Текст книги "Неизвестная война. В небе Северной Кореи"

Автор книги: Борис Абакумов

Б. С. Абакумов
НЕИЗВЕСТНАЯ ВОЙНА
В небе Северной Кореи

 
«Это надо не мертвым,
Это надо живым!»
 

^{Б. С. Абакумов, Б. В. Бокач, И. Н. Кожедуб и Ф. А. Шебанов в Северной Корее, 1951 год.}

ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ
Вашингтон, (16.02.82 г. «Правда»)

Дополнительный свет на существование в 50-х годах стратегического плана нанесения массированного ядерного удара по Советскому Союзу проливают рассекреченные документы, воспроизведенные в последнем номере ежеквартального сборника Гарвардского университета «Международная безопасность».

По сообщению агентства ЮПИ, одним из таких документов являются записи капитана американского флота У. В. Мора во время секретного инструктажа, который проводили в 1964 году офицеры командования стратегических воздушных сил, в том числе и сам командующий Кэртис Лимэй.

Как отмечается в публикации, после их рассекречивания записки Мора просмотрел Лимэй и заявил, что они в целом точно отражают происходящее на совещании.

Записи гласят, что американский план предусматривал нанесение «единовременного, массированного удара» с целью превращения территории Советского Союза в «дымящиеся радиоактивные руины в течение двух часов».

В них говорится также, что для осуществления агрессии планировалось участие 735 бомбардировщиков «B-47» и «B-36».

В ходе инструктажа офицеров, как явствует из документов, генерал Лимэй дал понять, что при определенных условиях Штаты нанесут удар первыми.

Н. Курдюмов

ПРЕДИСЛОВИЕ

О событиях, которые едва не переросли в третью мировую войну, упоминается в немецком ежегоднике «Fliger Jarbuch»-80 г. (стр. 80–87).

«…Несмотря на большие усилия США установить абсолютное господство в воздухе и уничтожить истребительную авиацию Корейской Народной Армии, агрессор уже не сумел больше добиться такого перевеса в воздухе, какой существовал осенью 1950 года.

В результате контрнаступления КНА во взаимодействии с китайскими добровольцами из гражданского населения Вооруженные силы интервентов были, изгнаны с территории КНДР и отброшены на юг.

(Мао ввел в Корею 5 миллионов солдат. Они шли мимо аэродрома Аньдуя в колоннах по 6 человек нескончаемой лентой трое суток).

В панике американская военщина запланировала на конец ноября 1950 года применение в Корее ядерного оружия. Атомную бомбу намеревались сбросить 25 ноября 1950 года в районе Тонгхона и уничтожить от 15 до 20 тысяч корейцев.

Американский империализм намеревался взорвать с 27-го по 29-е декабря в районе Кимчхон-Пенан шесть атомных бомб и уничтожить, таким образом, 100 тысяч человек. И только существование СССР, который ликвидировал монополию США на обладание ядерным оружием, удержало пентагоновских стратегов от этих преступлений…»

…Секреты МиГ-15 интересовали американцев, которые проявили не очень большую разборчивость в достижении цели. Журнал «Флаинг Ревю» писал, что над северокорейскими аэродромами разбрасывались листовки, предлагавшие летчику-перебежчику на МиГ-15 100000$.

Охота за «Сейбрами» тоже изобиловала разными «пикантными» подробностями.

Один из первых «Сейбров» упал, подбитый, в море. За ним, не теряя времени, устремились водолазы, но американская подводная лодка опередила их, увела машину.

Другой поврежденный Ф-86 приземлился у береговой кромки. Летчик вызвал спасателей и поплыл в море. За ним прилетела «Каталина» и, несмотря на огонь зенитных пушек, подобрала его. Пятьсот корейских солдат потащили «Сейбр» на берег.

Абакумов: В сравнении с «Сейбром» фонарь МиГа не обеспечивал такого хорошего обзора – переплет кабины и часто замерзающая воздушная влага между слоями плексигласа остекления приводили к тому, что зачастую на высотах больше 7000 м по бокам в стороны ничего не было видно. Техникам приходилось уплотнять герметизацию остекления и продувать через межстекольное пространство селикагелевые патроны чуть не после каждого вылета.

