Текст книги "Третья дорога"

Автор книги: Борис Никольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Глава 11. Телефонный звонок

И вот я сижу дома один, и у меня сколько угодно времени для размышлений…

Почему мне так скверно? Почему я чувствую себя так, словно совершил предательство?

В конце концов, я не сделал ничего ужасного, – сколько я ни думаю, сколько ни перебираю в памяти свои поступки, вспоминаются только какие-то мелкие, незначительные события. И в истории с картами я прав, совесть моя чиста. Вадику я, конечно, этого никогда не прощу, с Вадиком мы теперь чужие люди – «здрасте, до свидания» – и все, это уже решено точно.

Я успокаиваю себя, уговариваю, но на душе по-прежнему скверно, так скверно, что, кажется, хуже и не бывает. И я знаю, почему. Только стараюсь не думать об этом.

И все-таки думаю…

Я вспоминаю, как разглагольствовал перед Лилькиными гостями о своем отце, я словно слышу опять свой небрежный звучащий голос, всю эту самодовольную трепотню, и меня даже передергивает от отвращения к самому себе.

Я вспоминаю, как я смеялся вместе со всеми, когда мне вовсе не хотелось смеяться, как я молчал, когда мне хотелось спорить, как я соглашался, когда должен был возразить.

Мне так нравилась независимость Эрика и взрослость Вадика, что я даже не решался спорить с ними, я боялся: а вдруг из-за этого нарушится наша дружба…

Как я раньше не понимал этого?

Нет, в глубине души я чувствовал это, я всегда чувствовал, только не хотел признаваться даже самому себе.

Товарищи… Дружба…

Как я мчался, как я торопился каждый вечер во двор, как я спрашивал Алика: «Наши собрались?». Было же, значит, что-то и хорошее, а теперь никогда уже не будет, жалко…

Утром я встретил во дворе Лильку. Она спросила меня: «Что это вы вчера не поделили с Вадимом?» – и засмеялась. Значит, и для нее вчерашнее происшествие – это только обычная ссора, недоразумение и ничего больше.

Я снова вижу перед собой вымученную незнакомую улыбку Вадика, слышу, как повторяет он в радостном и ожесточенном возбуждении: «Ошибочка, ничего себе ошибочка, хороша ошибочка…» Что ж, каждый меряет на свой аршин, ничего удивительного… Но я-то, я-то, дурак, еще оправдывался перед ним, еще объяснял, еще давал слово!..

По привычке я подхожу к окну и смотрю во двор.

У шестой парадной никого нет, пусто…

Я стою у окна и жду, когда появится в воротах высокая фигура отца. Уже давно пора бы… А может быть, опять случилось что-нибудь в институте?

Отца все нет и нет.

Сегодня в школе на перемене ко мне подошел молчаливый Витёк и, отводя глаза, точно смущаясь, сказал:

– Слушай, ты бы спросил своего отца – говорят, новое средство против рака изобрели, может, он знает…

Я знал, что такого средства нет и что отец ничем не сможет помочь, но все-таки кивнул, мол, спрошу. Я вдруг вспомнил, как в тот раз, когда притащил во двор старый журнал с анкетой, Витёк сказал: «Самое страшное – это когда человек болен и знает, что умрет». И никому из нас и в голову не пришло: а может быть, в семье у Витька и правда кто-то болен. Нас никогда не интересовало, что делается у него дома, – молчит парень и молчит… До чего же все-таки мы были безразличны друг к другу…

На улице снова потеплело, и асфальт во дворе опять стал черным. Посреди двора, возле детской площадки, за дощатым столом доминошники в пальто с поднятыми воротниками забивают козла. Торопливой, подпрыгивающей походкой проходит через двор отец Сереги.

– Зи-и-ина! Домой! Зи-и-ина! Кому я сказала! – кричит через форточку какая-то женщина.

А моего отца все нет и нет.

Для человека, когда он чувствует себя виноватым, когда ему не по себе, я не представляю наказания хуже, чем необходимость ждать. Если бы я мог исправить все вот сейчас, сию же минуту, если бы я мог доказать, я бы не знаю, что сделал ради этого!

Я ведь уверен, я чувствую, что нам еще придется столкнуться с Вадиком, наверняка придется… И уж тогда я не промолчу, я не стану посмеиваться и подлаживаться под него, я скажу все – и еще посмотрим, на чьей стороне будут ребята! Еще посмотрим!

Только бы поскорее наступил этот момент, только бы поскорее… Я чувствую себя сейчас, словно боксер, который уже приготовился выйти на ринг, а его все не вызывают и не вызывают. Кажется, еще никогда в жизни я так не торопил время…

Когда в тишине квартиры раздался звонок, я даже не сразу сообразил, что это телефон, и сначала кинулся к двери. Потом торопливо схватил телефонную трубку:

– Алло! Алло! Я слушаю!

В трубке что-то шумело и потрескивало, слышалась какая-то отдаленная музыка, и сквозь этот шум пробивался голос отца:

– Коля, ты? Хорошо, что ты дома. У меня к тебе просьба. Ты меня слышишь?

– Слышу, папа, слышу!

