Текст книги "Знамя Победы"
Автор книги: Борис Макаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Борис Константинович Макаров
Знамя Победы
© Макаров Б.К., 2020
© ООО «Издательство «Вече», 2020
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020
Сайт издательства www.veche.ru
Предисловие
Забайкалье – прекрасный и суровый российский край, овеянный древними легендами об исконных его жителях – тунгусах, о бурятском герое Гэсэре, о рождении, славе и гибели великого монгола Чингисхана, об освоении сибирских земель казаками…
Письменный отсчет литературного образа Забайкалья начинает прежде всего неистовый протопоп Аввакум (Петров), ставший первым ссыльным старообрядцем в Забайкалье и бытописателем земли Даурской. В своем автобиографическом «Житие…» (1672 г.) он показывает природную первозданность и суровость жизни в Забайкалье, его национальную самобытность. Знаковой для края является фигура Ф.И. Бальдауфа, первого поэта Забайкалья, известность которому принесла романтическая поэма «Авван и Гайро» о любви к бурятской девушке. Значительное место занимает литературное творчество ссыльных декабристов и революционеров А.И. Одоевского, М.А. Бестужева, И.И. Горбачевского, В.К. Кюхельбекера, М.С. Лунина, Н.Г. Чернышевского, М.Л. Михайлова. Революционное Забайкалье вдохновляло авангардное творчество соратников В.В. Маяковского С.М. Третьякова, Н.Н. Асеева, П.В. Незнамова. Роман о Гражданской войне ведущего советского писателя А.А. Фадеева «Разгром» также во многом обязан революционному движению в нашем крае. Равным ему по масштабу осмысления перемен тех лет стало произведение патриарха забайкальской литературы К.Ф. Седых «Даурия», послужившее литературной основой одноименного фильма. В.И. Балябин в замечательной трилогии «Забайкальцы» показал классовую борьбу забайкальского казачества за советскую власть. Не обошли стороной тему установления советской власти в крае и бурятские писатели Д.О. Батожабай в книге «Похищенное счастье», Ж.Т. Тумунов в первом бурятском романе «Степь проснулась», эвенкийский поэт и прозаик Н.В. Сахаров в повести «Красный Суглан».
Выдающимися литераторами советского периода истории Забайкалья являются Г.Р. Граубин, один из лучших детских поэтов России; М.Е. Вишняков, лауреат Лермонтовской премии, включивший духовные смыслы Даурской земли в свое творчество и представление общерусского начала в замечательном переводе «Слова о полку Игореве»; С.М. Зарубин, показавший воинский подвиг забайкальцев на фронтах Великой Отечественной войны; Е.Е. Куренной, защищавший в своих книгах исторические и экологические традиции народов Забайкалья; Г.А. Головатый, поэтическим даром утверждавший стойкость забайкальского характера; самобытный писатель Н.Д. Кузаков, раскрывший первозданный мир азиатской природы; О.А. Димов, творчество которого представляет опыт взаимодействия природного ландшафта и творческого воображения; В.Б. Лавринайтис, описавший красоту забайкальской природы; О.А. Хавкин, литературно преображавший исторический сибирский материал. Заслуживает внимания творчество лауреатов премии губернатора Забайкальского края в области литературы им. М.Е. Вишнякова Н.В. Ярославцева, Ю.Ф. Курца, В.С. Трухиной, Г.А. Андрюка, В.А. Вьюнова, О.Г. Петрова, Е.И. Чубенко, достойно развивающих литературное наследие своих предшественников.
В этом ряду не менее значимо имя Б.К. Макарова, который в своей культурно-поэтической Вселенной ярко, образно и неповторимо отразил природный и национальный колорит Забайкалья. Поэтому символично, что именно его книга «Знамя Победы» открывает линейку произведений забайкальских авторов в серии «Сибириада».