Летчик «Сейбра» сидел высоко, даже видны были его плечи и грудь. Фонарь был цельный, без переплетов, намного больше и качественней нашего.

Наше остекление давало сильные блики, даже от летной куртки – зрение от этого очень уставало.

На «Сейбре» катапультирование можно было производить с обеих сторон сиденья, а не с одной – правой, как у нас.

Если бы у меня перебило пулей правую руку, пришлось бы нажимать на ручку катапульта левой рукой и изогнуть спину, которая при катапультировании была бы сломана. Противоперегрузочных костюмов у нас не было, а на «Сейбрах» лётчики ими пользовались все время. В бою нам приходилось испытывать довольно долго большие перегрузки, достигавшие 8–10 крат. На наших машинах отсутствовал форсаж двигателя, как мы выражались, «дожог», а это снижало боевые возможности МиГа. На «Сейбрах» форсажем пользовались в бою довольно часто, такой же форсаж появился у них и на Ф-84 («Тандерджетах»). Тормозные щитки нашей машины были слишком малы, чтобы эффективно их применять, в бою для маневра, а у «Сейбра» тормозные щитки были очень большой площади, и они ими пользовались довольно часто, даже на пикировании. У «Сейбра» на стреловидном крыле были эффективные предкрылки, которые помогали ему держаться на больших углах атаки при маневре. Мы были лишены этих возможностей, горизонтальный манёвр МиГ-15 был слабее.

У «Сейбра» картер двигателя был сделан из легко колющегося материала и от небольшого осколка трескался. Наш двигатель был значительно надёжнее и имел большую тягу. Прицел «Сейбра» позволял автоматически вводить дальность до цели, которая определялась при помощи радиодальномера. У нас этого не было. Радиостанция «Сейбра» была 12-канальная и более совершенная. Лётчики противника летали в пробковых шлемах, предохранявших голову от осколков. Нам не хватало перископа заднего вида, а для осмотрительности вперед требовалось оптическое увеличение видимости цели и всей передней полусферы. В боях на больших высотах нам приходилось дышать холодным кислородом. Он и так сушит горло, да еще низкая температура отрицательно влияла на дыхательные пути.

В НЕБЕ СЕВЕРНОЙ КОРЕИ

 
«…от героев былых боёв
не осталось подчас имён…»
 

…1950 год. Газетные рубрики «кричат» о войне в Корее! «Страна „Утренней свежести“ в дыму разрывов напалмовых бомб!» «Черные тени американских бомбардировщиков, так называемых „Летающих крепостей“, закрыли солнце над Пхеньяном!» «3500 американских бомбардировщиков первой линии готовы к вылету!».

Дальний Восток в напряженном ожидании:

• как развернутся события дальше?..

• будет мир или опять… война?..

На одном из подмосковных аэродромов после воздушного парада над Красной площадью, по распоряжению правительства была отобрана группа лётчиков-истребителей для оказания интернациональной помощи многострадальному корейскому народу. Возглавил эту группу трижды Герой Советского Союза Иван Никитович Кожедуб.

Была поставлена боевая задача: «Прикрыть небо Северной Кореи от налетов американской авиации и защитить на дальних подступах границы Советского Союза!».

Погрузив в эшелоны боевую технику со всеми имеющимися тогда в наличии средствами обеспечения, мы двинулись на Восток…

…В середине ноября 1950 года, в Подмосковье наступила снежная и холодная зима. Первый эшелон с техническим составом и боевой техникой был уже в пути, когда наш «литерный» поезд прогромыхал на выходных стрелках и вышел на основную магистраль, набирая скорость.

Сдержанные, скупые мужские напутствия оставшихся товарищей согрели теплом наши души. Это тепло несколько уменьшило боль расставания с нашими милыми женами и детьми – вечными спутниками наших побед и тревог.

