Текст книги "Долгое прощание (СИ)"

Автор книги: Борис Клейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Давайте ж подпишем "Юзеф Борх" ╛– предложила госпожа Нессельроде.

– Лучше просто "секретарь"?

– Душа моя, всем всё известно! Петербург большой, но нас в нём немного.

– Тогда не "Юзеф", а "Иосиф".

Гагарин захохотал.

– Что вас рассмешило, князь?

– Святой Иосиф тоже был рогат!

Наконец и Вяземский вставил слово:

– О да! Вы составили такой документ, в котором каждый может увидеть себя!

И вышел. За ним следом вышел молчавший всё это время "Дельвиг". Игорь выскочил вслед за ними, но в тумане едва сообразил, куда надо идти. И, конечно, никого не догнал.

Велосипед мокрый от росы лежал в траве. Облизанная луна висела, казалось, на прежнем месте. Дорога светилась под ней ярко в редком перелеске. Далеко за полночь Игорь добрался до дома и, едва раздевшись, рухнул на кровать. Кто ж этот "Дельвиг"-то? Пьер Безухов... Мёртвый среди живых. Тебя это удивляет? А живой среди мёртвых тебя не удивляет? Спи быстрей – подушку надо.

И он уснул мёртвым сном. Впрочем, посреди глубокого сна явилась к нему какая-то мысль, очень умная и интересная, которая утром исчезла невосстановимо "Надо было проснуться и записать", – эта мысль тоже приходила во сне.

Утром, натирая спину деда спиртом и мазью, укутывая его собачьей шерстью и пуховым платком, Игорь пытался воспроизвести возможную цепь ассоциаций, однако ничего не удалось, кроме единственного вывода: криминалисты-графологи до сих пор не могут узнать руку автора "диплома". Хотя образцы письма и Нессельроде, и Геккерна, и Дантеса и многих-многих других сохранились. Теперь ясно почему: писали все. Шутники. Скучающая золотая плесень. "Убийство в восточном экспрессе". Все убийцы. Все приложили руку – и лицеисты, и университетчики, и друзья, и враги. Кто молчанием убил, кто просто скучал и, скучая, шутил. Кто-то из мести. Кто-то, чтобы скрыть свою любовную связь – флиртом с Натальей Николаевной. А ведь Пушкин второй раз наступил на те же грабли: в южной ссылке Воронцова подогревала влюблённость молодого поэта, чтобы скрыть свою любовь с Раевским. Кто бы написал сексуальную историю Российского бомонда пушкинских времён? Брачные дети – внебрачные, при муже с высоким положением – родить от другого... Брат, сестра, кузены-кузины, командир-полковник при молодой жене – преград никаких! Особливо для поручиков-кавалергардов. А Фёдор Толстой Американец, и вовсе с обезьяной сожительствовал. Что не помешало Пушкину просить его стать сватом у Гончаровой. Куда смотрела русская очень православная церковь? Тоже скучала? Ни собственная вера не останавливала, ни Синод. И всех вас гроб, зевая, ждёт. Зевай и ты.

И происхождения Идалии Полетики, Натальи Гончаровой (как мамы, так и дочки), канцлера Нессельроде Карла Васильевича весьма и весьма нечистоплотны с точки зрения блюстителей чистоты крови и веры. А уж если верны слухи, что Екатерина Великая произвела Павла от какого-то чухонца, то и род Романовых остался после этого лишь на бумаге. Вот он – демократический централизм: сверху донизу и снизу доверху. "Женись на ком хочешь, сынок, ничего. Не слушай отца, ты ведь сын не его". То-то в России так любят Роберта Бёрнса!

Мысли Игоря разбежались по дороге в Носово. Предстоящая "негоция" весьма его напрягала своей странностью и грязнотцой. Карамазовщиной и ставрогинщиной. И сам процесс, как ни представлял себе его Игорь, был тошнотворен и мерзок. "Потом зато женимся и всё забудем. В конце концов, античные греки не брезговали даже козами и овцами – и создали базис всей европейской культуры! Тем самым. Что "то самое" не стеснялись запечатлевать на своих греческих амфорах и горшках. Увековечивать. Грядущему веку в поучение и назидание. Так что и тебе не стоит вибрировать и трепетать, трепетный ты мой. Леви-Стросс описывал совокупление индейских девушек с трупами тотемных животных. Обряд инициации. Расслабься и получи удовольствие. Уговорил? Срамота. Нравственное гноилище. Я же не индеец. А зря...".