Борис Константинович Макаров родился 15 марта 1939 г. в с. Атрать Алатырского района Чувашии, но первые шаги в своей сознательной жизни сделал в Забайкалье. Именно здесь прошли его детские и юношеские годы, здесь написаны первые стихи. В 1957 г. в газете «Комсомолец Забайкалья» было опубликовано стихотворение «В родном краю». С тех пор автор регулярно появлялся на страницах областных газет, центральных и местных периодических изданий, коллективных литературных сборников. С 1966 г. начал работать в редакции районной газеты «Сельская новь». Его журналистский стаж составляет около сорока лет. За эти годы им написаны сотни очерков и корреспонденций, проведены десятки бесед, записаны сотни интервью. Журналистская и общественная работа, постоянные поездки по районам и селам Забайкалья дали Борису Макарову богатый материал для творчества. В 1975 г. появился первый поэтический сборник «Начало начал». После выхода ещё двух сборников стихов («Стою на земле» и «Возвращаются птицы») в 1978 г. его приняли в Союз писателей СССР.
В первых сборниках Бориса Макарова преобладает лиричность и поэтизация всего, что окружает человека. Родная земля, неразрывная связь с природой, духовное единство с людьми, населяющими эту землю, формировали поэтический дар и творческую манеру поэта. 80-е годы становятся очень плодотворными на стихи. В это время издаются сборники стихов «Цветные коромысла», «Узы», где, как отмечают критики и рецензенты, творчество поэта эволюционирует. Он по-прежнему лирик, и его стихам присуща внешняя легкость и песенная нежность, но все сильнее звучит гражданский голос поэта, все гуще населяет он свои стихи людьми – пахарями, сеятелями, воинами, вдовами, творцами, все разнообразнее становится поэтический мир.
Воспоминания военного детства оказали значительное влияние на формирование его мировоззрения. Когда с годами пришло зрелое осмысление значения войны, победы и заплаченной за нее цены, появился новый цикл стихотворений, в которых рассказывается о трагических судьбах фронтовиков, их близких («Вдовы», «Неверие», «Проша», «Дядя Врак», «Не ушла война в забвенье» и др.).
Одновременно Борис Макаров пишет о трудовых буднях советских граждан – доярок, чабанов, механизаторов, честных и бескорыстных людях. Писатель искренне считает, что опора государства – человек труда: пока он пашет и сеет, пока стучат топоры строителей, страна живет и процветает. В коротких повестях, рассказах и новеллах он достиг высокой простоты и содержательной емкости при экономии письма, которой не всегда отличались большие русские писатели. Его герои обыкновенные простые люди, а сюжеты – каждодневные житейские события и конфликты, порождаемые самой жизнью. Его проза народна по самой своей социальной сути, по простоте и доступности жизненного материала, богатству тем и мотивов.
Автор открыл многим забайкальцам душу бурятского народа, через поэтические переводы бурятских поэтов сделал их узнаваемыми русскоязычному читателю. Широкое признание в народе заслужили также и песни на его стихи.
В 2009 г. Б.К. Макаров стал первым лауреатом премии губернатора Забайкальского края в области литературы им. М.Е. Вишнякова за книгу «Стихи и поэмы» (М., 2009).
Сегодня ему – за восемьдесят. Но тем не менее творческая активность Бориса Макарова восхищает. После солидного поэтического сборника «На изломах времён» (Чита, 2001) у него появилась первая книга прозы – «Меж крутых берегов» (Чита, 2005), а в региональном литературно-художественном журнале «Слово Забайкалья» регулярно печатаются новые стихи и повести.
«Знамя Победы» состоит из 24-х рассказов. Каждый из них – отдельное произведение, в котором ощущается особая, реалистичная манера повествования, присущая только Макарову и следующая жизненному кредо писателя: «Трудно уж очень – не работай. Это творчество, это божий дар, нам сверху какой-то подарок, так что мы можем работать. Это столько приносит удовлетворения и радости. Если занимаешься нелюбимым делом, то надо избегать этого, потому что задаром проживёшь свою жизнь».
Заместитель председателя
Правительства Забайкальского края
Т.В.Цымпилова
Уходили матросы в разведку…
…Это было…
Не хочешь, да чертыхнешься.
Привяжется же это «было», «было»…
Недаром в народе говорят: «Было, да сплыло» – в памяти стерлось, значит. А раз стерлось – считай, и не было. А если такое в жизни каждого из нас и в нашей общей жизни было, о чем и через десятки лет помнится, рассказать хочется или, наоборот, рассказывать, вспоминать не хочется, то, значит, это «было» в нас и сегодня живет, крепко живет, въедливо и уж об этом «было» «было» не скажешь.