Жены – наши боевые подруги, создавали нам душевный настрой. Они понимали всю ответственность своего гражданского долга – создавать нормальный психологический климат своим мужьям, которым доверила Родина грозное оружие. Это был надежный наш тыл! И, как говорят поэты:

 
…Кто она, военного жена?
В мирной жизни, я сказал бы – Маршал!
Пусть ей честь не отдают пока,
Пусть ей не положены погоны,
Службу как положено, несут
Верные и любящие жены.
Надо быть военного женой,
Боевой подругой, не обузой.
Пусть не видный подвиг, не большой —
Так служить Советскому Союзу!
 

О роли дружной семьи в летном деле хорошо понимали наши командиры. И не случайно, Иван Никитович Кожедуб и новый начальник политотдела нашей дивизии Николай Васильевич Петухов собрали жен убывающих товарищей и провели с ними беседу: успокоили и обнадежили их, поставив перед ними определенные задачи…

 …Поезд быстро набирал скорость, и скоро станция Голицыно осталась позади. Там жили мой отец, Сергей Андреевич – старый чекист, бывший командир партизанского отряда времен Отечественной войны и мой младший брат, Юрий, партизанивший в этом же отряде, а затем в солдатской шинели дошедший до Потсдама, где был подписан документ, подаривший миру мир.

Воспоминания нахлынули на меня, когда я увидел приближающийся лес, через который мы, мальчишки, бегали на аэродром, где занимались лётной теорией.

Промелькнула станция Малые Вязёмы – с этим названием была связана моя лётная судьба. Здесь до войны я впервые поднялся в небо с аэродрома Метростроевского аэроклуба, который дал путевку в большую жизнь многим моим товарищам.

Первые учителя молодости запоминаются в памяти. Командир отряда Черный, начальник УДО Кротевич, инструктор Ворсанович – люди, которые дали возможность материально ощутить мечту юности, после чего первое увлечение авиацией быстро прошло. То, что пришло на смену, было уже серьёзно! Кинофильм «Добровольцы» очень ярко обобщил и отобразил то и последующее время нашей жизни.

Лётчики-инструкторы и командиры постарались расширить наш кругозор в познании авиационных наук и воспитали наши характеры… Сильнее потянуло к книгам о небе, бескрайнем голубом просторе. Любимыми героями стали люди авиации с их смелостью и мужеством, их открытым сердцем, честностью, мужской твёрдостью и добротой. Мне запомнились тогда слова Валерия Павловича Чкалова – «Лётчик – это концентрированная воля, характёр, умение идти на риск…» Они мне стали летным компасом жизни.

Да, это прекрасное время юности! Оно особенно запомнилось нам и наваристой горячей пшенной кашей с маслом, когда мы, промерзшие и уставшие, забегали в аэродромную столовую в зимние дни учебы. Такую вкусную кашу могли готовить только здесь, и она всегда имела почему-то легкий запах авиационного бензина. Этот приятный и благородный запах сохранился в памяти и по сей день.

Мы часто, с большим душевным теплом, при встречах вспоминали наш аэроклуб с Саней Горшковым, который тоже учился там и сейчас находился в соседнем купе.

Наша эскадрилья расположилась в двух купе. Ребята обживались и знакомились ближе друг с другом. В принципе, они все уже были знакомы, только я попал к ним «новенький». С командиром эскадрильи Бокачем Борисом и его замом по политчасти Василием Ларионовым и лётчиками Николаем Верминым, Александром Литвинюком, Геннадием Локтевым я сразу нашел общий язык, как будто был сними давно знаком. Видно так бывает со всеми честными, добрыми и отзывчивыми людьми, каковыми они были в своём существе. А вот с двумя: В.Н. и А.П. общего доброжелательного восприятия не получилось. От них исходила какая-то недоброжелательность. Да и меня психологически не тянуло к таким людям. Но служба есть служба, пришлось уживаться. Хотя их душевный холод ко мне так и не пропал до последних дней службы.

По настроению ребят чувствовалось, что война для нас ещё не кончилась в победном сорок пятом. Мысль о будущих схватках с противником уже прочно вошла в наше сознание, а это сильно сближало нас для решения общей интернациональной задачи.

