Текст книги "Русский капкан"

Автор книги: Борис Яроцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

19

Капитан Самойло, как и лейтенант Насонов, числился при американском экспедиционном корпусе, исполнял должность инструктора по работе с местным населением.

В экспедиционном корпусе русского капитана опекал и контролировал его преподобие Комлоши, капеллан 29-й пехотной дивизии. Капеллана высоко ценил опытный американский разведчик Дэвид Френсис, временный поверенный в делах Северной России. Этот разведчик – знаток русской души – воспринимал капитана Самойло как заурядного переводчика, но хорошо знающего местные условия, к тому же умеющего весело подшучивать над своими сослуживцами, с таким в застолье не соскучишься. Разведчикам, как известно, не рекомендуется подшучивать над кем бы то ни было. Вот и пойми, кто он капитан Самойло, имеет ли отношение к разведке? Если он агент генерала Миллера, то генералу не позавидуешь. Что поделаешь, на безрыбье и рак рыба: война оголила корпус агентуры, берут из войск кого попало, чаще – прямо из госпиталей, свидетельство тому – русские курсы Красного Креста.

Сергей после нескольких бесед с командующим Шестой Красной армии уже активно работал на советскую военную разведку. Твердо помнил наставления командарма:

«Отныне у тебя, сынок, на первом месте бдительность и еще раз бдительность, на втором – все остальное».

Самым опасным для него был не его преподобие, а этот с виду педант и сухарь, майор Френсис. Он умел задавать каверзные вопросы, например: «Это кто ваш знакомый, с которым вы вчера встречались?» Сергей научился переспрашивать: «Который меня хватал за рукав? Он меня принял за Дэвида Френсиса. Я к вам его направил. Видимо, это красный агент». – «Дурак вы, капитан», – говорил Френсис, при этом добавляя бранное слово по-русски. Это все, чему он научился в России. Но он умел наблюдать и ловить собеседника на слове. Сергей всегда об этом помнил.

В оккупированном Архангельске (местные газеты писали «в освобожденном от красных войск») Френсис как временный поверенный сразу же вслед за генералом Пулом и командующим экспедиционным корпусом полковником Айронсайдом установил деловые связи с правлением Холмогорского уезда. Френсис потребовал закрепить за полковником – как награду за боевые заслуги – левобережье Северной Двины глубиной на сто километров от села Монастырское до устья реки Вага.

– Но там еще идут бои! – воскликнул Миллер, к этому времени уже генерал-губернатор и Верховный главнокомандующий. – Оформим собственность после войны.

– После войны будет поздно, – сказал Френсис. – На корабельный лес найдется много желающих.

Генерал Миллер намеревался закрепить за собой этот обширный массив корабельного леса. Но иностранцы уже без него распоряжались русским богатством.

В сентябре 1918 года без ведома Миллера документ в форме купчей за подписью генерал-губернатора Северного края был выдан гражданину США Т. Френцису. По свидетельству Эндрю Ротштейна, купчая была помещена в Нью-Йорский федеральный банк на имя сына Френсиса, с гарантией России без срока давности.

20

В сентябре того же года по реке Северная Двина направлялась англо-американская эскадра. У нее была задача колонизировать всю пойму реки Северная Двина с ее притоками и в районе Котласа соединиться с войсками адмирала Колчака.

Навстречу ей вышла флотилия в количестве четырех буксиров, оборудованных для стрельбы из орудий малого калибра. Флотилию возглавлял Павлин Виноградов, заместитель председателя Архангельского губернского исполнительного комитета.

Ночь была светлая при высокой луне. На фоне гаснущей вечерней зари четко просматривались пароходные дымы. По ним можно было определить количество крупнотоннажных боевых кораблей.

Насчитали пять. Потом уточнили: шесть. Для четырех буксиров, хотя и вооруженных полевыми орудиями, целей было многовато.

