Текст книги "Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России"

Автор книги: Борис Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Между тем деятельная Аграфена Петровна Волконская из деревни своего двоюродного брата Фёдора Талызина тайно отлучилась в Москву и имела там встречу с сенатором Юрием Нелединским и секретарём Исаком Павловичем Веселовским, о чём вице-канцлеру А.И. Остерману[23]23
  Вице-канцлер контролировал в это время всё, что происходило не только за пределами страны, но и внутри её. Когда главный интендант Москвы обратил внимание московского губернатора графа С. Салтыкова на то, что у задних ворот Кремлёвского дворца обнаружили тараканов, губернатор ответил: «…Извольте ехать сей день к его сиятельству графу Андрею Ивановичу Остерману: то его сиятельство покажет вам секрет, чем тараканов выводить». Недаром Остермана заглазно называли Оракулом.


[Закрыть] тут же донесли люди её мужа, князя Никиты Волконского, – некто Зайцев и До-брянский.

10 мая 1728 года её схватили снова и допросили в Верховном тайном совете. Она отвечала, что встречи с вышеупомянутыми лицами были продиктованы старой дружбой и ничем более. Но у Ф. Талызина нашли её письмо, в котором она писала: «В слободе (Немецкой. – С. С.) побывай и поговори известной персоне у чтоб, сколько ему возможно, того каналью хорошенько рекомендовал курляндца… и проведал бы, нет ли от канальи каких происков к моему родителю…» «Известное лицо» был Иван Иванович Лесток[24]24
  Лесток Йоханн Герман Арман (29.4.1692–1767), родился в Целле. Отец, лейб-медик французского двора и директор Медицинской канцелярии и факультета, происходил из французских дворян Шампани, принял имя Лестока Гельвека. По причине веры семья вынуждена была бежать за границу и жить в Англии, Голландии и Германии. Наш герой на русской службе с 1713 г., назначен царём Петром дворцовым хирургом, в 1719 г. за связь с дочерью придворного шута сослан в Казань, возвращён в Петербург в 1725 г. Екатериной I и назначен лейб-хирургом. Был близок к А.П. Волынскому, но к следствию по его делу не привлекался. Состоял лейб-медиком при царевне Елизавете Петровне, сыграл видную роль в возведении её на престол.


[Закрыть], лекарь царевны Елизаветы Петровны, а «каналья» – конечно же, Бирон. Как мы видим, беспокойный и деятельный нрав Аграфены Петровны не позволил ей «жить тихо».

Её бросили в тюрьму и стали пытать. Княгиня Волконская вела себя храбро, под пытками не сломалась и давала членам Верховного тайного совета дерзкие ответы. Временно её сослали в дальний женский монастырь, а И. Веселовского – в Гилянь. Потом ей отрезали язык и отправили в ссылку, где она скоро скончалась. А муж её князь Никита Иванович «определится» шутом при Анне Иоанновне. Сын их станет достойным человеком, будет служить по военной линии и дослужится до генерала.

В Верховном тайном совете действия Аграфены и Алексея Бестужевых оценили как весьма опасные, поскольку они планировали опереться на помощь «чужестранних министров», а значит, могли поделиться с ними государственными тайнами. И хотя Михаила и Алексея Бестужевых не тронули, и они оба остались на своих постах, но их отца, как мы знаем, немедленно вызвали из Курляндии и подвергли опале. Все бумаги его были изъяты и опечатаны. Анна Иоанновна с Бироном в это время были в Москве на коронации Петра II, и, конечно же, Остерман и братья Левенвольде сообщили Бирону о том, как старший Бестужев-Рюмин назвал нового фаворита герцогини «канальей».

К концу царствования Петра II Верховный тайный совет состоял из пяти членов: канцлера графа Г.И. Головкина (1660–1734), вице-канцлера, действительного тайного советника барона А.И. Остермана (1687–1747) и действительных тайных советников князей Д.М. Голицына (1663–1737), В.Л. Долгорукого (1670–1739) и А.Г. Долгорукого (? – 1734). 19 января 1730 года Верховный совет в Кремлёвском дворце объявил собранию высших чиновников империи о смерти императора и о своём решении призвать на трон курляндскую герцогиню и племянницу Петра I Анну Иоанновну.