Коллектив, собранный из разных частей, со средним возрастом лётчиков до 27 лет, быстро стал единым, целым. Большую роль в этом единении сыграл наш командир дивизии Иван Никитович Кожедуб, со своим авторитетом легендарного лётчика-истребителя, умевшего на поршневом истребителе сбивать реактивные самолеты врага. Мягкий, отзывчивый и душевный в повседневной жизни и собранно-четкий, изобретательный в боевой обстановке, он олицетворял в себе человека, которому мы были многим обязаны. Мне пришлось встречаться с ним в различных жизненных ситуациях и всегда в душе у меня оставался неизгладимо-приятный след этих встреч…

Как-то на учебно-тренировочном самолете он проводил проверку моей техники пилотирования в сложных метеоусловиях. Предстояло выполнить пилотаж в зоне на малой высоте в облаках. Мне захотелось выполнить его как можно лучше, короче говоря, немного «хвастнуть» перед знаменитостью. И я, в нарушение инструкции, выполнил вираж-восьмёрки с креном в 60 вместо положенных 30 градусов. Получилось просто здорово, как я оценил сам. Самолет вошел в свою же струю всклокоченного воздуха, оставленного после левого, а затем правого виражей. Слышу по переговорному устройству бархатным басом: «Какой крен держать надо? Повторите восьмёрку». Пришлось повторить. Правда, виражи получились опять хорошие, но уже с меньшим креном. Остальные фигуры я выполнил без отклонений от нормы.

После полета Иван Никитович строго предупредил меня, что так делать нельзя, особенно на низкой высоте и пообещал снизить оценку полетов. Но потом, видя, что я искренне раскаивался в содеянном, а это было видно по моему смущенному лицу, он этого не сделал.

Этот урок оставил след в моем сознании на всю летную жизнь. Я никогда больше не поддавался соблазну нарушить установленные нормативы при производстве полетов в сложных метеоусловиях ни днем, ни ночью.

Успешно сдал экзамены на военного летчика первого класса, и в октябре 1950 года получил удостоверение и значок инструктора по выполнению этого вида полетов.

Характерна также была встреча за два дня перед самым отъездом в правительственную командировку.

…Я отпросился у командования съездить в Голицыно и попрощаться с отцом. Как исключение, мне пошли навстречу и отпустили, хотя был строгий приказ никуда никому не отлучаться из части. В то время сообщение с нашей частью по железной дороге было очень затруднено, а времени мне дали «в обрез». Поэтому обратно я решил возвращаться на какой-нибудь попутной машине, идущей до магистрали. Стою, смотрю, идет по шоссе легковой «газик». Я поднял руку, машина останавливается. А в ней на переднем правом сидении сидит И. Н. Кожедуб. Я оторопел. Что делать? Докладываю, так и так. Он говорит: «Ну хорошо, садитесь». Сам выходит из машины и даёт мне возможность сесть на заднее сидение. Я поблагодарил его, и мы двинулись в путь по заснеженной зимней дороге. Кругом был лес. Какая-то грусть запала в душу от этого созерцания – вот, скоро и надолго этот пейзаж не будет ласкать глаза привычным своим великолепием…

Лес… В любое время года он по-своему ласкал глаза своим целомудренным великолепием: был задумчиво суровый, с тяжелыми от снега лапами ветвей – зимой; стоя в кружеве подвенечного платья девушки – весной; укутанный свежим утренним туманом; а в многообразии осенних красок, сменивших летнюю прелесть зелени, вообще был неповторим. Мы часто, находясь на боевом дежурстве, слушали его разговор с ветром… Лес оставался для нас загадкой природы – так нам хотелось.

Иван Никитович любезно расспросил меня об отце. Сообщил, что скоро тронемся в путь, справился о моем настроении и о настроении товарищей. Был разговорчив и весело шутил. С ним было приятно разговаривать, и я быстро оправился от той неловкости, которую чувствовал, садясь в машину.

В эту командировку летчиков он отбирал сам. Такое ему было дано право. Право, конечно, исключительное, но продиктованное необходимостью. Мы понимали, что в такой командировке велика роль буквально каждого лётчика. Он знал гораздо больше о вашем назначении, чем мы, но и мы всё же догадывались о цели нашей командировки.