Игорь шёл к Марине. Шёл медленно. Первый раз ему не хотелось её видеть. Видеть-то он её хотел, если бы не мешало её сказочное "испытание героя". Помутилося синее море. Он присел на скамейку под старым дубом. В тени под ветвями висели мелкие мухи, как вертолёты, покачиваясь на одном месте. Зачем? С какой целью? Игорь протянул к ним руку – и они вмиг исчезли. И так же вмиг появились снова. "Может, здесь проход в четвёртое измерение? Мухи! Возьмите меня с собой, я хороший..." Он закрыл глаза. Хотелось плакать.

А Марина толкала коляску с сестрой вдоль улицы Носово. Её сопровождал Витя Колорадо. Двигались они в сторону пекарни, за которой спряталась голубая "Лада".

– Мы же с твоими родителями обо всём договорились, – тихо говори Витя. – Кажется, вопрос обмяли со всех сторон, что за новые тёрки?

– Так пусть родители этим и занимаются сами. Ты же, Витя, им башляешь, а организовала всё я, подготовила всё я, сделаю всё я – и останусь без мужа, без ленинградской квартиры, даже без денег.

– Мне этот базар надоел.

– А мне надоело эта дохлятина! – она с ненавистью толкнула коляску, – надоели отец с матерью, надоело жить в тупой провинции и видеть пьяные рожи и деток от этих пьяных рож. Я же много не прошу. А если базар надоел – отменяй. У меня будет всё – а ты ищи другой вариант.

– У меня нет столько денег.

– Не прибедняйся, Витёк! Машина, охрана, бизнес... Пара кубышек и полматраса есть. Ты моими руками загребаешь всё – я всё теряю. Шнурки мне ничего не отвалят.

Они молча проходили мимо Егора Осиповича, который сидел напротив сельпо, дожидаясь "часа волка". Он ни о чём не думал. Он молча курил, провожая глазами странную компанию. Едва они поравнялись с ним, как он громко высморкался в землю с двух ноздрей.

– Ты, свинья, мля, поосторожней тут... – обернулся к нему Колорадо.

– ...а я ...ообще в лебеду... Ты чё? Эта... – позвал он Колорадо.

– Ну?

– ...ы, ...ижу, при ...апитале. Тут бормотуху ...авезли, огнетушители по ноль-семь. Накинул бы ...а флакон...

Марина сказала зло:

– Вот среди такого отребья я всю жизнь жила, эти рыла я лечила, срач из-под них выносила – и жить с ними больше не хочу! Дай ему что-нибудь. Я, кажется, его видела в Дедовцах.

Колорадо брезгливо протянул купюру бывшему зоотехнику.

– Эта... – ответил он, – с ...лагодарностью ...пасибо.

Колорадо только сморщился в ответ.

– Итог таков, – сказала Марина, когда они прошли мимо Егора, – ты говоришь – да, я покупаю квартиру. Ты говоришь – нет, я выхожу замуж за квартиру. Правда, в первом случае теряю возможность уехать.

– Куда?

– По израильской визе отсюда. А Вене – передо мной весь мир откроется. Что получаешь ты? Наказываешь деда, становишься разводящим, крышуешь всю территорию. Не жмись, Витёк, ты без пальца, но не без мозгов! Бабки полетят к тебе стаей. Хочешь что-то получить, надо что-то вложить.

– Я уже вложился по-крупному. Медицинская карточка переделана, ВТЭК областной, чтоб её инвалидность поменяли, в ЗАГС, участковому. Знаешь, сколько это?

– Знать не хочу твоих проблем. Своих хватает.

Колорадо шёл и сопел. Сопел и думал. Мозги крутились с большой скоростью, просчитывая варианты.

– Что-то я не вижу, где твоё кидалово.

– Нет кидалова, Колорадо. Завтра уже настаёт сегодня. Решай. И дай денег хлеба купить.

Марина скрылась в пекарне. Витёк присел перед Лизой на корточки.

– Ну, что, свинины кусок? Скажи чего? Молчишь, вонючка. Ладно. Завтра – так завтра. Будешь счастливая. Может, даже родишь кого.

Колорадо опять посопел. Вернулась Марина. Лиза почувствовала запах горячего хлеба и издала какой-то жалобный звук.

– Отрежь ей горбушку.

Щёлкнул нож, Витёк вставил корку хлеба в жирные малоподвижные пальцы дауницы, которая с трудом поднесла руку ко рту и зачмокала, рассасывая.