Как известно, члены Совета постановили ограничить власть будущей императрицы так называемыми кондициями и ввести в России нечто вроде конституционной монархии. Оказавшийся в Москве опальный П.М. Бестужев-Рюмин деятельного участия в событиях зимы 1730 года не принимал. В числе дворян, поставивших с 5 по 8 февраля свои подписи под кондициями верховников, членов семьи Бестужевых-Рюминых не оказалось: Алексей и Михаил Петровичи пребывали на своём посту за границей, а отец идей конституционалистов, кажется, не одобрял вовсе и состоял в рядах их противников. Впрочем, как пишут Курукин и Плотников, Пётр Михайлович был склонен пойти с ними на компромисс. Его имя значится в протоколе от 2 февраля, зафиксировавшем официальное оглашение кондиций Верховным тайным советом перед высшими чинами, после того как эти кондиции были подписаны Анной Иоанновной в Митаве. Пётр Михайлович получил от Верховного тайного совета специальное приглашение (повестку) на заседание 2 февраля. Как явствует из повестки, она за его отсутствием не была вручена ему лично, и о заседании он узнал от домовного (дворника).

А вот уже 6 февраля 1730 года старший Бестужев подписал так называемый проект птнадцати, в котором подписанты высказывали свои соображения о выборе законодательных и исполнительных органов России[25]25
  Таких проектов, дополняющих кондиции, было несколько: проект 364-х от 5.2., проект 25-ти от 6.2. и проект 13-ти от 7.2.1730 г.


[Закрыть]. Приход к власти Анны Иоанновны на первых порах для семейства Бестужевых не был связан ни с опалами, ни с награждениями.

Пост резидента, а потом чрезвычайного посланника в Гамбурге, полученный Бестужевым 1 февраля 1731 года – вероятно, не без содействия брата Михаила, чрезвычайного посланника в Пруссии, – был не самый важный дипломатический пост для России, и Бестужев-Рюмин снова нашёл себе занятие, позволившее ему оказать существенную услугу императрице Анне. По её поручению он съездил в Киль и отыскал там архивы голштинских герцогов, из которых извлёк документы, касавшиеся вопросов наследия русского престола, в частности, духовное завещание императрицы Екатерины I о претендентах на русский престол[26]26
  Завещание гласило: «Ежели великий князь (Пётр II) скончается без наследников, то после него вступает на престол герцогиня голштинская Анна Петровна… потом цесаревна Елизавета Петровна и, наконец, великая княжна Наталья Алексеевна (сестра Петра II) с их потомствами – так, однако, чтобы мужское колено имело преимущество перед женским».


[Закрыть]. Каким образом оно оказалось в архивах голштинских герцогов, можно было только догадываться. По всей видимости, они были выкрадены голштинцами, последнее время просто кишевшими при русском дворе, и увезены в Германию.

В 1733 году к Бестужеву в миссию явился бывший камер-паж мекленбургской герцогини Екатерины Ивановны Фёдор Иванович Красный-Милашевич. За какую-то вину он в своё время был мекленбургской герцогиней уволен и вернулся к отцу в Смоленскую губернию. Там он познакомился с местным губернатором князем Черкасским, жаловавшимся на Бирона за то, что тот сослал его в глухую губернию, и положительно высказывавшимся о голштинском принце Карле-Петре-Ульрихе. Губернатор уговорил Милашевича отправиться в Киль к принцу, засвидетельствовать там ему своё почтение и вручить письма от него и генерала Потёмкина (как выяснилось позже, письмо от Потёмкина было сфальсифицировано самим губернатором Черкасским, и генерал относительно планов Черкасского находился в полном неведении). Из писем этих русских великовозрастных «недорослей» голштинский принц-малолетка должен был понять, что в России в его пользу якобы существует сильная оппозиция.

Милашевич был явным авантюристом.

По пути в Киль он оба письма потерял (!), но решил исправить дело тем, что написал письмо герцогу Станиславу Лещинскому, бывшему польскому королю и одному из будущих претендентов на польский трон. Отчаявшись встретиться с герцогом, Милашевич заехал в Гамбург и явился пред светлые очи русского резидента А.П. Бестужева-Рюмина, которому и подал донос на губернатора Черкасского. Дело было серьёзное – ведь речь шла о том, чтобы возвести на трон голштинского принца. Принц в своё время станет законным наследником русского престола и несколько месяцев будет править Россией под именем Петра III, но это случится позже, в 1761 году, а сейчас говорить об этом было преступно и страшно. И Бестужев-Рюмин отправил донос и самого доносчика в Петербург – пусть там разбираются. Потом род Черкасских обвинял Алексея Петровича в том, что тот инициировал на них донос в государственной измене. Напрасно: инициатива исходила отнюдь не от него, а он только исполнил свой долг – ведь речь всё-таки шла о безопасности Российской империи, а игнорирование доноса Милашевича грозило бы ему самому крупными неприятностями.

