Текст книги "Долгое прощание (СИ)"

Автор книги: Борис Клейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Друзья Пушкина.

Игорь стал рассказывать неохотно, сомневаясь, интересно ли это Марине. Но, как всегда, увлёкся, стал горячиться, уходить в сторону, вдаваться в детали. Едва заговорил про Анну Керн, сразу осекся. Как бы этак рассказать, чтоб она уж совсем "блудницей вавилонской", как называл её сам Пушкин, не выглядела. С братом двоюродным, с Глинкой, с Дельвигом... Не считая мелких незнакомцев". Не стал он об этом Марине рассказывать. Хоть Пушкин и называл Анну Петровну даже "дурой"...

– Знаешь, у Пушкина было много друзей. Даже таких, которые были и друзьями Дантеса. Вяземский, Сологуб... А в те месяцы ноября-января никто не смог остановить его страшное движение к смерти. Пытались, но получали только отсрочку. Никто.

Игорь выплюнул высосанную зелень и перевернулся на спину.

– Иногда такой страх охватывает, когда рядом никого...

– Теперь у тебя рядом есть кого, – потёрлась о его плечо щекой Марина.

Он в который уже раз потянулся поцеловать её, но она снова увернулась.

– А кто был этот, с раненой рукой сегодня утром?

– Да так...

– Ты не хочешь говорить?

– Ну, к отцу с матерью приезжал... В общем, Лизку давно нужно отправить в специнтернат. Мы же дома только вечером собираемся, а она все дни одна, случись что – и?.. А там и кормёжка, и уход, и какое-то обучение. Но это сделать очень трудно: мы не из Ленинграда, гатчинские мы, относимся к области... а там всё забито, мест нет. А этот обещал за небольшую плату устроить здесь, в Псковской. У него кто-то вась-вась в местном облздраве.

Вроде всё сходилось. Все услышанные реплики сложились в мозаику.

– Но замуж за этого тихого дона Корлеоне тебя не сватают?

– Нет, ты точно с вывихнутыми мозгами!

– Прости, прости! Я тебя зверски люблю! Умопомрачительно. Головокружительно. А ты сопротивляешься.

Марина, лёжа на животе, жмурилась от солнца и от ласк Игоря. Он целовал её шею, спину, поясницу, пьющими движениями губ трогал ягодицы.

– Я с тобой так и останусь бледной и не загорелой.

Игорь тёрся лицом о её попку, не в силах оторваться.

– Стоп! – строго сказала Марина.

– Ну, что ты, ей-богу... – чуть не плача закричал Игорь.

– Не здесь. Не сейчас.

– И не со мной? Опять? Зачем тебе меня мучить? Или я тебе противен, а ты ради квартиры крутишь?

– Не хами мне. А то уйду.

– Да не хамю... не хамлю...

– Выполнишь одно моё условие – получишь всё. Как в сказке – задание жениху. Согласен?

Игорь с удивлением посмотрел на девушку.

– Что-то новенькое... И что за условие?

– Не хочешь – не надо...

– Согласен, согласен. Ну?

Марина помолчала, словно собираясь с духом, покусала губы.

– Трахни Лизку.

У Игорь натурально отвалилась челюсть. Он вскочил и с ужасом посмотрел на Марину.

– Ты извращенка, что ли?

– Послушай! Её скоро отправят в интернат. И всё. Ну, кто ей сможет доставить удовольствие? Я к тебе обращаюсь, потому что больше не к кому.

– Так она ж дебильная!

– Она такая же женщина, как и я. Ей тоже нужна ласка и нежность...

– Какую нежность я? я! я!!! могу ей дать?! Целовать её, гладить, ласкать? Она же просто кусок мяса!

– Не смей так говорить! Она моя сестра! Она другая! Не такая, как мы. С Венеры, с Марса ╛– инопланетянка. Из другого мира. Кто, если не ты? – проговорила она жалобно. – Пожалуйста.

Илья помахал перед лицом отрицательно руками.

– Нет.

– Пожалуйста, – просила Марина плачущим голосом. – Только ты сможешь это сделать...

– Нет.

Марина вырвала у него из-под ног одеяло и зло сказала:

– Больше ко мне не приходи. Я не буду с тобой встречаться.

– Причём здесь?..

– Какой ты мужик после этого? На такую малую жертву ради меня не можешь пойти – каким ты будешь мужем? Всё, ты не прошёл проверки. Не ходи за мной!

И она ушла.

