Текст книги "Повесть о солдатском бушлате"
Автор книги: Борис Никольский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Борис Никольский
Повесть о солдатском бушлате
1
Они ушли ещё совсем недалеко от посёлка, и километра, наверно, не отмахали, даже школа была видна – рукой подать, когда у Огородникова сломалась лыжа.
Огородников был лыжником-разрядником, и к тому же местным парнем, пошёл с Макаровым и ребятами как проводник и инструктор, и теперь, раз приключилась такая неожиданность, надо было, пожалуй, возвращаться.
Макаров остановился возле Огородникова, с досадой рассматривая сломанную лыжу, и вся цепочка ребят постепенно свернулась вокруг них в клубок.
Ребята сразу догадались, о чём думает Макаров.
– Станислав Михайлович, миленький, не надо возвращаться! – запищали девчонки.
– Станислав Михайлович, нас же там ждать будут!
– Стас, мы же дорогу знаем!
– А мы и сами пойдём, правда, пацаны? – Это Борька Терёхин сказал своё слово.
«А что, и пойдут, – подумал Макаров. – И никто их не удержит. Слишком долго они ждали этого дня, слишком долго готовились к этому походу, чтобы так легко теперь отступиться».
Макарову и самому не хотелось возвращаться: он был из тех людей, кто не любит бросать начатое дело. «Наверно, всё-таки недаром наши прадеды верили в эту примету: вернёшься – дороги не будет, удачи не будет, – подумал Макаров. – И дело тут вовсе не в суеверии. Просто неудача обычно подстерегает именно тех, кто слишком легко готов вернуться с полпути…»
День стоял ясный, морозный, только ватная полоса облаков оторочила край неба. Когда ещё выпадет такой день? Да и договориться с начальством было не просто: ведь там, на радиолокационной точке, люди тоже не сидят без дела. Забот у них хватает. Не до гостей.
Макаров ещё колебался и всё смотрел на сломанную лыжу, точно прикидывал, нельзя ли её как-то починить. А ребята продолжали наседать:
– Станислав Михайлович! Стас! Стасик, миленький!..
И он уступил. Решился.
– Хныкать потом не будете?
– Нет! Нет! – закричали ребята.
– Проситься назад не станете?
– Нет! Нет!
– Кто устал – поднимите руки!
Ребята засмеялись: что они, хлюпики какие-нибудь, что ли?
– Ну, если так, тогда пошагали! За мной, гвардия!
Макаров пошёл первым, прокладывая лыжню, потом обернулся, крикнул Огородникову:
– Ты там доложи на всякий случай! Что мы без тебя пошли. Слышишь?
Ребята снова вытянулись в цепочку, усердно работая палками. Низкое, словно предзакатное, солнце слепило глаза. Чистое, заснеженное поле уходило вдаль, к пятнистым, чёрно-белым сопкам. Снежное поле было таким гладким и нетронуто-белым – в точности как полотно, которое покупали солдаты в военторговском магазине себе на подворотнички. К тому же и хруст снега под лыжами напоминал звук разрываемого полотна. Почему-то у солдат была такая привычка: они никогда не резали, а рвали материю на узкие полоски подворотничков.
– Стас! – окликнул Макарова Борька Терёхин. Он шёл сразу за Макаровым, первым в ребячьей цепочке. – Стас, Лепёшкина отстаёт!
Макаров оглянулся. И правда: маленькая Люда Лепёшкина шла последней. Она то и дело останавливалась, неуверенно оглядывалась и снова принималась нагонять остальных.
Макаров сошёл с лыжни, пропуская ребят вперёд. Вдали ещё была видна фигурка Огородникова, она всё уменьшалась, приближаясь к посёлку.
– Ну, что у тебя приключилось, Лепёшкина? – спросил Макаров, когда Люда поравнялась с ним.
– Я варежку потеряла…
– Ох, Лепёшкина, Лепёшкина, и как ты голову не потеряешь! – учительским тоном сказал Макаров. – Интересно: как это можно потерять с руки варежку и не заметить?
– А я остановилась… А потом смотрю – её нет… Рука у Лепёшкиной уже успела побагроветь.
– Что ж ты сразу не сказала?
Лепёшкина ничего не ответила, только виновато поморгала.