Командующий флотилии приказал буксирам затаиться у правого берега, не обнаруживать себя дымом. Вместо мазута в топки подбросили сухие березовые дрова, они давали мало дыма. Помогал негустой туман, покрывший речную гладь и невысокий берег, заросший камышами.

В напряженном ожидании тянулись минуты. Вражеские корабли приблизились настолько, что уже слышны были голоса, явно, что не русские.

– Никак бриты?

– Не похоже. Акцент не тот. Это, робяты, американцы, – определил стоявший у носового орудия пожилой, тронутый оспой матрос.

– Точно! Янки, – кто-то его поправил. – Не догадываются бедолаги, что они у нас на мушке.

Его не стали поправлять. Наводчик уперся в налобник прицела, следил за движением лидера, вращал рукоятку горизонтального поворота орудия. Ждал команду на открытие огня. Ладонь уже лежала на рычаге спуска.

Но вот щелкнул клин затвора. Снаряд в канале ствола. Тихо последовала команда:

– Огонь!

Вспышка в тумане над камышами и – оглушительный до боли в ушах выстрел. Снаряд угодил в борт корабля чуть выше ватерлинии. Взрывная волна качнула буксир. Рядом в камышах дружно заговорили все четыре орудия буксирной флотилии. На орудийные выстрелы отозвались вражеские пулеметы. Но вскоре после второго и третьего залпа пулеметы замолчали.

Корабли эскадры, застигнутые врасплох, поспешно разворачивались на сто восемьдесят градусов и, окутанные едким тротиловым дымом, уже по течению реки набирали скорость. Удирали. Миновали пристань Березник. С причала им яростно махали бескозырками (там уже высадился британский десант). Не приближаясь к причалу, поспешно отходили к устью мелководной речки Военьга. Близко к берегу не подошли, опасаясь посадить корабли на мель.

Но и в той стороне, у правого берега, у них не было спасения. Оттуда, из купы тополей, тесно стоявших над обрывом, по ним ударил станковый пулемет. Американцы сначала посчитали, что пулемет английский – по ним бьют свои, и они выпустили сигнальную ракету. Но пулемет продолжал поливать их свинцовыми очередями, не давая возможности приблизиться к орудиям.

На буксирах, слыша пулеметные очереди, – ликование.

– Откуда, робяты, «максим»? – окликали друг друга моряки буксирной флотилии. Да и сам командующий Павлин Виноградов был в недоумении: кто это им так усердно помогает? Наконец догадались: да это же партизаны деревни Воронцы устроили интервентам засаду!

Не раньше, как неделю назад из Воронцов побывал в штабе завесы известный таежный охотник Михаил Шумилин. Он предъявил мандат члена исполкома Березниковского совета, как подтверждение, что он принял командование местным партизанским отрядом.

Для знакомства бывалый таежный охотник на пароконной подводе привез около десяти пудов лосятины, вымоченной в рассоле, мешок сухих грибов и несколько вязанок речной сушеной рыбы.

Спросил:

– Кто у вас главный?

Главного назвали:

– Командарм-6.

– Он из унтеров, что ли?

– Из генералов. Он – красный генерал, – и показали на высокого стройного военного в портупее с кольтом на боку.

– Вот он, наш командарм!

– Так я же его знаю! Это мой старый товарищ.

К штабу только что подъехал автомобиль с откинутым верхом, и командующий, тоже узнав гостя, сразу направился к нему.

– Какими ветрами, товарищ Шумилин?

– Пришел оружие просить.

Самойло и Шумилин не однажды встречались раньше в Архангельске в губисполкоме, в составе делегации совершили поездку в Петроград, с гостевыми мандатами были на съезде рабочих и солдатских депутатов от северных губерний.

Интенданты Шестой армии приняли по акту солонину. Командование армии выдало партизанскому отряду 22 винтовки, из тех, которые удалось вывезти из окружного склада и к ним четыре «цинки» патронов.