"Листья клёна падают с ясеня – ни хрена себе, ни фига себе...", – пробормотал Игорь. Пришёл домой он поздно. Дед Лазарь уже ушёл на службу – сторожить имение, длинный дом Осиповых-Вульф в Тригорском. Какие-то "хиппи" полюбили там устраивать на городище свои странные ритуалы с песнопениями, поэтому деду выдана была даже старенькая двустволка. Были ли выданы к ней патроны хотя бы с солью, Игорь не знал. Он спустился в погреб, нашёл поллитровку первача, который гнал дед Лазарь "поясницу растирать", вышел за калитку. На завалинке грустил в своём ватнике зоотехник Жорж, рассыпая искры от скрученной из подобранных окурков цигарки. Игорь присел рядом с ним.

– ...азве это ...абак? ...равят народ ...сяким ...овном. Махры бы где ...остать.

– Купил фанфурик?

– ...е продала, шалава. ...елый час уговаривал.

– Тащи стаканы и огурцы какие-нибудь. Чистенькой примем.

Жорж жаждуще взглянул на бутылку в руках Игоря, шевельнул щетинистым кадыком.

– ..игом. ...олько не уходи-ко!

Утром вернувшийся дед увидел любителя стихов Пушкина и Юрия Осиповича Невизбора спящих рядом друг с дружкой на полу на кухне. На столе валялись порезанная дешёвая колбаса, сало, огурцы, картошка в мундире. Запах стоял в доме крепкий – мухи не летали.

– Мне присоединиться ль к празднику? – спросил он у утреннего неба.

Но не получил ответа.

5

Игорь крутил педали велосипеда. Велосипед был стар и тяжёл. Но дед Лазарь разобрал обе ступицы и хорошо смазал их, и теперь он катился почти бесшумно по грунтовой дороге, только цепь пощёлкивала на звёздочке и чуть восьмерило переднее колесо. По обочине росла высокая полынь. Её цветущие круглые головки засы́пали жёлтой пыльцой обе штанины. Игорь вдыхал полной грудью запах травы и горькой полынной пыльцы, нагретой дороги и свежего воздуха. Солнце светило в затылок, иногда большая тень от облака падала на траву. Высоко в небе стремительно пролетали стрижи. Или ласточки. Чем они отличались друг от друга, Игорь не знал. «Чиж – ласточкин муж. У деда спрошу».

У деда болела спина. А на почте надо было получить пенсию за него. Игоря там знали, деда тоже. Так что без велосипеда никак не обойтись: сперва в Пушкинские Горы, а после на базу – там аптека побогаче, кроме скипидарной мази вдруг ещё что посоветуют.

После "савкиного" мостика через Сороть дорога вела напрямик к Успенскому монастырю. К последнему месту успокоения поэта. Вдруг на самом повороте в Тригорское со стороны Маленец-озера выкатила кавалькада мотоциклов, красных, чёрных, зелёных, вонючих. Чадя сизым дымом и грохоча, они промчались мимо опешившего Игоря. "Яву" Игорь узнал, она принадлежала поселковскому местному "мачо" Серёге Панкову. Серёга этот был самолюбив, но не задирист. Утверждал, что он дальний прямой потомок Пушкина от Ольги Калашниковой – была такая крестьянская девушка в жизни Александра Сергеевича. До женитьбы. А на заднем сиденье "Явы", обняв спину Серёги и прижавшись к ней щекой, в голубеньком сарафане сидела Марина, которая Серёге не принадлежала. И поза её с растопыренными бёдрами была совершенно непристойной. Не может же она сидеть по-амазонски... как у Толстого говорят крестьяне, "на бочкю́" – уговаривал себя Игорь, снова треща велосипедной цепью. Но связь Марины с Серёгой его даже не покоробила, а зарезала. Растоптала. Раскатала в блин. "Вот так – да? Нашла себе другого? Как я, недорогого. Так он же тоже не будет Лизку твою... Он влюблён в себя настолько, что не ты его к себе, а он тебя к телу своему с брезгливостью допустит. Снисходительно. Одолжение сделает. Чтоб твой замысел осчастливить сестру исполнить, потребуется кто-то из этих в чёрных куртках, приезжих рокеров". Игорь знал, что наезжавших подобных мотоциклистов и автомобилистов Серёга за немалую мзду сопровождает по окрестностям. Рассказчик он был интересный, что правда – то правда. Родом из Кокорино, места тутошние знал великолепно. А учился в институте киноинженеров на электротехническом факультете. "Будущий оператор и телевизионщик. И не режиссёр, и не артист – но рядом с великими. На "Яве". Ты завидуешь! Нет. Я в бешенстве!" Игорь, бешено крутя педали, не замечал, что громко говорит вслух. "Как дай Вам Бог, значит, быть с другим! В не сношенных башмаках! На нестёртой подстилке!"