– Есть у меня двушка рядом с Девяткино.

– Что? Опять деревня?

– Это метро "Комсомольская". Вечером привезу ордер на твоё имя. Жди.

– Не журись! Деньги – дело наживное. Я до одиннадцати на дискотеке. И если ты меня кинешь, дед про всё узнает.

– Тебе бы к нам, цены б тебе не было.

– Я подумаю над твоим предложением, – засмеялась Марина. ╛– Но за уважение – спасибо. Надоело дурочкой прикидываться. Я всё-таки закончила фельдшерское, знаешь ли. А когда всё кончится, у меня будет к тебе пара предложений по бизнесу. Тут денег, как нефти, только качай.

Колорадо щёлкнул зубами и гавкнул по-собачьи. Марина щёлкнула в ответ и гавкнула три раза. Оба засмеялись.

Но Игорь не спал. Его укачало на облучке рессорной брички. Барыня Наталья-матушка определила его при рождении в форейторы, а он и высоты боялся и от качки лошадиной страдал. Но вот же, приходится сопровождать, как какому-нибудь арапчонку, нонешнюю барыню Пушкину в проездах по светлейшей столице.

Да какая ж она светлейшая-то! Зима нынче выдалась – ни осень, ни зима. Низкие серые тучи одеялом накрыли и острова, и мосты, и самоё Неву. И ветер чухонский гонит тепло такое, что река то встанет, то откроется, да катит чёрную воду свою с серой шугой и загибается грязными барашками. И это на мои-то именины, субботнего Григория! Серый город. Всё серое, даже воздух. Задыхался в городе Григорий. "Просил же отпустить восвояси. Кажется, до Яропольца так пешим бы и дошёл. Так же нет: человеком тебя, говорит, сделаю, в училище отдам, будешь в коллегии заседать. Заседателя нашла! Есть аз да буки, и не надобны другие науки, ни в училище в этом страшном, ни в застенках этих казённых-каменных. Сидеть бы у печки да сухарь грызть!"

А денёк выдался тяжкий. Побегал нынче, все онучи промочил. Сперва на станцию бегом полторы версты по мокрени этакой с запиской на карету. А там хозяин, Тимофей Николаев, с цепкой медной по жилетке, сразу в крик: не дам, грит, ещё за две поездки мне должны – не рассчитали! Дак обратно той же дорогой про дурака рассказать, что нет для барыни кареты. И глупой – онучи-то холщовые накрутил, все ноги застыли. А Наташа-барыня, слёзки по щёчкам, протягивает из сумочки пятак, возьми, говорит тихо, что даст, хоть дрожки. И я опять в тех же онучах, в тех же лаптях снова на станцию. Но из Тимофея свет Николаева бричку выбил! Не хотел давать. И пролёткой обойдётся, по лыгам, грит, у меня и князья ездят. Заставил его всё-таки бричку на рессорах снарядить! На оброк, медведь, работает, а оброк-то ему барин его вкатил немалый... Но и пятак – деньги. Да не все ж я ему отдал, сговорил на три копейки и до повечерья. И теперь занимала Гришеньку мысль: отдать ли барыне две копейки или не отдать? Хорошо, что пока она сбиралась, перемотал холсту на сукно, да вместо лаптей-то эти новомодные мериканские калоши, бариным подаренные, надел. Чёрные, липкие, что твой клейстер столярный, а всё ж не мокнут. Не любит их барин, да он много чего не любит. И его особо не жалуют чистые-то дворяне-бояре. Все у него подлецы да злодеи. А лезина эта чёрная хоть и лезина, а пальцы холодит. Мёрзнут в них ступни-то на русском снежку... Как она против ветру-то доехала? Хоть полстью её укрыл двойной, полуперинной.

И сидел Григорий на облучке рядом с извозчиком, боролся с подступающими позывами тошноты, то ли от холода, то ли от голода, поемши утром одной полбяной каши мису, то ли впрямь от укачки.

А барыня Наташа в это время без доклада вбежала к своей кузине прямо в залу.

– Cousine! – позвала она громко. – Я получила твою записку.

Но никто не откликнулся. Лишь за дверью, за которой располагались супружеские покои, раздался невнятный шорох или шёпоток. Кажется, даже портьера шевельнулась.

– Сестрица, ты спишь в эту пору?