Ребята между тем уходили всё дальше и дальше. Пришлось крикнуть им, чтобы они приостановились.
– Что ж, надо искать, без варежки ты далек: уйдёшь, – сказал Макаров, и беспокойство, впервые после того как они расстались с Огородниковым, шевельнулось в его душе. Как-никак, а теперь он был один и один отвечал за всех этих ребят. Он сам принял на себя эту ответственность, сам.
2
Каждый раз, когда у ефрейтора Макарова допытывались, каким это образом и с чего вдруг он стал пионервожатым, Макаров посмеивался и отвечал так:
– А что тут удивительного, всё очень просто. Однажды нашему старшине говорят: надо человека в школу выделить, просят вожатого прислать. А в казарме в то время как раз ремонт шёл, каждый человек на счету. Вот старшина сидит и кумекает: «Макаров полы стелить не умеет? Не умеет. Окна стеклить не умеет? Не умеет. И печи класть тоже не умеет: И красит так, что у него ведро краски на одну табуретку уходит. К тому же поговорить любит. Значит, в казарме он сейчас человек бесполезный. Вот пусть и идёт пионервожатым…»
Конечно, всю эту историю Макаров сочинил. Хотя и правда старшиной в роте, где служил Макаров, был человек прижимистый, как, впрочем, почти все старшины: скорее умрёт, чем отпустит нужного роте человека. Но всё же не старшина решал, кому быть пионервожатым. А сочинил Макаров эту историю потому, что немного стеснялся своей новой, неожиданной для него обязанности. Он опасался, и не без основания, что его товарищи по службе начнут посмеиваться над ним: мол Макаров в детский сад подался с детишками играть. Уж лучше в таком случае он сам посмеётся над собой, первый: это самое лучшее средство отбить у шутников охоту острить. На самом же деле и замполит с ним беседовал, и комсорг разговаривал, и даже секретарь райкома комсомола вызывал к себе, прежде чем в один прекрасный день Макаров, подтянутый, начищенный и наглаженный, отправился в подшефную школу.
Правда, представление о том, чем он будет заниматься с ребятами, у него было самое смутное и фантазия его дальше организации радиокружка не шла. Но он полагался на солдатскую находчивость, которая, как известно, всегда выручит. Да и вообще: так ли трудно найти солдату общий язык с мальчишками? Вон во время учений стоит только остановиться машине с радиостанцией где-нибудь возле посёлка или деревни, как сразу пацаны бегут со всех сторон, берут в такое окружение, что и не отобьёшься.
Около школы, на пустыре, мальчишки играли в футбол. Вернее, в тот момент, когда подошёл Макаров, они уже не играли – они столпились в центре пустыря и яростно, взахлёб орали, перебивая друг друга. Они были так захвачены спором, грозившим перейти в драку, что Макарова сначала даже не заметили.
– Ха! Ишь ловкие какие: себе – Лёху, а нам – Балерину! На кой он нам? Берите его себе даром!
– А на фига он нам? Вам достался – вы и берите!
– А нам он не нужен!
– А нам нужен, да?
– Мы лучше всемером будем играть, а вы себе Балерину берите, мы ещё быстрее вас обштопаем!
– Спасибо! Ещё чего скажете?!
– Ладно, пацаны, давайте играть, а то Татьяна сейчас сбор погонит! Пускай Лёха судит, а Балерина пускай мячи подаёт!
Виновник этого спора молча стоял в стороне, покорно ожидая решения своей участи. Его недаром прозвали Балериной: ноги у него были длинные и худющие, как две макаронины, сразу видно, не очень-то годные для футбола.
– Ну, начали, пацаны, начали, чего резину тянуть!
Мальчишка, который торопил начинать игру, единственный из всех был не в школьной форме, а в красной футболке с девяткой на спине. Вероятно, он был здесь самым главным – и капитаном, и центрофорвардом, и судьёй одновременно.
Макаров положил руку ему на плечо.
– Что ж вы не принимаете своего товарища? – сказал он.
Мальчишки ещё были во власти спора, их даже вроде бы совсем не удивило появление Макарова, им было сейчас не до того, чтобы разбираться, кто он такой и зачем тут появился. Они разом ринулись доказывать свою правоту:
– Да он не умеет!
