Текст книги "Предполагаем жить"

Автор книги: Борис Екимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Глава IХ
ОН БЫЛ УСЛЫШАН

Ранним утром уезжали из дома. Было по-прежнему пасмурно, ветрено, не по-летнему зябко. Тяжелые сизые, полные влаги тучи тянулись чередой бесконечной, торопясь и успевая пролить на землю еще и еще один ушат уже ненужной влаги. Мокрый асфальт, лужи, грязь на обочинах, сумрачный лес и разом заалевшие гроздья рябин. Словно не август месяц, а скучная осень.

Везде дождило и непогодило: в дороге, в аэропорту.

Машины напрямую подкатывали к большому бело-синему "боингу", к его закрытому от дождя трапу.

Салон самолета людьми наполнился быстро.

Вместо привычного "Пристегните ремни" прозвучало мелодично ласковое:

– Феликс Осипович приветствует своих гостей, благодарит их за присутствие и надеется, что недолгий перелет не будет им в тягость.

К услугам гостей: бары с напитками и закуской, меню горячих и холодных блюд, карта вин перед каждым из вас. Выбирайте, заказывайте, а мы будем рады угощать вас.

Тетушка Ангелина еще дома, потом в машине ворчала, ругая порядки непривычные, когда надо чуть свет подниматься и куда-то ехать, лететь. Но в самолете, сначала раскланявшись да перекинувшись словом-другим со знакомыми, она ожила, сообщая племянникам: "Это -

Колкеры, это – Вайнштейны… А это…"

А уж когда пригласили к еде, то вовсе оживела. Илья и Алексей, сидевшие рядом с тетушкой, ее почетным эскортом, читали наперебой меню и винную карту:

– Салат из камчатских крабов…

– Ассорти из языка…

– Стерлядь, запеченная целиком…

– Салат "Оливье"…

– Голубцы из судака…

– Блины с красной икрой…

– Блины с черной икрой…

– Креветки в красной икре…

– Пицца с черной и красной икрой…

– Куропатки…

– Трюфели…

– Тигровые креветки с артишоками.

Это было прекрасное многоголосое чтение по всему самолету: громкое, выразительное, гимну сродни. Утреннюю дрему оно разогнало тотчас.

Тем более что в иллюминаторах вместо дождя и туч сияло солнце, небесная голубизна радовала глаз; белые облака закрыли далекую мокрую землю.

Покатились по проходам тележки, позвякивая стеклом и хрусталем.

В самолете был собран народ не бедный и не голодный, но зазывное кулинарное чтение, но ароматы блюд и приправ, но глоток-другой ледяного шампанского или душистого "Хэннэси" сделали свое дело. Тем более что передавали шепотком люди знающие:

– Оливье настоящий, по Люсьену.

– Пицца… от Кавалерова, по тысяче долларов.

– Не может быть!

– А кто угощает?

И живой певец Коля Басков, белокурый, улыбчивый, пошел по проходу, приветствуя гостей:

Сердце рвется ввысь!

Только ты дождись!

А в соседний салон фертом ворвался огнеглазый Филипп Киркоров с песней иной:

Ты единственная моя!

Светом озаренная!

Ветром обрученная!

Вдаль летит душа моя!

Тут уж точно стало не до утренней дремы.

Ангелина заявила решительно:

– Не для того я, старая черепаха, из дома выбралась, чтобы кормиться лишь песнями. Тимоши нет. Врачи – далеко. А я сегодня даже не завтракала.

Молодые племянники стали угощать тетушку наперебой:

– Салатик из крабов или оливье?

– Разве что для аппетита.

– Мама Аня, блины тебе с черной икрой или красной?

– Тех и других отпробую. Я – большая, а день – впереди. И дождемся ли еще чего, кроме песен.

– Креветки тигровые?

– Нет, начнем, наверное, с куропаточки, чтобы посерьезнее.

Алексей в салоне, в новой для себя компании, освоился быстро: уходил, приходил, с кем-то звенел бокалами за знакомство, но своих не забывал.

– Мама Аня, вот эту пиццу попробуй, – и шепотом: – Тысяча долларов каждая.

– Придумываешь? – не верила Ангелина, округляя глаза.

– Клянусь, – уверял ее Алексей.

Тетушка с недоверием разглядывала столь дорогое блюдо: ну, пицца, ну, икра да еще чего-то навалено. Но такие деньги…

– Это сколько по-нашему?