В знак особого уважения к личности Шумилина по указанию командарма партизанскому отряду селения Воронцы был передан английский трофейный пулемет, ласково прозванный в русском войске «максимом».

Удар буксирной флотилии для интервентов был неожиданный. Пленные потом признались: проспали.

Интервенты не сразу на огонь ответили прицельным огнем. Дуэль длилась около тридцати минут. За эти полчаса вражеский монитор «Хамбер», охваченный пламенем, врезался в болотистый берег и там грузно осел. Матросы монитора, толкая друг друга, прыгали в студеную воду. Чтоб не утонуть, освобождались от ботинок и бушлатов.

Русские матросы вылавливали их баграми и, как белуг, вытаскивали на палубу. Лица некоторых иностранцев были черны, как голенища хромовых сапог. Без труда распознавали: негры. На палубе низовой утренний ветер выдувал из них остатки сна. Лица пленников приобретали синюшный вид.

Кто-то пытался с ними заговорить, мешая русские и английские слова. Не столько речью, столько жестами спрашивали, как американцы себя чувствуют после русской купели. Многие моряки плавали на торговых и военных судах под русским флагом, участвовали в Цусимском сражении, побывали у японцев в плену, словом, имели некоторый опыт общения с иностранцами, в иноземных портах заводили знакомства с британцами, нередко после рома и виски встречи заканчивались кулачными боями. Так что русские матросы знали британцев и с черной кожей.

Но то было в прошлом. Теперь с чернокожими они знакомились в архангельском крае, на Северной Двине под Березником одиннадцатого августа 1918 года.

А два дня спустя красные моряки закрепили победу. В устье реки Вага рано утром, пользуясь густым туманом, буксиры без единого выстрела на самой малой скорости (по свидетельству участников, на один узел) приблизились к вражеским судам, открыли залповый огонь из стрелкового оружия, взяли на абордаж транспортное судно «Заря», перевозившее боеприпасы, и в считанные минуты пленили всю команду. Команда состояла из американцев и приданных им русских гвардейцев из элитного полка генерала Миллера. Гвардейцам предстояло десантироваться в Котласе, захватывать порт и городской совет. Подробный план города у командования был на руках.

Упорное сопротивление оказали белогвардейцы. Никто из них не пожелал без оружия выйти на палубу с поднятыми руками. Кто выходил, стрелял по красным морякам, прыгал в воду, пытался в густом тумане по камышам выбраться на берег и уйти в лес.

Иначе вели себя американцы. Они поднимали руки, еще не видя противника. Разъяренные белогвардейцы, не в силах скрывать гнева, били союзников прикладами, стреляли в них из наганов. Офицеры генерала Миллера пытались в американском войске наводить порядок, требовали не прятаться по отсекам, а стрелять в красных.

Русские солдаты и унтер-офицеры плакали от бессилия: они так надеялись на силу и смелость американских солдат, особенно на чернокожих. В России сочиняли о них легенды: какие это замечательные борцы за свободу! В земских школах и городских гимназиях педагоги рассказывали, как свободолюбивый Север сражался против рабовладельческого Юга, штыком и револьвером негры освобождались от колониального рабства. В республиканской армии северян рядом с неграми шли в бой русские юноши, возмужавшие на земле Русского Севера. А под Березником янки показали, чего они стоят.

Чернокожие потомки американских республиканцев не желали помогать Белой гвардии. И это бесило монархистов. До войны 1914 года было столько клятвенных заверений, что Америка никогда не оставит в беде Россию, свои заверения подтверждали щедрой доставкой военного снаряжения, конечно, в обмен на золото. К началу войны только в одном Архангельске хранилось в складских помещениях американского оружия и огнеприпасов, которых хватило бы для ведения боевых действий не на один месяц.

Начальник штаба Мурманского района полковник Костанди в который раз в рапорте на имя генерала Миллера жаловался на союзников. «Англичане, – сообщал он, – не хотят успеха русского оружия».