В голове пульсировало сердце. Он представил её на знакомом пляжном одеяле под красиво накачанным телом пра...правнука Пушкина. Он вспомнил её туманные полузакрытые глаза и пересыхавшие в такие минуты губы, лицо как у мадонны, и рухнул на обочину. Вскочил на ноги, пнул раму, сел на землю и, запустив пальцы в свою шевелюру, начал шипеть. Ударил кулаками в землю. Пальцы воткнулись прямо в планету и вырвали из неё траву с корнями. Он вскочил на ноги и зарычал сквозь зубы в равнодушное солнце, угрожая ему вырванной травой. Этому жёлтому карлику. Блестящему медному пятаку. Этим вонючим клочьям ваты из рваной стёганки зоотехника, вяло ползущим по небу. Этим козьим какашкам чёрных стрижей-ласточек, что сыпались сверху.

Въезжал он в Пушгоры со стороны Кокорино. Возле Серёгиного дома остановился. Долго давил электрический звонок на столбе тёмных старых ворот. Никто не откликнулся. Только пустолайка хрипло бесилась, просовывая чёрный нос в подворотню. Ладно, гадёныш, живи пока. Ведь и мамашка его сладко устроилась – завхозом на базе. Мамашка-то при чём? У колонки вымыл руки, горящее лицо, напился воды. От рычания болело горло, как от простуды.

На почте толпилась очередь – давали пенсию. У Игоря стояла рябь в глазах. Удавлю. Кастрирую. Её убью и себя.

– Паренёк, – спросила его впереди стоящая старушка, обернувшись несколько раз и тревожно вглядываясь в его лицо. – Тебе нехорошо?

Красивая, должно быть, у меня морда: фотографию на холодильник повесить, чтоб дети не лазали.

– А валидола у вас нет ли, баушка?

– Так есть-ко... Прихватило, что ль?

– Да. Наверно, погода... Давление скачет. Можно две? – спросил он, вытряхивая из стеклянного тюбика таблетки.

– Да возьми, конечно. Нам-то их только и оставили в аптеках. Вроде как рановато тебе на погоду реагировать.

– Перестройка, баушка. Теперь всё наоборот.

Игорь сунул одну таблетку в кармашек рубашки, а вторую кинул под язык. Мятная горечь растеклась во рту. Морда, надо полагать от того же корня, что и слово "мёртвый". И родственно французскому "merde" – дерьмо. Дрянь. Стерва. А "стерва" связано с немецким "sterben". "Ich bin sterbe", – последние слова Чехова.

Вот и всё. Её убивать нельзя. Себя глупо. Теле-мыло "Богатые тоже плачут", а красивые тоже дрочат. Мелодрама переходящая в трагикомедию. Дель арте. И Серёга тут не в курсах. Она мне мстит? Нет. О сестре печётся? Тоже нет. Развлекается от скуки. Увели девушку, прямо из стойла увели! Тоже мне, адвентист седьмого дня нашёлся! Не могу. Дауницу... Я же не зоофил! Не студент с физкультурного факультета – эти трахают всё с температурой 36 и 6, а могут и выше. У неё же слабоумие такой глубины, что дна не видно! Нет. А Марина? Потеряешь или уже потерял? Она же первая у тебя. И единственная. Как сказал бы Егор Осипович зоотехник Дантесов: "...ет". Валидол успокоил. Кровь уже не колотила в барабанные перепонки. Дышалось. "Хливкие шорьки пырялисть по наве". Зелюки, конечно, ещё хрюкотали, как мумзики, где-то глубоко в мове, но давление давило, не срывая клапанов, чувства чувствовали, стыд за истерику стыдил.

Игорь расписался в книге за деда, и кассирша отсчитала ему деньги. Он вышел на крыльцо. Домой, что ли, уехать в Питер? И хрена ль там делать? Театры разъехались. "Стояли вы на берегу. Не вы?" А кто? Наедут в августе абитуриенточки – а? Несовершеннолетние и совершенно летние, тёплые, загорелые. Раздолье! Разгуляй! При своей-то квартире! Он сел на велосипед и покатил на турбазу. Водки в магазине даже на турбазе нет. Придётся снова пить pervach "Дедов". Жрачки какой купить, тушенки, селёдки... Хотя у деда полны закрома – и погреб, и холодильник. "Pohreb" по-чешски "похороны". Ассоциации, однако...