Удивлённая, Натали попыталась пройти в опочивальню, но навстречу ей в дезабелье несколько торопливо вышла Идалия. Волосы её расчесались, она была чем-то смущена и растеряна. Какая-то фигура в белой рубашке мелькнула за её спиной в сумрачной полутьме.

– Я получила твоё письмо, дорогая. У тебя и вправду есть серый плюмаж для моего костюма Эстер?

– Да-да, – отвечала Идалия смущённо, стараясь оттеснить Наталию от двери.

Портьера приоткрылась сквозняком и снова мелькнула светлая рубашка.

– Ты не одна? – удивилась Натали и вдруг заметила брошенный на софе белый мундир кавалергардского Ея Величества Государыни императрицы полка. – Александр разве не в полку?

Портьера откинулась и показался в белой рубахе и белых панталонах полевой формы Жорж Дантес.

– Ах! – воскликнула Наталия и схватилась за щёки, разом запунцовевшие.

Идалия резко обернулась к Дантесу и прошептала по-португальски:

– Anuncia a sua paixão, – и, обратившись к кузине, громко и страстно произнесла: – Я оставляю вас, дорогая. Молю, хотя бы выслушайте его!

И, запрокинув голову, вышла в людскую половину.

– Нет! – воскликнула Пушкина.

Но Дантес не дал ей заговорить, Он схватил её в свои объятия и страстно зарычал:

– Natalie! Je ne peux pas souffrir plus, mentir et faire semblant!

– Умоляю вас, Жорж, не мучьте меня!

– Be my, Natalie, ou je meurs!

– Жорж! Как вы можете! Вы мой брат! – Наталия вырвалась из объятий Дантеса, тяжело дыша. – Никогда, слышите, никогда этого не будет. Никогда более не поступайте так, если имеете честь принадлежать нашему дому.

Дантес бросился на колени, обхватив её ноги. Но тут в комнату вошла девочка лет четырёх, привлечённая криком в детской.

– А где нянька Таня? – дивясь людям, спросила она.

Хватка Жоржа ослабла. Наталия освободилась от его рук.

– Лизонька! Пойдём поищем няню Таню, – бросилась она к девочке. – Ты моя спасительница, – целовала она её всю дорогу, – ты моя Эстерочка!

Нянька Таня в кухне грела кашку, качая на руке младшего братика Лизоньки.

– Ах, барыня! – вскликнула она. – А Лизок уже проснулась! Ты же не плакала, Лизок!

Старик-камердинер помог Наталье Николаевне надеть салоп, и она выскочила к бричке, на которой замерзал Григорий.

– Чего замер-то? – хлопнул он по тугому армяку извозчика так, что с того чуть не свалился овечий гречник. – Домой, барыня? ╛– обернулся он к Наталии.

Она отрицательно покачала головой.

– На Моховую. Дом Быченской.

Она долго не могла прийти в себя, всё шепча: "Каков подлец! Я во всём виновата, своим позволением flirter... Но каков мерзавец!"

– Однако ж надо думать о бале. У Пашеньки наверное найдётся плюмаж. Лишь бы Пётр Андреич дома был – всё ему рассказать про его scélérat, chenapan, canaille!

– Опять обдулась. Лизонька, ты же умеешь проситься, сестрёнка, ну, что ж ты...

Игорь стоял во дворе дома.

– Постой с ней, я хлеб занесу.

Дауница по-прежнему сосала горбушку и воняла мочой. Вернулась Марина.

– Давай её в баню. Подмоем, переоденем.

– Мне как-то неудобно.

– Привыкай. Завтра тебе придётся справляться одному. Коляска по тропке не пройдёт, давай на руках. Не брезгуй, потом отмоешься.

Игорь поднял Лизу на руки и понёс в дальний край огорода, где стоял бревенчатый низкий сруб. Марина с сухой одеждой шла позади.

– Я-то привычная, с детства с ней. Да и профессия такая. Мы же практику проходили в больницах с первого курса санитарками. Натаскалась и паралитиков, и грязи, и "уток", и по ночам, и днями за ними за всеми.

– Зачем тебе это нужно? Чтоб я с ней... её...

– Мы всё обсудили – нет? Не хочешь – не надо. Вот Бог – вот порог. И не перепутай!

Втиснулись в низкую дверь бани, Игорь положил девушку на полок.

– Ладно, мойся давай. Я с ней сама теперь справлюсь.

Вода в котле была тёплая, видимо, со вчерашнего дня. Игорь вымылся в тазу, прополоскал свою любимую американскую рубашку цвета хаки. Долго её нюхал, потом намылил хозяйственным мылом и снова прополоскал.

