Текст книги "Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России"

Автор книги: Борис Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

СИСТЕМА ДЕЙСТВУЕТ

Французские агенты вкупе с прусским посланником Акселем фон Мардефельдом[50]50
  Не путать с однофамильцем дядей, бывшим посланником Пруссии при дворе Петра II и Анны Иоанновны. Что касается племянника, преемника дяди на дипломатическом посту, то герцог Лирийский, посол Испании при дворе Петра II, писал о нём, что тот «не имел ни малейшей способности быть министром и обладал всеми пороками своего дяди, не имея хороших его качеств». Это был человек умный, но злой, не имевший никакой чести. Он вёл дурную жизнь, любил играть в карты и проигрывал больше, чем мог заплатить.


[Закрыть] пока пытались слегка вредить Бестужеву-младшему и поссорить его с Елизаветой Петровной, но их интриги были бесплодны и своей цели не достигали. И всё-таки положение Алексея Петровича всё ещё было достаточно шатким. Об этом косвенно свидетельствует отношение к нему императрицы и упомянутого И.А.Черкасова. В злорадном письме от 28 июля/8 августа 1743 года барон, сам достаточно безграмотный, по указанию Елизаветы Петровны сделал Бестужеву выговор за допущенные им в докладных бумагах поправки: «…Е.И.В. указала объявить Вашему Сиятельству у чтобы в указех, кои к подписи Её Величеству будут впредь подношены, меж строк и чищенья приправок, а паче взмётных слов, яко херы, тверди и протчия слова на верху, меж строк пишемыя, впредь бы не были, но все слова в строках писаны были бы». Совершенно очевидно, Алексей Петрович в последний момент, перед подачей бумаг «наверх», был вынужден лично править труды писчиков КИД, и переписывать бумаги начисто уже не было времени.

До этого, ещё весной 1743 года, Бестужев сделал, кажется, первую попытку обратить внимание Елизаветы Петровны на неблаговидную деятельность Бруммера, помогавшего дипломату шведской делегации Норденфлихту в его усилиях заключить выгодный для своей страны мир. Бестужев через переводчика Иванова перехватил три письма шведа, в том числе к Бруммеру и Лестоку, вскрыл их и предложил Черкасову ознакомить с содержанием писем Елизавету. Но, кажется, инициатива вице-канцлера не пришлась ко двору и вызвала негативную реакцию.

В октябре 1743 года Черкасов вообще допустил по отношению к вице-канцлеру хамство, сделав ему в самых нелицеприятных выражениях выговор за то, что тот употребил его курьера для нужд КИД: «Да и сверх того, что до меня ни мало не касаетца, прислали, навязав мне на шею, то, что Ваше Сиятелство сами должны исправить и вручить и докладывать Её Императорскому Величеству. Никогда б я не ожидал таких от Вашего Сиятелства в должности Вашей затруднений и приличных Вашей должности трудов наваливания на чюжую шею».

Так что вице-канцлер был пока далёк от мысли начать планомерную борьбу с французским влиянием при дворе Елизаветы – слишком сильное влияние оказал Шетарди на купавшуюся во власти и роскоши императрицу, и слишком близко от неё, почти неотступно, находился его агент Лесток. Вице-канцлер счёл целесообразным проявить уступчивость в вопросе сватовства Версаля к Елизавете, согласившись на кандидатуру жениха – принца Конти, а заодно принять от Шетарди «пенсион» в размере 15 тысяч ливров.

Согласиться-то Бестужев согласился, но принять пенсион по здравому размышлению отказался. Он тут же доложил о предложении француза Елизавете Петровне, а потом встретился с Шетарди и сказал, что от пенсии отказывается, так как ничем её не заслужил. Валишевский пишет, что Бестужевым в этот момент, возможно, руководила та самая сила, которая стала проявляться у русских в первые же дни правления Елизаветы – национальное самосознание и ощущение собственных национальных интересов. В таком случае наш маститый классик противоречит самому себе, утверждая, что поступками Бестужева-Рюмина руководила лишь личная выгода.

Но не только это сподвигло Бестужева на такой «подвиг»: его внимательный взор уже отметил, что Елизавета под разными предлогами – то ей нужно было идти в баню, то сменить платье – стала избегать свиданий с Шетарди. Императрица была возмущена коварной ролью Франции, выразившейся в том, что Париж фактически спровоцировал шведов на открытие военных действий в Финляндии, а теперь предлагал себя в качестве посредника, одновременно натравливая против России Данию и Турцию. Верить в такого посредника ей, конечно, Бестужев не позволил.

