лиловые колокольчики и другие полевые цветы.

Ребята молча следили за мной. Все знали, что я не из тех, кто любит цветочки, веночки и прочие девчоночьи глупости, и наверняка подумали: «Уж если Толька принялся собирать цветы, значит, что-то будет».

А я, собрав большущий букет, понес его к памятнику погибшим воинам. Когда я оглянулся назад, то увидел, что не только Татьяна и Оля тоже собирают цветы, но и капитан, и Женька, и Юрка. Даже раненый Виктор вылез на берег и, ковыляя, рвал незабудки… Один за другим мы подходили к памятнику и клали к его подножию свои букеты рядом с другими, уже кем-то положенными.

Вернувшись к реке, мы разместились в челне, и он заметно осел в воду, демонстрируя нам знаменитый закон Архимеда. Я и капитан сели за весла, Виктор и девочки – на корму, а Юрка и Женька устроились на самом носу челна.

– Ну же, поплыли скорее! – стонал Женька. Его новый приятель тоже проявлял беспокойство. Наконец Виктор оттолкнулся веслом от берега и мы продолжили наше путешествие уже по воде.

…Оредеж течет здесь по довольно широкой луговой долине, на высоких берегах ее стоят густые леса. Река подходит то к одному, то к другому из них. На излучинах вздымаются почти отвесные крутые обрывы с соснами наверху. На таких обрывах, или, по-местному, слудах, четко, как на разрезе, видны слои грунта с остатками доисторических раковин, голышей и «чертовых пальцев».

– Не «чертовы пальцы», а доломиты! – поправила меня Татьяна.

До чего же она, в самом деле, любит всех учить и поправлять! Не зря, видно, собирается в педагогический институт. Ох и не завидую я тем ребятам, у которых она будет учительницей!

На обрывах-слудах в самом низу, у воды, проходят различной толщины горизонтальные слои цветной глины: синей, коричневой, белой. По цвету глины их так и называют – Красная слуда, Белая слуда.

Первой нам встретилась Белая слуда. Течение здесь било прямо в обрыв, и вода кружилась небольшими воронками. В таких местах, на быстрине, любят держаться жерехи. Но ловить рыбу у нас не было времени.

Чем дальше мы плыли, тем грустнее становился наш гость Юрка, сын тетки Ульяны. Наконец он жалобным голосом попросил пристать к берегу и выпустить его. Он чуть не ревел. Татьяна и Ольга принялись проявлять участие и заботу, и парень не выдержал: в самом деле слезу пустил.

– Ты чего? – удивился капитан. – Мужчинам плакать не полагается.

– Домой хочу! Мамка заругается…

– Не заругается. Она же знает, что ты с нами поехал?

– Не знает. Она со вчерашнего дня в Выселках с бригадой работает.

– Постой, постой! – перестав грести, сказал капитан. – Значит, ты ее со вчерашнего дня не видел?

– Ага…

– С кем же вы тогда насчет челна договаривались? Кому расписку относили?

Юрка растерянно замолчал. Капитан грозно повернулся к Женьке:

– Ну, дипломат, признавайся, чего вы там натворили?!

Женька отпирался долго и упорно.

– Мы к тетке Ульяне в Выселки бегали! – бесстрашно начал он врать. Но тут же выяснилось, что до Выселок было не менее семи километров. Будь Женька и Юрка чемпионами по бегу, все равно не успели бы они сбегать туда и обратно за те полчаса, что мы их на берегу ждали.

Когда этот вариант не прошел, Женька стал нести околесицу насчет того, что они с теткой Ульяной еще вчера вечером, до того как она ушла в Выселки, обо всем договорились, но нарочно никому об этом не стали рассказывать, чтобы потом интереснее было.

– Хватит! – рявкнул капитан. – Не ври! Все ясно: ни у кого вы ничего не спрашивали.

– Выходит, мы лодку без разрешения взяли? – в наступившей тишине спросила вдруг Оля, обводя всех нас своими большими, тревожными глазами.

– Не взяли, а украли! – поправила ее Татьяна. И как только она произнесла это роковое слово, дело приняло и вовсе плохой оборот.

