Текст книги "Вовка с ничейной полосы"

Автор книги: Борис Павлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

8

Серёжа пришёл домой. Дед, увидев его, перепугался.

– Не прошёл?

– Прошёл.

– А почему вернулся?

– Вот принёс тебе.– Серёжа протянул деду газету и поставил корзину с продуктами.– Это сержант прислал. Здесь банка тушёнки, сало, хлеб.

Дед растерянно взял газету, развернул её, часто заморгал белыми ресницами.

– Спасибо тебе, внучек! Порадовал старика,– сказал он и крепко поцеловал Серёжу.– Вот куда силы наших брошены. Вот почему фашисты застряли в нашей деревне,– говорил старик, читая газету.– Ленинград был и будет нашим. Там и твой отец воюет, на Ораниенбаумском пятачке, ведь он скороходовец – с Московской заставы.

«Теперь дед выздоровеет»,– подумал Серёжа. Он прилёг на его постель и тут же крепко уснул.

А дед, спрятав на груди газету, вышел из сарая. К вечеру во всех домах, уцелевших после вражеской бомбёжки, говорили о том, что делается на Большой земле, по ту сторону фронта.

9

На другой вечер Серёжа опять отправился к переправе… Так стал он тайно ходить за свежей газетой и так же возвращаться в деревню.

Однажды сержант сказал:

– Да ты, малыш, настоящий Бабушкин. Революционер был такой, Иван Васильевич, видный большевик, ученик Владимира Ильича Ленина. Бабушкин ленинскую газету «Искра» из-за границы тайно от врагов перевозил рабочим России. Он Бабушкин, и ты Бабушкин. Однофамильцы!

…В оккупированную немцами деревню Серёжа не только носил «Фронтовую правду». Он показал нашим разведчикам тропинку через болото. Разведчики захватили «языка» и выяснили расположение противника в деревне и его огневые точки.

– Спасибо тебе, Серёжа Бабушкин! – сказал сержант.– Теперь совсем скоро мы освободим твоего деда.

ВОВКА С НИЧЕЙНОЙ ПОЛОСЫ
1

Вовка проснулся от страшного грохота. Земля под ним уходила куда-то. Над головой с воем проносились снаряды и, тяжело ухая, падали где-то за немецкими окопами. Мальчик вскарабкался наверх и высунулся из траншеи. Над соседней деревней вздымались огненные вспышки.

– Здорово наши дают фашистам! – обрадовался Вовка и вдруг услышал рядом голос отца:

– Эх, не туда бьют! Всё ведь у немцев в лесу – и техника, и снаряды. А наши лупят по брошенной деревне.

– Сказать бы нашим! – загорелся Вовка.

– То-то и оно, да как? Сидим в этом подземелье, как кроты…

– И подохнем здесь,– послышался со дна траншеи слабый голос матери.– Вон как грохочет!

– Это, маманя, наши стреляют! – весело сообщил Вовка.

Отец спустился вниз и стал что-то говорить матери – наверное, успокаивал.

Деревня горела, и в отсветах поднимающегося зарева отчётливо проступали очертания немецких окопов. Почти рядом – колья проволочных заграждений, длинные холмики брустверов траншей. Кое-где торчали стволы пулемётов. А на дороге, спускавшейся к реке, лежало несколько противотанковых ежей. Сейчас в немецких траншеях всё как будто замерло. Только в окошке землянки, где находился их дозор, на секунду мелькнул свет.

– Затаились, гады! Радуются небось, что наши вхолостую стреляют. Ну, погодите… Погодите! Недолго вам радоваться! – Вовка, прижавшись грудью к брустверу, выкрикивал свои угрозы, но они тонули в гуле выстрелов и взрывов.

Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась.

«А что, если сейчас, пока фашисты не очухались, перейти ничейную полосу, переплыть реку, а там до своих меньше километра…»-мелькнуло в голове у Вовки. И, не раздумывая, он попытался вынырнуть из траншеи. Опираясь на руки, он поднялся на глинистый бруствер, но поскользнулся и полетел вниз. Настил затрещал, со стен траншеи посыпалась земля.

– Цурюк! Цурюк! – раздался окрик из соседнего окопа, где за пулемётами сидели немцы.

Над окопом выросло сразу несколько фигур в зелёных касках.

– Кто бежаль?! Отфечай! Будет стрелять! – крикнул немец.