Бедняга Шетарди терялся в догадках, что произошло с русской императрицей, но всё стало на свои места, когда Бестужев объяснил незадачливому французу, что Россия, вопреки всяким прогнозам Парижа и Берлина, полагавшим, что Россия была слишком слаба и не готова к войне, возобновляет военные действия со Швецией. Король Людовик XV, которому была поручена роль посредника между Стокгольмом и Санкт-Петербургом, оказался в незавидной роли. Он был ещё больше взбешен тем фактом, что Шетарди, получив информацию от Бестужева за неделю до возобновления войны, не удосужился предупредить об этом шведского главнокомандующего в Финляндии К.Г. Левенхаупта. С этого момента Шетарди, получивший выговор от своего короля, затеял борьбу с Бестужевым не на живот, а на смерть.

Русская армия во главе с фельдмаршалом Лейси снова оказалась способной нанести шведам поражение и к осени практически завоевать всю Финляндию. Шетарди был спешно отозван Версалем домой.

Это был сильнейший удар по всей дипломатии Версаля, который в значительной степени облегчал действия вице-канцлера Бестужева.

Итак, одной головной болью у Бестужева стало меньше. Но Елизавета настолько привыкла к французскому «шармёру» Шетарди, что никак не могла с ним расстаться. Некоторые историки говорят о настоящем романе русской царицы с послом Франции. Вполне возможно – дочь Петра была женщиной очень и очень увлекающейся. Но важно подчеркнуть то, что Елизавета, согласившись следовать советам Бестужева, в беседах с Шетарди постоянно его подставляла (привычка всех русских начальников) и изображала главным виновником всех недоразумений. Да, говорила она, братья Бестужевы «заходят слишком далеко», и было бы неплохо избавиться хотя бы от старшего брата, направив его посланником в Дрезден, и тогда младший брат наделал бы без него ошибок и тем самым погубил себя. Она никогда не допустит, уверяла она маркиза, чтобы Францию изгнали из её сердца.

Чтобы доказать, что императрица своих слов не бросает на ветер, Елизавета стала усиленно противиться подписанию русско-английского договора. На совет Бестужева немедленно подписать договор императрица выдвигала условие, чтобы предоставляемые Россией войска никогда не будут употреблены против Франции!

– Но тогда договор теряет всякий смысл! – увещевал её вице-канцлер.

– Это мне всё равно, – отвечала Елизавета. – Пока я жива, я никогда не буду врагом Франции. Я ей слишком обязана.

Эта беседа, согласно версии Лестока, имела место 19/30 июля 1742 года, а неделю спустя она уже смирилась с отъездом Шетарди из России и просила посвятить ей и только ей последнюю неделю его пребывания в Петербурге. Ветреная императрица потом долго ещё «дурила» маркиза, приглашая его то на свидание, то в Троицесергиеву лавру, то в парк, то к себе в кабинет, но каждый раз под разными предлогами ускользала от решительного делового разговора. В конце концов, утомлённый этой ветреностью – то ли намеренной, то ли естественной, – маркиз был вынужден на некоторое время покинуть Россию.

– Уезжайте, – посоветовал ему Лесток. – Она вас любит. Раздразните её хорошенько, она будет тосковать по вас, и ваше отсутствие скорее, нежели ваша близость, поможет вам довести до конца начатое нами дело.

Перед отъездом он поставил перед императрицей вопрос ребром: или он, или Бестужев. Елизавета, как всегда, отделалась неясным обещанием. В конце 1742 года Шетарди уехал, в злости бросив на прощание Лестоку фразу:

– Остерман был плут, но умный плут, который отлично умел золотить свои пилюли; теперешний же вице-канцлер просто полусумасшедший.

Бестужев при желании мог бы облечь горькие пилюли и в платиновую обложку, но всё дело было в том, что он был решительно настроен на то, чтобы «угостить» маркиза именно горькими пилюлями.