– Противно?

– А ты как думаешь?

– А ей-то как противно быть такой?

– Да она же не понимает ничего.

– Она всё понимает, поверь. Только психика и психология у неё другая. Не наша. Не человеческая. Мне иногда страшно становится рядом с ней. Кажется, что ангел смерти смотрит на меня её глазами. Внимательно так разглядывает, оценивающе...

– Созрела уже или нет?

– Смейся-смейся. А может, это не ангел её глазами смотрит. Может, это обитатели иных миров, иных цивилизаций так за нами наблюдают?

– Значит, завтра я трахну инопланетянина?

– Тоже интересный взгляд на эксперимент.

– А вдруг она забеременеет?

– Не думаю. Если и так, подадим в милицию заяву на интернат, на санитаров... Бабки слупим с них.

– Инопланетный зародыш...

Они понесли Лизу в дом. Была она тяжела, весу в ней было не по годам.

Вернувшиеся родители застали идиллическую картину: на кухоньке за столом сидели Марина и Игорь, пили чай и ели пирог с рыбой. В креслице рядом со столом сидела Лиза, которой в рот то Игорь, то Марина совали очищенную от костей рыбную мякоть, картошку или корочку пирога. Девушка тупо жевала. Марина салфеткой вытирала ей вытекавшую слюну.

– Вся семья в сборе! – нарочито наигранно восхитилась мама-доцент от русской литературы.

– Как приятно видеть детей в домашней уютной обстановке! – поддержал супружеский восторг своими алыми бантиками папа.

– Давайте к нам! – Марина отодвинула креслице с Лизкой в сторонку.

Но Игорь привстал со стула со словами:

– Да мне, пожалуй, уже пора. Позвольте откланяться.

Начались вежливые уговоры остаться. Доесть-докушать-допить. "Не докурив последней папиросы", Игорь ушёл. Марина, провожая его, сыграла целую пантомиму: показала на запястье левой руки, где носила часы, пальцами указала время "восемь", сделала несколько танцевальных движений талией и красивым её продолжением снизу. Игорь улыбнулся и всё понял.

Дед спал. У соседа Игорь выпросил на вечер "москвич" за пол-литра самогона. С каждым мигом, с каждой минутой, с каждым часом приближалось время испытания героя. Движение времени напрягало, давило чугуном душу. Игорь осмотрел машину, потрогал ногой педаль акселератора и к вечеру отправился в Носово.

Мамочка в паточно-сиропной аллотропии своей лучилась умилением. Педагогический доцент, автор потрясающего труда "Воспитательная роль экскурсий в зоопарки для учащихся ПТУ", назидательно светился, как радиоактивный изотоп гамма-лучами. С напутственными словами: "Будьте внимательны и осторожны на дороге!", "Долго не задерживайтесь, мы будем волноваться за вас", "Мариша! Не ешь много мороженого, простудишь горлышко..." – проводили детей на танцы. "И не пей много холодной водки – заболят ножки", – ехидничал вслух Игорь, разворачиваясь на узкой дороге. Марина звонко смеялась.

– Они хорошие. Немного старомодные...

– Немного лицемерные...

– Не говори так.

– Не буду, не буду. Я вообще не очень разговорчив. Как Ленин в Мавзолее. А теперь и вовсе замолчу.

Марина опять звонко смеялась.

Они танцевали, словно прощались навеки. Игорь не выпускал Марину из своих рук даже в перерывах между танцами. Было рано. Для разогрева и романтики звуковик ставил медленные мелодии. От Марины пахло душистым табаком, резедой и цитрусами.

– Откуда такой аромат? – кокетливо интересовался Игорь.

– Тебе нравится? Это Франция. Сегодня родители ездили в Псков, там для тебя специально купили.

– Они для меня специально сработали тебя двадцать лет назад. Даже не верится, что ты их ребёнок. Переедешь ко мне, будем их иногда навещать.

К десяти часам вечера народу прибавилось. Появились рокеры с рокершей, подошёл поздороваться Серж.

– Переманил девушку... – укоризненно произнёс он, – у потомка самого Александра Сергеевича сумел отбить.

– Мои корни восходят к Аарону, брату Моисея. Так что, отодвиньтесь, сударь, в сторонку.

– И девушек наших ведут в кабинет – в этом вы всегда первые.

– Идите-идите, я не подаю по пятницам вечером!