Заговором с целью возведения на российский престол голштинского принца Карла-Петра-Ульриха занялась следственная комиссия в составе канцлера Г.И. Головкина, вице-канцлера А.И. Остермана, начальника Тайной канцелярии А.И. Ушакова (1672–1747)[27]27
  Андрей Иванович Ушаков, граф (1744), с 1712 г. адъютант Петра I, в 1727 г. арестовывался за противодействие планам А.Д. Меншикова, с 1730 г. генерал-аншеф, в 1731–1746 гг. начальник Канцелярии тайных розыскных дел.


[Закрыть], помощника Головкина П.П. Шафирова, Бахметева и самого А.П. Бестужева-Рюмина (его по этому делу именным приказом Анны Иоанновны вызвали в Петербург).

Мы не станем вдаваться в подробности этого расследования – заговор оказался блефом. В 1739 г. Милашевич был взят по другому делу и, приговорённый к смерти, сознался, что оклеветал Черкасского, который послал его в Голштинию, чтобы избавиться от Милашевича, ибо ревновал его к девице Корсак. Императрица Анна Иоанновна в полной мере оценила услугу гамбургского резидента и вознаградила его по-царски: Бестужев-Рюмин получил от неё 2000 рублей и красную ленту ордена Святого Александра Невского. С этого момента и Вирой, пренебрегая своим негативным отношением к Бестужеву-Рюмину-отцу, взял его младшего сына на заметку.

На исходе 1734 года Бестужева-Рюмина «по совместительству» с резидентством в Гамбурге опять назначили посланником в Данию, отозвав оттуда барона фон Бракеля и направив его в цесарскую Вену. Данию, как и Швецию, Франция усиленно втягивала в субсидийный антироссийский договор. Версаль желал, чтобы эти две скандинавские страны своими вооружёнными силами связывали Россию на северо-западе и мешали ей отвлекаться на центральноевропейские дела. Но Дания предпочла французским деньгам английские и в начале 1739 года подписала договор о субсидиях с Англией. Англия уже тогда предпочитала манипулировать европейскими событиями издалека и лучше других умела решать свои проблемы чужими руками.

В этой ситуации попытки А.П. Бестужева подтолкнуть Копенгаген к союзу с Петербургом успехом не увенчались. «…Здесь более десяти французских партизанов против одного истинного патриота, которые не токмо к шведам, но и к туркам более, нежели к россиянам, склонны и всеми удобоумышленными способами домогаются оные мои инсинуации опровергать», – писал он Остерману в Петербург. «Инсинуации» посланника заключались в том, что Алексей Петрович, ввиду шведских вооружений, запугивал датчан свёртыванием русской торговли в Балтийском море и переносом её в Архангельск, что сильно ударило бы по сборам датской таможенной пошлины в проливе Эресунд (Зунд).

В мае 1736 года он, не без помощи Бирона, получил чин тайного, а по окончании командировки в Данию – действительного тайного советника. Это было уже существенным продвижением по петровской табели рангов. В последние годы он из Копенгагена и Гамбурга, помогая своему брату, занимался и шведскими делами. Он проработал в Гамбурге и Копенгагене вплоть до 1740 года, пока в Петербурге не началось следствие по делу А. Волынского.

Искусный интриган, не лишённый определённых административных и хозяйственных способностей, но довольно посредственная личность, Бирон был лишён широкого государственного кругозора, в том числе на внешнюю политику и очень тяготился своей зависимостью от всесильного и опытного вице-канцлера А.И. Остермана, державшего всю русскую дипломатию в своих руках. Попытки фаворита возвысить в противовес Остерману сперва П.И. Ягужинского, а потом А.П. Волынского не удались. Сам немец, не имея никакого официального титула или звания при дворе, ни точки опоры в своих действиях, но благодаря близости к телу императрицы получивший неограниченную власть, Бирон достаточно рано понял, что первоначальная ставка на вестфальского немца Остермана и молодого нахрапистого кабинет-министра Волынского была недостаточной. Обрусевший и набравшийся русского опыта, Остерман слишком очевидно превосходил его по всем статьям, а потому бывший конюх чувствовал себя рядом с ним довольно неуютно. В то же время не в меру заносчивый, амбициозный и слишком самостоятельный кабинет-министр А.П. Волынский быстро подчинил своей воле престарелого канцлера Алексея Михайловича Черкасского, подобно Микояну в советское время переходившего из одного режима власти в другой и везде считавшегося «подходящим», и стал в опасное противостояние к Остерману, что практически лишало Бирона всякой свободы действий. Более того, Волынский стал успешно завоёвывать доверие Анны Иоанновны и, кажется, был полон решимости оттеснить от кормила власти не только Остермана, но и самого Бирона. Пришлось Волынского убирать, устраивать над ним судебный процесс – руками русских же министров, естественно!