– Он мяча боится!
– У него ноги дырявые!
– Его мамаша танцам учит!
– Балерина, станцуй полечку!
– Тише! Отставить разговоры! – прикрикнул Макаров. И неожиданно вынул из кармана шинели радиотелеграфный ключ. – Кто знает, что это такое?
Мальчишки сразу замолчали и потянулись к ключу.
– Ключ… Для азбуки Морзе… – не очень уверенно сказал кто-то.
– Правильно. А умеет кто-нибудь на нём работать?
– Не умеем! – в несколько голосов отвечали ребята.
– А хотите научиться?
– Хотим! Хотим! – Наверняка они и сами ещё толком не знали, зачем это им, но на всякий случай кричали, что хотят.
– Ну вот, хотите. А я вам скажу: не умеете – так нечего и соваться. Справедливо это будет? Нет, не справедливо. Вот и с вашим товарищем… Как тебя зовут? – спросил Макаров по-прежнему стоявшего в стороне тонконогого мальчишку.
– Лёня, – сказал тот. – Беленький.
– Вот и с Леонидом Беленьким, я говорю, так получается. Он не умеет, а вы его сразу гоните. Как же он тогда научится? Правильно я рассуждаю?
– Правильно! – поддакнули ему два-три человека. Они смотрели на ключ в его руке и, может быть, думали, что чем скорее согласятся со всем, что говорит сейчас солдат, тем скорее получат возможность завладеть этой штукой.
– А не умеет – так пускай его мамаша поучит! – сказал пацан в красной футболке и засмеялся. И все мальчишки засмеялись тоже. – А вы наш пионервожатый, да?
– Ты, я вижу, догадливый парень, – сказал Макаров
– Догадливый, – отозвался пацан, посмеиваясь. – Ну, пошли. Меня Борькой Терёхиным зовут. Будем знакомы. Пацаны, айда на сбор! – крикнул он.
Он набросил куртку прямо на футболку и пошёл с Макаровым. Остальные ребята потянулись за ними. И Макаров не без гордости подумал: значит, он не ошибся. Этот парень действительно был здесь главным. И кажется, он уже был готов к роли оруженосца, главного советника и наместника Макарова. То есть не то чтобы он прилагал какие-то усилия, чтобы стать правой рукой нового вожатого, а просто считал, что роль эта уже была ему уготована.
– А вы в войсках связи служите? – спросил он. – Связист, да?
– Да, – сказал Макаров.
– А у меня брат – ракетчик. В ракетных служит. Они связистов ловят.
– Как это ловят? – удивился Макаров.
– А так. Он мне сам рассказывал, когда в отпуск приезжал. Как пойдут патрулировать по городу, если им попадётся: связист или там пехотинец, они к нему обязательно придерутся. А если ракетчик, артиллерист – ничего.
– Глупости тебе какие-то брат рассказывал, – рассердился Макаров.
– А ещё он рассказывал: его тоже хотели в школу вожатым послать, так он отказался. На что ему это нужно, правда? Лучше лишний раз в город в увольнение сходить.
– А твой брат, я вижу, службу туго знает, – усмехаясь, сказал Макаров. Только тут он вдруг спохватился, что какой-то странный у него с ребятами разговор получается: разговаривают они только вдвоём с этим школьным центрофорвардом, да и то говорит не столько он, Макаров, сколько мальчишка. А ему приходится вроде бы даже защищаться.
Макаров оглянулся и замедлил шаг, чтобы остальные ребята могли догнать их, но как раз в этот момент из школьных дверей выбежала старшая пионервожатая Татьяна Васильевна.
– Ой, а я так переживала, так переживала! – радостно воскликнула она. – Думала, что вы не придёте. Ребята меня совсем замучили – всю неделю только и пристают: какой он да что он? Ну вот, ребята, – обратилась она к мальчишкам, – дождались наконец, увидели, какой Станислав Михайлович? Рады?
Мальчишки пробурчали в ответ что-то не очень понятное.
– Смущаются! – сказала Татьяна Васильевна.