…Взять, к примеру, войну. Ту Большую войну. Народную. С Гитлерюгой проклятым. Всех и каждого она зацепила, окровавила, сколько судеб, жизней поизломала… Сколько лет прошло с тех пор. Тех, кто впритык соприкоснулся с ней, по пальцам пересчитать можно… В книги, в фильмы разные загнали, запечатали мы ее – на вечное хранение загнали, запечатали, в музеи за стекла шкафов и стендов поставили-положили. И каски, пулями, осколками пробитые, там лежат, и пушки, свежей зеленой краской покрашенные, – заряжай – стреляй, – стоят, и котелки помятые солдатские, и портупеи офицерские…
А война ни в книги, ни в фильмы, ни в музеи не вмещается – в народе, среди нас, внутри нас живет. То стоном, то слезой вдовьей, сиротской из глубин сердец на свет прорывается…
Так разве можно сказать о той войне – Большой, да что там большой – Великой, Народной, – что она была? Она есть. Она будет с нашими внуками, правнуками – праправнуками тех солдат, которые сквозь нее прошли, будет…
…Так вот, было это…
Тьфу ты! Какая разница, когда это было…
…К 35 годам я с учетом армейской службы почти двадцать лет трудового стажа имел. Хорошего, крепкого, честно выработанного. Больничные листы у медиков не клянчил. Не прогуливал. Не загуливал. На начальство не рыпался. Поперед батьки в пекло не лез, позади не топтался.
А потому в честь моего тридцатипятилетия или по совпадению с ним дали мне путевку на один из местных курортов. Раньше на курортах я никогда не бывал, а поэтому и по собственному желанию, и по настоянию жены от путевки не отказался.
…Курорт мне понравился. Лес вокруг. Речка. Небольшая, но чистая. Встретили нас, отдыхающих, хорошо. Накормили. По комнатам разместили. Комнаты каждая на два-три человека. Уютные. У каждой кровати тумбочка. На тумбочках в вазочках цветы. Красивые. Правда, бумажные.
Поселили меня с фронтовиком. О том, что он, сосед мой, фронтовик, я сразу понял. На спинке стула пиджак его увидел. На пиджаке – орденские колодки.
Познакомились. Сергей Сергеевич оказался мужиком хорошим, спокойным, без зазнайства. Меня он сразу стал Сынком называть:
– Бери, Сынок, вон ту кровать, у окна. Молодые спят крепко. А я луну, то есть лунный свет, плохо переношу. Сны всякие сразу начинают сниться. Война снится…
…Пара дней ушла на обустройство, на привыкание. И разговоры наши с Сергеем Сергеевичем об этом самом обустройстве, привыкании. Меню обсуждали. На речку глянуть сходили. Процедуры врачебные прошли. В охотку, в новинку пять раз в день к колонке с минералкой ходили, хотя нам врачи злоупотреблять минералкой не рекомендовали.
О войне, о наградах Сергея Сергеевича – ни слова. В то время, мне кажется, все мы – и фронтовики, и тыловики, и их дети – о войне говорили, вспоминали редко. Даже реже, чем сейчас. Почему? Да, наверное, потому, что люди от нее еще не оттаяли, не отошли, как у нас говорят. Каждого навылет пробила она. В каждой семье черным клубочком в темном уголке затаилась… Шевельни – разбуди – выползет – укусит. Прямо в сердце укусит. Каждая вторая баба – вдова. Каждый второй пацан, каждая вторая девчонка – сирота, безотцовщина. Фронтовики же, что с войны живыми пришли, тоже молчали. Как-то виновато молчали, словно стыдились перед вдовами, сиротами за то, что снаряды, пули, бомбы их миновали, не дали рядом с друзьями-товарищами погибшими в землю лечь…
В село наше в те годы кино два раза в месяц привозили. Привезут – праздник. Все, у кого ноги дрыгаются, в клуб бегут, ползут. О чем кино? Никого не интересовало. Про автопробег какой-нибудь по пескам Средней Азии – пойдет! Про любовь – на ура! И про войну, особенно для пацанов, – хоть три раза подряд показывай – ни есть ни пить не будут… А фронтовики узнают – кино про войну, – в сторону клуба шага не сделают: «Вранье там одно…» Теперь же я думаю: не вранье о войне увидеть они не хотели, войну увидеть, вспомнить боялись. За сердца свои боялись – не выдержат…
* * *
…На третий или четвертый день мы с Сергеем Сергеевичем по предписанию врачей пошли принимать радоновые ванны. В большом светлом зале пол и стены сверкали мраморной отделкой. От мрамора веяло холодом. Мы быстро разделись и спустились в ванны.