Артемий Петрович Волынский (1689—27.6.1740), человек не без способностей, но чрезвычайно самоуверенный, умело лавировал между Э.И. Бироном, А.И. Остерманом и Б.Х. Минихом. В начале 30-х годов он вместе со своими единомышленниками Ф.И. Соймоновым, П.М. Еропкиным, А.Ф. Хрущовым, В.Н. Татищевым (1686–1750), а также графом П.И. Мусиным-Пушкиным и князем А.Д. Кантемиром[28]28
  Сын молдавского господаря Дмитрия Константиновича Кантемира (1673–1723), поступившего на русскую службу; дипломат, посол в Пари же; его брат Константин – зять вождя «верховников» Д.М. Голицына.


[Закрыть] обсуждал устройство России, писал проекты реформ, знакомился с сочинениями иностранных авторов на эту тему. Он осуждал «верховников», пытавшихся ограничить самодержавие, предлагал перевести в дворянство священников, составил образовательную программу для молодых россиян, призывал дворян улучшить положение крепостных крестьян. В то же время Волынский критиковал правление Анны Иоанновны, резко отзывался о Бироне и пытался бороться с немецким засильем при дворе (что не мешало ему раболепствовать перед Бироном).

В 1740 году, будучи кабинет-министром, Волынский организовал в Ледяном дворце в Петербурге потешную свадьбу придворного шута князя М.А. Голицына[29]29
  М.А. Голицын в 1715 г. тайно обвенчался с итальянкой и принял католичество.


[Закрыть] с калмычкой-шутихой и вдовой Авдотьей Ивановной Бужениновой (1710–1742). В результате интриг Бирона и Остермана Волынский, ставший опасным для Бирона, должен был уйти со сцены. Предлогом для ареста, кроме писания «прожектов», послужило избиение поэта В. Тредиаковского в доме временщика. Кабинет-министр был подвергнут пыткам и обвинён в заговоре против самодержавной власти императрицы. Волынский всё отрицал, но суд, состоявший исключительно из русских сановников, его оправдания не принял и приговорил его к казни[30]30
  В 1765 г. Волынский был реабилитирован. Из сохранившейся записки Екатерины по этому поводу видно, что она высоко оценила дела Волынского и посвятила ему лестные, прямо-таки восторженные отзывы.


[Закрыть].

Временщик, как мы уже сообщали, ещё до казни Волынского взял на заметку младшего Бестужева. Как человек, забравший в свои руки и внешнюю политику, Бирон иногда получал отчёты от посланника в Копенгагене и Гамбурге. Предполагая сыграть на тщеславии Алексея Петровича, Бирон решил его приблизить и сделать из него «карманного», послушного его воле кабинет-министра. Вероятно, временщик считал, что умный и честолюбивый русский вряд ли будет помнить зло, совершённое им по отношению к отцу, и даже наоборот, возможно оценит это как знак искреннего примирения с семейством Бестужевых-Рюминых. Младший Бестужев должен был стать противовесом как Остерману, так и непредсказуемому Волынскому и одновременно быть послушным орудием в руках фаворита.

Так или не так рассуждал временщик, но младший Бестужев, по всей видимости, понял, что представившуюся возможность упускать никоим образом нельзя, и воспринял внимание Бирона вполне прагматично. Он увидел в этом долгожданный шанс подняться наконец наверх. Последующие драматические события не дали возможности этим двум историческим персонажам в полной мере проявить свои способности по отношению друг к другу. Сблизившись, оба имели слишком много задних мыслей, чтобы сотрудничать искренно. Думается, рано или поздно их отношения закончились бы конфликтом. Как бы то ни было, близость к Бирону на первых порах принесла младшему Бестужеву, как и его отцу, гораздо больше неприятностей, чем пользы. Но уже будучи однажды вознесённым наверх, Бестужев будет подхвачен новым приливом общественной волны, так что покровительственное внимание Бирона в конечном счёте сыграло, на наш взгляд, решающую роль в его карьере. Таковы уж превратности судьбы тех, кто с риском для себя готов отправиться в опасное плавание по житейскому морю.

Прибыв в Петербург, Алексей Петрович успел приобщиться к конфискованной собственности казнённого Волынского. В дележе и покупке на торгах, согласно установленному порядку, приняли участие все: императрица взяла себе породистых ревельских коров, 4 попугаев, 4 кареты, 4 коляски и чан с 216 живыми стерлядями, зять Остермана Василий Стрешнев «отхватил» себе богатый казённый дом бывшего кабинет-министра, Миних – дачу близ Петергофа. Кто-то скупал одежду по дешёвке, кто – вина, кто – мебель. Преемник Волынского, только что прибывший из Копенгагена, как пишет Курукин, «обнаружил более высокие запросы: он вывез четыре больших зеркала в позолоченных рамах (за 122 рубля) и ещё два зеркала средних (за 30 рублей)».