Она смотрела на Макарова восторженными глазами, и на ребят тоже смотрела восторженно, а Макаров испугался, что ещё немного – и мальчишки разбегутся. Он, например, в детстве не переносил, если при нём про него же говорили: «мальчик смущается», «стеснительный мальчик» или что-нибудь в этом роде.
Но ребята не разбежались.
Все вместе поднялись они по лестнице и благополучно добрались до класса, где их терпеливо ожидали девочки. И сбор начался.
Был ли Макаров доволен этим сбором?
Трудно сказать.
Ему всё время казалось, что ребята ждут от него большего. Пожалуй, они были уверены, что раз пришёл солдат, то он тут же должен учить их стрелять из автомата, или кидать гранаты, или собирать и разбирать ручной пулемёт, или по крайней мере должен рассказывать какие-нибудь героические истории. Чего-то особенного – армейского! – ждали от него ребята. Не только же разговоров. А он говорил о радиокружке, о радиостанциях, о части, в которой служил, но всё это – он сам чувствовал – получалось как-то не очень интересно. Он любил свою работу, свою службу и, в общем-то, умел о ней рассказывать, но не так вот сразу. Он должен был сначала привыкнуть к людям, ощутить, что они поймут его, что им это тоже интересно и важно, – только тогда у него появлялось настоящее настроение.
Всё-таки ребята слушали внимательно и совсем оживились, когда он сказал, что в ближайшие дни они обязательно пойдут в гости в военный городок и всё посмотрят своими глазами.
На этом сбор кончился.
Мальчишки сразу кинулись играть в футбол, и Макарова даже обидела та лёгкость, с которой они с ним расстались. Они не окружили его, не начали расспрашивать, а, сговариваясь на ходу о чём-то своём, уже толкались в дверях. Он крикнул им вдогонку:
– Лёню-то не держите в запасных!
Мальчишки даже приостановились на секунду, – наверно, их удивило, что он не забыл давешнего спора, наверно, они думали: «И что это дался нашему вожатому Лёня Балерина?» Они ведь ещё многого не знали, эти мальчишки. Они не знали, что взрослые, даже становясь взрослыми, не забывают обидных прозвищ, которыми их награждали когда-то в детстве…
Мальчишки затопали по коридору. А Макаров остался с Татьяной Васильевной и девочками. Они прикидывали план будущих мероприятий: концерт самодеятельности для солдат, военная игра, лыжный поход – плохо ли?
– Вот как славно всё получается! – говорила Татьяна Васильевна. – Правда, девочки?
Они увлеклись и в своём воображении постепенно добрались уже до зимних каникул, когда вдруг Люда Лепёшкина воскликнула:
– Ой, смотрите, что мальчишки делают!
Макаров посмотрел в окно.
Сначала он не понял, что испугало Люду. Мальчишки пились на том же пустыре, где он встретил их час назад. Лёня Балерина был вратарём – он стоял спиной к глухой кирпичной стене, на которой мелом были обозначены ворота. А Борька Терёхин бил по воротам. Вот он разбежался, удар мяч гулко припечатался к стене возле самой Лёниной головы, тот успел только дёрнуться. Терёхин снова ударил – мяч попал в Лёньку. Терёхин ударил ещё – опять в Лёньку!
«Тоже мне центр нападения! – подумал Макаров. – Кто же так бьёт – всё во вратаря?»
Борька ударил снова, и тут Макаров вдруг понял, что он нарочно целился во вратаря! Он нарочно старался попасть в Лёньку! А Лёня Балерина, прижатый к стене, только неуклюже дёргался, пытаясь то ли отбить мяч, то ли увильнуть от него.
Даже стоя здесь, в классе, Макаров чувствовал, как старается Терёхин побольнее влепить мячом в этого невезучего Лёню Балерину.
Лёня был уже весь в пыли, в грязных отметинах и ссадинах, но по-прежнему не уходил из ворот. Остальные мальчишки с любопытством наблюдали за этим поединком.
– Терёхин! – закричала из окна Татьяна Васильевна. – Как тебе не стыдно! Прекрати сейчас же!
– А что я делаю? Я что-нибудь делаю, да? Чуть что Терёхин! Чуть что – Терёхин! А мы Балерину на вратаря учим! – Он прокричал всё это на одном дыхании, одним залпом – голос у него был что надо!