Я взглянул на Сергея Сергеевича. Взглянул мельком и… не мог отвести взгляд. Всю широкую грудь фронтовика, не знаю как сказать, то ли украшал, то ли устрашал огромный, состоящий из сплошного ярко-розового шрама, якорь.
Якорей-наколок я видел великое множество. Видел в детстве. Вижу и поныне. Стоит оказаться где-нибудь на пляже, в бассейне – и обязательно встретишь «лихого моремана» с якорем на плече, а то и на груди. Размером от пятикопеечной монетки до шапки-ушанки. Видел якоря синие, голубые, черные…
– Что, Сынок, мой якорек рассматриваешь… Не видел такую наколочку?
– Не, – только и выдохнул я. – Что это?
– Ладно, расскажу как-нибудь. Фашисты украсили… О таких украшениях знать и помнить надо…
* * *
…Перед ужином мы, как и в предыдущие дни, сходили к колонке с минеральной водой. Но воду пить не стали. Над нами плыли низкие тяжелые тучи. От реки веяло сырым холодом. Где-то, пока еще далеко за лесом, басовито, почти без перерывов погромыхивал гром.
У колонки, поеживаясь и сутулясь, как будто от ветра, хотя не было на него даже намека, а, наоборот, словно застоявшийся воздух казался липким и густым, стояли несколько женщин, рьяных исполнительниц докторских предписаний и рекомендаций. В руках некоторых из них уже были стаканы и кружки с водой. Время от времени женщины подносили их к губам с таким выражением на лицах, словно им приходилось насильно вливать в себя какое-то горькое лекарство, отказаться от которого было нельзя.
На наше «здравствуйте» ответила лишь одна. Остальные кивнули головами и отвернулись в сторону ворчащего грома.
– Пойдем-ка лучше домой. Со всех сторон водой тянет. Того и гляди за шиворот хлынет. – Сергей Сергеевич тронул меня за локоть. – Хотя, если хочешь, попей. Я подожду.
– Нет, нет. Вы правы, Сергей Сергеевич. Надо спешить.
– Надо спешить! – почти в один голос воскликнули, словно очнувшись от дремы, женщины, и мы быстро пошли к своему корпусу. Последние метры мы уже не шли – бежали. Однако укрыться от дождя не успели. Его густые, отвесные струи в одно мгновенье омыли нас с ног до головы.
Женщины, визжа, смеясь и отряхаясь, разошлись по своим комнатам.
Войдя в свой номер, мы с Сергеем Сергеевичем разулись и, пятная пол мокрыми носками, стали переодеваться.
– Слушай, Сынок, еще тогда, при первом знакомстве, мы имена друг друга узнали. Фамилии у нас тоже простые, запоминающиеся: ты – Иванов, я – Осипов. Имена – проще некуда. Я – Сергей, ты – Андрей. У меня, кстати, сына Андреем звать. Ну а больше я о тебе ничего не знаю. Где живешь? Где работаешь? Холостой? Женатый? Рыбак? Охотник?
– …Село большое… Когда-то, до революции, казацкой станицей было. Колхоз славился. Председатель звание Героя Социалистического Труда получил. Заслуженно. Пятнадцать тысяч овец хозяйство имело. Урожаи стабильные получали…
Я техникум сельскохозяйственный окончил, в армию призвали. Служил танкистом. Демобилизовался. Женился. Жена – учительница. Первоклашек до четвертого учит. Дочку имеем. Сейчас в ДЭУ работаю. Дороги, мосты ремонтируем.