…Поезд увозил нас всё дальше и дальше от столицы нашей Родины на Восток. Сводки последний известий сдержанно и скупо сообщали о боевых действия в Корее. В окнах вагона проплывали города и огромные стройки Сибири. На остановках поезда мы не выходили, нам не разрешали, да их и было очень мало. «Литерный» шел по режиму военного времени, со всеми предосторожностями, и службы обеспечения его движения действовали четко, видимо, ещё остался ритм работы у них от недавнего военного прошлого.

В Иркутске нас «побаловали банькой». Баня была огромная. Говорили, что её ещё Пётр I построил. Её стены видели многие поколения русских людей. Здесь мылись революционеры, идущие по этапу, на каторгу, и сибирские дивизии, идущие на фронт, а теперь и нам была предоставлена эта возможность. После бани посвежевшие и с приподнятым настроением мы двинулись дальше.

Вскоре показался Байкал – все прильнули к окнам. Нас заворожило это величественное творение природы, удивила сила рук человеческих, воплотившая разум народа в тоннелях, рельсах и мостах – этой огромной транссибирской магистрали. Немногие из нас были в этих суровых краях, о которых мы слышали только в песнях, и вот теперь они перед глазами.

В Чите нас встретил Иван Никитович Кожедуб, который туда прилетел самолётом. Он задержался в Москве по делам службы и обогнал нас. В эти дни в стране проходили выборы в органы государственной власти. Мы тоже проголосовали, но только в поезде.

…Прибыли на пограничную станцию Отпор. Маленькая, суетливая станция встретила нас приветливо. Народа было много. Кто ехал в Китай помогать строить и восстанавливать промышленность, разрушенную войной, ведь только год прошел, как Китай стал народной республикой; а кто уже возвращался, оставив там свой труд и подарив китайцам свои знания. Ехали даже эмигранты из Китая, эмигрировавшие еще в 1915 году и оставшиеся там на обслуживание КВЖД.

МАНЬЧЖУРИЯ

Небольшой местный поезд, после некоторых пограничных формальностей перевёз вас через ничейную зону границы, где мы сняли погоны со своего обмундирования. На китайской стороне вам пришлось пересесть в вагоны японского образца. По нашему представлению, вагоны были довольно тесные и неуютные. В неплотных соединениях трубопроводов отопления шипел пар, а на перроне слышалась непонятная речь. Везде сновали люди с винтовками японского образца и в мохнатых «треухах» на голове. В воздухе было морозно. Снег лежал только в низинах. Ветер поднимал сухую пыль, которая резала глаза. Выходить из вагонов на этот какой-то чужой ветер как-то не хотелось. Нам принесли паёк – колбаса и белый хлеб. Мы отказались, но нас предупредил переводчик, что китайцы могут обидеться, и мы приняли этот дар, который они всем выдавали, кто переезжал границу, так как с питанием в пути было плохо.

Поезд шел по маньчжурской земле, знаменитой своими однообразными пейзажами голой степи. Правда, местами попадались небольшие заросли кустарника да редкие деревья. В довольно редко попадающихся населенные пунктах мы почти не видели людей, но зато бросалось в глаза большое количество свиней странной породы: чёрные или с небольшими белыми пятнами но, почему-то, с длинными ногами– ноги у них были длиннее, чем у наших домашних свиней. Взгляд невольно обращал внимание на многочисленные баскетбольные площадки, даже при нескольких домиках жилья. Видимо, японцы в свое время уделяли большое, внимание этому динамичному виду спорта, который хорошо развивает осмотрительность и взаимодействие между партнёрами.

Унылая природа не давала удовольствия любоваться ею всё время и окно вагона, и мы больше уделяли внимания играм в шахматы, домино, вели различные беседы, не касаясь военной тематики. В пути мы питались в вагоне-ресторане. Обслуживали нас официанты – мужчина и женщина – хороша говорившие по-русски.