– Двадцать пять тысяч…

– Придется есть.

– Илюша… – заботился Алексей о брате. – Глотни шампанского и оцени.

"Вдова Клико". Оно самое. И попробуй креветок в красной икре.

Замечательно!

– Илюша… Бурбону отпробуй. Не отказывайся, лишь нюхни – и почуешь.

Амброзия. Напиток богов и миллиардеров. Мама Геля, ты пригуби для аппетита. – И шепотом на ухо: – Десять тысяч долларов бутылка. Клянусь.

– Тогда придется.

– Алешка, кормись, не зевай. Трюфеля черные: это тебе не гречневая каша.

Илья до питья не был охоч и потому оценить не мог бурбона или "Вдову

Клико". А вот ел с удовольствием. Все было вкусно. Только икры излишек.

– А у нас мальки в животе не выведутся? – спросил он у Ангелины.

– Господь с тобой… – испугалась тетушка. – Это в моем-то возрасте.

Что скажут Вайнштейны, Колкеры?

Посмеялись. Но копченого угря отпробовали. А потом трюфелей…

И чего-то еще.

– В Древнем Риме, – вслух вспомнил Илья, – император Вителлий пиры устраивал три, а то четыре раза в сутки. Было там, например, блюдо с названием "щит Минервы", в котором смешивались фазаньи и павлиньи мозги, языки фламинго, печень рыбы скар, молоки мурен. А император

Гелиогабал любил полакомиться гребнями петухов, языками соловьев и павлинов, пятками верблюдов. Почему их в нашем меню нет? Мельчает народ. А еще на императорских приемах гостям через определенное время предлагалось рвотное, чтобы они могли продолжить долгий обед и все отпробовать. А у нас?

– Илюша…

– Послушайте дальше. На Руси царские да боярские обеды были тоже не бедными. Например, подано было государю с кормового двора приказных яств: папорок лебедин под шафранным взваром, ряб окрашиван под лимоны, потрох гусиный, гусь жаркий, порося жаркое, куря в кальве с лимоном, куря в лапше, куря во щах богатых, курник подсыпан яйцы, пирог с бараниной… Долго могу читать. Но в России справлялись с обедами без всяких глупостей. Слава русскому желудку!

– Что значит образование! – похвалил брата Алексей. – И как вовремя!

– Паштет страсбургский, голубцы из судака…

А приправой к блюдам новым была певица Надежда Бабкина, в ярком сарафане, щекастая, телом сытая, угощенью под стать.

– А не хлебнуть ли нам?

– А не закусить ли?

– Надо бы горяченького…

Так и летели – весело и долетели – быстро. И вот уже извещает сладкозвучная сирена:

– Феликс Осипович сердечно благодарит гостей, надеясь, что перелет был не очень трудным.

Самолет начал снижаться. Внизу не было дождевых сизых туч и мокрой земли. Там светило под солнцем голубое необъятное море, смыкаясь в размытом дымкою окоеме с таким же голубым небом. На море видны были белые барашки волн. Острова, зеленым и коричневым крапом, там и здесь, разбросанные по морской синеве. На них – белые домики под красными крышами.

Но что самолетный салон, иллюминаторы да вид сверху! Не успев опомниться, уже мчались по морю на просторных катамаранах с открытыми палубами.

Морской чистый ветер взахлеб бил в лицо, соленые брызги порой долетали, пена невысоких волн сияла ослепительной белью.

И снова тот же женский голос запел:

– Феликс Осипович надеется, что короткая морская прогулка не утомит вас. Гостей ждут бары с напитками и легкой закуской. Добро пожаловать.

Обольстительный голос сирены ни молодых Хабаровых, ни Ангелину, как, впрочем, и других, не соблазнил. Остались на палубе. Так разителен, просто сказочен был переход от утреннего залитого холодным дождем

Подмосковья к лазурному морю, к лазурному небу. Не верилось. А впереди вовсе волшебной сказкой поднимался из моря, все более приближаясь, остров, крутой скалистый обрыв его в слоистых переливах коричневого, черного и красного камня с белыми ветвистыми прожилками. А за скалою вздымался высокий холм в золотистом покрывале выгоревших от зноя трав, с серебристой зеленью оливковых рощ, виноградников. Стройные кипарисы, под ними – домики. И словно белый прибой – полукружье песчаных пляжей.