Рыбачить люблю. Карасятник заядлый. Охотиться не приходилось. Ружье в руки не беру. Да и на кого охотиться – всех живулек браконьеры повыбили.
Вот и все. И рассказывать не о чем.
Батя мой тоже фронтовиком был. Шоферил. Рассказывал, от Сталинграда до Берлина на полуторке своей путь проделал. Две медали и орден Красной Звезды имел. И контузию имел. В госпиталь попал – сбежал. Боялся свою полуторку потерять.
С войны вернулся на вид здоровым, но болел часто. Три года назад умер. Мама жива. С братом старшим моим живет. Маленькая, седенькая – божий одуванчик. Но ничего, суетится. Внучат за двойки шугает и даже иногда на родительские собрания в школу ходит…
…Во время моего путаного рассказа Сергей Сергеевич ни разу не перебил меня, ни разу не отвлекся. Полотенце, которым он протирался, сползло с широких плеч. Он скомкал его, положил на кровать и, скрипнув стулом, наклонился в мою сторону.
– А говоришь, рассказывать не о чем… Судьба человеческая, жизнь всегда интересна. Слушаю тебя и вижу отца твоего. Сколько я их видел, таких шоферов, на военных дорогах, а точнее, на военном бездорожье. Это только так говорят, пишут – «военные дороги»… …И снег по пояс, и грязь… И зимой и летом лица, руки шоферов от зноя и стужи чернее кирзовых сапог. Спины от усталости, от надрывов – колесом. Глаза от недосыпа, от постоянного напряжения кровью набрякнуты. Того и гляди из орбит вылезут, лопнут…
От них, от шоферов, многое, если не все, зависело. И исход боя, и наши жизни. Я не преувеличиваю. Представь себе, что было бы, если бы они не подвезли вовремя снаряды, патроны, хлеб, курево… Одним «ура», как ни ори, врага не остановишь, попятиться не заставишь…
Уважали мы их, шоферов. Помогали им машины из грязи, из снега, из колдобин вытаскивать, вываживать. На плечах выносили…
Сергей Сергеевич машинально потер плечо. Свет от лампочки скользнул по его голове, еще ярче высветил грудь. Якорь на груди фронтовика, растертой полотенцем, показался мне рубиновым, схожим по цвету и четкости граней с орденом моего отца.
– Сергей Сергеевич, вы обещали…
Сергей Сергеевич поймал мой взгляд, снова накинул полотенце на плечи и грудь.
– Помню… Расскажу… Надо… Но трудно… Ох, трудно все это вспоминать, воскрешать, рассказывать…
Сергей Сергеевич подошел к окну. Он долго-долго всматривался в густеющие сумерки, в сливающееся с землей темное небо.
– Молнии посверкивают. Далеко. Грома не слышно. Так, чуть-чуть – отголоски…
Гаси свет, Сынок, и – в постель. В темноте легче рассказывать, лучше вспоминается, хотя то, о чем я хочу тебе рассказать, ни в темноте, ни при свете до конца жизни не забуду…
* * *
…На военную службу я был призван за год до начала войны… После прохождения курсов молодого бойца направили нас, нескольких курсантов, на Дальний Восток, в дивизион сторожевых кораблей. По прибытии к месту службы переодели во флотскую форму. Месяца три-четыре пошвабрили мы палубы, повскакивали по три-четыре раза за ночь по боевым тревогам, сделали десятка два выходов в океан. Испытали на себе, что морская болезнь не легче всех других болезней, поблевали всласть – до сукровицы. Убедились на личном опыте, что Тихий океан лишь по ошибке когда-то был назван тихим, и стали настоящими мореманами. Мореманами мы называли сами себя. Мореманами называли нас даже наши командиры. Красиво и мужественно, как казалось нам, звучало это слово – мореман: море манит, человек, которого манит море. А море действительно звало и манило нас. Трудное, суровое, порой жестокое, оно увлекало людей сильных, суровых, не боящихся трудностей. Всегда чистое, не терпящее в себе мусора, выбрасывающее его на берег, море делало чистыми преданных ему, работающих на нем, живущих им людей. И не побоюсь сказать – нас.
