Текст книги "Вовка с ничейной полосы"

Автор книги: Борис Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

8

Утром Вовка проснулся от рёва моторов и орудийных залпов.

Он выскочил из землянки. К реке двигались танки, за ними бежали солдаты с автоматами и винтовками.

– Куда это они? – спросил Вовка.

– На запад! Ближе к Берлину! Наши наступают! – ответил Калиниченко.– Сейчас вброд пойдут через твою реку, прямо с ходу.

Над головой, сотрясая воздух, прошли очень низко самолёты с красными звёздами на крыльях.

– Ну, началось! Сейчас штурмовики дадут фашистам жизни! – Калиниченко радовался, как ребёнок.

– А где товарищ майор? – спросил Вовка.

– Придёт за тобой, подожди. Меня приставил к тебе, чтобы ты не вздумал убежать… Ну, пошли завтракать…

Когда Вовка с Калиниченко снова вышли из землянки, часть танков была на той, западной стороне реки. Калиниченко дал мальчику бинокль, и Вовка видел, как танки утюжили окопы фашистов.

Над лесом, где фашисты прятали технику, стояли столбы чёрного дыма и кружились, пикируя, советские самолёты.

А к реке всё шли и шли тягачи с пушками, миномётами, тянулись повозки, шли автоматчики…

Вовка первый раз в жизни держал в руках бинокль и терялся, не знал, куда раньше смотреть,– везде было интересно. И не услышал, как рядом с землянкой остановился «козлик». Он оглянулся, когда его окликнули. В машине сидели отец с матерью и военный шофёр. Вовка бросился к ним…

– Ну, вы оставайтесь, а я – к своим. И так самое важное пропустил! – весело крикнул Калиниченко, сел в машину и умчался туда, где гремел бой.

ФЕДЬКА ХОЧЕТ БЫТЬ ЛЕТЧИКОМ
1

– Глядите, глядите, новенькие! – услышали мы с Танькой, как только показались на улице.

Кричала веснушчатая девочка, державшая на руках малыша. Когда мы подошли ближе, она засмущалась и отвернулась. Рядом с ней стояли несколько босоногих мальчишек, которые с любопытством уставились на нас. Один был в отцовских сапогах и военной фуражке. Фуражка сползала ему на нос, и мальчик то и дело сдвигал её, чтобы нас разглядеть.

– Не новенькие, а экуиранные,– поправил он веснушчатую девочку.

Танька насупилась, отошла в сторону и с независимым видом стала прыгать через верёвочку. Скакалка была её единственной игрушкой, которую мы привезли из города.

– Ловко! – сказал мальчик в сапогах и даже свистнул то ли от удивления, то ли от восхищения.– А ну, экуиранная, дай я попробую!

Он вырвал у Таньки скакалку и прыгнул через неё. Верёвка зацепилась за носок сапога, и мальчишка чуть не упал. Раздался смех. Танька заплакала.

– Не «экуиранная», а «э-ва-ку-и-ро-ван-ная» надо говорить,– вмешался я.

– Слышишь, Шашок? – сказал кто-то из ребят. – А ты ещё учишь нас!

Я подошёл к Саше, чтобы взять скакалку. Но меня опередил коренастый белобрысый парнишка. Он, наверное, только появился, потому что Саша, увидев его, сжался и испуганно заморгал. Паренёк сдвинул ему фуражку на затылок и звонко щёлкнул по лбу.

– Ой, ой! – заохал Саша, одной рукой потирая больное место, а другой протягивая скакалку.– Я, Федя, пошутил, а ты уже…

Федя, не слушая его, отдал Тане скакалку. Он был чуть ниже меня, но плотнее, из расстёгнутой выцветшей рубашки выглядывало загорелое тело.

2

Федька стоял, широко расставив крепкие ноги, разукрашенные ссадинами и царапинами, и, не стесняясь, рассматривал меня, как будто я прибыл из другой части света. Вдруг у Федькиных ног появилась рыжая, мохнатая собака, которая уселась на задние лапы и стала так же строго, как и её хозяин, меня рассматривать.