Подкатил к аптеке. Но войти сразу не смог. У веранды ресторашки "Талон", по утрам и днём работавшей как столовая, стояла стайка давешних мотоциклов. Игорь подошёл к ней, к стайке. Среди трёх "цундапов" (семилеток, но почти новых), "кавасаки" (одна штука, красивая), был один старенький "харлей" – но всё-таки "харлей"! – и одна молодка-"ямаха". И "Ява" краснела среди них бедным родственником. Рокеры-то были явно не нищие. Не нуждающиеся трудящиеся. А скорей и не трудящиеся вовсе. Почему я не ношу с собой ножа? Дыр бы в шинах сейчас наколол бы! "Ява"-то тебе чего сделала? Игорь положил ладонь на заднее сиденье, и его снова обожгло. Вышел Серёга.

– Эй! Тебе чего? – угрожающе спросил он. – А, это ты! Привет!

– Здорово, Серж! Твоя самая красивая была бы, если б не японки.

– Не говори. Сам обслюнявился. Где они их берут?

– Где берут? В Германии, теперь сплошь западной. Нонеча Стены-то нет. Проходят сквозь.

– Вот как надо бабло рубить. А не копейки тут сшибать.

– А ты их катаешь?

Сергей покивал головой.

– Где был? Что показывал?

– Пока в Петровском да Михайловском. Завтра в Тригорское.

– Только ночью там не шебуршите. У моего деда бердан казённый, заряженный.

– Дробом?

– У-у-у! Картечь. А сегодня что ещё в программе?

– Купаться да вечером дискотека. Приходи.

– Купаться? На Кучане?

– Ага, на пляж, если хочешь.

И Серёга ушёл. Ничего не понял Игорь. То есть, она ему про меня не рассказала. Он про неё тоже не заикнулся – такой наркисс похвастаться бы тёлкой не раскис. Ладно. Инфу получил. Где искать знаю. Отслежу, что она с ним задумала.

В аптеке ничего от люмбаго кроме скипидарной мази не было. Взял ещё горчичников и вазелина – банки ставить. Был муравьиный спирт. Надо – не надо? В "Андрее Рублёве" Феофан Грек ноги муравьями лечит. Продавщица подозрительно на него посмотрела.

– Да не буду я его пить. Самогоном обойдусь, если что. У деда радикулит, спину растирать.

Продавщица покивала головой и выставила пару склянок. Вся пенсия и ушла ни на что.

– Пойду в Гайки, на пасеку. Пчёлами лечиться буду, – сказал дед Лазарь, когда Игорь вернулся.

Лежал он на полу, постлав под спину войлок с набитыми гвоздями.

– Ты, прям, йог. Может, крапивой лучше? У меня вот спина не болит.

– Пошути мне!

Кряхтя и при поддержке Игоря, дед переполз на диван. Игорь растёр ему поясницу сперва спиртом, потом скипидарной мазью.

– Блин! Хоть баню растапливай – от этой мази хрен отмоешься. В ней ещё и камфара! Во вонища-то!

– Не скули.

Поверх спины уложил скатанную в войлок собачью шерсть и укутал старой пуховой шалью.

– Давай врача вызовем.

– А ещё хорошо пиявок попробовать.

– Меня тебе мало?

Дед засмеялся:

– Это шутка, молодец. Мне понравилась.

– Надо чего ещё?

– Гуляй, я вздремнуть попробую, – Игорь направился к двери. – Слышь-ка... Ты имей ввиду: не суй куда не попадя, а лучше вовсе не вынай.

– Спасибо, деда, за науку!

– Время придёт – дырочку найдёт. Катись.

Игорь покатил на песчаный кучанинский пляж, где можно было даже мяч покидать через сетку. Пляж этот примыкал к перелеску, и Игорь, спешившись, сделал небольшой крюк, чтоб из-за деревьев понаблюдать за полуголыми телами, среди которых его интересовало только одно.