Макаров отчётливо представил себе, как по вечерам Борькина мать кричит из форточки на всю улицу: «Боря! Домой! Бо-о-оря! Кому я сказала?!» А он отвечает откуда-нибудь с другого конца улицы: «Не-е, мам! Я ещё погуляю!» Только в подобных перекличках рождаются и закаляются такие голоса, какой был у Борьки Терёхина.
– Если вы не хотите, Татьяна Васильевна, пожалуйста, мы не будем! – кричал Борька. – Больно нам надо!
– Ладно, – сказал Макаров. – Они сами разберутся.
По привычке заядлого курильщика он уже вынул портсигар и нетерпеливо постукивал по нему пальцами.
– Вы знаете, вообще этот Терёхин – неплохой мальчик, подвижной очень, живой… – сказала Татьяна Васильевна, и Макаров подумал: а говорит ли она когда-нибудь о ком-нибудь плохо? Наверно, нет. – Да, очень живой мальчик, только разболтанный немного. Курить вот начал, наверно, с десятилетнего возраста, и ничего не можем с ним поделать…
– Его мать лупит, чтобы не курил, а он всё равно курит, – сказала одна из девочек.
Макаров смущённо спрятал свой портсигар в карман.
– Ему надо дать какое-нибудь общественное поручение, – сказала Люда Лепёшкина. – Тогда он исправится.
Девчонки тут же заспорили о Терёхине: кто ругал, а кто заступался за него. Сам Терёхин в это время в своей красной футболке с девяткой на спине по-прежнему гонял мяч. В окно Макарову было видно, как мальчишки снова разделились на две команды и теперь носились по пустырю. А Лёня Балерина опять сидел в стороне и, закатав штанину, рассматривал разбитое колено.
Когда-то в детстве Макаров тоже мечтал стать классным футболистом и теперь впервые пожалел, что его мечта так и не сбылась. На минуту он даже вообразил себе, как подходит к ребятам, как показывает им один приём, другой, как изящно и небрежно перекидывает мяч через себя и мальчишки во все глаза следят за каждым его движением… Это было бы здорово!
3
Варежку Люды Лепёшкиной искали не так уж долго, но всё же минут десять, не меньше, заняло это маленькое происшествие. Макаров привык ценить время, привык к тому, что в его работе – работе радиста – каждая потерянная секунда может обойтись очень дорого, а потому, и в обычной жизни зря потраченные минуты вызывали у него ощущение недовольства и тревоги.
Мороз усиливался, и ветер, точно соревнуясь с ним, тоже становился всё злее. Ветер лизал снег, и над равниной закручивались длинные языки снежной пыли. Макаров был человек городской и не очень-то разбирался в тех предупредительных знаках, которые посылает человеку природа, но эти снежные вихри показались ему тревожным предзнаменованием. Он поторапливал ребят. Оставалось не так уж много: самое большее через час-полтора они должны выйти к сопке, обогнуть её и оказаться у цели.
Макаров теперь то шёл впереди, прокладывая лыжню, то отходил назад, в хвост цепочки, чтобы подбодрить отстающих.
Когда он сходил с лыжни и пропускал ребят вперёд, он словно бы принимал парад. И Генка Смелковский, главный остряк класса, салютовал ему палкой, брал «на караул». Остальные ребята тоже проходили мимо него лихо и небрежно, стремясь показать, что ни капли не устали, что нипочём им эти пройденные километры. Особенно старалась маленькая Люда Лепёшкина.
Она шла, деловито насупив брови, и время от времени вопросительно взглядывала на Макарова, точно справляясь, всё ли делает так, как надо. Люда стремилась загладить свою оплошность и упорно не желала оставаться в хвосте, где ей полагалось быть по росту.
Вообще Люду Лепёшкину поначалу не хотели брать в этот поход. Люда даже поплакала, но слёзы не помогли, и тогда в школу пришёл её отец. «Возьмите девчонку, – сказал он. – Ну до каких пор ей ходить в слабеньких? А захнычет – не обращайте внимания. Отстанет – не ждите, пусть сама догоняет. А как же иначе? Надо же когда-нибудь привыкать к настоящей жизни. Не век же под маминой опекой жить». Пожалуй, в его словах была доля истины. Люду решили взять.