В конце июля – начале августа 1743 года вице-канцлер занемог и попросил кабинет-секретаря императрицы барона И.А.Черкасова организовать приём у Елизаветы Петровны секретарю КИД И.О. Пуговишникову. Черкасов сделал на обороте письма вице-канцлера ядовитую помету: «Как Вашему Сиятелству не можетца, так и мне в баню хочетца» и предложил Бестужеву послать вместо себя на доклад к императрице другого кабинет-секретаря, Карла фон Бреверна.

Маркиз Шетарди исчез с ощущением горечи и во рту, и в сердце, но оставался его агент Лесток, который сильно беспокоил Бестужева. Лесток имел больше возможностей бывать наедине с императрицей, нежели вице-канцлер или любой другой министр. Лейб-медик мог в одну минуту разрушить то, что Бестужеву удавалось внушить Елизавете в редкие минуты аудиенции. Австрийский посланник Петцольд в своих воспоминаниях приводит жалобы Бестужева на непостоянство императрицы и постоянное её общение со своим лейб-медиком:

«Недавно у государыни сделалась колика… был позван Лесток, и чрез несколько времени ввели к императрице Шетарди, с которым у них было какое-то тайное совещание, а когда пришли министры, она начала им объявлять новые доказательства, почему дружба Франции полезна и желательна для России… Но князь Кантемир пишет из Парижа в каждом донесении, чтоб ради Бога не доверяли Франции, которая имеет в виду одно – обрезать крылья России… Могу ли я после этого по долгу и по совести быть за Францию? И не заслуживаю ли я вместе с братом сожаления, когда государыня, несмотря на мой прямой способ действия, слушается всё-таки Лестока и Шетарди…»

Впрочем, Алексей Петрович скоро «приноровился» к непостоянству Елизаветы и стал искать к ней не прямые, а более хитрые, окольные пути и постепенно переигрывать Лестока. Лейб-медик, полагая себя главным виновником восхождения Елизаветы на трон, вёл себя самоуверенно и дерзко, считая себя непогрешимым и единственным советником императрицы. Лейб-медик говорил тому же Петцольду, что очень надеялся, что старший Бестужев «образует» младшего, но этого не произошло. Он считал обоих братьев лентяями, людьми ограниченными и трусливыми, которые во всём руководствуются лишь предрассудками, своекорыстием и злобой. Обоюдное неприятие между Бестужевым и Лестоком должно было рано или поздно найти свой выход, и он произойдёт.

Отсутствие Шетарди вовсе не означало, что Франция прекратила свои происки против России и её вице-канцлера. Бестужев не переставал повторять Елизавете, что на Францию ей необходимо смотреть через призму донесений Антиоха Кантемира из Парижа, но это пока мало помогало, потому что императрица продолжала видеть русско-французские отношения сквозь розовые очки маркиза Шетарди.

В Петербурге между тем продолжал действовать официальный, настоящий, посланник Франции – Луи д'Юссон д'Аллион, обладавший не меньшими амбициями, нежели убывший из России Шетарди. В июле 1743 года он сообщал в Париж, что вместе с гофмаршалом великого князя Петра Фёдоровича Оттоном Бруммером и Лестоком, невзирая на «кредит» Бестужевых и английского посланника Уича, имеет важное влияние на решение шведских дел. В частности, эти двое господ заблокировали проект женитьбы на английской принцессе только что водворённого по воле России шведского наследника трона. «Господа Бруммер и Лесток мне сказали, что они недавно склонили царицу писать принцу, чтоб он не думал более об этом браке, – писал д'Аллион. – Оба по моему наущению и собственным выгодам удвояют усилия, чтобы низвергнуть Бестужевых… и поручить заведование иностранными делами генералу Румянцеву, господину Нарышкину… или князю Кантемиру…» После лопухинского дела «голос Бестужева и его шайки», по словам д'Аллиона, «очень слаб теперь».

В сентябре 1743 года по указу Елизаветы Петровны над французской миссией был установлен карантин: в миссии заболел оспой секретарь Мондемер, и императрица распорядилась, чтобы Бестужев-Рюмин «пристойным образом» дал знать французскому посланнику, что её двор не будет его принимать минимум в течение полутора месяцев. Кажется, способ оповещения д'Аллиона оказался на практике не очень пристойным: ноту о карантине вручил ему слуга оберцеремониймейстера Франц Матвеевич Санти.