Марина загорала в новом купальнике. "Ситец неба на ней голубой". Она лежала на песке, подставив солнцу спину. Спинку. Лопатки. Позвонки. Про остальное думать было страшно. Игорь не сразу её нашёл взглядом. "Не резвится", – с удовольствием отметил он. Сергея рядом не было, но кто-то на озере мощным правильным кролем рассекал воду. Почти на середине озера чернела в солнечных бликах лодка с рыбаком. Рокеры вкруговую перестукивались мячом. Была с ними и одна женская фигура. Шесть игроков – шесть мотоциклов. Девка тоже мотоциклист?

Из воды вышел Сергей, обтёрся полотенцем и рухнул рядом с Мариной на песок. Она едва взглянула на него. "Точно, шерочка с машерочкой". Сергей проговорил что-то не слышное, и Марина резко вскинула голову, пристально всматриваясь в то место, где стоял Игорь. "Кажется, заметила!" Она вытащила из сумочки знакомый импортный пузырёк с маслом для загара и протянула его Сергею. Сергей начал растирать ей спину. Она, выгнув руку, расстегнула под ладонями Сергея пуговичку лифчика. "Вот сволочь! Может, ещё и плавки снимет?" Игорю невольно вспомнился этот эстетический процесс, и он, присев, запустил руку к себе в штаны. А Марина перевернулась на спину, и Сергей стал растирать ей живот и бёдра. Игорь тихо зарычал и оросил траву и листья кустов. Не помогло. Снова застучало в висках, снова запульсировало в ушах. Даже зубы стали быстро и мелко постукивать друг о друга. А девушка лениво встала, повернулась к Игорю спиной, запустила пальчик под шов трусиков и медленно поправила их, потом закинула руки на затылок и, отставив в сторону правую ножку, отдалась солнцу. "Чёрт! Как же она красива! Жить без неё невозможно! Трахнешь сестрёнку-то?.. " И категоричное "...ет" уже не всплыло душе его. По песку в его сторону двигался Сергей.

– А! – вскрикнул он. – Это снова ты! А чего прячешься?

– Да плавки забыл.

– На охоту без ружья...

– Ага. "Барышня-крестьянка".

– Ас Пушкин? Марина тебя узнала, но я решил перепроверить – вдруг маньяк.

– Пушкин – ас. Откуда у нас маньяки...Поехал я. Пока.

– Бывай.

Игорь не торопясь пошёл по тропинке леска, анализируя разговор. И детали его убеждали, что нет ничего между кокоринским внуком и приезжей красавицей. Или он сам убеждал себя, гася не столько ревность, сколько чувство потери.

Проводив деда, которому чуть полегчало, на службу, Игорь вымылся в бане холодной водой, оделся в чистое и элегантное и, аккуратно завернув правую штанину, покатил на турбазовскую дискотеку.

Веранда "Талона" шумела от музыки. Из мощных колонок Олег Газманов уверял всех присутствующих в наличие у него мыслей шальных и предполагал, что он уже не вернётся, ускакав. Врал, должно быть. Но девушкам и юношам в возрасте "тридцать пять плюс" нравилось потрясти тонким слоем первого осеннего жирка. Рокеры стояли в сторонке, брезгливо морщась от оскомины русской попсы. Игорь подошёл к ним, когда зазвучал Scorpions "Ветер перемен".

– Ну, хоть что-то человеческое, – проговорил один из мотоциклистов с французской бородкой и, изящно взяв мотоциклист-девицу за кисть руки, повёл её в медленном танце.

– Привет, Серж, – обратился Игорь к приятелю.

– Виделись сегодня.

– Ты позволишь пригласить твою девушку на тур вальса?

– S'il vous plaît, – ответил Серж удивлённо, – если mademoiselle не против.

– А если против? – дерзко и зло спросила mademoiselle.

– Я прошу... Je voue en prie...

– А по-русски?

Но Игорь уже взял её ладонь и повёл в круг.

– А по-русски, – сказал он, взяв девушку за талию, – я обещаю молиться. Тебе. На тебя. За тебя.

– И только? Тогда ступай в церковь, а не на танцы.

Какое-то время они танцевали молча. Игорь вдыхал запах её духов. Он как-то ей сказал, что любит парфюм с цветочными естественными ароматами, и сейчас от неё пахло лимоном и жасмином – была у неё такая туалетная вода.

– Может быть, что-то можно вернуть?

– Ты знаешь условие.

После ветреных песен вдруг поставили "Ты, ты, ты" вечного красавца Киркорова. Игорь, ненавидя эстраду, подтянул:

– Ты, ты, ты... Иначе никак?

– Я уже сказала.

– Обещай мне, что после этого сразу пойдём в ЗАГС!