– На моем столе справа должна лежать толстая зеленая тетрадь. Возьми ее и, пожалуйста, срочно привези сюда, в институт. Справа на столе. Понял?

– Понял! – закричал я в трубку. – Все понял!

В институте было тихо и пустынно, как в школе вечером, после уроков. Я даже не решился, побоялся нарушить тишину и осторожно, почти на цыпочках, прошел мимо вахтерши, поднялся по лестнице.

На пятом этаже, где работал отец, тоже было безлюдно и тихо – темные узкие коридоры, наглухо закрытые двери лабораторий. Только изредка в тишине что-то журчало и щелкало – таинственно и жутко, словно огромное, погруженное в темноту здание продолжало жить своей собственной жизнью, независимой от людей.

– Папа, что это? – спросил я.

– А-а… Щелкает? Это включаются холодильные установки. А журчит вода в аквариуме.

Отец, в белом халате похожий на врача, сидел перед осциллографом и внимательно смотрел на маленький экран. На экране билась, пульсировала, то сжимаясь, то растягиваясь, зеленая линия.

– Принес? Давай сюда.

Он начал листать тетрадь, отыскивая нужную страницу, а я бродил по лаборатории и рассматривал приборы. На стенке шкафа, на гвоздике, висели белые халаты. Я надел один из них, самый маленький, и сразу стал похож на ученого, ну, если не на ученого, то, по крайней мере, на лаборанта…

– Пап, посмотри, правда, хорошо?

– Хорошо, хорошо… – отозвался отец, не оборачиваясь.

От халата слабо пахло знакомыми духами.

– Пап, – неожиданно спросил я. – А Галина Аркадьевна замужем?

– Нет. А что это тебя вдруг заинтересовало?

– Просто так…

– Ах, просто так… А я уж думал, ты посвататься хочешь.

И я сразу вспомнил: «Вы всегда шутите, – сказала Галина Аркадьевна, – почему вы всегда шутите?..»

– Пап, а ты можешь сделать какое-нибудь открытие?

– Если ты мне не будешь мешать, то смогу…

– Нет, правда, у вас в институте кто-нибудь уже делал открытия?

Наверно, я действительно мешал ему своими вопросами, он отвечал, по-прежнему не оборачиваясь, продолжая что-то выписывать и подчеркивать в своей тетради, но я никак не мог остановиться. У меня сейчас было такое состояние, какое бывает только во время болезни, когда после нескольких дней жара и головной боли в одно прекрасное утро вдруг вынимаешь градусник и видишь, что температура спала, и чувствуешь во всем теле легкость, и сразу вдруг хочется говорить, говорить, говорить…

– Папа, – спросил я. – А как с теми опытами?

Почему-то я сейчас был уверен, что все должно было кончиться хорошо, во всяком случае, мне очень хотелось, чтобы все кончилось хорошо, я просто не верил, что может быть иначе.

– С опытами? – переспросил отец и обернулся. И по его лицу я сразу понял, что ничего не изменилось, что все по-прежнему.

– Плохо, – сказал он. – Теория Колесова не подтвердилась.

– Ну и что же теперь?

– Начнем все заново. Сейчас многое стало яснее.

– А как… – Я запнулся, я не мог подобрать подходящих слов, чтобы задать свой вопрос. Но отец понял меня.

– В субботу я делаю доклад о нашей работе, – сказал он.

– И все узнают?

– И все узнают. Понимаешь, что бы там ни было, а мы должны это сделать. Сам бы Колесов поступил точно так же. Знаешь, он всегда говорил нам: «Я не понимаю, что значит быть честным наполовину. Или как это можно быть немножко нечестным. Можно быть или честным, или нечестным. Или – или». А теперь помолчи, пожалуйста, полчасика, дай мне закончить работу, хорошо?

Я терпеливо молчал целых полчаса и все думал об этих словах Колесова. И еще я смотрел на отца. На его чуть сутуловатую спину, на затылок с уже седеющими волосами, на широкие кисти рук с синими жилками…

«Он же у меня один, – думал я. – И я у него один. Как же я могу не любить его?»

И снова мысли мои все возвращались к одному и тому же. Я думал, как могло это случиться: я всегда мечтал быть таким, как мой отец, таким, как профессор Колесов, а сам тянулся к Эрику, завидовал легкости Серегиных отношений с отцом, даже Вадику и то завидовал…

С ребятами мне было легко, всегда легко, потому что они от меня ничего не требовали, а отец требовал, и с ним мне бывало трудно, – может быть, в этом все дело, может быть, в этом…

Отец выключил приборы, снял халат и сразу стал привычным, домашним.

Наши шаги гулко разносились по темному коридору, по широкой лестнице.

– Сынок ваш? – спросила вахтерша, кивнув в мою сторону. – Я сразу догадалась. Уж очень он похож на вас, прямо вылитый…

– Да неужели? – улыбнулся отец.

Я знал, что совсем не похож на него, просто почему-то полагается так говорить родителям, чтобы удовольствие им доставить, что ли… Но сейчас мне было очень приятно услышать эти слова, – может быть, другим виднее, может быть, это только мне кажется, что я вовсе не похож на отца…