К этому времени А.И. Остерман стал рассматриваться в качестве большой помехи не только Бироном, но и самой Анной Иоанновной – правда, по иным причинам. Намечалось сближение России с Англией, вызванное неблагоприятным для обеих стран развитием событий в Швеции. Стокгольм, подталкиваемый Парижем, стремился к военному реваншу и пересмотру Ништадтского мира 1721 года. Поэтому Лондон предложил Петербургу союз, но Андрей Иванович, несмотря на усердные старания английского посланника в Петербурге Эдварда Финча, тянул переговоры, явно уклоняясь от решительного шага. С прибытием Бестужева в Петербург и появлением слухов о его назначении новым кабинет-министром Финч воспрянул духом. По информации английского посла в Копенгагене Тидлея, Бестужев-Рюмин был положительно настроен в пользу англо-русского союза.

ВЗЛЁТ, ПАДЕНИЕ И СНОВА ВЗЛЁТ

В Петербурге накануне празднования Белградского мира появился странный француз итальянского происхождения – бывший посол Франции в Берлине, где он активно противодействовал интересам России. Он удивил всю столицу своим пышным въездом, но не имел с собою верительных грамот, хотя и называл себя послом. Звали француза Иоахимом-Жаком Тротти маркизом де ла Шетарди. Зачем приехал это лощёный, любезный и изворотливый, как уж, европеец? Никто не мог ответить на этот вопрос – даже умнейший и проницательнейший вице-канцлер России Андрей Иванович Остерман, заведовавший внешними делами империи.

Ответ содержался в записке о положении России, представленной Лалли, французским дипломатическим агентом Франции и современником Шетарди, главе внешнеполитического ведомства Франции кардиналу А.Э. де Флёри (1653–1743).

Лалли писал:

«Я не могу дать более простой и в то же время более верной идеи о России, как сравнив её с ребёнком, который оставался в утробе матери гораздо долее обыкновенного срока, рос там в продолжение нескольких лет и вышел, наконец, на свет, открывает глаза, протягивает руки и ноги, но не умеет ими пользоваться, чувствует свои силы, но не знает, какое из них сделать употребление. Нет ничего удивительного, что народ в таком состоянии допускает управлять собою первому встречному. Немцы (если можно так назвать сборище датчан, пруссаков, вестфальцев, голштинцев, ливонцев и курляндцев) были такими первыми встречными. Венский двор умел воспользоваться таким положением нации, и можно сказать, что он управлял петербургским двором с самого восшествия на престол нынешней царицы…» И в конце записки вывод: «Россия подвержена столь быстрым и столь чрезвычайным поворотам, что выгоды Франции требуют необходимым иметь лицо, которое было бы готово извлечь из того выгоды для своего государства».

И этим лицом французский визави Остермана, кардинал Флёри, выбрал маркиза Шетарди. Именно Шетарди должен был освободить Россию из объятий Австрии. Россия, по мнению Версаля, стала играть в европейских делах слишком важное значение – пример решения польского вопроса, в котором Франция благодаря вмешательству России потерпела жестокое поражение, был перед глазами, и предоставить Австрии пользоваться великолепными русскими солдатами было бы просто грешно. Нужно, чтобы русские солдаты служили интересам Франции. В инструкции Шетарди так и было написано: «Россия в отношении к равновесию на севере достигла слишком высокой степени могущества… и союз её с австрийским домом чрезвычайно опасен».

Инструкция давала знать, что всё, что делалось, например, французами в Швеции, было направлено на то, чтобы держать Россию под постоянной угрозой со стороны шведов и одновременно ослаблять участие России в союзе с Австрией. А далее прямо говорилось о том, как решить главную задачу, поставленную перед Шетарди: для этого нужно организовать в России государственный переворот. Ставка должна быть сделана на недовольство исконно русского дворянства иностранным засильем. «Теперь король (Людовик XV. – Б. Г.) не может иметь верных подробностей об этом положении, но, припоминая незначительность права, на основании которого герцогиня курляндская взошла на русский престол мимо принцессы Елизаветы и сына голштинской герцогини, трудно предполагать, чтоб за смертью царствующей государыни не последовали волнения». Маркизу предстояло изучить «подробности» положения России 1739 года, узнать о состоянии русских умов и положении русских фамилий, об их отношении к Елизавете Петровне, о значении голштинской партии, о настроениях в гвардии и армии, – одним словом, узнать всё, что необходимо было для организации переворота.