Я был в ботинках, в белой рубахе, и мой городской вид не понравился Федьке, потому что он поморщился и, с сомнением поглядывая на меня, вдруг спросил:

– Что, ваш дом разбомбили?

– Нет, начались бомбёжки, и всех детей и женщин стали вывозить,– объяснил я, стараясь говорить спокойно, чтобы Федька не подумал, что я его боюсь.– Вот мама нас сюда и привезла к бабушке.

Федька помолчал, видимо что-то обдумывая, а потом спросил:

– А тебе страшно, когда бомбят?

Мне хорошо запомнилась первая бомбёжка. Это было ночью. Я проснулся от воя сирены. Мама, бледная и строгая, одевала Таньку. Мы долго не могли найти Танькиных туфель и выбежали на улицу, когда уже грохотали зенитки и всё небо светилось от вспышек и разрывов. Я не испугался, мне даже захотелось остаться посмотреть. А страшно стало только в бомбоубежище, потому что у всех были испуганные лица, кто-то охал, слышался плач. Но я всего этого не стал рассказывать Федьке. Я рассказал о том, как немцы с самолётов бросают осветительные ракеты и становится светло, словно в комнате при яркой электрической лампе, о том, как один фашистский бомбардировщик попал в лучи прожекторов, никак не мог вырваться, и его сбили.

– Сам видел, как сбили, или рассказывал кто? – спросил Федька.

– Видел! Весь вспыхнул и… на куски. Милиционер сказал, что снаряд в бензобак или бомбовый люк угодил.

– А откуда милиционер-то появился? Он что, при тебе дежурил? – спросил Саша и захихикал, оглядываясь на Федьку.

– Мы дежурили в школе, зажигалки тушили, и милиционер с нами был, на крыше. А когда самолёт сбили, он кричал вместе с нами и даже фуражку вверх подбрасывал. Вот здорово было!

– А я батьку провожал на фронт, так наш поезд на мосту бомбили. Три захода делали и не попали. Ночью потому что.– Федька смущённо улыбнулся и добавил: – Страшно было!

– И когда бомбы свистят, тоже страшно! – вмешалась в разговор Танька.

– А зажигалки тушить совсем не страшно,– сказал я.

– Ну да, не страшно, а кто куртку спалил! – И Танька стала рассказывать, как я накрыл зажигалку курткой и чуть сам не сгорел. Вот придумала ещё!

Федька слушал, слушал, а потом вдруг заявил:

– Я хочу быть лётчиком!

– У нас в школе многие ребята хотят быть лётчиками.– Я не собирался обидеть Федьку, наоборот, думал поддержать его, но он понял по-другому.

– А я стану, лопни мои глаза! – Глаза у Федьки были чёрные, озорные, и я подумал, что Федька должен стать лётчиком, потому что такие глаза не могут лопнуть.– Ну ладно, пошли купаться! – сказал Федька.

Пока мы дошли до реки, Федькин пёс, которого звали Вихраном, успел примириться с моими ботинками и уже не кусал и не царапал их, а только тыкался иногда холодным носом в лодыжки.

Так я познакомился с Федькой. Он был признанный вожак среди ребят, его кулаков побаивались даже взрослые, и Федькино покровительство и дружба спасли меня и Таньку от многих бед, пока мы привыкали к деревенской жизни.

Федька охотно и решительно брался за любую работу– всё у него получалось. Он и косил, и ворошил, и убирал сено, помогал жать рожь и молотить. За это ему прощали даже набеги на сады и огороды.

– Если я не буду поддерживать свой организм хотя бы овощами и фруктами,– говорил Федька, откусывая белыми крепкими зубами сразу пол-яблока или огурца,– то не видеть мне авиации, как своего загривка, лопни мои глаза…– И его скуластое лицо расплывалось в озорной улыбке.