Вовка вскочил, морщась от боли в коленке. Рядом встал отец. Над их головами тускло блеснули дула автоматов.

– Все здесь! Никто не бежал,– спокойно сказал отец.– Это он упал. Споткнулся в темноте и упал.– Отец показал на Вовку.

Немец спрыгнул в траншею. Мать медленно приподнялась на своей соломенной подстилке, глаза её с тревогой смотрели на солдата. Он молча, видимо пересчитывая, ткнул автоматом в Вовку, отца и мать.

– Дольжен быть руиг… Тихо! – приказал он, угрожающе двинув в сторону отца автоматом. Вылез из траншеи и ушёл вместе с другими автоматчиками.

– Ты что, спокойно слезть не мог?! – ругался отец.– Видишь, за каждым шагом следят… Боятся малейшего шороха.

– В темноте не разглядел, поскользнулся…– оправдывался Вовка.

Он лёг на своё место на дне траншеи и закрыл глаза. Отец поворчал ещё немного и тоже улёгся.

«Ничего, ничего! Всё равно я убегу, проклятые фашисты, и сообщу нашим, где вы всё прячете,– думал Вовка, ворочаясь на сырой соломе.– А то вон как всполошились! Доски затрещали, и они уже тут как тут! Из нашей же землянки прибежали, наверняка оттуда…»

2

Мысль о землянке сразу же напомнила Вовке все подробности их заточения в старую траншею ничейной полосы. Уже прошло пол месяца их жизни под постоянным надзором. Ежедневно, по требованию фашистов, они совершали вдоль траншеи «прогулки» на виду у наших воинов.

Вовка, как сейчас, помнит холодное ветреное утро. Они ещё спали, когда вдруг слетела с петель дверь и в землянку ворвался немец.

– Пшёль! Пшёль! Все пшёль! – закричал он визгливым голосом.– Здесь будет немецкий зольдат!

Мать всплеснула руками и заплакала, отец молча стал собирать пожитки. Вовка не сразу сообразил, что их выгоняют. Потом кинулся помогать отцу.

– Шнель! Бистро! – Немец тыкал им в спины прикладом.

Выйдя из землянки, отец повернул было в сторону деревни – там уцелело два полуразрушенных дома. Фашисты, боясь обстрела, не жили в них. Но солдат преградил винтовкой дорогу и, направив штык отцу в грудь, погнал к заброшенной глубокой траншее. Здесь им было приказано остаться.

Так очутился Вовка с больной матерью и инвалидом-отцом в траншее на ничейной полосе, между вражеской обороной и нашим передним краем, за рекой и луговой низиной, простреливаемой немцами. Здесь, на высоком западном берегу, прекрасном наблюдательном пункте, немцы вели прицельный огонь по лощине ничейной полосы. Лощина хорошо простреливалась и нашими войсками.

На шею каждому (отцу, матери, сыну) повесили жестяную бирку, на которой по-немецки было написано название деревни и личный номер. Вовка тут же попытался сорвать бирку, но фашист с размаху ударил его по голове.

Фашисты запретили выходить им из траншеи ночью. За нарушение – расстрел. Днём разрешалось в определённые часы ходить около траншеи под надзором солдат.

– Ты поняла, что задумали эти изверги? – спросил отец у матери.

Та только заохала.

– Это они себя обезопасить хотят, понимаешь? Мы у них вроде щита. Заметила, как они боятся наших? Из-за нас не станут стрелять наши артиллеристы.

А этим извергам спокойнее.

– Давайте не выходить из траншеи! Пусть бьют наши! – сказал Вовка.

И как бы в ответ на его слова в окоп спрыгнул солдат и погнал их на «прогулку». Только матери разрешили остаться. Даже немцу было ясно, что она не может встать.

Прошло пол месяца, и наши не сделали ни одного выстрела по этому участку немецкой обороны. А за траншейными узниками фашисты по-прежнему строго следили.

– Дожили, пособниками врагу стали, – сокрушался отец.

– Не убивайся, есть уже почти нечего, скоро околеем с голоду! – тихо говорила мать.– Только сыночка жалко… Если выживет – сиротой останется! – И мать принималась плакать. Сил у неё не было, и плакала она беззвучно, долго.

– Что ты, мамань, все живы будем! Наши скоро в наступление пойдут, выбьют фашистов, освободят нас, тебя лечить будут!

