Текст книги "Царствуй на страх врагам! «Прогрессор» на престоле"

Автор книги: Борис Орлов

Соавторы: Алексей Махров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 8
Рассказывает генерал от кавалерии
Павел Ренненкампф

Утро встретило бьющим в глаза ярким солнечным светом и прохладой. Денщик Семен распахнул шторы в спальне, вестовой Никанор сдернул с меня одеяло. В дверях застыл ординарец – гродненский лейб-гусар Иван Сидорин. Вот и выспался! Этим троим мучителям глубоко наплевать, что я вчера, а вернее – сегодня, только в три часа пополуночи спать лег. Вернее сказать: провалился и забылся…

…Вот уже пятый месяц как я в Польше. Работа адова. Раньше как-то никогда не задумывался, сколько поляков нас ненавидит. Теперь знаю: все. Все!

Нет на свете ни одного, рожденного под сенью крыл «Белого орла», [48]48
  Белый орел – национальный символ Польши.


[Закрыть]ни одного, хоть раз произнесшего: «Jeszcze Polska nie zginkia», [49]49
  «Еще Польша не погибла» – слова национального гимна Польши.


[Закрыть]кто относился бы к России без лютой, фанатичной ненависти. И эту ненависть я прочувствовал на собственной шкуре!..

…Семен подпрыгнул и попытался достать меня подъемом стопы. Ага! Как говаривал однажды государь: «Бог дал человеку ноги, чтобы на них стоять, а не чтобы ими размахивать!» Перехватив ударную конечность, я вписался в движение и от всей души швырнул своего денщика-телохранителя, сопроводив бросок чувствительным пинком. Семен в полете попытался перегруппироваться, но времени ему не хватило, и он кубарем покатился по полу. Пока он не опасен. Оглядываюсь: Сидорин поймал Никанора на удушающий захват, так что и второго противника наша пара вывела из строя. Бой окончен…

– Закончили! – Два моих адъютанта: казачий сотник Дмитрий Гурьев и подпоручик Александр Армфельт оставили бесплодные попытки оторвать друг дружке головы. – Завтракать, друзья, завтракать…

Мы все сидим за одним столом. Так еще у государя повелось: вместе служим, вместе едим, вместе, коли доведется, и помирать будем. Никанор чуть задевает локтем Армфельта. «Сашенька» морщится: графу Армфельту еще непривычно завтракать за одним столом с нижними чинами. Ну, да лиха беда начало – когда-то и мне казалось это странным. Просто потом, когда в Иокогаме меня прикрыл собой атаманец, принявший предназначенную мне разрывную пулю, я понял: государь прав. Как всегда, прав. И теперь младший брат того самого урядника Гурьева служит у меня адъютантом. В прошлом месяце, когда в меня стреляли в Театре Бельки, [50]50
  Teatr Wielki – старейший музыкальный театр в Польше. Основан в 1833 году.


[Закрыть]именно Дмитрий захватил одного из террористов живьем. Видимо, мне на роду написано быть должником казаков Гурьевых…

– Ваше превосходительство! – Сидорин протягивает мне какую-то бумагу. – Из КГБ велено передать. Незамедлительно…

Телеграмма? Ну-ну… Захвачены при попытке украсть оружие?.. Молодцы, что на месте не расстреляли… Так-так-так… гимназисты… чертовы мальчишки!..

– Ну-ка, Иван, пусть меня соединят с округом… Иосиф Владимирович? Ренненкампф. Этих захваченных допросить, выяснить все о семьях. Пусть свяжутся с местным управлением КГБ, возьмут казачков и арестуют всех их близких родственников. Всех до последнего человека. Самих задержанных и их отцов – выпороть на площади. Ударов по десять достаточно. И сразу после порки – на Транссиб. Что? Да, я тоже полагаю, что нужен циркуляр на будущее. Благодарю вас.

Итак, что мы имеем? Есть восемь сопляков, которые попробовали утащить оружие из расположения драгунского полка. Их поймали, допросили. Следователь КГБ считает, что взрослые в заговоре участия не принимали. Понятно… Непонятно одно: какого… этим пащенкам дома не сиделось?! Куда их папаши с мамашами смотрели?! Ну вот теперь и расплатятся за свой недогляд… А у России появятся еще недоброжелатели! Так же, как и у Павла Карловича Ренненкампфа…

Я – боевой офицер и под пулями ходил – не кланялся. И вел свои полки в атаку на англичан под Питером. А уж эти-то «краснопузые» точно знали, что ничего хорошего их в плену не ждет, и защищались с отчаянием смертников. Но я их не боялся. Вернее, не так боялся, как теперь, когда подумаю, что в любой момент какой-нибудь ошалевший поляк или полячка могут всадить в меня пулю из револьвера, как в беднягу Голубцова – прежнего председателя КГБ Царства Польского, подсыпать яд в чай, как бедолаге Саблукову – губернатору Варшавской губернии.