Забота о собственном здоровье не мешала Федьке делиться добычей со мной и другими ребятами. Он только Сашку недолюбливал за хитрость и трусость и если что-нибудь выделял ему, то обычно приговаривал:

– Даю только потому, что война и всем хочется есть.

Сашку это не смущало, он брал свою долю и исчезал.

…Прошло около месяца. Мы с Танькой загорели, ходили

босиком и уже мало чем отличались от остальных ребят. Даже разговаривали, как они, вставляя местные словечки и обороты. Таньке особенно нравилось говорить «эва» вместо «вот» и «всегда» вместо «везде».

Утром и вечером все жители деревни собирались у правления колхоза и слушали сводку Совинформбюро.

Каждый день приносил всё более тревожные вести. Тревога взрослых передавалась и нам. Как-то не верилось, что немцы уже так близко от Москвы и Ленинграда, что фронт проходит в двухстах километрах от деревни. Маму и других женщин мобилизовали на строительство укреплений. Теперь ночью иногда был слышен далёкий гул, а над деревней всё чаще и чаще, правда высоко, пролетали фашистские самолёты.

– На Бологое летят! – говорил Федька и, приложив к глазам руку, долго смотрел вслед самолётам.– Как ты думаешь, Лёнька,– спросил он меня,– мне можно дать четырнадцать лет?

– Не знаю. Тебе же двенадцать… Ты что, на фронт убежать хочешь?

– Да нет… Я в газете прочёл, что один четырнадцатилетний пацан стал лётчиком…

– Но он, наверное, семь классов окончил, а ты всего пять, а там образование важно.

– «Образование, образование»! – передразнил меня Федька, но слова мои его озадачили.

Он нахмурился и отошёл. Потом вернулся и, зло глядя на меня, крикнул:

– Всё равно буду лётчиком, вот увидишь, лопни мои глаза!

3

Я проснулся – стучали в окно. Стук был тихий, но настойчивый. Я приподнялся на кровати и отодвинул занавеску. Только-только начало светать, и Федькино лицо, прижавшееся к стеклу, казалось ещё более скуластым. Федька что-то говорил, смешно растягивая губы. Я показал, что сейчас выйду.

«Федька так просто не станет будить, что-то случилось»,– думал я, торопливо натягивая рубаху. С тяжёлым стуком опустились гири ходиков, и на печи заохала, забормотала во сне бабушка. Я подождал, пока всё стихнет, и на цыпочках выскользнул из комнаты, прихватив ботинки. Федька ждал меня у крыльца, переминаясь с ноги на ногу.

– Пошли! – сказал он и, резко повернувшись, быстро зашагал по улице.

Я кое-как зашнуровал ботинки и поспешил за Федькой. ,

– Куда мы идём? – догнав, спросил я.

– Скоро узнаешь! – ответил он и свернул к лесу.

Я шёл, смотрел на упрямый, давно не стриженный

Федькин затылок и старался угадать, куда он меня ведёт. Может быть, он нашёл в лесу сбитый фашистский самолёт? А вдруг выследил фашистского парашютиста? Только ведь с ним не справиться… И почему Федька не взял с собой Вихрана?

Федька посмотрел на небо и зашагал ещё быстрее.

Я тоже посмотрел на небо, оно стало светлее, и на нём не по-летнему холодно и остро сверкали звёзды.

Вдруг со стороны леса послышался рокот, который нарастал и постепенно превратился в сплошной, временами прерывающийся гул. Федька уже не шёл, а бежал, я едва поспевал за ним.

Вот и лес! Федька, не сбавляя хода, помчался по тропинке вглубь. Сразу стало сумрачнее и потянуло грибной сыростью. Рокотало где-то близко, рядом, и мы бежали навстречу этому рокоту. Наконец деревья стали редеть, появились просветы – там, впереди, была большая поляна.

Федька пошёл осторожным шагом, вытирая на ходу рукавом пот с лица. На краю опушки он остановился и, впервые оглянувшись, позвал меня глазами.

Поляна перед нами была похожа на строительную площадку. По ней сновали туда-сюда грузовики, бензовозы, пробегали в одиночку и группами люди, одетые в комбинезоны.