Пронзительной синевы купол неба, голубое, пронизанное светом море – словно раскрытые створки огромной раковины, в середине которой – сияющая под солнцем жемчужина – остров со скалистым берегом, изрезанным бухтами и заливами, в одном из которых, просторном, на пристани встречал гостей сам хозяин – Феликс, в белом костюме, рыжеволосый, сияющий, словно подсолнух.

Среди встречавших был и Тимофей, тоже в белом.

Для Ильи Хабарова времени, прошедшего с момента снижения самолета, будто и не было. Оно остановилось, зачарованное, потому что Илья, конечно же, сразу признал Эгейское море и острова его. Узнал, а потом вдохнул и почуял: море, солнце, небо вечной Эллады, в которой теперь ему не хватало лишь черного деревянного корабля с длинными веслами или под парусом. И сами собой из памяти стали выплывать строка за строкой:

После того как на остров далеколежащий он прибыл,

Вышел на сушу Гермес из фиалково-темного моря.

Сегодня море было бирюзовым, фиалково-темным оно бывает в ночи, в непогоду.

– Илюша, ты что-то мне говоришь? – спросила тетушка. – Тимоша нас встречает. Я вижу его.

На пристань ступив и совсем рядом видя многоцветный галечный и песчаный берег, слоистый обрыв скалы, просторную бухту с водой прозрачной, вдохнув полной грудью воздух морской, Илья разом охмелел и стал читать громко, на греческом:

Гавань удобная там, никаких в ней не нужно причалов,

Якорных камней бросать иль привязывать судно канатом.

Его чтению, конечно же, не внимали. Но он был услышан.

Хозяин и виновник праздника Феликс, зная греческий, услышал его, понял и ответил:

К суше пристав с корабля, мореплаватель там остается

Сколько захочет, пока не подуют попутные ветры.

Так они познакомились – через головы людей, взглядами, строками

"Одиссеи".

На берегу залива, немного отступив от воды, под полотняными навесами накрыты были столы. Меж ними для вящей красы – тележки с полосатыми арбузами, желтыми дынями, оранжевыми тыквами, а еще, навесом, – тяжелые виноградные кисти: изумрудно-зеленые, фиолетово-черные, белые; гирлянды и косы красного перца, лука, чеснока.

Со столами рядом, наполняя бухту острым мясным духом, над грудами малиновых углей, дозревая, медленно поворачивались на вертелах туши диких кабанов, молодых козлят и быков. Прожаренное и протомленное на вольном огне, с чесноком и пахучими травами, мясо, в коричневой корочке, пузырилось, местами лопалось, шипело, истекая и капая жиром. На малиновых грудах углей там и здесь вспыхивали, треща, синие огни. Здесь же на длинных рашперах жарилась птица; на решетках, над углями – нежные вырезки, седла молодых телят. А еще – осьминоги в жаровнях, скорпены, мурены в оливковом масле и красном перце.

А еще… Много было всего. Кружилась голова от острых, пряных и сладких запахов.

Из гостевых домиков, после короткого туалета, народ прибывший выходил и усаживался за столы в одеждах новых, заботливо приготовленных хозяевами, даже на выбор: белые хитоны да туники на манер древнегреческих; цветные шорты, багамы, легкие рубашки, кофты, топики.

Вначале была короткая речь хозяина:

– Дорогие гости! Сердечно благодарен вам за то, что не поленились прибыть сюда. Ваше присутствие, ваши добрые лица, улыбки – самый лучший для меня подарок. Спасибо вам! Хорошо иметь много друзей. Еще лучше иметь много единомышленников. Тем более в день сегодняшний, когда я переступаю в жизни своей из одного года в следующий. И когда мы начинаем новое, может быть, главное дело своей жизни, я вижу, что

– не один, рядом со мной – соратники. Спасибо!

Греческий мужской хор негромко пропел старинный гимн земле и небу.

И начался пир горой. Вино лилось из деревянных бочонков, амфор, кратеров и даже из двух фонтанов. Розовое, алое, темное, словно кровь сказочного дракона, прозрачно-зеленое, белое… Терпкое, пахнущее ладаном или отдающее мускусом, с нежной горчинкой, щекочущей нёбо, или мягкой сладостью, но все вместе – божественная амброзия, которую пить – наслаждение и утонуть в ней не грех.