И голодно было, и дождь мочил, и давно уже опостылело сидеть в этой грязной траншее, но Вовка понимал, что надо терпеть. И терпел.

Незаметно высунувшись из окопа, он часами наблюдал за тем, что делается на вражеской стороне. И за эти полмесяца невольно запомнил, где у них стоят пулемёты, пушки, где находятся наблюдательные пункты, офицерские блиндажи, кухня, обозы… Вся жизнь немцев была у него как на ладони. А когда ему надоело смотреть на немцев, он переходил на другую сторону окопа и с надеждой смотрел на наши позиции. Но они находились за рекой, за низиной, и Вовка мало что мог разглядеть.

Вовке было уже десять лет. На его глазах фашисты сожгли деревню, убили много жителей. Он видел, как мучаются мать и отец, и мальчик ненавидел фашистов лютой ненавистью. С врагом надо бороться, мстить ему, но как? Вовка строил планы один фантастичнее другого, понимал их несбыточность. Но сегодня этому бездействию пришёл конец. Вовка проснулся с твёрдым решением во что бы то ни стало проникнуть к нашим.

3

Немцы не разрешали им ходить за водой к реке. К небольшой доске, лежавшей на бруствере траншейного выступа, отец приладил желобок из куска берёсты. В дождь вода стекала по желобку в банку. Эту-то дождевую воду они пили, ею же, если хватало, и умывались. Но сегодня банка была пуста.

Отец и мать ещё спят. Осторожно, чтобы не разбудить их, Вовка встал и, взяв банку, вылез из траншеи. Он не чувствовал страха, только лёгкий холодок в груди. Подняв над головой банку – пусть видят, что он идёт за водой,– Вовка пошёл вниз, к реке. Его никто не окликнул. Он ускорил шаг.

«Нет, на реку я сегодня не пойду, далеко, поверну в овраг, там ручей. Пусть привыкнут к тому, что я хожу за водой…»

Вовка спустился на дно оврага и пошёл к ручью. Он ещё не верил, что всё так легко сошло ему, ждал, что вот-вот кто-то побежит за ним или начнёт стрелять. Овраг был глубокий, заросший травой и кустарником.

А вот и ручей. Вовка сел на корточки, подставил под струйку едва пульсирующего фонтанчика банку и вдоволь напился. Потом вымыл руки, лицо.

Он на мгновение забыл о грозящей ему опасности. И вода была вкусна, и солнце ласково грело, и очень уж хотелось растянуться на траве, полежать. Но немецкая речь, неожиданно прозвучавшая совсем рядом, заставила мальчика вздрогнуть. Он тихонько отполз от родника и спрятался в кустах. Солдаты оживлённо переговаривались, и Вовка понял, что идут они не за ним. Вот они прошли овраг, поднялись наверх и направились в сторону деревни.

Подниматься по крутому склону оврага с водой было нелегко. Вовка дорожил каждой каплей, смотрел под ноги, чтобы не зацепиться. Но вот он выбрался из оврага и поднял голову – перед ним стоял немец. Он молча взял банку, осмотрел её на свет и вылил воду в свою флягу.

Потом уже из фляги сделал несколько глотков, и его толстое, заросшее рыжей щетиной лицо расплылось в улыбке.

– Гут! Зер гут! Карашо! – рявкнул он и похлопал Вовку по плечу.– Я всё видель! – добавил он.

Вовка ничего не ответил. «Чёрт с ней, с водой! Ведь немец не ругал меня, что я отошёл от траншеи. Завтра пойду снова, потом ещё и ещё. Может, так и приучу…» – рассуждал Вовка.

– Что же ты, сынок, погубить нас раньше времени хочешь? – запричитала мать, когда Вовка спрыгнул в траншею.– Не ровен час, выстрелят – и всё! Сказано сидеть – и сиди!

– Воду, сынок, в реке брал? – испытующе глядя на Вовку, спросил отец.

– Нет, в овраге…

Отец задумчиво покачал головой, но больше ни о чём не спросил.

4

На другое утро Вовка опять собрался за водой, но не успел вылезти из траншеи, как раздался окрик: «Цурюк!» Тогда он решил подождать до вечера.