– Федька, смотри, вон самолёты! – вскрикнул я.

– Вижу, вижу, ты не ори только! – зашипел Федька.

Самолёты, маленькие, тупоносые, с красными звёздами на фюзеляжах и хвосте, притаились по краям поляны. Возле них хлопотали люди в комбинезонах, слышались команды, заглушённые рёвом моторов.

– Поздно вечером прилетели, я случайно узнал,– шептал Федька.– Сейчас подойти можно, посмотреть, пощупать, а утром выставят охрану – не сунешься…

Федька направился к ближайшему самолёту, возле которого не было людей.

Я первый раз в жизни видел так близко самолёт, и не просто самолёт, а боевой истребитель.

– Это «И-16»,– сказал я, вспомнив фотографию в газете, где улыбающийся лётчик стоял возле такого самолёта, а под фотографией было написано, что этот лётчик сбил в одном бою три фашистских самолёта.

– Неплохой «ишачок»,– подтвердил Федька, бросив на меня удивлённый взгляд (откуда, мол, мне известны такие вещи), и похлопал самолёт по фюзеляжу. А потом стал показывать, где находятся пулемёты и пушки. Чтобы заглянуть в кабину, Федька полез на крыло и сорвался.

– А вы что здесь делаете?! -Возле нас стоял лётчик в шлеме и кожаной куртке.– Найденко, куда смотришь, тут самолёт по частям разносят!

Мы не стали ждать, когда появится Найденко, дали стрекача в лес, хотя голос лётчика был не сердитый.

4

Мы пробежали немного, и Федька остановился.

– Пошли, зайдём с той стороны,– сказал он.– Там, кажется, ближе к взлётной. Небось никогда не видел, как взлетают самолёты?

Стало совсем светло, над взлётно-посадочной полосой плыл волнистый розовый туман, до нас доходил острый и приятный запах бензина и масла.

– Вот этот сейчас полетит! – И Федька показал на самолёт, в кабине которого уже сидел лётчик, а возле винта возился человек в комбинезоне.– Это техник. Помогает запустить мотор.

– К запуску! – раздалась команда, и у меня тревожно забилось сердце.

Федька тоже весь напрягся. Я раздвинул ветки кустарника, чтобы лучше всё видеть.

– Смотри, техник крутит винт,– сказал я.

– Не крутит, а проворачивает, – поправил меня Федька.

– Контакт! – крикнул лётчик.

– Есть контакт! – ответил техник.

– От винта! – приказал лётчик.

Техник отскочил, мотор зарокотал, завыл, и самолёт, смешно подпрыгивая, побежал по взлётно-посадочной полосе, оторвался от земли и скользнул в небо.

– Видел? – крикнул Федька.– Эх, мне бы так!

А к запуску уже готовился другой истребитель. Вот он взлетел, а за ним ещё и ещё с весёлым рокотом стали подниматься в воздух и исчезать за лесом юркие краснозвёздные машины.

Я забыл о своём страхе и так же, как Федька, кричал: «Ура! Ура!» И только когда над лесом поднялось солнце, я сказал Федьке, что надо уходить, а то бабушка будет беспокоиться.

– «Бабушка, бабушка»!-проворчал Федька, однако пошёл вслед за мной.

5

Днём уже вся деревня знала, что за лесом – аэродром: видно было, как взлетают и садятся самолёты.

К бабушке зашла соседка и стала ей что-то испуганно шептать.

– Теперь жди бомбовозов,– уловил я.– Помяни моё слово, Тимофеевна, вместе с аэродромом и всю деревню спалят.

– Не бомбовозы, а бомбардировщики,– сказал я, с неприязнью глядя на соседку.

– Оно всё равно, конец один! – Соседка сокрушённо закачала головой и перекрестилась.

– Бабушка, не слушай, не дадут наши истребители бомбить деревню, вот увидишь.

– Не дадут, Лёня, не дадут! Я тоже так думаю,– сказала бабушка и стала успокаивать соседку.– Председатель утром говорил, что в нашей деревне несколько дней будут квартировать лётчики.