…Но кроме французской головной боли у вице-канцлера появилась голштинская. Во-первых, совершенно внезапно для всех голштинский «чёртушка» и великий князь Пётр Фёдорович был объявлен наследником Елизаветы. Об этом заранее знали только Лесток, новгородский архиепископ Амвросий Юшкевич (1690–1771) и появившийся при дворе великого князя Петра Фёдоровича голштинец Оттон Ф. фон Брюммер (Бруммер)[51]51
  Бруммер, обычный кавалерийский солдафон, до приезда голштинского принца в Россию был его воспитателем. По сведениям, полученным посланником России в Дании и Швеции Й. Корфом, Бруммер издевался над принцем, унижал его человеческое достоинство и по приезде в Россию, ненавидя всё русское, прививал подобные же чувства своему воспитаннику. Он был один из тех, кто сильно поживился за счёт «бесхозного» герцогства Голштинского и представлял собой наихудший тип средневекового мужлана.


[Закрыть]. Именно гофмаршал Петра Фёдоровича Бруммер при содействии Лестока затеял возвести на шведский трон ещё одного голштинца – епископа Любекского Адольфа-Фридриха (1710–1771), дядю великого князя Петра Фёдоровича, что сильно осложнило действия Бестужева на русско-шведских мирных переговорах. Вице-канцлер выступал за жёсткие условия мира со шведами вплоть до оставления за Россией завоёванной Финляндии, а теперь, чтобы заставить шведов принять к себе Адольфа-Фридриха, Россия как победитель, чтобы буквально «всучить» шведам неудобного кандидата, должна была умерить свои требования.

При всём этом Бестужев проявлял косвенную заботу о наследнике. В письме от 7 сентября 1744 года он напоминает Черкасову о том, что великому князю до сих пор не переведены 70 тысяч рублей. Вице-канцлер пишет, что он волнуется не за самого Петра Фёдоровича, а за интересы государства Российского: деньги нужны герцогству Голштинскому, поскольку в противном случае герцогство, согласно уставу Священной Римской империи, будет у Петра Фёдоровича отнято.

Преуспевший в своих усилиях посадить на трон Швеции угодного кандидата, русский двор должен был теперь позаботиться об её обороне. Такая перспектива мало нравилась вице-канцлеру Бестужеву. Он справедливо негодовал, что «сии скоропостижныя голштинския угрозы впутать могут в новую войну», которая будет «без всякой прибыли». Цитируя слова английского посла С. Уича, братья Бестужевы надеялись, «предлагая Ея Величеству только один шаг за другим, незаметными ступенями довести её до выполнения всего плана их, который как нельзя более удовлетворителен».

Однако послать в Швецию корпус во главе с генералом Кейтом[52]52
  Кейт Джеймс (Яков Виллимович) (1698–1758), шотландец, на русской службе с 1728 года, участник Русско-турецкой войны (1735–1739), наместник Малороссии (1738–1741), генерал-аншеф (1737), в войне со шведами в 1741–1743 гг. занял Аландские о-ва. С 1747 г. на прусской службе с условием не воевать против русских. Погиб в сражении при Хохкирхене во время Семилетней войны.


[Закрыть] всё-таки пришлось, и у Швеции до войны с Данией дело не дошло. Маркиз Шетарди хвастался тем, что лично сочинил проект инструкции генералу Джеймсу Кейту, возглавлявшему контингент русских войск в Швеции. Бестужев возмущался: «Неслыханное в свете дело, чтоб в совете по проекту иностранного министра оканчивалось и всё, что в оном прибавлено или происходило, ему точно известно. Генерал Кейт в су мнении будет, по каким указам ему исполнять: по отправленным ли из коллегии Иностранных дел или как по Шетардиеву составлению…»

А.П. Бестужев-Рюмин был недоволен посылкой русских солдат в Швецию и говорил: «Сии скоропостижные голштинские угрозы впутать могут в новую войну, которая без всякой прибыли удаления ради ещё тяжелее прежней будет».