После прошлогоднего манифеста «царя Володьки» о независимости Польши местные паны, как выразился государь, «вконец обурели». У нас не было месяца, чтобы какой-нибудь паненок не устроил собственное powstania. [51]51
  Восстание ( польск.).


[Закрыть]Причем некоторые случаи просто-таки анекдотичны. Не далее как в прошлом месяце два полудурка (иначе этих «мыслителей» не назовешь!) – бывшие «коронные шляхтичи» Миньковский и Дембовский – сколотили отряд в полтораста душ, вооружили их чем смогли (раздобыли даже гладкоствольную пушку «времен Очакова и покоренья Крыма»!), и началось! Два славных польских «полководца» захватили станцию Гродиск неподалеку от одноименного города, арестовали телеграфистов и велели им передать в Лондон депешу королеве Виктории с просьбой о принятии «независимой Польши» под Британский протекторат. Следующая депеша ушла в Париж. В ней содержалось предложение об обмене посольствами и гарантировалось признание нынешних французских границ «независимой Польшей». Подписаны оба эти послания были «президентом независимой Польской республики» Миньковским и «премьером» той же республики – Дембовским.

После чего, оставив на станции охрану из двух десятков олухов с девятнадцатью винтовками шестнадцати различных систем, «президент» и «премьер» двинулись в Гродиск, где осадили здание полицейского управления. Сдаваться прибывшим из Варшавы войскам они отказывались, ожидая, видимо, что прямо сейчас с безоблачного весеннего неба на них свалятся британские колониальные войска и дружественные французские зуавы. Вместе с французским послом…

Следователи КГБ, давясь от смеха, рассказывали, как были шокированы незадачливые правители «независимой Польши», когда до них, наконец, дошло, что ни одна из их «эпохальных» телеграмм не пересекла границ Российской империи. Миньковский даже заявил протест, дескать, при этом было нарушено его право переписки. Задыхаясь от смеха, один из следователей вопросил: «А вы телеграммы оплатили?» Получив отрицательный ответ, он под гомерический хохот своих товарищей процитировал Уложение о почтовых сборах, гласящее, что корреспонденция доставляется лишь, когда она оплачена надлежащим образом. [52]52
  Случай, несмотря на анекдотичность, подлинный!


[Закрыть]Можно представить себе, что началось в подвале, когда «президент независимой Польской республики» удрученно заметил: «Niestety giupi grosze. Przy innych okazjach madrzejszy ode mnie bkdzie!» [53]53
  Пожалел, дурень, гроши. В другой разумней буду! ( польск.)


[Закрыть]

Я не знаю, кто рассказал государю об этом случае, но долго хохотал, когда один из приговорных списков вернулся с пометкой: «Миньковскому – пожизненно. А то в следующий раз за телеграммы заплатит!»

Но все остальное – совсем не смешно. В меня стреляли трижды, в Ромейко-Гурко – четырежды. Правда, мне в карету еще дважды пытались подложить «адскую машину». Буквально на прошлой неделе ранили председателя съезда мировых судей Варшавской губернии, месяц тому назад убит полицмейстер Келецкой губернии, полтора месяца назад – мятеж в Ломжинской губернии. Совсем не смешной…

…Я видел людей, разорванных на куски артиллерийским снарядом. Я видел, что творят пулеметы с бегущими пехотинцами. Я видел, как казаки-оренбуржцы пластают врагов шашками «от плеча до седла»… Все это я видел. И думал, что больше никогда не убоюсь вида крови. Но когда я увидел семью полицмейстера из Стависки, вернее, то, что с ними сделали бунтовщики, – меня замутило, как сопливого кадета. Изуродованные тела детей, судя по обилию крови, разрубленных косами живьем, истерзанные тела жены и старшей дочери полицмейстера, сам несчастный, подвешенный над костром, на котором он «закоптился»… В тот день я снова поклялся, что никогда и никому ничего не прощу!..

…Доклад о расселении польских деревень в Опоченском уезде… Подписал… Рапорт о переселении семисот тридцати двух жителей Белограйского уезда… Есть… Донесение об уничтожении банды около Любстова в Кольском уезде… Ничего, ничего, господа поляки: сибирский климат вам полезен… Так… Приговор военно-полевого суда… двадцать девять человек… смертная казнь через повешение… Утверждаю…

– …Павел Карлович, – Саша Армфельт вошел в мой кабинет, – графиня Гаук просит вас принять ее.