Илья скоро насытился шумным праздником: едой, питьем, разговорами, музыкой, песнями. Он ушел еще и потому, что полон был иным праздником, сродни потрясенью. Это была земля Древней Греции,

Эллады, ее воздух и воды. И чтобы поверить окончательно, нужны были тишина и покой.

Об этой земле грезилось, о ней мечталось с той далекой поры, когда любимым чтением были "Мифы Древней Греции", подвиги Геракла, странствия Одиссея, мир богов: Зевс, Гера, Посейдон и хромой Гефест,

"Илиада" да "Одиссея" – все это в детстве, в школе. Потом был университет, его семинары и лекции прямо в Эрмитаже.

Посчастливилось в Греции побывать, на стажировке в Афинском университете. Акрополь, Плака, Пиреи, Афон… С матерью и братом плавали на теплоходе по Средиземному морю. Такие вот острова проходили мимо. Провожал их взглядом, сетуя, что нельзя спуститься на берег, подняться на скалу, на холм.

Оставив веселый праздник, Илья прошел галечным берегом вдоль отвесной скалы и, когда стихли голоса и музыка, сначала посидел на теплом камне, возле воды настолько чистой, прозрачной, что казалось, ее нет вовсе. Берег и берег. Разноцветная галька. Лишь зыбится золотистая сеть мелководья. В ней – быстрые, радужного перелива рыбки, воинственные крабики, машущие клешней словно палицей.

Илья искупался, недолго поплавал в легкой воде, разглядывая скалистый обрыв, за ним – маковку холма. Туда он решил подняться.

Пешая дорожка, почти тропинка в широкой расщелине вела вверх. Илья поднимался по ней, оставляя все далее позади и внизу острые запахи еды, людской гвалт, музыку.

И совсем скоро, вначале тихо, а потом громче, мощнее, стала звучать музыка иная. Это было пенье цикад в оливковой роще. Легкий шелест листвы. И голос моря, далекий рокот его.

Когда-то, теперь уже очень давно, в Крыму, в Коктебеле, с отцом поднимались на Кучук-Енишар. Такой же могучий холм. И море.

Поднимаешься вверх, как теперь; море и небо становятся с каждым шагом просторней, а отец – словно печальней и молчаливей. Мать таких походов не любила. В первый раз поднялась и сказала: "Хватит. Лучше я покупаюсь". Ходили с отцом. Сидели на каменной скамейке, возле самой вершины. "Гляди и думай, – говорил отец, останавливая мальчишечью болтовню сына. – Гляди и помни".

Илья запомнил могучий, зноем выжженный золотистый холм. Море необозримой ширью, небо, которое сливается с морем. И рядом отец – на каменной скамье, изрезанной временем, ветром. Чуть выше, на самой вершине, – могильная плита.

И еще одна дорога в памяти дальней – белая, меловая. Это – на Дону и тоже с отцом. Прощальный курган над Доном. Там – кладбище. Идешь и идешь к нему по белой дороге. Все выше и выше. Земная округа словно расступается: синее русло реки, озера, займищный лес, хлебные поля, курганы. Все просторней и шире. Оглядишься – захватывает дух.

Это было в прошлом, которого не забыть. И чем дальше оно, тем дороже.

Он шел и шел, поднимаясь все выше, и вдруг вздрогнул, глазам не поверив: в двух шагах от вершины, в укрыве, – каменная скамья и человек сидящий. Конечно, это был не отец. Чудес не бывает.

Но чудеса все же случаются: на скамье сидел человек в белом коротком хитоне, с головой непокрытой. Рыжие волосы золотились в солнце.

Словно греческий бог восседал, озирая просторную округу. Пусть не

Зевс, но кто-то из славной когорты.

Это был хозяин острова и нынешнего праздника – Феликс.

– Ясу! – поприветствовал он Илью, признав молодого гостя.

– Я уж думал, пригрезилось, – отвечая на приветствие, сказал Илья.

– Люблю эту одежду. Она тут впору. Прошу, – пригласил он, – посидим.

Теплая каменная скамья. Темя холма, над миром вознесенного.

Огромный, захватывающий дух простор, сродни полету, над морем.

Словно в детском счастливом сне, когда летишь и летишь невесомый, а под тобою плывет далекая земля, голубая, зеленая, прекрасная, словно сказка.