Марина откинула головку и с тенью улыбки посмотрела Игорю в глаза. Он потянулся к её щеке и потёрся носом, вдыхая любимый аромат. Она чуть отклонилась, но не сопротивлялась, когда он губами потрогал её мочку уха с маленькой серёжкой.

– Так как?

– Как так?

– Я решил.

– Да?

– Да. Я не могу без тебя физически существовать. Ты что-то переделала в моём организме. Какой-то симбиоз случился. Если тебя нет – то и меня нет. В тот же вечер я умру, – подтянул он за Киркоровым.

Марина улыбалась, слушая эти приятности.

– Я люблю тебя. Ты согласна стать моей женой?

Она погладила его по щеке.

– Какой же ты глупенький. Конечно, да.

– А ты?

– Я тебя тоже. Только не серди меня больше. Никогда.

– Давай уйдём.

Марина отрицательно покачала головой, ласково глядя ему в глаза.

– Послезавтра. Родители уезжают в Псков в облздрав и опекунский совет. Послезавтра.

– Я не выдержу.

– И не вздумай... – она потёрлась сладостным бугорком о его джинсы. – Ты понял? Чтобы с ней у тебя всё получилось.

Они танцевали ещё. Под российскую эстраду, и под западную. Под Жанну Агузарову и Мадонну, под "Ксюшу, юбочка из плюша" и Status Quo "In the army now" – ассортимент песен у звуковика был странен и богат. Марину приглашали часто – Игорь любовался ею, не ревнуя. Он не думал о предстоящем, хотя в душе слабо болел какой-то нарыв. Но решение было принято. Окончательно. И отступить значило смерть. Но и принять... Он гнал эту мысль. "Я тебя люблю", – шептал он, когда её лицо обращалось к нему из толпы танцующих. Она в ответ посылала губами ему поцелуи. А Минаев из колонок пророчествовал: "Не нужны мне твои поцелуи-луи-луи..." Но разве пародии Минаева, даже с его предсказаниями, могли противостоять этой тонкой талии, этим стройным ножкам, этому лукавому взгляду – обещающему, волнующему, манящему.

– Пешком я не пойду. На твоём двурогом коне не поеду, – сказала она, когда танцы закончились. – Меня Серёженька отвезёт. – И, увидев игорево погрустневшее лицо, добавила. – И не ревнуй. Завтра встретимся и всё обговорим.

Она чмокнула его в губы и уселась на заднее сиденье "Явы". "Теперь осталось лишь молиться, чтобы не случилось чего по дороге".

6

В темноте Игорь заблудился. Вместо того чтоб поехать прямо через Луговку, он почему-то оказался на дороге в деревню Гайки.

– Еду, еду в чистом поле;

Колокольчик дин-дин-дин...

Страшно, страшно поневоле

Средь неведомых равнин! – бормотал, накручивая педали, Игорь. – Ладно. Проеду Бугрово, там после пруда есть тропинка на дорогу к Вульфам. ╛

И снова бормотал:

– Хоть убей, следа не видно;

Сбились мы. Что делать нам!

В поле бес нас водит, видно,

Да кружит по сторонам.

Страха не было, а вот тревога – тот самый болезненный нарыв – томила, ныла, мешала. И опять он плутанул: тропинку не нашёл, но появилась широкая проезжая колея, которая привела его к одинокой сосне. Место было знакомо. Высокое хвойное дерево скривилось однобоко, вытянув две огромные ветви, провисшие от тяжести густых иголок к земле. Противоположная сторона ствола до высоты трёх-четырёх метров была ободрана любителями сувениров. Сосна стояла посреди большой поляны на обочине дороги, но так виделось днём. А сейчас, в зареве красноватой луны, кривобокой, словно облизанное с одной стороны мороженое, к дереву из близлежащего неглубокого овражка тянулся, колыхаясь, язык тумана. "Вечером туман спускается, утром поднимается. Где физические законы? Где доблестные Кикоин и Кикоин и популярный Перельман?" Игорь бесшумно положил велосипед на траву и вошёл в овражек.

В тумане, белесом, как рисовый отвар, бродили мутные тени и слышались неясные голоса.

– Вижу: духи собралися средь белеющих равнин, – прошептал Игорь.

Туман редел с каждым шагом и, наконец, совсем рассеялся. И овраг закончился хорощо обставленным дворянским салоном, с креслицами, диванами, столами и столиками. Горела высокая люстра, уставленная многочисленными свечами. Горели свечи в канделябрах по углам.