"Вспомнил! – не к месту вернулась к нему мысль из ночных подвалов. – Юзеф Борх – уж не польский еврей ли был? Борх – это же наверняка Барух..."

А Марина только улыбалась. Но даже улыбка у неё была звонкая. Вдруг она сказала:

– Подожди меня здесь, ╛– и быстро направилась к выходу танцплощадки.

Игорь всмотрелся, удивлённый, но в просветах танцующих пар ничего особенного не увидел. Она подошла к парню со знакомой рожей, жующего жвачку, перемолвилась с ним парой слов, прочитала что-то протянутое, положила в свою маленькую сумочку лист бумаги и вернулась.

– Кто это был? ╛– мысли про Баруха моментально исчезли.

– Дела, дела, дела. Записка из гатчинской больницы. Просят пораньше вернуться из отпуска. Фиг им.

В одиннадцать танцы закончились. В машине Марина сказала:

– Завтра в двенадцать. Приходи без машины, без ве́лика, пешком. Зайдёшь через задний двор, там будет открыто. Чтоб никто не видел тебя.

– Оʼкей, – ответил Игорь потерянным голосом.

Надежда, еле живая и хилая, что это всё обернётся шуткой, пропала.

И он пришёл. Приволокся. Приполз. Дед утром не завтракал никогда. Выпил квасу и лёг спать, объявив, что после обеда уйдёт в Гайки на пасеку.

– Могу отвезти на машине, – с надеждой, что дед согласится, предложил Игорь.

Но попытка отвертеться от "инициации" не удалась.

– Иди-иди, куда ты хотел. Вижу – не до меня.

– У меня масло не кипит...

– Шпацирь, сказал.

"Здесь все шпацируют повдоль туда-сюда, а мы шпацируем с тобой туда-обратно", – пытался напевать бодрящую одесскую песенку Игорь.

Не помогало. Начищенный пятак стоял над верхушками дальних сосен. В свете этого самоварного золота редкие берёзы едва шевелили кисеёй веток. Жаворонок то начинал верещать где-то невидимый, то затыкался. "Вот что он орёт? Самку призывает? Нет, уже птенцы, надо полагать, вылупились. Территорию обозначает? Тоже нет. Какая в небе может быть территория? Дурак потому что. Только барды способны сами себе петь под гитару. Мечтанью вечному в тиши, так предаёмся мы, поэты; так суеверные приметы согласны с чувствами души". Вяло передвигая ноги, он плёлся полтора часа там, где пробегал за двадцать минут не торопясь раньше. "Какие приметы? Месяц с правой стороны – месяц с левой стороны, баба продинамила – где приметы-то? Вот жаворонок орёт, будто ему яйца защемили, – примета? Знак или не знак?"

Калитка заднего двора была незапертой. Тропинка медленно ползла мимо бани, парников и грядок. Часы показывали начало первого.

Он не чувствовал ничего. Дверь отворилась, и Марина укоризненно сказала:

– Опаздываешь. Разувайся и проходи в спальню.

В доме его ждали. Было прибрано. Стояли полевые цветы в вазе на столе. В спальне пахло хвоей и можжевельником.

Лиза на спине лежала на кровати, накрытая белой простынёй.

– Я не могу... – прошептал он.

– Давай сделай это по-быстрому и всё. На лицо её не смотри. Особенно в глаза. Снимай штаны. – Он стянул джинсы. – Ты её сквозь трусы будешь?.. Рубашку можешь не снимать.

Он стянул и трусы. Марина откинула простыню. Белое восковое тело дауницы жирно расплылось на кровати. Груди сползли куда-то подмышки. Чернел невыбритый треугольник. Синевой отдавали ляжки.

– Ты не готов, – засмеялась Марина.

– Не готов.

– Я тебе помогу. Садись.

Он присел на кровать у ног дауницы. Марина опустилась на колени и стала ласкать его губами.

– Чистенький, вкусно пахнешь. Мёдом? – Игорь закрыл глаза и вцепился руками в матрас. – Ну, вот, готов. Готов?

Он поднялся. Трупный вид девушки оживляли только глаза, уставленные в потолок.

– Давай её перевернём на бок. Не могу я так. Не получится.

Они начали переворачивать тело, тяжёлое, как сундук. Вдруг дауница захихикала, пуская пузыри слюны.

– Господи! – откинулся в сторону Игорь.

– Я же говорю, она всё понимает. Она нормальная женщина.

– Нормальная...