Вечером Вовка осторожно выглянул из окопа и увидел того самого солдата, что отобрал у него воду. Вовка смело перелез через бруствер и, подняв над головой банку, направился к оврагу. Его опять никто не остановил, но когда он возвращался, повторилось то, что было в первый раз,– солдат отобрал воду.

Как только мать уснула, отец вдруг наклонился к Вовке и сказал шёпотом:

– Завтра этот немец караулит утром, попробуй сходить за водой к реке. Не теряйся, не трусь. Хитрость на войне тоже не последнее дело…

– Хорошо, батя! – Вовка обрадовался. Отец поддерживает его,– значит, он правильно задумал.

Утром Вовка взял банку и, высоко подняв её над головой, быстро пошёл к реке. Солдат вскинул автомат, но тут же медленно опустил его и, приложив к каске руку, стал следить за мальчиком.

Тем временем Вовка спокойно, точно на прогулке, сбивая на ходу сухую траву, вышел на обочину дороги, разбитой гусеницами танков. Он шёл не спеша, чувствуя за спиной автомат немца.

Вот и река. Вовка остановился у самой воды. Постоял. Потом нагнулся, вытянул руки и опустил их в реку. Зачерпнул в ладони: «Чистая водица». А когда напился, подумал: «Мамке бы и бате».

Здесь, на берегу, Вовка подумал о том, что ночью надо переплыть реку. За её поворотом будет менее опасно.

Наполнив банку, мальчик пошёл к траншее. Он торопился. Ему хотелось поскорее рассказать обо всём отцу.

Немец так же аккуратно перелил воду во флягу и с удовольствием выпил.

Если ничего не случится, то толстый немец должен нести караул завтра вечером.

– Пойдёшь попозднее, когда начнёт смеркаться,– советовал отец.– Держись правее, там густые кусты, скроешься… Старайся плыть больше под водой, вынырнешь– и опять под воду… Что ещё, сынок? Держись ближе к тростнику, спрятаться можно. Как переплывёшь реку, не беги. Отсюда пулемёты могут срезать. Ползком доберёшься до наших. Ползком… Там воронки есть. Прячься, если обстрел. Всё понял, сынок? Ну, а нашим всё расскажешь: небось наизусть выучил, где и что у немцев… Матери – ни слова! После скажем…

Вовке казалось, что время тянется нестерпимо медленно и никогда не придёт завтрашний вечер.

5

Так в тягостном ожидании прошёл день. Вовка лёг пораньше, но долго не мог уснуть, всё беспокоился: вдруг будет дежурить другой солдат. Или фашисты решат пойти в наступление – не зря же они столько техники в лес завезли. Или ещё что-нибудь случится… Нет, нет, он во что бы то ни стало доберётся до своих и сразу же попросит, чтобы его отвели к самому главному командиру – он хочет сообщить важные сведения.

Уснул Вовка только под утро. Ему снилось, будто он вместе с толстым солдатом идёт по мосту через речку. Солдат держит в руках здоровенную флягу. Вовка говорит ему:

«Бросьте её, она никому не нужна».

А солдат отвечает:

«Её нельзя бросить, в ней ценная вода, её надо донести до другого берега…»

Потом вместо солдата он увидел отца. Отец нёс флягу, а немец целился в неё из автомата…

Проснулся Вовка поздно и почти целый день не отрывал глаз от вражеских окопов – вдруг в обороне у фашистов что-то изменилось, а он не заметит и передаст неверные сведения.

Отец несколько раз уводил его в дальний конец траншеи, проверял, запомнил ли Вовка, что нужно сказать нашим, и подолгу объяснял, как уберечься от бомбёжки, артиллерийского обстрела или преследования немцев.

– Впрочем, в реку они из-за тебя не полезут,– каждый раз повторял он, видимо успокаивая и Вовку, и себя. Глаза его смотрели сурово, строго. Но Вовка понимал, как волнуется отец.

Солнце наконец начало прятаться за кромку леса. Из землянки вышел толстый солдат, походил немного, потом сел, поставил между ног автомат и снял каску. Толстое лицо его было сегодня гладко выбрито и лоснилось, глазки щурились – видимо, он только что сытно поел и настроен был весьма благодушно.

– Пора, сынок! Надо идти! – сказал тихо отец и судорожно обнял Вовку, уколов жёсткой щетиной.

Вовка ловко выбрался из траншеи. Отец подал ему банку и подумал: «Справится ли?»