Это был крик души преданного императору солдата. Он не знал еще, как и не знало абсолютное большинство офицеров и солдат Белого движения, что бывший император вместе с семьей уже расстрелян. По заверению генерала Миллера, спасти Россию могла только Антанта. К сожалению, и Антанта, ее командный состав, состоял из сугубо деловых людей, падких на щедрую наживу.

Бегло прочитав рапорт полковника Костанди, недовольного вояками-англичанами, Миллер поднял голову на присутствовавшего генерала Айронсайда, с огорчением произнес:

– На британцах свет клином не сошелся. Есть великая Америка, богатая держава. Она возьмет Россию под свое бронированное крыло. И сделает это не ожиревшими гражданами, а долларами, на которые так падки мерзавцы Старого и Нового света.

У генерала Айронсайда чуть было не сорвалась:

«А сами-то вы, Евгений Карлович, далеко ушли от мерзавцев?»

После «народного социалиста» Чайковского, возглавлявшего Временное правительство Северной области, заменивший его генерал Миллер брал долю процента с иностранцев, начинавших свой бизнес в России. За месяц набегало больше миллиона долларов. Это был навар премьер-министра.

Быть президентом или возглавлять правительство в такой стране, как Россия, считалось доходным бизнесом. За год-полтора даже самый маленький чиновник в этой административной должности превращается в миллионера. Исключений не бывает. В денежной должности нельзя не красть.

21

Не с пустыми руками пришли на Русский Север союзные войска. У них была внушительная речная флотилия, суда оснащены современной артиллерией. Орудия среднего калибра стояли на быстроходных мониторах типа «Хамбер» и канонерских лодках типа «Кокхойфер».

Над Северной Двиной в солнечную погоду небо наполнялось гулом авиации. Американские и английские самолеты-разведчики появлялись над Котласом, сбрасывали листовки с обращением генерал-губернатора Миллера к бойцам и командирам Красной армии.

Генерал-губернатор и главнокомандующий Северного края призывал прекратить сопротивление «законной власти» и вернуться к мирной жизни. Каждому бойцу и командиру, покинувшему ряды рабоче-крестьянской армии, предназначалось материальное вознаграждение, обычно сельскохозяйственный инвентарь и рабочий скот для ведения полевых работ.

В Шенкурском округе были земли, на которых картофель давал обильные урожаи, вызревал ячмень. По притокам реки Вага лежала без движения плодородная целина. Когда-то, не одно столетие, здесь проживали карелы, предки породнившихся угро-финнов и северо-восточных славян, они обрабатывали эти земли, выращивали сахаристые овощи, известные на Русском Севере как турнепс.

Карелов потеснили новгородские крестьяне, бежавшие от гнета московских бояр, но уже при Алексее Михайловиче Романове на берега северных таежных рек пришли мастеровые люди, застучали топоры, на воду спустили карбасы.

Жители северной тайги, прозванные пришельцами самоедами, взялись за плотницкое дело. Русские корабли вышли в море-океан на китобойный промысел, ступили на материк, где в полночь солнце стоит высоко над горизонтом.

Выращивать белый корнеплод стало не выгодно. По рекам с юга шли караваны с зерном. В дельте Двины вырастал город корабелов. Его питали деловыми людьми таежные селения. Земли по реке Вага превращались в целинные. Но сам Шенкурск обрастал селеньями, все чаще звучала вологодская и костромская речь. С Волги и Оки шли русские люди, где был недород, опять поднимали целину. На некогда обжитых местах набирало силу новое крестьянство. Архангелогородская губерния уже красовалась среди гербов России. Ее полки показали себя при обороне Севастополя, на полях виноградной Болгарии, на сопках Манчьжурии.

В Шенкурске тоже был свой полк: 17-й пехотный Архангелогородский. Он и составил костяк местной Белой гвардии. Солдат этого полка за их умение сражаться на поле боя с легкой руки генералов Временного правительства прозвали «шенкурятами».