– Не такая, как мы. – Они перевернули её на бок. – Ты опять не готов? – Марина снова засмеялась. – Мне очень нравится, что ты любишь только меня. Иди ко мне.

Она резко вскинув руки накрест вверх, сняла с себя блузку. Её маленькие грудки радостно засветились в пасмурной комнате. Она обняла Игоря и подняла лицо к нему для поцелуя. Её рука гладила там, где нужно, сжимала, то что нужно, – всё делала правильно и умело. Он целовал её губы и не мог оторваться. Дауница снова захихикала.

– Всё.

И Марина повернула его к сестре. Его глаза были закрыты. Он дышал так, будто что-то ему мешало, с сипом и свистом в груди. Марина что-то делала с ним, присев на корточки и ласково приговаривая:

– Всё будет, и будет хорошо. Вот так, вот так... Начинай.

И встала.

Он качнулся вперёд и замер, ничего не чувствуя. Комок тошноты застрял где-то в пищеводе. Дауница продолжала хихикать, шевеля пальцами и едва двигая руками.

– Я подожду за дверью. Не останавливайся.

И она выскочила в соседнюю комнату.

Игорь механически двигал бёдрами, стараясь не смотреть на неподвижную девушку и по-баскетбольному держа руки перед собой, не касаясь гладких парафиновых бёдер. Ощущения отсутствовали, словно от анестезии. Присутствовало только одно желание – поскорее закончить. "...а пишешь мне о мадам Керн, которую с помощию Божией я на днях уеб". Он повторял последнее слово из письма Пушкина Соболевскому в такт своим раскачиваниям. Мозги поплыли, кажется, он начинал сходить с ума.

И вдруг дверь резко отворилась. Игорь испуганно повернулся, прикрывшись руками. В проёме двери стояли участковый милиционер и родители Марины. Где-то за их головами светилось смеющееся лицо самой Марины.

Мамаша-доцент начала было верещать: "Как ты посмел, негодяй!", – но участковый капитан сказал тихо и веско:

– Не надо криков. И комедию ломать тоже не надо.

Игорь смотрел на Марину. Он видел только её глаза. Глаза были злые, а лицо смеялось.

– Ну, что ж, молодой человек, всем всё ясно. Изнасилование. Свидетелей множество. Особо извращённым способом. Простыня в крови. С причинением тяжкого телесного повреждения. Инвалида ДЦП с детства в беспомощном состоянии. Инвалидки.

– Как ДЦП? Она же даун...– пробормотал Игорь.

– В медицинской карточке записано ДЦП.

– Она родилась с церебральным параличом, – крикнула доцент.

– Но юридически дееспособна! – крикнул доцент.

Игорь натянул трусы.

– Скоты. Всё подстроили.

– Это не важно. Протокол уже составлен. Только подписать.

– Не буду ничего подписывать. – Игорь натянул джинсы. – Идите к чёрту.

– Ещё оскорбление при задержании органа милиции.

– Пускай теперь жениться! – крикнула доцент.

– Пойдём к столу. Девушку не мыть. Надо вызвать криминалиста, чтобы взял гистологию на анализ. И с тебя тоже.

– Не надо никакой гистологии. Пусть женится! – крикнул доцент.

Игорь смотрел в глаза Марины.

– Зачем? Зачем?

Все уселись вокруг стола в центральной комнате. Участковый разложил перед собой исписанные бланки.

– Зачем?

Марина смеялась.

– Итак, всё готово. Свидетельские показания. Описание места происшествия. Показания потерпевшей.

– И её тоже?

– Тоже, тоже.

– Вы моего деда знаете?

– Знаю, знаю. Не пугай. А то вкачу пострашнее протокол.

Капитан пригнулся к столешнице и каменно посмотрел на Игоря.

– Срать я хотел на твоего деда, на его хивру, на всех вас, – он грохнул по столу ладонью. – Сто семнадцатая, часть первая: "Изнасилование, то есть половое сношение с применением физического насилия, угроз или с использованием беспомощного состояния потерпевшей наказывается лишением свободы на срок от трех до семи лет". А с нанесением физического повреждения – целку-то сломал! – до десяти! Максимум мы тебе обеспечим. А что с насильниками в зоне делают – знаешь? – орал, брызгая слюной прямо в лицо Игорю участковый. ╛– Пугать он меня будет дедом своим!

– Пускай женится!

– Тихо всем! Сидеть не двигаться! – крикнул капитан. – Я сказал.

Все замолчали.

– Сколько лет потерпевшей?

– Семнадцать.