– Вот здорово-то! – воскликнул я.

А номером, когда мы ужинали, по деревне вдруг понеслось:

– Лётчики! Лётчики!

Я подбежал к окну: по улице, расстегнув куртки, кто со шлемом, кто с фуражкой в руках, шли лётчики, а за ними с криком бежали мальчишки. Откуда-то послышались звуки аккордеона и песня. Небольшого роста лётчик повернул к нашему дому. Он прошёл мимо окна тяжёлой, раскачивающейся походкой, стал подниматься на крыльцо. Я оторвался от окна и побежал открывать дверь. Но меня опередила бабушка.

– Заходите, заходите! – приветливо сказала она, вытирая фартуком руки.

– Вечер добрый! – прогудел густым басом лётчик, неожиданным для его невысокого роста, и оглядел нас весёлыми синими глазами.– Приятного аппетита.

– Садитесь с нами ужинать! – пригласила бабушка, вытерев для гостя стул.

– Спасибо! Совсем не помешает, – ответил лётчик. – Вот только неплохо бы сначала умыться.

Лётчик умывался во дворе, просил меня поливать ему, не жалея воды, на шею и спину, смешно фыркал и свистел при этом.

Потом он достал из вещмешка банку консервов, ловко открыл её ножом, нарезал и положил на тарелку сало и сказал, подмигнув нам с Танькой:

– А ну, нажмём, ребята! Лётчик ел больше картошку и огурцы, уверяя, что давно ничего подобного не ел, и расспрашивал бабушку о деревне, о хозяйстве, о нас… Бабушка охотно отвечала. А когда рассказывала о маме, она вдруг спросила совсем другим тоном, и я понял, что это самое важное, что ей хотелось узнать:

– Неужели его не остановят? Неужели нет силы против него?

– Должны остановить! Нельзя не остановить! – твёрдо сказал лётчик.

Бабушка вздохнула и сказала:

– И я так думаю, найдём на фашиста управу. Ведь вся страна поднялась!

Я давно ждал удобного момента, чтобы спросить, был ли сегодня лётчик на задании и что делается там, на переднем крае. Я уже было открыл рот, но тут послышались быстрые шаги, и в комнату влетел Федька. Увидев за столом лётчика, он на мгновение смутился, но тут же, дерзко сверкнув глазами, пригладил ладонью волосы и подошёл к лётчику, протянул ему руку.

– Федя! – отрекомендовался он.

Лётчик встал и пожал Федькину руку.

– Фёдор Степанович,– сказал он, с интересом рассматривая Федьку.

– Садись, Федя! – сказала бабушка.– Он у нас теперь первый помощник в деревне.

– Садись, садись, тёзка! – Лётчик подвинул Федьке консервы и сало.

Однако тот и не посмотрел на еду, а сразу спросил:

– А вы сегодня летали?

– Летал.

– Сбили… кого-нибудь?

– Сбили одного «Мессершмитта-109».

– Знаете, я всё думаю, как вы этих «мессеров» сбиваете, когда у них скорость около шестисот километров в час, а «ишачок» даёт всего четыреста пятьдесят…

– Гм… конечно, скорости не хватает… Но «И-16» – машина маневренная… И потом, всё зависит от искусства лётчика.

– Да, видно, в этом всё дело,– произнёс Федька и, помолчав немного, спросил:-А вы на «МиГ-3» летали?

– Нет, не приходилось.

– Говорят, у них скорость большая?

– Верно говорят,– сказал Фёдор Степанович, всё с большим интересом приглядываясь к Федьке.– Это высотный истребитель…– И стал объяснять, чем хорош этот истребитель и в чём его недостатки. Федька впитывал каждое слово.

– Что-то я у вас на аэродроме ни одного «Як-1» не заметил. Говорят, это наш самый хороший истребитель?– спросил Федька.

– Мало ещё выпускают, вот и не заметил. А ты что, уже и на аэродроме побывал?