Вовка показал солдату банку, тот махнул рукой, и Вовка пошёл. Он шёл медленно, останавливался, сбивал попадавшиеся на дороге цветы. Только начало смеркаться, надо было растянуть время, чтоб подойти к речке, когда стемнеет.

6

От реки потянуло свежестью, лёгкий ветерок принёс запах рыбы, водорослей. Берег был крутой. Хватаясь за кусты, мальчик стал осторожно спускаться по узкой тропинке. Вот и вода. Он остановился, ноги проваливались в сырой песок. Лёгкие волны шуршали у камышей. Вдали, ближе к противоположному берегу, темнел островок, заросший тростником.

Вовка постоял немного, набрал в банку воды, напился и… юркнул в кусты.

Тихо. Ни стрельбы, ни криков.

Вовка притаился и стал смотреть на быстро темнеющее небо. Ещё немного, и можно будет плыть.

Вдруг с той стороны послышался нарастающий гул – шли бомбардировщики.

«Наши!» – по звуку определил Вовка.

И тут же заговорили фашистские зенитки. В небо потянулись разноцветные нити трассирующих пуль. Заметались, как длинные огненные мечи, лучи прожекторов.

«Самое время! – решил Вовка.– Теперь им не до меня». Он вылез из кустов и тихонько нырнул. Вода, хотя и был август, обожгла его. Плыл под водой, пока не зазвенело в ушах.

По небу ещё шарили прожекторы, надрывались зенитки, но шум моторов стихал.

«Надо спешить! – мелькнуло в голове.– Хотя бы до острова добраться, пока бьют зенитки». Вовка набрал полную грудь воздуха, нырнул и пошёл под водой, с силой загребая руками и отталкиваясь ногами. Когда стало совсем невмоготу, вынырнул.

До острова было уже совсем близко. Прожекторы исчезли, зенитки гремели где-то далеко. Стало совсем темно, и Вовка решил, что можно плыть так, с берега его не заметят. Вблизи острова было сильное течение. Вовка плыл сажёнками, быстро и с силой выбрасывая руки. И не заметил, как ткнулся головой в тростники. Подрезанные стрельбой, они торчали с краю, острые, как ножи.

Мальчик выплыл на песок и прислушался. С вражеского берега доносились голоса, раздавались крики. И вдруг ночную тишину прорезала длинная, захлёбывающаяся пулемётная очередь, за ней другая, включились в стрельбу автоматы.

Над головой Вовки засвистели пули, будто бешеный град ударил по тростнику.

Вовка пригнулся и медленно пополз в глубь острова. Вот наконец и окопчик, как сеткой затянутый иссечённым пулями тростником. Этот окопчик Вовка запомнил ещё с прошлого лета. Он сполз в него. И с облегчением вздохнул: «Пережду здесь. Течение подвело. Можно было бы тихо выплыть, с берега бы не услышали… А может, они и не услышали, просто толстый солдат всполошился и начал палить по острову, а за ним и другие».

Дно окопа было залито водой, Вовка замёрз.

Стрельба начала утихать. И когда совсем перестали палить, Вовка, раздвигая тростник, стал осторожно, на четвереньках, пробираться на другую сторону острова. Тростник царапал лицо, впивался в руки, ранил ноги. Ползти на четвереньках неудобно, тяжело, Вовка устал и из последних сил полз дальше.

А вот и вода! Вовка вытянулся на песке. Прошло несколько минут. На немецком берегу всё было тихо. Вовка сполз в воду и нырнул. Дух захватило от холода. Вовка вынырнул, повернулся на спину и легонько, почти без всплесков, поплыл…

С вражеского берега опять начали стрельбу. Немцы от страха всегда открывают ночью огонь. Вовка нырнул и долго, из последних сил плыл под водой. Вынырнул. Берег рядом! Он уже на песке. Кажется, стреляют отовсюду. Пули свистят, падают в воду, поднимают на берегу фонтанчики песка. Мальчик прижался к песку и пополз. Воронка! Вовка скатился вниз. Теперь в пулемётные очереди врывается вой мин. Осколки со свистом пролетают над воронкой и, шипя, впиваются в песок. А один осколок врезался в кромку воронки. Вовка потрогал его рукой: горячий.