Сидели молча. Прав был отец: "Гляди и думай. Гляди и помни". Легко и светло думалось. Многое хотелось запомнить.

– Славно посидели… – наконец сказал, поднимаясь, Феликс. – А теперь пошли.

– Разве пора уезжать?

– Нет.

– Тогда я не хочу вниз, – отказался Илья. – Там – шумно.

– Мы не туда пойдем, – сказал Феликс.

Перевалив через гребень холма, он стал спускаться тропой иною, на другую сторону острова.

Там, над морем, на высоком мысу, в кипарисовой зелени стоял большой белый дом, прислоненный к скале. Спустились к нему через оливковые рощи, через виноградники и сады мандариновые да апельсиновые, в которых уже начинали румяниться плоды, помаленьку созревая. В садах было пусто. Лишь хор цикад гремел полуденным гимном.

Спустились к дому, который оказался дворцом, даже дворцовым ансамблем с парадными фасадами в три этажа, один из которых обращен был к парку, другой выходил к морю балконами, террасами, широкой парадной лестницей.

Но главное для Ильи потрясение было впереди.

– Мы перекусим в морской, – сказал Феликс служителю. – Обычное. Я что-то нынче лишь нюхал, – усмехнулся он. – Надо и поесть.

Пошли анфиладой комнат и залов с настенными росписями "гризайль".

Мотив лишь один – Эллада, Гомер. Камины с кариатидами. Белый и розовый мрамор. Скульптуры. Барельефы. Илья не успевал глядеть, поспешая рядом с хозяином.

На лифте опустились вниз и скоро оказались в просторном зале, две стены которого были прозрачными и выходили в море.

Солнечный свет пробивался через толщу воды. Или это была искусная подсветка. Но ясно были видны белый песок, галька и камни дна; красные ветви кораллов; розовые, багряные чащи водорослей; и многочисленная живность: стайки рыб, морские ежи, крабы, моллюски.

Голубое, оранжевое, красное, охристое мягкое многоцветье ласкало глаз.

А угощение оказалось простым: апельсиновый сок, маслины, козий сыр, теплые кукурузные лепешки, инжир, чай. Столик был придвинут к прозрачной стене; и там, в море, тоже обедали: одни рыбы кормились у водорослей и замшелых камней, другие что-то искали в донном песке.

Мурена, глазастая и клыкастая, выглядывала из каменной расселины.

– А вон – сторож. Господин осьминог, – сказал Феликс.

Илья разглядел не сразу: осьминог цветом своим сливался с песчаным дном. Большая лысая голова, на ней – глаза, словно человеческие, печальные, несчастные. Вокруг – щупальца.

В мире подводном, за стеклянной стеной, текла своя жизнь.

Разноцветные рыбки мирно кормились, словно стаи мотыльков, и вдруг будто по сигналу исчезли, замерли, спрятались в камнях ли, в густых водорослях. И в мигом опустевшем пространстве, через всю стену, прошествовала барракуда – морская щука.

Она ушла, и снова ожило подводное царство.

– Чудо… – прошептал Илья. – Так можно глядеть и глядеть. Весь день и всю жизнь. Не отрываясь.

– Да, да…– оживился хозяин. – На покое займусь этим всерьез.

Подводная лодка уже есть. Строим батискаф. Проектируем океанариум.

Это у меня с малых лет.

Он вдруг засмеялся, вспомнил:

– А вы знаете, это увлечение началось у меня в клинике вашего отца.

В детстве, совсем маленьким, я там лечился, и там был аквариум. Это была такая радость. Ваш отец тоже рыбок любил. Приходил, кормил их.

Я и сейчас помню тот аквариум: пестрые камешки на дне, серебристые пузырьки воздуха столбом поднимаются, усатенький сомик, карасики тычутся в стенку и длинная, пятнистая, вроде мурены, рыба. Она все время пряталась в засаде, то между камнями, то в какой-то коряге, словно хотела напасть на маленьких рыбок. Я так за них боялся. А потом, после больницы, спасибо маме. Мы жили бедно. Но она как-то сумела купить небольшой аквариум, рыбок. Это было такое счастье. Я ухаживал за ними, вел дневник наблюдений. Я и сейчас их помню: гурами медовый, петушок и золотая – небесное око. По воскресеньям я весь день торчал на набережной, возле молочного магазина. Там продавали корм, рыбок, собирались любители. Я хотел стать ихтиологом. Но не сложилось, – со вздохом закончил он и тут же добавил: – Зато я твердо знаю, чем займусь на покое. Вот здесь буду жить, среди моря. Морская комната – лишь игрушка. У нас будет океанариум, какой и японцам не снился.