– Мы с Федькой…– начал я, но Федька перебил меня:

– Так, мимо проходили, случайно…

– Мимо проходил, а так много увидел,– усмехнулся дядя Федя.– Глазастый ты, оказывается.

– Он лётчиком хочет быть! – воскликнул я.

– Ну что ж, раз хочет, значит, будет. Только надо подрасти малость…

– Я сейчас летать хочу! – сказал Федя.

Но лётчик уже этого не услышал. Он как сидел на стуле, так и уснул.

6

Дядя Федя поселился у нас.

Теперь каждый вечер мы с Федькой встречали его, и Вихран, ласкаясь, прыгал вокруг него.

Иногда дядя Федя приходил весёлый и весь вечер шутил и смеялся, а иногда очень усталый – мы уже догадывались, что много было вылетов, и не приставали к лётчику с вопросами. А бывали вечера, когда он был суровый и мрачный. Он ничего не ел и сразу же ложился спать. Значит, кто-то из лётчиков не вернулся на аэродром, погиб.

Мы всегда узнавали самолёт дяди Феди и, увидев его в воздухе, кричали как сумасшедшие.

Федька перезнакомился со всеми лётчиками, которые стояли в деревне, и теперь только и говорил об «иммельманах», «бочках», «штопорах» и, как заправский лётчик, жестами показывал все фигуры высшего пилотажа.

7

Однажды мы проснулись от частых и резких выстрелов. Выбежали на улицу. В утреннем безоблачном небе с непривычным для нас рокотом и тарахтением кружил вражеский самолёт. К нему тянулись многоцветные нити снарядов. Это стреляли автоматические зенитные пушки, прикрывавшие аэродром. Самолёт то снижался, то набирал высоту, ловко уходя от опасной цветной паутины. Раз он так снизился, что можно было его разглядеть.

Вот так чудо! Вроде у самолёта два фюзеляжа! Что же он здесь делает?.. Если это бомбардировщик, то ему давно надо бы сбросить бомбы, а он летает под огнём.

Пока я раздумывал, в небе появились два наших истребителя, и вражеский самолёт стал быстро уходить.

– Испугался! – с облегчением сказали собравшиеся на улице женщины и разошлись по домам.

В этот день мы с Федькой собрались за грибами. Он обещал повести нас с Танькой в дальний лес, где, как уверял, грибы сами в корзину лезут. Он и вправду пришёл с большой корзиной, в сапогах и куртке. Поверх куртки он в несколько рядов обвязался верёвкой.

– Ты куда же это, милый, собрался с верёвкой-то? – спросила бабушка.

– Да мать велела на обратном пути хворосту набрать.

По дороге я стал расспрашивать про самолёт.

– Это разведчик, «фокке-вульф». Лётчики сказали, что его прозвали «рамой». Здорово, гад, маневрировал!

– Здорово! – подтвердил я.– Разведчик, значит. А то я смотрю, летает, летает, а не бомбит…

– Плохо, если эта «рама» наш аэродром обнаружила! -сказал Федька.

– А может, её истребители наши сбили,– сказала Танька.

Федька ничего не ответил. Он, как всегда, шёл быстро, и мы с Танькой едва поспевали за ним. А Вихран бежал впереди – видимо, дорога ему была хорошо известна. Мы шли то низиной, то взбирались на холмы, покрытые ещё густой, невыцветшей травой. Наконец Танька не выдержала, захотела передохнуть. Мы выбрали место, где трава была погуще, и улеглись. Федька достал из корзины печёные картофелины, и мы, греясь на солнце, с удовольствием их ели. С холма, на котором мы лежали, хорошо был виден лес, куда нас вёл Федька.