– Скучно, господа! – капризно произнесла рыжеволосая Идалия ╛– Игорь её узнал мгновенно.

Толстый увалень в очках, серых панталонах и чёрном фраке с пышным жабо на груди, стоя рядом с Игорем, пробормотал, ни к кому специально не обращаясь:

– Нет ничего скучнее теперешнего Петербурга, даже простых шалунов нет! Квартальных некому бить. Мертво...

И взял со столика маленькое canapé. Игорь, оголодав после дискотеки и обнаглев после второй встречи с присутствующими, тоже взял канапушку – "По-польски ʽkanapkaʼ", – сказал он сам себе. Толстяк обернулся к нему.

– Вы позволите? – спросил Игорь и вдруг догадался: "Это же Дельвиг! Быть его здесь не может, он умер в тридцать первом году! Но как похож!"

– Сделайте одолжение, – удивлённо проговорил толстяк и поправил на переносице очки, разглядывая Игоря.

А тот хотел было положить "канапку" в рот, но вдруг вспомнил фольклориста Проппа: "Кто вкусил пищи духов, тот не вернется никогда". "Дельвиг" же, обернувшись к зале, пробормотал громким шёпотом:

– Смертный миг наш будет светел,

И подруги шалунов

Соберут их легкий пепел

В урны праздные пиров.

Игорь осторожно вернул бутербродик на место. К столику подошли, жуя, трое молодых людей, с чашками чаю на блюдцах тонкого саксонского фарфора. Жадно и торопливо они стали хватать канапушки и, не разбирая вкуса, запихивать их в рот.

– Вольдемар, ╛– укоризненно произнёс подошедший Пётр Андреевич, – вы привели сюда всю свою клаку!

– Кузен! Вы мешаете развлекаться. У нас пари: кто больше съест.

– Владимир, ╛– перейдя на серьёзный тон, твёрдо сказал князь, – я вынужден рассказать о ваших шалостях графу Строганову.

– Сколько их! куда их гонят?

Что так жалобно поют?

Домового ли хоронят,

Ведьму ль замуж выдают? – завертелось в голове у Игоря.

– Он меня отправляет на неделе в Дерпт. Так что, милый братец, веселюсь с друзьями напоследок.

– А знаете ли вы, господа, – бодренько заговорил по-французски какой-то старичок в шкиперской бородке, – в Paris вошла в моду новая весёлая игра.

Старичком он был относительно: причёска напомажена, лицо, покрытое искусственным румянцем и даже белилами, напоминало намакияженного покойника. "Однако ж, если его умыть, то лет ему будет не более сорока пяти", – подумал Игорь. "...как холуи-луи-луи!", – прозвучал голос только что слышанного Минина на дискотеке, и Игорь мгновенно узнал Геккерна. "Чёртово подсознание: сперва выдаёт оценку, а потом осознанный зрительный образ". Кто ж этот кузен Строганов Владимир? У Вяземского была сводная сестра, но она вышла замуж за Карамзина... Через кого он породнился со Строгановыми?

– У баронессы Дюдеван придумали такую забаву. Они сочинили рыцарский орден...– Геккерн скабрёзно захихикал, – рогоносцев. И рассылали патенты и дипломы известным обманутым мужьям!

– Это уже интересно! – воскликнула Идалия. – И что ж мужья?

– Вы не поверите, дорогая графиня, – мужья хохотали вместе с жёнами!

Дантес произнёс высокопарно:

– Мы, истинные французы, со смехом встречаем и любовников жены, и смерть в бою.

– Сочиним такой же диплом, господа...

– Да кому же, помилуйте...

– А хоть бы и Воронцову в Одессу, – лукаво предложила Мария Дмитриевна.

– Он сейчас в Петербурге. Готовит путешествие великих княжон в Крым.

– Так сам Бог велел!

Господин голландский посланник велел слуге принесть жёлтый портфель из передней и достал оттуда множество дорогой бумаги.

– Юноши! – подозвал он весёлую троицу. – У кого красивый почерк?

– У всех, – ответил юный Строганов.

Остальные двое щёлкнули каблуками:

– Опочинин, с вашего позволения.

– Князь Урусов, – кивнул головой второй. – Писал всему пансиону любовные письма.

– Марья Дмитриевна! Распорядитесь, c'est moi qui vous remercie, насчёт столика, – попросил барон.

В залу был внесён низкий столик с лаковой столешницей. Князь уселся за него, взял перо.