Вот какой человек появился в Петербурге в конце царствования Анны Иоанновны. Именно он должен был действовать в духе тех мечтаний и упований, которым в это время предавались также и в Швеции. Встаёт вопрос: если бы не было Шетарди, как сложилась бы карьера Бестужева-Рюмина-младшего? Видно, судьбой было предназначено сойтись этим двум людям в одно время и в одном месте.

Будущий соперник Шетарди А.П. Бестужев-Рюмин в чине тайного советника, полученного 25 марта 1740 года, появился в Петербурге в июле 1740 года. Царица Анна Иоанновна уже тяжело болела. Первое время ни Э.Й. Бирон, ни царица о причинах его вызова ничего не говорили. В воспоминаниях Иоахима-Жака Тротти маркиза де ла Шетарди на этот счёт содержится следующее объяснение: Бестужев, как и только что казнённый Волынский, пользовался репутацией человека честолюбивого, безудержно следующего своим влечениям, так что многие предсказывали ему столь же трагический конец, какой выпал на долю Артемия Петровича. Но Бирон якобы уже не хотел отказываться от своего выбора, потому что многим при дворе было уже известно, что Бестужев должен быть назначен новым кабинет-министром.

Ситуацию наверху довольно чётко уловил австрийский посланник Петцольд: «…Ничего определительного невозможно предугадать, но во всяком случае верно, что развязка недалека. Прежде всего нет сомнения, что настоящими недоумениями воспользуется господин Бестужев и утвердится ещё больше в милости герцога…»

В это время на свет появился наследник престола царевич Иван Антонович (Иван VI[31]31
  Царевич именовался также Иоанном III.


[Закрыть]) (1740–1764), сын брауншвейгского принца Антона-Ульриха (1714–1774) и дочери мекленбургской герцогини Екатерины Ивановны – Элизабет-Катрин-Кристины, позже крещённой в России и известной более под именем Анны Леопольдовны (1718–1746). Младенец только что народился, а вокруг него уже разгорелись страсти. Речь шла о том, кто после смерти императрицы станет править при малолетнем ребёнке: родители или Бирон.

Единой дружной «команды» вокруг умиравшей Анны Иоанновны не было: Бирон, как мы уже упоминали, враждовал с А.И. Остерманом, фельдмаршал Б.Х. Миних (1683–1767), вошедший в силу после войны с турками (1737–1739), находился в неприязненных отношениях с ними обоими и с принцем Антоном-Ульрихом тоже. Дипломаты А.П. Бестужев-Рюмин вместе с князем А.Б. Куракиным (1697–1749) и графом М.Г. Головкиным (1699–1755) ничего так не опасались, как усиления Остермана, давнего оппонента своей семьи. Однако никто из них не был достаточно силён, чтобы взять управление государством в свои руки, хотя все были едины в том мнении, что регентство родителей наследника было чревато опасными последствиями для России: оба родителя не обладали твёрдыми качествами правителей, и в дела государства мог вмешаться неуравновешенный отец Анны Леопольдовны, герцог Мекленбургский, изгнанный из своего герцогства за жестокое обращение со своими подданными императором Священной Римской империи. Всё это было чревато для России втягиванием её в совершенно излишние внутриевропейские свары и конфликты.

Но если не анемичная и безразличная к управлению страной Анна Леопольдовна и её тщеславный, но бездарный супруг принц Антон-Ульрих, то кто тогда? Коллективное регентство тоже было отвергнуто – ещё жив был перед глазами неудачный опыт кратковременного нахождения у власти Верховного тайного совета. Волей-неволей все должны были согласиться, что наименьшим злом станет регентство Э. Бирона. Русским часто приходилось (и до сих пор приходится) выбирать не между хорошим и плохим, а между плохим и наихудшим вариантом.

Официальное объявление о назначении Бестужева кабинет-министром было сделано 18 августа 1740 года, в день крестин царевича Ивана Антоновича. 9 сентября императрица возложила на него пожалованный польским королём Августом II орден Белого Орла. Было совершенно очевидно, что услуга младшего Бестужева-Рюмина по делу смоленского губернатора и внимание к нему фаворита перевесили нелояльное отношение к императрице его отца и сестры, и императрица на пороге своей смерти, наконец, по достоинству оценила Бестужева. Нового кабинет-министра фельдмаршал Миних сразу назвал душой, правда, не слишком честной, а Черкасского – телом кабинета.