На «шенкурят» и рассчитывал вести войну до победного конца Верховный главнокомандующий Северного края. Он питал мало надежды на союзные войска, на тех же итальянцев и французов, – тех манили богатства Русского Севера, но не перспектива умирать за британцев и американцев. Пресса Рима и Парижа не скрывала, кому достанутся лавры победителей.

– Эти макаронники и лягушатники только путаются под ногами, – признался генерал американскому послу, когда тому доложили, что после первого боя у Березника с прибрежных постов, выставленных для охраны коммуникаций, исчезли несколько итальянских и французских солдат: то ли они сами сбежали, то ли их похитили красные партизаны.

Генерал надеялся на американцев, уж они-то своими речными кораблями сумеют пройти к Вологде, где пересекаются магистральные направления: с юга на север и с запала на восток. Но прежде войскам Антанты предстоит соединиться с Колчаком. Бои уже идут на подступах к Перми. Колчаку Америка обязательно поможет: у адмирала весь золотой запас Российской империи.

Президент Вильсон постоянно теребил своего посла, спрашивая, как надежно хранится царское золото? Агенты нескольких разведок (Британии, Франции и белой России) сообщали, где в данный момент находится золотой запас, на какой железнодорожной станции Транс-Сибирской магистрали.

Это было не обычное золото высшей пробы, а изделия из золота и платины, представляющие большую художественную ценность.

Золотой запас России постоянно был на колесах. Менялись только паровозы и охрана. Начальники караулов ежедневно докладывали Верховному главнокомандующему. Если придется отступать до океана – адмирал такой исход событий не исключал, – была опасность, что золото перехватит Япония.

По инициативе генерала Миллера в тайне даже от своего начальника штаба разрабатывался план передачи золотого запаса России в Архангельске под охрану караула, который находился в непосредственном подчинении генерал-губернатора. Из Архангельска крейсером «Олимпия» или другим надежным судном в сопровождении вооруженного эскорта груз будет переправлен в Северные Соединенные Штаты.

С этой целью в Архангельске неотлучно находился американский консул Феликс Коул. Он был в постоянном контакте с генералом Миллером. Генерал-губернатор Северного края наряду с послом головой отвечал перед американским президентом за сохранность и доставку ценнейшего груза. У берегов Норвегии уже второй месяц несли боевое дежурство противолодочные корабли Соединенных Штатов для сопровождения «Олимпии».

Дело было за малым – за соединением войск союзников с войсками адмирала Колчака. Но сначала нужно было водными путями выйти на Вятку, а оттуда уже пробиваться до Перми.

Боевая обстановка на Северной Двине накалялась. Две флотилии, несмотря на материальный перевес интервентов, в огневой дуэли не уступали друг к другу.

Из Петрограда в район боевых действий целевым назначением были доставлены снаряды и патроны. Прибыло подкрепление моряков-балтийцев. Флотилия пополнилась двумя восстановленными пароходами и одной плавучей батареей.

8 сентября в устье реки Вага буксирная краснофлотская флотилия внезапно навязала ожесточенный бой противнику. Артиллерийская дуэль продолжалась около двух часов. Прицельным огнем плавучей батареи была потоплена канонерская лодка. Пулеметом, приспособленным для стрельбы по воздушным целям, был сбит английский биплан. Но и буксирная флотилия понесла потери. Вражеский снаряд угодил в орудие. Расчет погиб. Стоявший на капитанском мостике командующий флотилии Павлин Виноградов получил ранение в голову. Командующего спасти не удалось. В тот же день, к вечеру, не приходя в сознание, Павлин Виноградов скончался.

Об этом бое, о гибели командующего речной флотилии в Москве стало известно три дня спустя. Ленин с недипломатической прямотой телеграфировал Кедрову: «В печать. Крупная победа над англичанами и белогвардейской сволочью».