– С половиной.

– Значит, часть вторая. Изнасилование несовершеннолетней – до пятнадцати лет.

Игорь молчал, уставившись в пол. В голове стучало. "Знак то был или не знак?"

– Но есть вариант. Вот заявление в ЗАГС. Потерпевшая уже подписала. Свадьба послезавтра. В семнадцать ноль-ноль. Последними. Сам включу марш Мендельсона.

Игорь поднял голову.

– Зачем это нужно было тебе? – спросил он Марину.

Марина прошипела сквозь сжатые зубы:

– Да скучно мне с тобой, урод! Ты же болван, каких свет не видел! Ты же не понимаешь ничего, дебил! Дивная парочка из вас получится! Один другого краше! Позови на крестины!

Она выскочила, хлопнув дверью.

– Бежать тебе некуда – объявим в розыск. Или хочешь в СИЗО посидеть до послезавтра? На три дня имею право задержать. Подписывай.

Игорь сидел, тупо глядя в пол. "Знак", – решил он.

– Подписывай! – повысил голос капитан.

– Капитан! Никогда ты не будешь майором...

– Подписывай!

Игорь подписал.

– Добро пожаловать в семью, сынок! Теперь снимай штаны.

– Зачем?

– Мазок возьму. А папашка будет фотографировать, чтоб на всякий случай. Ну? Быстро!

Игорь обнажился.

– С таким достоинством и пятнадцать лет проходить на зоне в петухах... Девка-то довольна была?

Игорь вышел за ворота. Марина стояла возле голубой "Лады-Самары". Рядом с ней стоял с перевязанной рукой Витя Колорадо и ухмылялся, пуская сигаретный дым. Жвачные недоростки толклись позади машины и с любопытством смотрели вслед Игорю.

Когда он вернулся домой, старый Лазарь ещё не ушёл на пасеку. Увидев внука, он полюбопытствовал:

– Кажись, всё? Прокинула?

– Хуже, дед. Дай твоего первача.

Сидя за поллитровкой и заедая крепкий спирт салом, Игорь рассказал всё в подробностях.

– Не знаю, при чём тут твой Витёк, но каким-то боком он при чём.

– Ай да, Колорадо! Не учёл я. Не оценил. Ах, какой шустрый!

Они ели и пили. Закусывали и снова пили.

– Говорил же тебе, не вынай!

– Ладно, дед. Теперь-то что?

– Пей, внучек! И запомни: правый дальний угол картошки. Повтори.

Игорь повторил, удивившись.

Появился Жорж Дантесов.

– Жора! – воскликну Лазарь. – Сколько тебя помню, ты ни одной выпивки не пропускал! Садись, коль пришёл. Будем рады по-соседски.

– ...а вижу свет ...орит, ...улькает что-то... не пол же ...оет на ночь ...ай, ...умаю, проведаю.

Дед налил ему полстакана.

– Я давно собираюсь у тебя спросить. Без обиды только. Ты чего так странно слова говоришь-разговариваешь?

– ...ак эта... лет ...ного тому... кобыла ...еня ...аданула.

Игорь заржал и ударил кулаком по столу.

– Вот за это мы и выпьем! За кобыл!

– ...елюсть сломала, ...елезки ставили – и тоже выпил.

Дед, вскинув двустволку, скоро ушёл, предупредив:

– Ты нынче не суйся никуда. Дома сиди.

Юра-Егор покивал, соглашаясь.

– Я, по всему, вернусь не скоро. Дверь запирай. Ему не давай.

Жора-Жорж отрицательно помахал пальцем.

– Утро вечера мудренее.

Когда кончили пить, Игорь не помнил – свалился пьян. Жорж покопался в буфете-горке и украл непочатую бутылку. Было бы две – украл бы обе. Не повезло. Только не повезло вдвойне – это была настойка на мухоморах. От ревматизма.

Утром дед сдал дежурство.

– Лазарь Львович, вы какой-то странный сегодня. Вы здоровы?

Но всегда вежливый Лазарь Львович в это утро вдруг оскалился и забормотал какие-то ругательства. Кому-то угрожал. Кого-то оскорблял. Директрисса, к примеру, оскорбилась, когда он произнёс: " Несись, блядь, вскачь, лихая кобылица!" Хлопнул дверью и ушёл.

– Ну, знаете ли... А куда это он направился? – воскликнула она, увидев в окно, как Лазарь Львович перелез через забор и пошёл напрямик к Вороничу Городищу.