– Поворачивай назад! – приказал капитан и яростно затабанил своим веслом. Челн повернулся. Но грести против течения было совсем не то, что по течению. Мы почти не продвигались вперед.

– К берегу! – отдал новый приказ капитан. Как только нос челна уткнулся в песок, Юрка выпрыгнул и пустился что было сил к деревне.

– Постой! Куда ты? Вернись! – кричали мы, но беглец еще больше поддавал скорости. По своей привычке валить все на меня, Татьяна заявила что «инициатором и вдохновителем кражи» являюсь я, потому что именно я подсказал эту «преступную» мысль. Женька с Юркой, мол, только «привели ее в исполнение». Я возмутился и сказал, что никого вдохновлять не собирался и что Женька дурак: не умеешь, так и нечего браться.

– Ничего особенного не случилось, – сказал Виктор. – За чолон деньги уплачены, какая же тут кража?

– Дело не в этом! – продолжала негодовать Татьяна. – Брать без спроса, тайком – это и есть кража. Деньги в данном случае формальность. Мы взяли лодку тайком, незаконно, по-воровски. Я протестую и требую немедленно вернуться, а виновников наказать.

– Да, – сказала Оля, – поступок некрасивый. Но кражей я бы его не стала называть. Виноваты мы все, а не только один Женя. А вот то, что он обманул нас, своих товарищей, очень плохо, просто никуда не годится. Но ведь Женя самый маленький из нас, и мы должны это учитывать.

Последним на импровизированном суде выступил капитан. Он целиком согласился с Татьяной, отчитал нас всех, а для Женьки потребовал самого сурового наказания – изгнания из экспедиции и отправки домой.

– Иначе я ему, как старший брат, собственноручно уши надеру!

– Как же он пойдет один целых двадцать километров? – возмутилась Оля. – Нет, его нельзя одного отпускать. Надо отправить его в Никулкино к тете Ульяне с извинениями. И кому-то из нас идти вместе с ним.

Это предложение и было поставлено на голосование. Все, в том числе и Виктор, голосовали «за». Один только я проголосовал «против», считая, что из-за таких пустяков незачем тратить время и задерживать экспедицию. Я сказал:

– Татьяна тут кричит: «Кража, кража!» А что бы она делала, если бы от нашего решения зависела жизнь человека? Может, она и сейчас зависит. Может быть, Виктору гангрена угрожает. Или заражение крови. А мы здесь на пустые разговоры время тратим.

Но вмешался Виктор и сказал, что нога у него заживает нормально и что к врачу обращаться незачем.

Остановились мы на том, что капитан и Татьяна поведут бедного Женьку в Никулкино, а мы втроем – Виктор, Оля и я – будем их ждать.

Когда маленькая, толстенькая фигурка Женьки в окружении высоких конвоиров скрылась вдали, мы с Ольгой вынесли из челна рюкзаки и помогли выбраться на берег Виктору. Потом мы натянули на воткнутых в песок веслах полотнище палатки, чтобы Виктор сидел в тени, а сами пошли собирать дрова.

Потом мы купались и лежали на песке. Оля произвела полную ревизию наших продуктовых запасов. Их оказалось совсем немного: два десятка сухарей, почка сахара, две банки мясных консервов, крупа и очень неаппетитный, желтый, дряблый от жары кусок шпига граммов на триста. А ведь нам нужно было идти до дому еще целых три дня! Я даже не поверил сначала, что продуктов осталось так мало. Но, даже перетряхнув все без исключения рюкзаки, никаких дополнительных запасов мы не обнаружили.

– Ну и аппетит у нас! – воскликнула Оля. – Сколько продуктов было!..

– Это все Женька! – сердито сказал я. – Он всегда, даже на ходу жует. Настоящий Гаргантюа!

– Хорошо еще, что маленький! – рассмеялся Виктор.

Известно, что, когда еды немного, о ней начинаешь постоянно думать. От этого есть хочется еще больше. Мы решили, что пора готовить обед. Я развел на песчаной косе костер, Оля помыла в котле пшенную крупу, а Виктор подвесил котел над огнем. Теперь оставалось только ждать, когда вернутся из Никулкина наши посланцы. Наконец на луговой дорожке показались Леонид и Татьяна. Женьки с ними не было. Мы встревожились.