Важный пункт системы А.П. Бестужева-Рюмина касался отношений с Австрией. Бестужев с помощью австрийских дипломатов в Петербурге предпринимал энергичные меры к установлению с Веной самых дружественных отношений и старался одновременно рассеять у Елизаветы Петровны предубеждения против австрийского двора, возникшие, в частности, в результате «лопухинского дела» и участия в нём австрийского посланника. Правда, на этом пути его здорово подвели коварные «альбионцы», которые неожиданно заключили оборонительный союз с пруссаками. Посланник Фридриха II в Петербурге Мардефельд при содействии С. Уича прилагал теперь усилия по заключению аналогичного союза с Россией, чтобы последняя гарантировала Фридриху недавнее разбойничье его приобретение Силезии[53]53
  Фридрих II, планируя захват Силезии, исходил из того, что, во-первых, она в своё время принадлежала Бранденбургскому курфюршеству, но была уступлена императору Священной Римской империи. Теперь (и это во-вторых) император этой фиктивной империи Карл VI умер, а его дочь Мария-Терезия, восшедшая на австрийский престол 9/20 октября 1740 г., никаких прав на Силезию не имела.


[Закрыть]. Это была первая английская подножка Бестужеву и его системе, но за ней скоро последует вторая.

Получалась странная, прямо-таки уродливая внешнеполитическая конфигурация, совмещавшая в себе несовместное (и сильно напоминающая нам положение в Европе накануне Второй мировой войны): Англия, союзница России и Австрии, заключила союз с их противником Пруссией и теперь, нарушая стройную систему Бестужева, пыталась уговорить его заключить союз с Берлином. И такой союз в марте 1743 года был подписан, правда, без русской гарантии завоевания пруссаками Силезии (при этом Берлин дал гарантии русским приобретениям в Финляндии). Конечно, русско-прусский союз был мертворождённым ребёнком, ибо и Елизавета, и уж тем более Бестужев относились к Пруссии с большим недоверием.

Между тем неуёмный Фридрих II, или, как его с чьей-то лёгкой руки в окружении Бестужева назвали, скоропостижный король, попытался возмутить ганноверских князей против английского их родственника короля Георга II, что сильно всполошило Форин Офис и заставило С. Уича провести зондаж относительно позиции России на случай военных действий Англии с Пруссией. А.П. Бестужев-Рюмин дал ему понять, что России в союзе с Австрией и Англией «окоротить» Фридриха не представило бы большой проблемы. Впрочем, между Бестужевым и англичанами полного единства взглядов не существовало: Бестужеву важны были национальные интересы России, и для их обеспечения он искал в Европе надёжных союзников, в то время как Англия преследовала в этой политике лишь цель восстановить в Европе нарушенное Францией равновесие сил. Говоря попросту, это равновесие вице-канцлера волновало постольку-поскольку, а если и интересовало, то только в преломлении к русским интересам и нуждам. В этом смысле Алексей Петрович был одним из тех немногих бескомпромиссных людей на внешнеполитическом поприще России, которые во главу угла ставили интересы своего отечества. Последующие канцлеры России будут послушно выполнять предначертания своих императоров и обеспечивать не столько интересы собственной страны, сколько стараться «ублажить» то Пруссию, то Австро-Венгрию, то Европу в целом.

Сближение с Австрией произошло после Бреславского мира, заключённого 1 ноября 1743 года между Австрией и Пруссией. К этому времени императрица Мария-Терезия (по своим делам и значению для страны – австрийская Екатерина II), уже признала императорский титул Елизаветы Петровны и намеревалась пойти ещё дальше. Всё дело на некоторое время испортило «лопухинское дело» и действия австрийского посланника де Ботты (см. далее). Они на некоторое время осложнили действия вице-канцлера по сближению с Австрией.

Естественно, доверие императрицы к Бестужеву после английских «кульбитов» уменьшилось, и ему снова и снова приходилось взбираться на одну и ту же скользкую горку. У него, правда, появился временный союзник – конференц-министр граф М.И. Воронцов[54]54
  С приходом в КИД Воронцов М.И. станет противником бестужевской системы и сближения России с Англией. В 1758 г., после временного устранения от внешних дел, он возглавил КИД и в течение нескольких лет определял внешнюю политику России. Во время переворота 1762 г. остался верен Петру III и отказался присягать Екатерине II, однако на некоторое время оставался на посту канцлера. Его брат Роман (1707–1783), генерал-аншеф, отец знаменитой Екатерины Дашковой и Елизаветы Воронцовой, любовницы Петра III, был «птицей другого полёта»: будучи наместником в ряде губерний, прославился лихоимством и получил кличку Роман – большой карман.