Некоторые источники указывают, что пост кабинет-министра Бестужев якобы получил из рук Бирона уже после того, как он – Бестужев – помог стать тому регентом. На самом деле, как пишет Л. Левин и подтверждает целый ряд других источников, Бестужев «поспособствовал» временщику, уже будучи кабинет-министром: «два кабинет-министра (князь Черкасский[32]32
  Черкасский Алексей Михайлович (1680–1742), князь, 1715–1719 гг. – обер-комиссар Петербурга, 1719–1724 гг. – губернатор Сибири, сенатор (1726), 1731–1741 гг. – кабинет-министр, 1740 г. – канцлер. Современниками, в частности иностранными послами, характеризовался вполне положительно: умён, честен, бескорыстен, благороден, но слегка ленив и нерешителен.


[Закрыть] и Бестужев-Рюмин) вместе с Минихом обратились к императрице с просьбой назначить Бирона регентом» малолетнего Ивана Антоновича.

Черкасский Алексей Михайлович (1680–1742), князь, 1715–1719 гг. – обер-комиссар Петербурга, 1719–1724 гг. – губернатор Сибири, сенатор (1726), 1731–1741 гг. – кабинет-министр, 1740 г. – канцлер. Современниками, в частности иностранными послами, характеризовался вполне положительно: умён, честен, бескорыстен, благороден, но слегка ленив и нерешителен.

Многие историки почти единогласно обвиняют Бестужева в том, что он и только он способствовал избранию Бирона на пост регента при малолетнем царевиче Иоанне Антоновиче. На самом деле, как явствует, например, из исследований Е. Анисимова и других историков, новый кабинет-министр сделал в этом направлении не больше и не меньше других. Все вельможи и сановники, включая всесильного Миниха и пребывавшего «себе на уме» Остермана, кто искренно, а кто лицемерно, голосовали за этот выбор. Никто из правящей верхушки не имел смелости противостоять мощному напору курляндца, пользовавшегося к тому же безоглядной поддержкой государыни. Так что поддержка Бирона Бестужевым-Рюминым, как уверенно полагали современники и их потомки, на наш взгляд, не была решительной, ибо без поддержки «тяжеловеса» Миниха регентство временщика никогда бы не состоялось.

Но Бестужев-Рюмин несомненно сыграл в возвышении Бирона одну из активных ролей. Так он на самой ранней стадии дела приложил руку и к оговору Анны Леопольдовны перед своими коллегами-сановниками, выступив против назначения её регентшей при своём сыне. «В ней подозревают характер мстительный и в значительной мере напоминающий капризы её отца», – сказал он. Вряд ли это и другие заявления нового кабинет-министра были искренними – он явно «отрабатывал» свой фавор у Бирона. Анна Леопольдовна была существом добрым, милосердным и отнюдь не мстительным, в чём мы убедимся, когда увидим самого Бестужева в тюрьме. Не подтвердились и прогнозы Бестужева относительно неспособности Анны Леопольдовны управлять государством и опасения, что Россия при ней подпадёт под влияние венского двора. С помощью вице-канцлера и великого адмирала А.И. Остермана правительница, не хватая звёзд с неба, справлялась со своими обязанностями вполне сносно.

Н.И. Павленко следующим образом описывает события, связанные с назначением (выбором) Бирона регентом.

Анна Иоанновна лежала в Летнем дворце в обмороке, когда Бирон вызвал туда графа обер-шталмейстера Р.-Г. Левенвольде (1693–1758)[33]33
  Рейнхольд-Густав Левенвольде, лифляндский (остзейский) барон, камергер (1725), граф (1726), фаворит Екатерины I, по поручению брата Карла-Густава известил Анну Иоанновну о решении Верховного тай ного совета об избрании её на русский трон. Обер-хофмаршал (1730), близкий человек Анны Леопольдовны, арестован во время переворота 1741 г. и сослан в 1742 г. в Соликамск, где и умер в 1758 г. Герцог Лирийский писал, что он «был такого дурного характера, каких я мало встречал… Он был лжив и коварен, и одна только корысть управляла им». Его старший брат Карл-Густав Левенвольде, граф (1726), генерал-адъютант при Петре I и Екатерине I, камергер при Петре II, в 1727–1730 гг. жил в отставке, с 1730 г. генерал-поручик и полков ник Измайловского полка, в 1731–1732 гг. посол в Австрии, Пруссии и Польше, обер-шталмейстер. Умер в 1735 г. По словам герцога Лирийского, был страшный картёжник и вместе с тем скряга, любил взятки, «но, впрочем, был такой человек, с которым можно было по советоваться». Ещё один брат, граф Фридрих-Казимир Левенвольде (1692–1769), с 1735 г. на австрийской службе, генерал от кавалерии и тайный советник.


[Закрыть].

– Что делать? – был первый вопрос Бирона к Левенвольде.