Мы привыкли не бояться штормов, морозов, жары, авралов, океанской бездны. Мы привыкли бояться оказаться, показаться трусами, нытиками, заслужить кличку слабака, подвести в трудную минуту товарища, уронить честь моремана…
Мы научились жить по закону наших дедов и прадедов, моряков – ушаковцев и нахимовцев, севастопольцев и порт-артурцев: один за всех, и все за одного.
А еще мы научились любить Родину. Да, да – любить Родину так, как ее любят моряки.
Родину конечно же мы любили и раньше, с самого детства-малолетства. Мы любили ее за то, за что ее любили наши бабушки и прабабушки, наши дедушки и прадедушки, наши отцы и матери, – за широту ее полей и лугов, за сказочную дремучесть лесов, за белоствольные рощи и синеструйные реки. Мы любили ее за теплые пыльные тропинки, по которым ходили и бегали босыми, впитывающими тепло родной земли ногами. Мы любили ее за ее земляничные духмяные поляны. Мы любили ее за бодрящую студеность озерных и речных вод. Мы любили ее за колокольчиковые перезвоны трепещущих над ней жаворонков. Мы любили ее за бездонное синее небо, за поддерживающие высокий свод его семицветные радуги.
Мы любили Родину за ее историю. За Куликово, усеянное вражескими и русскими костями поле. За победный звон русских мечей на Ледовом побоище. За стойкость русских солдатушек бравых ребятушек на Бородинском поле. Мы любили ее за отвагу Чапаева. За дерзость и презрение к смерти Чкалова. Мы любили Родину за то, что она подарила нам славу Папанина и Шмидта, Стаханова и Гризодубовой.
Мы любили Родину за наши пионерские костры и песни. Мы любили Родину за ее мудрых, великих вождей – Ленина, Дзержинского, Сталина. Мы любили Родину за ее миролюбие и за «бронепоезд, стоящий на запасном пути». Мы любили Родину за нее, нашу уверенность, что никогда и никому не отдадим и пяди ее земли, что при необходимости разобьем врага на его территории, ведь в бой нас поведут Буденный и Ворошилов – великие полководцы великой державы.
И никто не имеет и никогда не будет иметь права попрекнуть нас в этой любви, ибо наша любовь была бескорыстной и честной – любовью детей к своей матери, к своему отцу, и не наша вина в том, что часто, как теперь кажется, к месту и не к месту, мы путали, переплетали свою любовь к родному отцу, родному-единственному, с любовью к нашему общему отцу, отцу всего нашего народа Иосифу Виссарионовичу Сталину. Сталину, который с высоких кремлевских башен и днем и ночью видит каждого из нас и благословляет каждого из нас на труд и подвиги во имя нашей великой Родины, нашей любимой Родины.
И все же смею и буду утверждать, что так любить свою Родину, как любят и любили ее во все времена моряки, не может никто.
…Корабль выходит в открытое море. Позади, за кормой, остается земля – города, села, деревушки, поля, леса, озера, реки, матери, отцы, жены, невесты, дети; все, что я перечислил, – все, без чего человек просто-напросто не сможет жить. И уж если морякам придется защищать все это, все, что мы называем Родиной, от врагов – то они будут драться до конца, до последнего дыхания.
* * *
…Сразу же, как только прозвучало сообщение о начале войны, о нападении фашистов на нашу Родину, сотни моряков-тихоокеанцев обратились к своим командирам с просьбой направить их на фронт. Среди них был и я.
И все мы получили отказ:
«Ваш фронт там, где вы несете службу – на Дальнем Востоке…»
Я и мои друзья-товарищи снова и снова и устно, и письменно обращались во все инстанции: «На фронт!.. На фронт!.. На фронт!..»