Замыкал сейчас цепочку Дима Иванов по прозвищу Большая Калория. Само собой разумеется, что в классе был также ученик, звавшийся Малой Калорией. Но Малую Калорию в поход не взяли. Дима Иванов был медлителен и неповоротлив. Учитель физкультуры даже утверждал, что Дима явился бы находкой для учёных: мол, когда он бежит или прыгает, глядя на него, вполне можно изучать последовательность всех движений, как при замедленной киносъёмке. И сейчас Дима выглядел неказисто: шапка-ушанка сбита на затылок, одно ухо кверху задрано, другое болтается, завязка оторвана, коричневая лыжная куртка заляпана чернильными пятнами.
Иное дело – Зоя Котельникова. И свитер, и шарф, и шапочка – всё аккуратно подогнано, всё подобрано в тон – синее и белое – посмотреть приятно. Родители Зои – пожилые люди, она у них единственная дочка, так что всё это – их старания.
Вообще же воинство Макарова было одето весьма разношёрстно. Кто в свитерах, кто в байковых лыжных костюмах, кто в куртках и брюках. Макаров подумал, что обязательно надо добывать для ребят форму. Всё-таки форма – великое дело. В душе он всегда немного завидовал десантникам и морякам. Нет, он вовсе не хотел променять свою воинскую профессию на профессию моряка или десантника, просто он был убеждён, что радисты тоже заслуживают не менее красивой формы.
Пропустив ребят вперёд, Макаров шёл в хвосте цепочки – отсюда ему были видны все лыжники. Они скользили ещё достаточно бодро, но первая усталость уже давала себя знать.
Всё чаще цепочка растягивалась, разрывалась то в одном, то в другом месте, и тогда первым приходилось замедлять шаг, чтобы дождаться отставших.
А то вдруг совсем остановились двое замыкающих – Дима Иванов и Лёня Беленький. Оказывается, их внимание привлекла палка, торчавшая из снега. На ней, точно шляпка, красовалась жестяная ржавая банка. Вокруг всё было так пустынно и голо, что эта палка, неизвестно когда и кем воткнутая в снег, невольно приковывала к себе взгляд. Наверно, кто-то кружил здесь в метель и оставил эту веху как ориентир, чтобы не заблудиться. А уже другой прохожий, забавы ради, повесил на неё консервную банку. А может быть, просто неудачливые охотники состязались здесь в меткости…
И сейчас Дима Иванов и Лёня Беленький целились в эту банку из своих деревянных автоматов.
– Бах! Я уже попал! – закричал Лёня.
– Ну да! Попадёшь ты отсюда, как же! Отсюда и пуля не долетит!
– Почему это не долетит? Долетит!
– А я говорю – не долетит!
– А я говорю – долетит! Много ты понимаешь!
В их голосах уже сквозило раздражение, и это тоже был первый признак усталости.
– Стоп! – сказал Макаров. – Я понимаю, конечно, что консервная банка заслуживает небольшой дискуссии, но так мы с вами и до ночи не доберёмся…
– Станислав Михайлович, а вы бы…
– Шагом марш! – прикрикнул Макаров. – Разговоры отставить!
Они послушно двинулись догонять остальных, и Макаров, идя вслед за ними, слышал, как они еще спорили на ходу.
– Ещё бы Станислав Михайлович не попал! – говорил Лёня. – Он знаешь как стреляет!
Макаров усмехнулся.
«Знаешь как стреляет!..» А этот Лёня Беленький никогда и не видел, как он стреляет…
4
Он должен был быть самым метким, раз уж оказался их пионервожатым. И самым сильным. И самым быстрым. И самым смелым. Так считали его ребята.
А он был самым обыкновенным солдатом.
Стрелял он иногда лучше, иногда хуже – одним словом, вполне прилично, но отличным стрелком никогда не был. На лыжах ходить умел и любил, во время лыжных соревнований на финише появлялся не последним, но и не первым, а так, где-то в серединке. И бегал он тоже неплохо, но были в роте бегуны и получше.