Илья, про еду забыв, слушал, глядел на разом помолодевшего Феликса.

Но тот вдруг потух, сказав:

– К сожалению, у меня сегодня дела, встречи. Вы побудьте здесь, а потом вас проводят. Поплавайте. Можно с аквалангом, с маской.

– Отложите дела, – искренне посоветовал Илья. – Здесь нравится, значит, здесь важнее. Тем более что сегодня ваш день.

Феликс лишь посмеялся, а выходя из комнаты, на минуту остановился, сказал:

– Вам будет интересно. В Париже, в медицинском институте, есть стипендия "Доктор Хабаров" для русских студентов. Ее установила моя мама, которая и сейчас повторяет: "Хороших врачей, слава богу, много, но доктор Хабаров – один".

Сказав это, Феликс сразу вышел из комнаты. На глазах Ильи появились слезы. Он заплакал, но это были вовсе не горькие слезы. Всплыла в памяти двухэтажная больничка, тесный кабинет отца и тот самый аквариум, что стоял в коридоре детского отделения. Аквариум и детишки возле него.

Илья долго пробыл в морской комнате, в этом сказочном царстве, понимая, что такое случается, может быть, один раз в жизни. Потом он вышел на волю.

Конечно, все здесь было чудом: прозрачная голубая вода морского залива, пестрая мозаика гальки, обкатанной морем, а рядом – прохлада просторного грота. И снова – море, в котором можно просто лежать на спине, не шевелясь, глядя в просторное синее небо, а морская вода баюкает, покоит.

Все было хорошо, словно в сказке. Но порою какой-то неясной тревогой ощущалось безлюдье: в белокаменном дворце с амфиладами пустых гулких залов, на берегу, на галечном пляже, на море. Вспомнилось, как совсем недавно, у бабушки, на Дону, счастливо визжали девчонки-племянницы, поднимая тучи брызг; и малый Андрюшка плескался на мелководье, сияли глаза его. Сюда бы эту детвору.

Пустынны, безлюдны были дворцовый ансамбль, берег и море. Лишь в небе, порою негромко, рокотал небольшой вертолет, облетая остров.

А потом был вечер. Безлунная ночь. От садов, миртовых зарослей, оливковых рощ доносилось пенье цикад. Зеленые светляки, их несметные хороводы, казалось, освещали остров призрачным таинственным зеленым светом. Стая дельфинов вошла в залив, чтобы поближе увидеть сказочное зрелище. Дельфины играли, исчезая в глубине и выходя на поверхность с глубоким вздохом.

Здесь, на берегу, объявился Феликс, спросил:

– Как день провели? Понравилось?

Усталый от долгого дня и его потрясений, для души не малых, Илья выдохнул:

– Хорошо у вас.

Перед глазами закружилось все за день увиденное: просторное море, острова с высоты полета, из моря встающий остров, прозрачная голубая вода, мягкая корочка соли на плечах после купанья, тропинка, взбегающая на золотистый холм, торжественный хор цикад, вершина, теплая каменная скамья, синий простор, от которого пьянеешь, апельсиновые сады, старые дуплистые оливы – им век и век! – белый дворец, подводное царство и, конечно, ночное море, волшебный сон его, с дельфинами, светляками.

– Как хорошо, – повторил он. – Просто… – не мог он подобрать слово, а потом его осенило: – Эутопос. Утопия. Благословенное место.

Это для маловеров утопия – всего лишь мечта и место, которого нет.

Оно есть. И оно – здесь, – закончил он со вздохом.

– Да, да… – согласился Феликс. – Я люблю этот остров и дом. Правда, редко здесь бываю. Но потом, на покое, я буду жить именно здесь.

Море, яхта, батискаф…

– Когда потом? – тихо и как-то безнадежно произнес Илья, понимая ответ.

– Еще лет пять-десять. И все, тогда можно на покой.

– Господи… Целых десять лет ожиданья? – искренне, но так же безнадежно-горько произнес Илья. – Зачем? У вас все есть. Вот и начните со дня завтрашнего, а еще лучше – с сегодняшнего, прямо сейчас. Зачем ждать?