– Господа! А почему именно Воронцов? – спросила Полетика. – Это скучно, господа. Рассмеются император да Раевские. У меня есть прекрасная мысль...

– Прекрасная как вы сами, Леда, – проговорил Дантес, целуя ей руку.

– Первый диплом будет отправлен Пушкину!

В зале повисло молчание. У Марии Дмитриевны округлились от весёлого удивления глаза. Барон Геккерн тоже бы удивлён, но его острый ум мгновенно просчитал несколько вариантов возможных последствий, и новоявленный отец Дантеса задумчиво и согласно покивал головой. Сам же новоявленный сынок Геккерн-Дантес мизинцем поправил правый ус и ничего не сказал.

– Как же, барон? – спросила хозяйка салона Нессельроде. – Вы помните форму?

– О да! – воскликнул Геккерн начал диктовать. – Полные кавалеры, командоры и кавалеры святейшего ордена всех рогоносцев...

Но князь Урусов вдруг положил перо.

– Господа, мой французский хромает. Я, право, не силён в орфографии, прошу простить.

– Давайте-ка я попробую, – вызвался князь Пётр Долгоруков.

Заняв место Урусова, он записал первые строки, но столик был уж очень мал, ибо предназначался для шахматной доски, и очень скользок из-за лака. Чернильница, стоявшая почти с краю, качнулась и упала на паркет.

– Боже мой, барон! – воскликну Долгоруков. – ╛Из-за вашей забавы я испортил себе штаны!

– Теперь их вам придётся снять, мой милый, – Геккерн отпустил двусмысленность, от которой покоробило даже его "сына".

– Но, может быть, un de mes amis сможет заменить меня?

Они обменялись "взглядами авгура", но эти взгляды не остались незамеченными.

Идалия шепнула удивлённо Дантесу:

– Стоило мне избавить вас от него, как он нашёл вам замену.

– Он ненасытное чудовище.

Иван Гагарин, недавно вернувшийся из Мюнхена, ответил:

– Я с удовольствием, mon ami, заменю вас. Каким шрифтом изволите? Готическим? Баварской скорописью? Тюрингским полууставом?

Принесли новую чернильницу, и Геккерн продолжил диктовку:

– ...собравшихся в великом капитуле...

– ... под председательством достопочтенного магистра ордена его превосходительства... – продолжила Идалия и сделала паузу, чтоб все успели насладиться выдумкой, ╛– Нарышкина...

Все захохотали, кто громче, кто лишь улыбаясь губами. Вяземский подошёл к юному Строганову.

– Я хочу, чтоб вы немедленно покинули это сборище.

– А я хочу отомстить этому писаке за его наглость в театре!

– Вы не понимаете, Владимир, если этот пасквиль разойдётся, будет следствие, вас не спасёт даже Дерпт.

– Не мешайте мне веселиться. Я уж постараюсь с друзьями, чтоб он разошёлся.

– Упоминание Нарышкина есть оскорбление императора и императрицы, – зло и твёрдо прошептал Вяземский.

– Оставьте, князь. Позвольте и мне, господа, свести счёты с сочинителем "Гаврилиады" – не без намёков вещица, не так ли, Пётр Андреевич? Отчего miserable может, а я – нет?

– Еnfant terrible...

Граф Строганов присел к столику и вопросительно взглянул на присутствующих.

– ...единодушно избрали господина Александра Пушкина... – продолжила госпожа Нессельроде... – заместителем?

– Дмитрий Львович не может быть действующим председателем – он в старческом слабоумии с постели не встаёт...

– ...коадъютором, – подсказал Гагарин. – Это заместитель епископа, который ещё жив, но уже мёртв.

– ... коадъютором великого магистра...

– А чем он сейчас занят, сочинитель наш?

– Пишет историю Петра.

– Ну, тогда историографом ордена.

Шутка была замечательна. Смеялись все. Лишь один Вяземский, подпирая спиной стену, изображал лицом камень.

– Подпись нужна, господа. Чьим именем подпишем?

Наступила тишина. Практически каждый третий в высшем свете мог подарить своё имя для этого документа. Мария Дмитриевна произнесла задумчиво:

– Идалия, душа моя, поправь, если я ошибаюсь. Тёща Юзефа Борха приходится и тебе, и Natalie кузиной, не так ли?

– Да, – улыбаясь, подтвердила Полетика. – Я, кажется, понимаю! Эмми, его жена, весьма падкая на сладкое...