Я смотрел на лес, на уже проглядывающие кое-где золотисто-жёлтые верхушки и думал о том, что послезавтра первое сентября и надо идти в школу. Школа в соседней деревне. Как всё будет в новой школе? И ребята другие, и непривычно, и учителя тоже другие…

Я вспоминал, что мама начинала готовиться к этому дню ещё задолго, покупала нам всё новое и вечером накануне школы старательно мыла нас в ванной. Танька капризничала, кричала, что мыло съело ей глаза и она уже ничего не видит. А потом мама подводила Таньку к зеркалу и просила проверить на месте ли глаза, и Танька громко смеялась. А утром мы, наглаженные, торжественно, с цветами, вместе с мамой отправлялись в школу.

Я всхлипнул… Но мне стало стыдно, и я посмотрел на Федьку. Он стоял на коленях, повернувшись лицом к деревне, и к чему-то с тревожным видом прислушивался. Я вытер рукавом слёзы и тоже стал слушать.

Откуда-то издалека приближался тяжёлый прерывистый гул.

– Смотри, смотри! Вот они! – крикнул Федька.

Танька вскочила и тоже стала смотреть.

Там, за деревней, появились тёмные точки.

– Вот «рама» проклятая! Аэродром летят бомбить, лопни мои глаза! – ругался Федька.

Теперь уже можно было различить самолёты. Они шли строем, волна за волной.

– Штук тридцать, не меньше! – насчитал я.

Часто забили зенитки, и небо вокруг бомбардировщиков покрылось барашками разрывов.

Стрельба внезапно прекратилась. Я недоуменно посмотрел на Федьку: в чём дело? И тут же услышал знакомый рокот – навстречу бомбардировщикам летели наши «ястребки». Их было много. Одна группа врезалась в самую гущу бомбардировщиков, и строй их сразу же нарушился. А другая стала набирать высоту и скрылась в облаках. Послышался нарастающий свист бомб, и где-то в стороне от деревни с тяжёлым грохотом взметнулись к небу столбы земли и огня.

Танька, вся дрожа, с плачем вцепилась в меня и Федьку.

– Ерунда! – сказал Федька. – Бросают, чтоб с бомбами не возвращаться на свой аэродром, от деревни далеко. Сейчас тикать начнут… Да ты не плачь, Та-нюха! – Он обнял её за плечи.– Лучше смотри, уже троих фашистов подбили… А вон ещё два дымят, отваливают в сторону… Гляди, гляди, а этот весь вспыхнул… Чисто работают наши зенитчики! Так и не подпустили к аэродрому, лопни мои глаза! А ты боишься…

Бомбардировщики быстро уходили, а вокруг них, как осы, кружили наши «ястребки».

Вдруг высоко над нами послышался рёв моторов, свист и резкие, отрывистые звуки, будто кто-то в воздухе рвал полотно.

– Ложись! – крикнул Федька и повалил нас на землю.

Мы в ужасе прижались друг к другу. Но никакого взрыва не последовало. Федька поднялся первым. Из облаков вынырнул наш «ястребок» и снова исчез. И тут же появились два чужих самолёта. Тонкие, длинные, они со свистом промчались и ушли в облака.

– «Мессеры»,– сказал Федька,– двое против одного нашего.

Самолёты долго кружили, то появлялись в голубом просвете, то исчезали в облаках. У меня даже шея заболела смотреть на них. Тут снова послышалась стрельба, и из облаков вывалился «мессер», задымил… штопором пошёл вниз и рухнул с грохотом где-то за лесом.

– Готов! – закричал Федька.

В просвете появился наш «ястребок», он сделал круг и стал набирать высоту.

– Сейчас он и тому врежет! – заявил Федька.

Но что это? У самого хвоста «ястребка» промелькнул, блеснув огнём, «мессер», и «ястребок» будто споткнулся… Стал снижаться, задымил. Из него вывалилось что-то тёмное. Взметнулся на ветру парашют, и его быстро понесло к лесу.

Мы так и замерли с раскрытыми ртами. И тут с рёвом и свистом, сотрясая воздух, над самыми нашими головами промчалась громадная тень. Это был «мессер». Он дал очередь – видно, метил в парашютиста, и исчез.

Первым пришёл в себя Федька.

– Бежим! – закричал он.– Надо лётчика спасать!