Он спрашивал, заранее зная, что никакого ответа не будет, а в лучшем случае – лишь добрая усмешка над человеком, ничего не понимающим в жизни. Хотя как раз в жизни людской он понимал теперь многое, потому что познал тьму. Но как рассказать об этом?

Оставалось лишь жалеть людей и, потаясь, плакать о них.

Добрая усмешка на лице Феликса появилась и в самом деле. Усмешка, долгий выдох за день уставшего человека. И печальная мысль о том, как легко можно устроить счастливую жизнь для человека тебе вовсе не знакомого. Раз-два – и готово. Чужу беду рукой разведу.

Разве может понять его этот еще мальчишка? И другие, которые старше и должны быть мудрей. Даже родная мать. Милая, любящая мама.

И жена – тоже. И, наверное, дочь. Их мудрость – только для себя.

А чтобы понять другого, надо – всего-навсего! – прожить за него в его шкуре. С первого вздоха и до мгновения нынешнего.

Бедное еврейское детство, безотцовщина, зависть к одноклассникам, которые живут не в пример лучше. А он – рыжий, конопатый, золотушный, в вечных пятнах зеленки, которую он ненавидел. Пока да пока он выправился. Всегда знал: он умнее других, но что проку. Свои школьные годы он ненавидел. А потом…

А потом – словно чудо. Но это не было чудом. Это была работа. Долгая работа. Это была схватка, драка людей умных и сильных, кое-как прикрытая, чтобы не брызгала кровь.

Вначале все будто сон: вот-вот по рукам дадут, голову оторвут, все окажется миражом и растает. Позднее пришло холодное осознание реальности: все в твоих руках, нельзя лишь упустить, промахнуться, опоздать.

И везде нужно было идти не напрямую, а обходя, подкапываясь, льстя и подкупая глупых и жадных; загодя чуять опасность звериным чутьем и вовремя отступать, чтобы снова обходом, но идти вперед. Зная по горькому опыту, что у тебя нет друзей и соратников. Только соперники и враги.

А если улыбается, клянется в дружбе, то будь особенно начеку.

Продаст и предаст.

Дважды он был на пороге гибели, но выжил. Десять раз – в двух шагах от разорения. И теперь остановиться значило если не проиграть, то уж точно предать самого себя, начиная с того золотушного мальчика, который в бессильных слезах шептал и шептал: "Я покажу вам… Вы все узнаете… Вы все…" Мальчика, а потом – юношу. Предать свои цели, свои надежды, а значит, свою жизнь. Нет, нет и нет! Надо завершить начатое. Тем более что самое страшное и самое тяжкое уже позади. И он еще не устал. И вовсе не опьянел, не захлебнулся деньгами и властью их. Напротив, чем далее, тем трезвее понимал, что нынешнее его состояние – еще не власть. Он, как и прежде, в крепкой узде.

Такая страна. Такие правители. И приходится, как и прежде, идти не напрямую, но обходя, подкапываясь, подкупая и льстя и отступая порой. А этого уже не хотелось. Во-первых, гордость – не пустое понятие. Прежде спрятанная, она просыпалась все чаще. Во-вторых, было жалко времени. Жизнь коротка. А настоящая власть ему нужна была для того, чтобы не мешали работать. И кажется, он нашел способ взять эту власть. Даже два способа, два направления к одной цели.

Двигаться с двух сторон. Пусть угадывают: где главное? Пусть гадают.

И в конце концов слишком поздно поймут. Это уже будет настоящая победа.

И вот тогда можно будет улыбнуться этому милому молодому человеку и легко сказать: "Конечно… Зачем ждать, когда уже сегодня…" И вместе с ним отправиться куда-нибудь на яхте.

Но этот час еще не настал. А в сегодняшнем дне Феликса ожидали на другой гостевой стороне острова праздничный фейерверк, прощание.

И потому он улыбнулся, сказал Илье: "Ничего. Мы еще с вами поплаваем". И тут же унес его небольшой вертолет, прямо с берега.

Ночью Илья спал плохо, думал, засыпал, что-то грезилось ему недоброе, хотя за раскрытым окном дышало море.

Он проснулся поздно, но успел искупаться, поплавать.

Служитель, подавший завтрак, сказал:

– Феликс Осипович просит извинить. Его не будет.