– Надобно послать за министрами, – ответил граф. Он, как и Бирон, был немцем, а для обсуждения такого важного дела нужно было для проформы пригласить русских.

Послали за кабинет-министрами Черкасским и Бестужевым-Рюминым, а вслед за ними появились ещё два немца – фельдмаршал Миних и его родственник, президент Коммерц-коллегии барон К.-Л. фон Менгден (1706–1760)[34]34
  Сын Миниха был женат на дочери барона Менгдена. Жена Мини– ха-мл. была сестрой Юлии Менгден, фаворитки Анны Леопольдовны, а впоследствии – четвёртой жены Лестока. Как представляется, Минихи готовили себе на будущее опору на своих людей.


[Закрыть]. Бирон обратился к собравшимся с речью и спросил, как им поступать.

– Что последует со мною по кончине её? – Временщик показал рукой на покои, в которых лежала умирающая императрица.

Ответ на вопрос был очевиден: слишком многим временщик был ненавистен, чтобы надеяться на благоприятный для него поворот событий. Но собравшиеся молчали. И тогда Бирон сам ответил на этот вопрос, давая понять, что ничего хорошего его в будущем не ожидает. Далее он нарисовал мрачную картину междуцарствия, которая могла последовать за смертью Анны Иоанновны, и произнёс слова о том, что стране нужен человек, способный преодолеть этот кризис. Он назвал две кандидатуры – родителей Ивана VI, но тут же отверг их как абсолютно непригодные по причинам, нами уже вышеупомянутым.

Вельможи выслушали все рассуждения временщика опять молча. Им было пока не совсем ясно, куда тот клонил дело. Решили посоветоваться с Оракулом – Остерманом, сказавшимся в это время больным, как это было при каждом дворцовом или правительственном кризисе, и сидевшим дома. К вице-канцлеру поехали его коллеги князь A.M. Черкасский и А.П. Бестужев-Рюмин. И тут, сидя в карете по пути к дому Остермана, князь Черкасский, по характеристике герцога Лирийского, человек умный, благородный и образованный «лучше многих своих соотчичей, отличавшийся бескорыстием… но робкий и нерешительный», как бы про себя произнёс роковые слова:

– Больше некому быть, кроме герцога Курляндского, по тому что он в русских делах искусен.

Это было созвучно с древнерусской легендой о том, как приглашали на Русь княжить варяга Рюрика: приходи к нам княжить, дорогой варяг, потому как сами мы с княжеством управиться не умеем! Впрочем, на Руси часто в самый нужный момент подходящего человека на роль руководителя страной не оказывалось. Так было и в данном случае: кто мог бы составить конкуренцию Бирону? Ещё один немец – Остерман, Миних или какой-нибудь Левенвольде? Среди русских, говоря словами песни В. Высоцкого, настоящих вожаков, к сожалению, не было.

Приехав к Остерману, Черкасский и Бестужев поняли, что тот не был расположен сразу передать всю полноту власти своему сопернику Бирону. Остерман согласился сочинить манифест об объявлении Ивана Антоновича наследником престола, а относительно регентства над ним дипломатично изрёк:

– Торопиться не надо, надобно подумать.

И предложил пока назначить правительницей Анну Леопольдовну, а при ней учинить регентский союз, включив в него и Бирона.

С тем кабинет-министры возвратились обратно в Летний дворец к Бирону. Там их ждали Миних и Левенвольде, а также подъехавшие позже генерал Ушаков, адмирал Н.Ф. Головин (бывший посол в Швеции), обер-шталмейстер А.Б. Куракин[35]35
  Александр Борисович Куракин (1697–1749), князь, сын Б.И. Куракина, государственный деятель и дипломат, как двоюродный дядя Петра II занял высокое положение при дворе, потом входил в ближайшее окружение Анны Иоанновны. Императрица, резко осуждавшая употребление алкоголя, только Александру Борисовичу позволяла пить вина столько, сколько захочется, ибо в подпитии князь отличался большим остроумием. Посол в Париже (1727–1728), д.т.с. и обершталмейстер (1736), основатель госпиталя в Москве для отставных офицеров и раненых солдат. Ревностный сторонник Э. Бирона, после свержения временщика и показаний арестованного вместе с ним А.П. Бестужева-Рюмина попал под подозрение, но был прощён и продолжал пользоваться влиянием при дворе Анны Леопольдовны. Женат на сестре Н.И. Панина.


[Закрыть], генерал-прокурор Сената князь Трубецкой, генерал-поручик Салтыков и гофмаршал Шепелев. Кабинет-министры передали ответ Остермана. Заметим, что мнение вице-канцлера было вполне резонно – так, к примеру, всегда поступали в Швеции и других странах Европы при малолетних наследниках трона.