Спустя несколько дней на это событие откликнулась московская «Правда». Заметка была посвящена командующему северодвинской речной флотилии. В ней о Павлине Виноградове были такие слова:

«Его колоссальной энергии, силе организаторского таланта мы обязаны тем, что продвижение англо-французов к Котласу было приостановлено».

Командующий фронтом, ознакомив командиров и комиссаров с этой телеграммой, внес уточнение:

– Приостановлено, но не остановлено. Усекаете, товарищи?

Товарищи усекали. Никто другой останавливать их не будет. Больше некому. Все войска Красной армии задействованы на других фронтах, и не в последнюю очередь на Восточном фронте.

В штабе союзных войск, пережив неудачу на реке Северная Двина, в спешном порядке разработали новый план – наступление по Северной железной дороге в направлении Плесецк – Вологда.

К этому времени в Обозерской уже дислоцировался 339-й американский пехотный полк. В полку значительное количество рядовых составляли негры, чьи деды и прадеды помнили рабство. На русской земле американцы почувствовали себя хозяевами-рабовладельцами. Сразу же по прибытии из Архангельска они небольшими группами разбрелись по таежному поселку, где вокруг добротных изб небо заслоняли кряжистые сосны и ели-великаны, тяжелые гроздья поспевающей рябины заглядывали в окна.

Непрошеные гости бесцеремонно вламывались в дома, которые никогда не знали замков, устраивали обыски. Нет, они забирали не продукты – они были сыты. Они хватали вещи, которые имели высокую цену на рынках Нового Света. Интервенты снимали со стен иконы ювелирной работы, ружья и сабли, теперь годившиеся разве что в музей, – это с ними русские солдаты возвращались из дальних военных походов.

Интервенты выгребали из хозяйских сундуков старинные золотые и серебреные монеты, служившие украшением женской одежды.

– Это же не люди – черти безрогие. Истинный бог! – не уставал твердить православный священник отец Никодим, оставивший воспоминания потомкам.

Добрался он из Самоедов, где был его приход. Но как только он узнал, что в Обозерской разместился американский полк, а значит, эти самые негры начнут насильничать, сразу же вернулся домой, опасаясь за невестку и малолетних внучат. В молодости отец Никодим (в миру Корнюшин Никодим Матвеевич) служил на флоте, ходил по морям-океанам, видел, как янки разбойничали в Китае, среди них было немало чернокожих. Скольких китаянок они заразили сифилисом! Вот и поспешил отец Никодим предупредить обозерских девушек и женщин, неровен час – принесут иноземную заразу. Попробуй тогда от нее избавиться?

– Кто же они, черномазые дяволы? Откуда взялись? – возмущались обозерские женщины. – Никак из гиены огненной?

– Оттуда, бабоньки, оттуда, – им отвечали осторожные железнодорожные рабочие, здесь люди новые, но уже немало повидавшие на своем веку. Были среди них и бывшие матросы.

Вот матросы и вносили ясность:

– Это – янки. Они разного цвета. Любят виски и деньги. Не брезгуют и молодыми женщинами.

Но янки умели не только грабить, лакать виски, светлые, как родниковая вода, но по крепости не уступающие спирту. Сами северяне эту светлую воду, известную в Центральной России как водка, называли вином, а вино, виноградное или яблочное, называли «борматухой». «Борматуха» – напиток интеллигенции, к которой причисляли себя грамотные люди. Кто в северном крае осел надолго, переходили на вино, от вина – к разбою. В этом скоро убедились жители Обозерской. Американы за неимением виски лакали вино местного производства, сырьем для него был сахар.

Архангельский купец, уроженец Гамбурга Вильгельм Брандт в 1826 году неподалеку от своего дома построил шестиэтажное здание и устроил в нем сахарный завод. Пока из Швеции поступало сырье в виде корней сахарной свеклы, завод работал бесперебойно. Вильгельма Брандта деньги (любые) мало интересовали, его вполне устраивал бартер – сырье на сырье: свекла на лес-кругляк. Первоклассная шведская мебель, заполонившая Европу, была из корабельного леса Русского Севера, особо ценилась карельская береза.