Увы, ответ был все тот же…
…С обугленными от ненависти сердцами слушали, читали мы сообщения о злодеяниях фашистских захватчиков, о разрушенных ими городах и селах, о грабежах, убийствах, издевательствах над нашими советскими людьми, о гитлеровских планах превратить нашу Родину в страну рабов… И снова просились, снова писали заявления…Безрезультатно просили, писали…
…Враг разбит под Москвой!.. Враг разбит под Сталинградом… Война на переломе… Война идет к концу… А мы… Мы… Мы… Неужели фашистов уничтожат, Гитлера посадят в клетку без нашего участия, без нас… А на нашу долю только выпадет возможность ходить на экскурсию в зверинец, где бесплатно будут показывать беснующихся в стальных клетках Гитлера, Геббельса, их генералов – убийц, грабителей, насильников, палачей, карателей…
«Где вы были, когда наши солдаты, наши дети умирали в боях за Родину», – спросят нас матери и отцы героев, отдавших свои жизни за честь и свободу нашего народа.
«Где же вы были…» – спросят нас их невесты и жены…
«Где же вы были…»– спросят нас их дети…
«Ваш фронт там, где вы несете службу, – на Дальнем Востоке», – отвечали нам, как всегда, наши командиры…
…И как это почти всегда бывает в любых подобных ситуациях, наши просьбы, наши рапорты, наши мольбы были услышаны, когда мы перестали надеяться…
* * *
…Короткое прощание с оставшимися на кораблях друзьями-товарищами – и мы, счастливчики, превратившиеся в мгновение ока из мореманов в морских пехотинцев, едем на Западный фронт, едем бить ненавистного врага.
На нас все та же морская форма, но нам предстоит воевать на суше и уже в боях с врагом доказывать, что мы носим свою форму не зря, что мы и на суше остаемся моряками, живущими и сражающимися по вечному морскому закону: «Один за всех, и все за одного!»
…Нашей ротой морской пехоты командовал старший лейтенант Тимофей Кузьмич Сударев. Он был всего лишь на пять лет старше меня, старше матросов моего призыва. Посмотреть со стороны – обыкновенный парень. Рост – средний, чуть сутуловатый, белесый, глаза серые. Пройдешь мимо – не обратишь внимания. Но храбрости и злобы на фашистов – на десятерых, хотя и у нас сердца пепелила ненависть. Поговаривали, что у Сударева с фашистами свой личный счет. Что еще в самом начале войны оккупантам удалось схватить его отца – первого секретаря райкома одного из пограничных районов. Мать Тимофея Кузьмича, узнав о том, что палачи объявили день и час казни ее мужа и приказали всем жителям райцентра явиться на центральную площадь точно в назначенное время (за опоздание или неявку – смерть) смотреть, как будут сжигать бандита-коммуниста, для чего заранее завезли туда несколько возов сучьев и валежника, сама пришла в немецкий штаб и попросила сжечь ее вместе с мужем.
Фашисты оказались отзывчивыми и просьбу ее выполнили.
Насколько была правдива эта история и была ли она вообще – не знаю. Почти каждый из нас так или иначе был затронут, ранен войной. Хотя она была еще далеко от окончания, успела ужалить многих, очень многих. У кого-то погиб на фронте отец, у кого-то брат, у кого-то на оккупированной врагом территории оказались родные и близкие… Рассказывать о своих бедах, горестях – перекладывать их тяжесть на души и сердца друзей-товарищей. А их, бед, горестей, хватало у каждого и своих. Да и где гарантия того, что суровые, только что вышедшие из боя или идущие в бой парни не посчитают тебя нытиком… Расспрашивать друга, товарища, почему он хмурится, скрипит зубами, – копаться в чужой ране…
Так что все переживания, все боли свои каждый из нас нес в себе и выплескивал, выдыхал их только при встрече с врагом. И поверь мне, горячими, очень горячими, огненными, обжигающими были эти выдохи…
Сожженные фашистами города и села, наполненные пережитым горем глаза женщин и детей просили, требовали отмщения.
…Мы хоронили павших в боях товарищей, хоронили без слез. Без прощальных речей, с одной клятвой павшим: «Отомстим!»
…Я, наверное, усыпил тебя, Сынок… Оно ведь нам, старикам, только разговориться, удариться в свои воспоминания, а там – не остановишься…
– А я вот слушаю вас, Сергей Сергеевич, и думаю: до чего же мы, люди, особенно молодые, нелюбопытные, не сказать хуже – равнодушные… Почему?