А ребятам непременно хотелось, чтобы он был чемпионом, рекордсменом. Не меньше. С меньшим они никак не желали мириться. Они не говорили об этом, но он это чувствовал. А главное, Макарову и самому теперь хотелось быть самым метким, самым сильным и самым быстрым! Даже старшина роты изумлялся: что это он так зачастил к спортивным снарядам! Раньше-то Макаров довольно равнодушно относился к своим спортивным успехам и неудачам – четвёрочка обеспечена, и ладно. Он был отличным радистом, мастером своего дела, и только это было для него по-настоящему важно. И когда он первый раз привел ребят на экскурсию – нет, не на экскурсию, это слово ему не нравилось, – привёл в гости в военный городок, он первым делом потащил их к радиостанциям.
Здесь было настоящее царство аппаратуры. Даже воздух был особым – так, по крайней мере, казалось Макарову, – и он дал ребятам вволю подышать этим воздухом.
Он показал, как включается, как настраивается радиостанция. Сам Макаров особенно любил этот момент, – когда вспыхивают на панелях сигнальные лампочки и живое тепло начинает осторожно проступать сквозь стенки аппаратуры.
Он показал ребятам, как входят в связь, как осуществляется приём и передача, и отстучал на ключе с изящной небрежностью короткую радиограмму, а потом разрешил всем по очереди надеть наушники и послушать далекий, прорывающийся сквозь таинственные шорохи треск и писк морзянки. Он ревниво следил за выражением лиц ребят и радовался, когда ловил в их глазах восхищение и заинтересованность.
– А мой брат рассказывал: у них там всякой аппаратуры навалом! – сказал Борька Терёхин. – За день не обойдёшь. Моему брату предлагали стать радистом. А он отказался. На что ему, правда? Ракетчиком лучше. А ещё он рассказывал…
Всегда он выскакивал со своим братом-ракетчиком, кстати и некстати. Стоило Макарову сказать, что он и его товарищи собираются по тревоге за сорок пять секунд, как тут же оказывалось, что Борькин брат-ракетчик собирается всего за полминуты. Стоило рассказать ребятам про марш-бросок на тридцать километров, как моментально выяснялось, что Борькин брат-ракетчик однажды бежал восемьдесят. Стоило упомянуть, что Макаров как-то стоял на посту в сорокаградусный мороз, как температура в тех краях, где служил брат-ракетчик, немедленно опускалась до минус сорока пяти…
Макаров иногда и сам не замечал, как оказывался втянутым в спор. И сейчас он тоже не удержался и сказал Терёхину:
– А команды ракетчикам кто передаёт, как ты думаешь?
– Ну, радист… – сказал Терёхин.
– Вот то-то и оно, что радист, – сказал Макаров. – А кто уходит последним с тонущего корабля? Капитан? Да, капитан, но и радист тоже. А бывают случаи, когда радист так и остаётся в рубке гибнущего корабля, потому что до последней секунды посылает в эфир сигналы бедствия. Он, как часовой, не имеет права бросить свой пост, что бы ни случилось. А когда где-нибудь в горах или пустыне терпит бедствие экспедиция, на кого остаётся последняя надежда? На радиста. Да я вам ещё столько разных историй расскажу про радистов, что вы удивитесь!..
– Сейчас, сейчас расскажите! – закричали ребята.
– Нет, – сказал Макаров. – Когда-нибудь в другой раз. Между прочим, радисты должны ещё обязательно обладать терпением, понятно? А теперь пойдём дальше.
Он повёл ребят в учебные классы, и ребята ахали, увидев там радиосхемы, вычерченные на листах величиной чуть ли не с киноэкран.
– Ничего сложного, – говорил Макаров. – Мы когда первый раз их увидели, тоже запаниковали, а вот выучили же…
В этот момент он не мог отказать себе в удовольствии немножко порисоваться перед ребятами, он гордился ведь действительно «выучили же»! Мальчишеское желание покрасоваться, похвалиться прорывалось сквозь его ефрейторскую солидность.
– А вот мой брат-ракетчик… – сказал Борька.
– Да погоди ты со своим братом! – разозлилась Зойка Котельникова. – Слышали мы уже про твоего брата. Все уши прожужжал.
Терёхин сердито сверкнул на неё глазами, – видно, он здорово привык верховодить в классе и не терпел, когда это его право подвергалось сомнению. Конечно, Макаров мог поинтересоваться: «Ну так что там произошло с твоим братом?», но он нарочно не сделал этого, промолчал.