Нас предупредили, что в пути надо быть осторожными во всех отношениях, так как в этом районе ещё сохранились и действуют эмигрантские боевые группы, ненавидящие советских людей. Мы ехали по территории Маньчжурии в своей форме, но без знаков воинского различия, и это вызывало любопытство посторонних. На одном из разъездов КВЖД поезд остановился, и к нашим товарищам, вышедшим немного размяться у вагона, подол шел любопытный старичок и спросил по-русски:

– Кто такие? Далеко ли путь лежит? – закурил, посетовал на житьё-бытьё, на трудности жизни и так далее. Ребята отвечали уклончиво, и он на смог ничего нужного для себя узнать, ушел в будку стрелочника. В осанке его чувствовалась военная выправка казака, да и пышные усы выдавали его прошлое.

Поезд подходил к какому-то крупному железнодорожному узлу. Пошла сильно развитая железнодорожная сеть. Большие пакгаузы, огороженные тремя рядами колючей проволоки, с изоляторами на среднем ряду, видимо, по этому ряду пропускался ток. Эти обычные «технические усовершенствования» японцев попадались потом нам на каждом шагу. На вокзальном здании было написано «Харбин». Вот он – Харбин, логово белой эмиграции в Китае. В то время, как нас информировали, в городе насчитывалось их более 30 тысяч человек. Харбин, начавший свое существование с палаток и наспех сколоченных бараков рабочих и инженеров, строящих Китайско-Восточную железную дорогу, которую царское правительство в своё время, по договору с Китаем прокладывало на маньчжурской земле, превратился в крупный город.

Следующим крупным узловым пунктом было Чанчунь, куда мы прибыли ночью. Ночь здесь была похожа на южную, было очень темно и тихо. Наш поезд свернул резко влево и пошел на Восток. Вскоре по вагонам раздалась команда приготовиться к выгрузке. Когда наше движение совпадало с движением в район Порт-Артура, где стояло много наших войск, то наши форма нас не демаскировала, а сейчас надо было готовиться сменить ее на форму войск этого района. Американская разведка не дремала. Американцам удалось поднять шумиху в прессе по одной нашей соседней части, которая должна была задолго до нас отправиться в Китай и Корею. Их переодели в гражданскую одежду, и они отправились. Однако командованию пришлось их задержать на Дальнем Востоке из-за шума, поднятого американцами.

Войну в Корее американцам удалось развязать под голубым флагом Организации Объединенных Наций, а отсюда нетрудно догадаться, что к чему. Воевали на стороне Южной Кореи американцы, австралийцы, турки и прочие.

Наш эшелон остановился в Дунфыне, и мы, засидевшиеся в вагонах, быстро их освободили. Разместились на аэродроме, который был построен за два месяца со всеми капитальными постройками для служб обеспечения и жилья для личного состава и даже с клубом, что для нас было очень и очень любопытно. Бетонированная полоса с рулежными дорожками и капонирами (укрытиями для самолетов), выложенными из джутовых мешков с землей, говорили о серьезности стройки. Двух-трёхкомнатные домики летно-технического состава были из кирпича и оштукатурены снаружи и внутри. Только отапливались они печками. Внутри имелись нары, покрытые матрацами с подушками, наполненными зерном; говорили, что это зерно чумизы. Мы спали на нарах по двое. Я разделял топчан с замполитом эскадрильи Василием Ларионовым, который на досуге очень любил слушать песню «Дороги». Мы все любили эту песню и поэтому по вечерам заводили патефон, который разносил мелодию по коридору…

 
Эх, дороги, пыль да туман,
Холода, тревоги, да степной бурьян…
Знать не можешь доли своей,
Может, крылья сложишь посреди степей…
 

Эта песня уводила мысли куда-то далеко-далеко… В эти вечерние часы отдыха она звала к размышлениям, как-то своеобразно особенно настраивала струны души. Некоторым это напоминало землянки военного времени. Борис Бокач и Саша Литвинюк вспоминали их на Крайнем Севере, другие – на юге…