[Закрыть], также участвовавший в суде по «лопухинскому делу». Этот граф в ночь переворота с 24 на 25 ноября 1741 года вместе с Петром Шуваловым (1711–1762) стоял на запятках саней Елизаветы Петровны, теперь стал помощником А.П. Бестужева-Рюмина, но позже перейдёт на сторону его врагов.

А.П. Бестужев стал автором и русско-прусского договора 1743 года. Договор, как мы упоминали, был неискренним с обеих сторон, но стороны пошли на него, чтобы хоть как-то насолить Франции. Фридрих II надеялся этим на какое-то время нейтрализовать Россию и предлагал возобновить русско-прусский договор 1740 года, подписанный во времена регентства Анны Леопольдовны и позволявший ему получить гарантию на его завоевания в Австрии, но Бестужев настоял на том, чтобы взять за образец договор 1726 года, менее выгодный для Пруссии.

1744 год стал годом решительных сражений вице-канцлера с французской партией на поле дипломатической и тайной войны. Он начался для России не совсем удачно: ставленник Елизаветы Петровны на шведском троне наследный принц Адольф-Фредрик, вопреки энергичным протестам Алексея Петровича, женился на сестре Фридриха II Ловисе Ульрике, и состоялся брак английской принцессы Луизы с датским кронпринцем. Группировка европейских держав снова складывалась не в пользу России, из-под ног Бестужева стала уходить почва, ибо он почувствовал охлаждение к нему Лондона. Форин Офис предложил ему подписать соглашение с Копенгагеном, и Бестужев, связанный по рукам и ногам обязательствами перед голштинским двором, выдвинул Копенгагену условие, согласно которому Дания формально отказалась бы от всяких прав на Голштинию. Естественно, Дания ответила отказом, и тем дело и закончилось.

Положение вице-канцлера осложнилось ещё и тем, что конференц-министр М.И. Воронцов «с лёгкой руки Марде-фельда» стал менять к нему своё благосклонное отношение, а это сильно мешало Бестужеву-Рюмину получать непосредственный доступ к императрице, поскольку все дела ему приходилось докладывать императрице через конференц-министра Воронцова. Нужно было сначала «обрабатывать» Михаила Илларионовича и вставлять в его уста некоторые свои наиболее щекотливые и важные мысли, а это не всегда удавалось. Нужно было всячески изворачиваться, юлить и подобострастничать, обращаясь к младшему по рангу лицу с угодливыми письмами и подписывая их выражениями типа «всепослушнейший и всенаиобязательнейший слуга».

Как пишет Валишевский, «Елизавета не любила англичан и относительно Бестужева питала чувства, сходные с физическим и нравственным отвращением. Она всегда старалась избегать его общества. Он был ей неприятен, скучен, раздражал её, вместе с тем импонируя ей знаниями, которые она долго считала выдающимися, и дарованиями, казавшимися ей незаменимыми до тех пор, пока её не приучили обходиться без них».

Валишевский, оценивая деятельность Бестужева на посту канцлера негативно, явно преувеличивал степень неприязни императрицы к своему вице-канцлеру. Очевидно, что она не питала к нему тёплых чувств, но её отношение к нему вряд ли доходило до степени физического или нравственного отвращения. При дворе были более отвратительные типы, с которыми императрица была вынуждена общаться и поддерживать отношения. Возможно, она была бы и рада обойтись без Бестужева-Рюмина, но не могла. Так что все уговоры и нашёптывания Шетарди и Лестока о замене его Румянцевым или Нарышкиным на неё не подействовали.

Шетарди, неофициальный посол Франции, потерпевший крах в деле заключения мира со Швецией в конце 1742 года, был отозван домой, но торжествовать победу вице-канцлеру было ещё рано. Надвигалось так называемое лопухинское дело, или дело о заговоре де Ботты, непосредственно угрожавшее безопасности братьев Бестужевых, но, слава Богу, и сам Алексей Петрович, и его брат, обер-гофмаршал двора и кавалер ордена Андрея Первозванного (он получил его в коронацию Елизаветы Петровны) Михаил Петрович, вышли из него целыми и невредимыми. Помог всесильный А.Г. Разумовский (1709–1771). По всей видимости, императрица всё-таки проявила «респект» к Бестужевым, оказавшим ей и государству немалые услуги.