Вовка лежал, свернувшись в комок, дрожа от холода и страха и бессильно всхлипывая. Вспоминал мать и отца. Грохот нарастал, но это уже били наши. Вовка высунулся из воронки. У вражеского берега вздымались столбы воды и песка. Пока наши бьют, надо ползти! Он выбрался из воронки и пополз вверх. Вот ещё одна воронка. Вовка обогнул её и пополз дальше. Ему казалось, что стреляют только наши. Он уже хотел встать и бежать, как вдруг перед ним вздыбилась земля, и он полетел куда-то…

7

Вовка очнулся и не мог сразу сообразить, где он. Над ним склонились люди в касках.

– Жив мальчишка! Жив! – сказал суровый усатый солдат.

– Жив я,– тихо сказал Вовка.– А вы свои, русские?

– Свои, свои! Но ты как сюда попал, в такое пекло? – спросил усач.

– Сейчас, Трофимыч, не время разбираться,– перебил его другой, безусый, с офицерским ремешком через плечо.

Вовке дали глоток воды из фляжки, потом взяли с двух сторон под мышки и повели с собой.

– У меня уши заложило или взаправду не стреляют? – спросил Вовка.

– Поутихло малость,– ответил усатый.

– Вы меня только к самому главному командиру ведите, у меня к нему дело,– попросил Вовка.

– Как же, к самому генералу доставим, чтобы он тебе всыпал как следует,– строго сказал усатый, но Вовка почувствовал, что говорит он беззлобно.

– Стой! Кто идёт? – раздался окрик.

– Аникин, это мы,– ответил безусый.

– Что, товарищ лейтенант, «языка» взяли?!

– Если бы, а то просто языкатого пацана… Отведёшь, Трофимыч, его в нашу землянку, пусть переоденут и накормят.

– Я не хочу есть! – настойчиво сказал Вовка.– Ведите меня к главному командиру! Я не вру, у меня к нему важное дело!

– Может, и правда у него дело, товарищ лейтенант,– сказал усатый.

Лейтенант взял Вовку за руку и куда-то повёл.

«Куда он меня ведёт? – забеспокоился Вовка.– А всё-таки здорово, что я у своих… А этот усатый, видно, добрый дяденька… Ага, вот и землянка. У землянки часовой. Значит, всё же к начальству ведёт».

Лейтенант открыл дверь:

– Разрешите, товарищ майор?

– Войдите!

Лейтенант пропустил вперёд Вовку и вошёл, захлопнув дверь. Посередине землянки стоял стол. Бритоголовый командир в полевых погонах склонился над картой.

– Ну, что скажете? – спросил майор.

Вовка решил, что вопрос относится к нему.

– Я Вовка… с ничейной полосы.

Майор резко поднял голову. Перед ним стоял русоволосый мальчишка, босой, в грязной, мокрой одежде.

– Так это ты с отцом прогуливаешься каждый день у старых траншей, на той стороне?

– Да, я, то есть мы… фашисты заставляли…

– Как он сюда попал? – Майор повернулся к лейтенанту.

– Подобрали, товарищ майор, на нашей стороне, землёй присыпало.

– Как же ты добрался до нас, герой?! Калиниченко! Принеси что-нибудь поесть этому храбрецу.

Появился молоденький солдат в лихо сдвинутой набок пилотке. Глаза его удивлённо остановились на Вовке. Потом он чётко повернулся и исчез.

Вовка стал рассказывать.

– Молодец! – сказал майор, выслушав Вовку.– Геройски ты себя вёл. Ну, а теперь самое главное… Да, но сначала ты поешь…

Перед Вовкой на столе стояла тарелка с колбасой, хлеб и кружка горячего чая.

Вовка набросился на еду – давно он ничего подобного не ел.

– Ну, выкладывай, что ты знаешь про немцев и их оборону,– сказал майор.

Вовка перестал есть. Лёжа в траншее, он много раз повторял про себя всё то, что он скажет главному командиру, и сейчас выпалил всё наизусть, без запинки.

Майор едва успевал следить за ним.

– Так, так! – говорил он, занося всё, что рассказывал Вовка, в блокнот.– Как раз этого нам и недоставало!.. Вы, лейтенант, лучшего «языка» и не могли бы привести… Ну, герой так герой! Он даже сам не представляет, какую помощь оказал нам… Прямо чудеса!

Майор сиял от радости.

– Ложись теперь на мою постель… Калиниченко, пусть мальчишку помоют и переоденут, а я пойду к генералу.