С нашествием иностранных войск на Русский Север пьянство приняло обвальный характер. Бартер как таковой исчез. Не нужно было ничего ввозить, разве что пополнение для экспедиционного корпуса. От Бакарицы до Исакогорки склады были завалены боеприпасами. Переадресовывались транспорты, шедшие было в Европу для ведения боевых действий на Западном фронте. Теперь их, с боеприпасами, направляли в Мурманск, Онегу, Архангельск и даже в Мезень, куда в срочном порядке перебрасывались войска русского экспедиционного корпуса, ранее предназначавшегося для защиты Парижа.

На северной окраине Архангельской губернии спешно сосредотачивались разбросанные по Северу части Белой армии. Но все это были батальоны и роты не полного состава. Роты в сто двадцать человек назывались батальонами. На каждого младшего офицера припадало восемь солдат и четыре унтер-офицера. Даже взвод в десять человек на бумаге числился как рота. На роту полного состава полагалось обмундирование.

Особенно щедры были американцы. На солдата Белой армии благодаря военному министерству порой припадало по четыре комплекта обмундирования. Комплекты оседали на складах, что-то разворовывалось, что-то обменивалось на рыбу и на мясо оленей, но, прежде всего, на водку. Бутылка водки (по-местному «борматуха») стала эквивалентом денег. «Чайковки» и «моржовки» уже ничего не стоили.

Но янки – это же янки! – добром не разбрасываются. Все переводили на доллары – самую коварную валюту. Каждый бушлат и каждая пара ботинок оценивались в долларах. После войны Россия должна будет выплачивать Соединенным Штатам ценностями – золотом или же лесоматериалами, но лучше всего – территорией.

Еще летом семнадцатого года социалист Чайковский уже на следующий день после его назначения главой правительства Северной области согласился уступить Америке два миллиона гектаров корабельного леса.

Сделка состоялась в готели «Северная Пальмира». На заключение сделки прибыл из Лондона атташе американского посольства У.Х.Бакклер. Его интересовала местность вокруг Кожозера, откуда удобно будет в Онежский залив плотами сплавлять лес.

А пока предстояло, несмотря ни на какие расходы, собрать белое войско и подготовить его к наступательным действиям против Шестой Красной армии. Сейчас потребовался на Севере не двойник генерала Миллера, а сам генерал Миллер.

Уже в июле в Архангельске начались первые аресты. Схватили местного жителя Якова Симакова. Он работал на железной дороге путевым обходчиком. До строительства дороги Симаков промышлял в тайге: в летние месяцы рыбачил, из Об-озера пеньковыми сетями вылавливал пудовых щук, сбывал на онежском рынке. Зимой с другом и соседом Ваньчей Комлевым ходил на медведя.

Железная дорога, а вслед за ней и оккупация Севера внесли большие изменения в таежную жизнь обозерцев. Симакову пришлось до лучших времен забросить рыбалку и охоту. Железная дорога давала хороший заработок. Из Щукозерья привел свеловолосую девушку Груню, ей тогда едва исполнилось шестнадцать лет. Замуж было рано, и она самоходкой убежала к Яше. В августе ей предстояло рожать первенца. Роды были бы нормальными, если бы не янки.

В полдень, когда весь поселок работал, два американских солдата, белый и черный, вломились в избу Симаковых. Дома была одна хозяйка. Они стали требовать вино, русскую водку. Русская водка не идет ни в какое сравнение с виски. Во вкусе местного пития интервенты разобрались очень скоро.

Обыск у Симаковых ничего не дал, и солдаты изнасиловали хозяйку. Крики о помощи услышал сосед Ваньча Комлев. Он схватил подвернувшийся под руку заступ, по крутому крыльцу взбежал в избу друга. Увидел распластанную на полу женщину и над ней широкую спину негра. В первые секунды он не заметил второго насильника, приводившего себя в порядок, тот перехватил его руку. Пришлось сначала заступом ударить белого, а негра добивал уже лежачего, как бил медведя – заступ вошел в раскрытую пасть.