Постельным бельем нас здесь снабдили, а вот с нательным было хуже: некому было стирать. Попытались обратиться к местному населению, но оно было плохо знакомо с мылом, и после первой неудачной стирки, пришлось заниматься самим. Достали тазики, накипятили воды, и тут нас постигла неудача. В этой местности вода при кипячении становится красной, выпадали какие-то хлопья, и даже выстиранные в ней носовые платки приобретали после стирки светло-коричневый цвет. Но ребята у нас в эскадрильи были наблюдательные и очень изобретательные. Друзья – весельчак, оптимист Николай Вермин и неразговорчивый, но мягкий и душевный Саша Литвинюк, привлекавшие меня своей бескомпромиссной честностью, – установили, что, если воду не доводить до кипения, а просто подогреть до температуры чуть выше температуры тела, то она остается относительно прозрачной, и бельё своё мы всё же постирали, передав опыт другим.

Вскоре батальон аэродромного обслуживания (БАО) освоил все непредвиденные трудности нашей бивуачной жизни, и нам больше не пришлось заниматься стиркой.

Ещё одно неудобство было с баней, точнее, с ее пропускной способностью. Баня была очень маленькая и запускали туда не более десяти человек. В середине моечного зала стоял большой открытый котел, наполненный водой. Вода подогревалась снизу, из топки, находящейся на улице, до такой температуры, чтобы «не покраснела» (холодная вода стояла в двух ведрах рядом на скамье). Мы тазиками черпали теплую воду из котла и мылись. Одна партия мылась, а другая – ждала, пока снова зальется вода и её подогреют. Нас переодели в другую форму – форму китайских добровольцев.

Покончив с бытовыми вопросами, мы начали готовиться к полётам по всем правилам, как было положено. Стали знакомиться с тактикой действий противника на данном участке фронта, изучали новый район полётов по карте и на память рисовали его. Перед нами выступал преподаватель тактики из академии, находящийся в командировке. Он обобщал здесь опыт боёв ранее прибывших товарищей, уже встречавшихся с американской авиацией.

Американцы в то время чувствовали себя хозяевами положения в корейском небе и вели себя нагло из-за безнаказанности. Корейцы не могли противостоять американской мощи в воздухе. Противодействия со стороны Северной Кореи почти не было, за исключением двух частей наших истребителей. Американские бомбардировщики ходили даже без прикрытия истребителей. Американцы гонялись на реактивных истребителях буквально за каждым человеком, показавшимся на дороге. К нашему прибытию в район боевых действий был случай, когда два реактивных истребителя открыли стрельбу по девочке-кореянке, перебегавшей через площадь. Она бежала из школы. Они со второго захода в атаку все-таки убили её. Об этой печальной истории поведали рам очевидцы – наши товарищи, которые были в этот момент там, на посту оповещения.

До нашего прибытия в этот район у американцев появились небольшие группы «Сейбров» Ф-86 до пятнадцати штук. Но нашим предшественникам вести маневренные бои с ними не приходилось. Поэтому сложилось впечатление, что на реактивных самолетах возможна только одна атака на встречных курсах и они больше друг друга не увидят. «Сейбры» были новейшие американские истребители, они их очень оберегали и в маневренный бой не пускали.