Вот заговорили мы о моем отце. Всю войну он прошел, проехал на своей полуторке. Сколько всего повидал, испытал. Контужен был. После войны, можно сказать, до последнего своего дня работал, ходил, он сам так и говорил – «ходил», как моряки о себе говорят, в дальние рейсы. С работы домой, как правило, возвращался поздно. Приедет – а мы уже спим. В рейс тоже раным-рано отправлялся – в четыре-пять часов утра. Он в рейс – мы спим. В воскресенье тоже, бывало, целыми днями с машиной возится. То мотор барахлит, то камеры латать надо. Выпадет свободная минута – по дому дел полно. Отец с мамой всегда, хоть небольшое, хозяйство имели: корову, теленка, свинью, кур. Ну и, как у всех селян, у нас и сегодня огород имеется. Без земли и сейчас не проживешь.
Так, в работе, в заботах разных, дни, недели, месяцы, годы не шли – летели.
Заговорит иногда батя между делом о войне, – а говорить, рассказывать о ней он очень не любил, по какому-нибудь случайному поводу мимоходом вспомнит, – мы, хорошо, если вполуха слушаем – нам, пацанам, дурить охота, у нас своих проблем, интересов полно… Да к тому же батя молчуном был – профессия приучила…
В последние годы о войне, о фронтовиках много фильмов появилось, книг, газеты часто пишут, телевидение показывает – как говорят, интерес проснулся… Интерес-то, и верно, проснулся, да только на наши вопросы отвечать скоро некому будет. Фронтовиков все меньше остается. Вот я уже никогда ни о чем отца не спрошу…
– Тут, Сынок, не только вы в своем, так сказать, нелюбопытстве виноваты и не мы, фронтовики, виноваты в том, что не могли, не умели рассказать своим детям о жизни своей фронтовой. Тут сама война виновата. Уж слишком тяжелой, злой, долгой, кровавой была – не опишешь, не расскажешь. Начни вспоминать, рассказывать – сердце не выдержит…
Тем более что наши сердца ей же, войной, истерзаны.
Сергей Сергеевич встал, подошел к окну, посмотрел в темноту. Окно нашей комнаты выходило в сторону леса и речушки. Окна жилых и лечебных корпусов из нашего окна были не видны.
Гром затих. Отблески далеких молний перестали озарять горизонт.
– Вот такая же темнота и тишина встретила нас на подходе к Днепру, – тихо сказал Сергей Сергеевич. – Ни взрыва, ни выстрела…
Командир объявил привал:
– Можно курнуть, но в рукав или в землю. Еще вчера в штабе сказали: «фашисты откатились на правый берег Днепра. Правый берег высокий, намного выше этого. Зароются там в землю, настроят дотов и дзотов и встретят нас с полным фашистским гостеприимством. Надо учесть и то, что все плавсредства они увели на тот берег и форсировать реку нам придется на подручных. Саперы подтягивают плоты. Есть несколько резиновых лодок, но их мало. Мы – моряки. И нас это не должно пугать. При необходимости будем форсировать вплавь – на корягах, бревнах, ящиках. На берегу всего этого много. И при наступлении, и при отступлении мусора остается много. Все за собой не потащишь.
Одолеем. Главное, не дрейфить.
Да, еще одно учесть надо. На том, высоком берегу больше, чем на этом, затопляемом, всяких довоенных построек – домов, сараев, амбаров. И конечно же каждый дом, сарай может крепостью оказаться…
Я думаю, теперь всем понятно, к чему я разговор веду. Прямо сейчас, без передышки, в штабе сказали, надо троим-четверым из нас перебраться, переплыть на ту сторону, спрятаться там, затаиться до рассвета и пронаблюдать, разведать, где немцы сделали огневые точки, где их траншеи, пронаблюдать за ближайшими дорогами, строениями. Наверняка везде есть засады, минные поля… Без боя немцы Днепр не отдадут. Собьем их с днепровских высот – покатятся и долго не остановятся. Это и мы понимаем, и они понимают. Драка будет горячая, смертельная. Так вот, ребята, посылать за Днепр приказом никого не хочу и не буду. Там, на той стороне, надо продержаться завтрашний день, а потом, ночью, вернуться обратно с разведданными.