Из учебных классов они пошли к полосе препятствий. Здесь тоже было интересно. На полосе препятствий тренировалась рота, в которой служил Макаров.
Солдаты, его сослуживцы, весело подмигивали Макарову, посмеивались: они первый раз видели своего товарища во главе ребячьего взвода.
– Здорово, орлы! – дурачась, закричал приятель Макарова Толя Агафонов. – Наша смена идет! Наша надежда и опора! Ну как, не подведёте нас, стариков?
– Не подведём, дедушка, – сказала Зойка Котельникова.
Агафонов замолк, а потом расхохотался:
– Ишь ты! Мы в вашем возрасте не позволяли себе так разговаривать со взрослыми! Правда, Макаров? Это что они у тебя, самостоятельно так навострились? Или ты их так воспитываешь?
– Самостоятельно! – смеясь, сказал Макаров.
Полосу препятствий солдаты преодолевали по двое, так что каждый забег невольно превращался в соревнование между двумя солдатами. И ребята сразу же принялись азартно болеть. Они уже устали быть вежливыми, серьёзными и тихими, и теперь им представилась возможность покричать и повизжать вдоволь. И солдатам тоже нравилось, что у них вдруг появились настоящие, заправские болельщики.
Один солдат никак поначалу не мог преодолеть забор: он беспомощно повисал на руках, скользил по гладким доскам коленями и носками сапог. Ребята подбадривали его своими криками до тех пор, пока он всё-таки не перебрался через преграду.
– Это только для новичков забор страшен, – говорил Макаров, – а как натренируешься – одним махом перелетаешь его и будь здоров!
– Макаров! – неожиданно окликнул его командир роты. – А вы что же стоите? Ну-ка, покажите пример своим пионерам!
– Да я… – начал было отговариваться Макаров, но ротный перебил его:
– Быстренько, быстренько! А ребята за вас поболеют. Правильно, ребята?
– Правильно! – заорали ребята.
Конечно, ротный только для вида так говорил: «покажите пример», а на самом деле просто хотел, чтобы Макаров лишний раз потренировался. Такой уж характер был у командира роты: он никогда не упускал случая лишний разок потренировать солдата.
Макаров медленно пошёл к окопу, туда, где начиналась полоса препятствий.
Ему не повезло: бежать ему выпало на пару с сержантом Уткиным – одним из лучших спортсменов роты. Так что надежды оказаться первым у Макарова не было. А как ему хотелось оказаться сейчас первым! Победить во что бы то ни стало. Кажется, никогда раньше он не испытывал такого азартного напряжения. Он волновался так, что нога, которой он упирался в дно окопа, чтобы оттолкнуться, когда прозвучит команда, начала вдруг противно подрагивать. Он даже испугался, что, чего доброго, и вовсе не сумеет выбраться из окопа, опозорится с самого начала…
Но вот ротный дал команду, и Макаров тут же легко вымахнул из окопа и рванулся вперёд.
Как закричали, как завизжали сразу ребята! Точно судьба первенства мира решалась сейчас на их глазах.
Макаров полз по-пластунски под проволокой. Не поднимая головы, сильно работая руками, он подтягивал тело и по крикам ребят угадывал, что уже отстаёт от Уткина.
– Ста-сик! Ста-сик! – скандировали они.
Первый раз они называли его так. Не будешь же кричать: «Станислав Михайлович, поднажми!» Но об этом он подумал уже после, а тогда даже не заметил, не обратил внимания.
Он вскочил с земли, с ходу перелетел через забор и – вперёд! вперед! – побежал по буму. Бум всегда был его сильным местом, тут он даже обогнал на какие-то доли секунд соперника.
– Ста-а-сик! Ста-а-сик!
Уткин опять вырвался вперёд. Макаров видел его спину. Теперь не догнать.
– Ста-сик! Ста-сик!
Уткин что-то замешкался с гранатой. Оглянулся на Макарова. Макаров с разбегу швырнул гранату и – вперёд! Через окно в стене, через широкий окоп! Только бы хватило сил перепрыгнуть через этот окоп!