Теория трудности атак реактивных истребителей долго вынашивалась нашими теоретиками и раньше, и вот они нашли ее подтверждение именно в этой обстановке, на корейском участке фронта, когда американцам не надо было вести массовых боев за превосходство в воздухе. Они его и так имели, хотя и из-за безнаказанности своих действий. Эта теория наложила отпечаток и на нашу технику. Наши самолеты МиГ-15 не имели бронеспинок и броненалокотников, которые так много спасли от ранений летчиков времен Отечественной войны. Нам пришлось вызывать заводские бригады для установки бронеспинок на самолеты, когда бои приняли настоящий массовый характер боев, похожих на бои Отечественной войны. Нам пришлось в эту надуманную теорию немедленно вносить поправки. В бою в основном использовался вертикальный маневр, но и не исключалась у нас и горизонтальная плоскость. Все зависело от условий, места и времени. Внутри боя сохранились все те же параметры и элементы боёв времен Отечественной войны. С земли наблюдать такой бой реактивных самолетов, конечно, трудно, а порой и невозможно. Он захватывает большое воздушное пространство и по высоте и в глубину. Но внутри боя, между самолетами параметры остались те же: преимущество в скорости, в маневре, прицельном огне и выдержке летчика, умноженной на грамотное ведение боя, смекалку и индивидуальное мастерство во владении техникой на всех высотах, доступных самолету. Современный истребитель несет на себе мощное вооружение, и оно должно быть использовано максимально и ведущим, и ведомым. А это можно сделать только при умелом взаимодействии в паре. Ведомый за ведущим не должен следовать слепо и повторять все его маневры, идя в плотном строе, как часто поступали ведомые американских пар, для создания видимости количества самолетов в воздухе. В ведомые они, видимо, выделили слабо подготовленных летчиков, поэтому очень часто бывали случаи «жертвенного» сохранения места в плотном строю пары. Ведешь огонь по такому ведомому, а он боится куда-либо уклониться – идёт близко от своего ведущего и слепо повторяет все его маневры. Среди американских пар хорошо маневрировало только небольшое количество, видимо, бывших немцев. Особенно хорошо получалось у них маневрирование при атаке наших самолетов сзади. Они ходили «змейкой», плавно меняя положение относительно друг друга и цели. Часто наши бой разворачивались не совсем так, а иногда и совсем не так, как разрабатывались в классах тактики. И тогда поистине бесценной становились отвага, преданность, инициатива каждого командира и летчика.

В Дунфын, через пару дней после нашей высадки, прибыла боевая техника. Быстро собрав самолеты и нанеся на них корейские опознавательные знаки, смыв свои, мы приступили к тренировочным полётам и боевому дежурству. Погода нам в этом районе не благоприятствовала: был сильный мороз, доходивший до 38 градусов по Цельсию, даже земля трескалась от холода. Снег лежал только в неровностях почвы, а сильный ветер гнал пыль, которая резала охлажденную кожу лица: приходилось натягивать шарф на нос и одевать шерстяной подшлемник. В кабинах истребителей было холодно, поэтому дежурили мы только по полчаса и сменялись поочередно. Кабина истребителя очень тесная, и сидеть там в меховой куртке, а тем более вести настоящий воздушный бой в такой одежде не с руки, поэтому сидели в кабинах только в легких кожаных курточках.

Питались мы в столовой городка. Первые дни пищу нам готовили китайские повара. Обед у них состоял из 7–8 блюд, но всего было понемногу. Готовили они очень вкусно, на столах было множество различных приправ, Но порции были настолько малы, что после обеда ощущался небольшой голод и хотелось чего-нибудь ещё перекусить. К примеру, порционное блюдо из жареной картошки состояло из пяти штучек закороченных ломтиков картофеля и всё. И так каждое блюдо – приготовлено вкусно, но мало по количеству. Курятина было тёмно-синяя, причину этого мы установили через несколько дней, когда однажды выходили из столовой, то увидели, как привезли живых кур, связанных за ноги по нескольку штук. Связки бросали под большие кованые колёса телеги. Телега двигалась и давила кур своими колёсами. Это зрелище было для нас дико: так вот почему курятина имела странный цвет – кур не резали. Таким же способом китайцы расправлялись и со свиньями. Часто из посёлка, расположенного рядом с нашим гарнизоном слышались истошные «крики» свиней. Этот визг неприятно было слушать. Мы попросили узнать, в чем дело? Оказалось, что китайцы забивали свиней палкам: дубасили их до тех пор, пока свиньи не испускали дух. Китайцы говорили, что таким способом они выбивали из свиней «злого духа». Это длилось довольно долго, почти все светлое время дня. Командование, видя наше неудовлетворение питанием, поставило для приготовления пищи наших поваров. Обед стал обычным – из трех блюд и по хорошим порциям. Китайские повара с испугом смотрели на наши порции, которые мы свободно поедали. Они с удивлением качали головами и цокали языками. Конечно, они не представляли, что, чтобы летать на реактивной технике, а тем более, вести бои, нужна калорийная пища, а иначе не выдержишь нагрузок.