Груню, всю окровавленную поднял, отвел в свою избу.

– Беги! – просила Груня.

– А трупы?

– Жги!

– Избу? А что Яша?

– Я отвечу…Быстрее! Тогда не найдут их…Только лошадь выведи…

Ваньча бросился в конюшню соседа. Конюшня, как везде в северных таежных селах, строилась под жильем. Это был хлев, конюшня и овчарня в одних стенах, а рядом, под избой сенник. Ваньча не увидел лошади. Догадался: в горячке Груня забыла сказать, что утром на службу Яша уехал на лошади, овцы паслись в ограде, а корову только присмотрел у Груниных родственников.

Груня была права: поджег избы мог спасти Ваньчу от расправы.

Ваньча забежал в конюшню, бросил горящую спичку в прошлогоднее сено – и уже через минуту огонь охватил весь нижний этаж избы Симаковых. Сухая жаркая погода подсобила огню. В пламени исчезло все, что долгие годы наживал сосед, а заодно исчезли и солдаты-насильники из американского пехотного полка. Это были первые трупы оккупантов на Русском Севере.

Ваньча исчез из Обозерской, когда изба Симаковых только разгоралась. А тайга всегда укроет: сделай шаг с тропы – и ты уже в тайге.

За десять верст от поселка Яков увидел дым. Прикинул: горит у скалы, где Ваймуга начинает свой бег. Сердце дрогнуло: там же его дом, там жена Груня, которой через два месяца рожать. Бросил под ивовый куст суму с инструментом, подозвал Краюху, пасшуюся невдалеке, трусцой погнал свою лошадку.

Выехав на опушку, откуда был виден поселок и железнодорожная станция, он понял: предчувствие его не обмануло.

Уже возле горящей избы он встретил начальника станции.

– Погоди, Симаков, поздно тушить.

– Там же моя Груня! Жива ли она?

– Жива, – заверил начальник станции. – Моя дочка увела ее к нам.

– Кто поджег?

– Разберется полиция.

Разбиралась полиция. Но не местная. Американцы искали двух пропавших солдат, патрулировавших улицу.

По распоряжению генерал-губернатора к расследованию подключилась русская контрразведка. Опрос жителей ничего не дал. Но когда Яков увидел Груню живой, но смертельно напуганную, он ее обрадованно обнял.

– Цела?

– Не знаю.

Она действительно не знала. Не знала, что с ребенком, ей, кричащей перепуганным криком, насильники заломили руки, пытались заткнуть рот. Она сопротивлялась, как могла, но против двух матерых здоровяков оказалась бессильной.

– А что Ваньча? Он – дома? Столярничает?

– Ваньча в лесу. На Ваймуге рыбачит.

При дочке начальника станции, ее приютившей, она не призналась мужу, что произошло в самом деле. Ближе к вечеру Яков вернулся на пожарище. Огонь смел все подворье. Тлели недогоревшие, залитые водой головни да все еще дымила сгоревшая на корню десятисаженная елка, еще недавно украшавшая широкий травянистый двор.

Стали подходить соседи, соболезновали: была, считай, новая изба, даже щепа на ней не потемнела, ей износу не было бы. Спрашивали: как себя чувствует Груня, скоро появится малыш, куда она теперь с ним? Не в Щукозерье же к родителям? И все в один голос:

– У нас поживете, чай, свои мы…

Яков знал: обозерцы друг друга в беде не оставляют, обозерцы – люди таежные, в большинстве своем старообрядцы, строго блюдут законы добропорядочности. На что Ефросинья Косовицына, курсистка, девица можно сказать в поселке случайная, и та тотчас исполнила таежный закон – приютила погорелицу.