– Проси…

Никанор и Иван стоят сзади меня. Если графине придет в голову несчастливая фантазия пострелять по русскому генералу – ее обезвредят еще до того, как она сумеет всерьез поднять оружие. Были уже подобные случаи…

В кабинет не входит, а вплывает расфранченная дама, лет эдак, ладно, не будем нескромными. В конце концов, ей не так уж и много лет, чтобы драгоценности и наряды совсем затмили ее собственный облик.

– Прошу, сударыня, – поднявшись, я указал ей на кресло. – Что вас привело ко мне?

Но вместо того, чтобы усесться на предложенное ей место, женщина внезапно упала передо мной на колени:

– Ваше превосходительство! Я прошу, умоляю вас о снисхождении. Она еще совсем молода, глупа. Низкие и дурные люди наговорили ей о ее дяде «bohaterze Powstania» [54]54
  Герое восстания ( польск.).


[Закрыть]– и вот девочка решилась…

– Сударыня, во-первых, встаньте. Во-вторых, постарайтесь внятно изложить: о ком идет речь и чего вы хотите от меня…

– Ваше превосходительство! Пощадите ее! Не отправляйте ее в Сибирь. Мы с мужем готовы поклясться, что этого больше не повторится…

– Сударыня, вы не ответили на вопрос: за кого вы просите?

– Ах, ваше превосходительство, я прошу за нашу племянницу – Агнешку. Ведь это она стреляла в вас…

Ага. Вот оно, значит, как… Тетушка пришла просить за свою племяшку-террористочку… Точно! Вспомнил! Это та стерва, которая еще Армфельта за руку укусила…

– Сударыня, поймите: ваша племянница совершила преступление против родины и народа…

Графиня Гаук залилась слезами. Жаль ее… Э-э, да гори оно все ясным пламенем! На свой страх и риск выпишу этой дуре десяток плетей и домой! К тетушке и дядюшке – лечить выпоротую жопу!

Когда я сообщил графине о своем решении, истерика перешла в другое состояние: Гаук пыталась целовать мне руки. Я всегда ненавидел подобные проявления…

– Одну минуту, сударыня. Я только свяжусь с Варшавским КГБ…

Через пять минут у меня на столе начал стучать телеграфный аппарат:

«Гаук зпт агнесса брониславовна зпт полька зпт 1869 года тчк обвиняется в шести терактах зпт в том числе четырех успешных тчк следствие ведется тчк следователь по особо важным делам надворный советник Никольский».

Никольский вообще-то человек дельный. И лишнего шить не будет. Здесь вам не Россия, где можно состряпать дело против казнокрада или проворовавшегося подрядчика. Здесь война…

– Сударыня, вынужден вам отказать. Агнесса Гаук замешана в шести терактах, и я не могу ее помиловать. Да и не хочу: пусть получит то, что заслужила…

Гаук снова бросилась на колени. Может быть, генерал не так понял? А может быть, его превосходительство хочет благодарности? Какой угодно! Она сама готова отблагодарить его превосходительство…

– Так, ну хватит! Армфельт, проводите госпожу графиню!

Поручик вежливо, но твердо подталкивал Гаук к дверям, когда она прошипела:

– Chien pouacre Russe! Tu vas payer! [55]55
  Грязная русская собака! Ты поплатишься! ( фр.)


[Закрыть]

– Allemand, s'il vous plait, [56]56
  Немецкая, если вам угодно ( фр.)


[Закрыть]– усмехнулся я.

Вот так. У Павла Карловича Ренненкампфа еще один враг…

Интерлюдия

Уже полгода, как в районе горы Магнитная не умолкает ни на секунду грохот огромного строительства. Унитарное предприятие «Магнитогорск-сталь» (пятьдесят процентов казенного капитала, пятьдесят – компании «Братья Рукавишниковы») ударными темпами строит металлургический гигант. Взметнулись ввысь многосаженные трубы, рядами встали кауперы, гордо выставили широкие бока доменные печи. Рядом на стройплощадках поднимались новые цеха. Мартены, конверторы, линии розлива. Огромный блюминг и несколько многозаходных прокатных станов. И целое море, целый океан людей. Под снегом и дождем, при солнечном сиянии и в неверном свете прожекторов они, точно неутомимые муравьи, трудятся не покладая рук на стройке…

– Ну что, господин ротмистр, как сегодня план? – Высокий человек в дорогом «автомобильном» костюме с модной застежкой-«молнией» и высоких ботинках на толстой каучуковой подошве посмотрел на офицера в выцветшем жандармском мундире.

– Думаю – на сто восемь процентов за эту неделю выйдем! – Жандарм потер переносицу. – Наш лагерь, во всяком случае…

– Смотрите, – удовлетворенно кивнул модник, – а то ведь не выполним!

С этими словами он показал на огромную растяжку, висящую над железнодорожными путями между двух кауперов. На закопченном, некогда трехцветном, а ныне буром полотнище красовались аршинные буквы: «Первой годовщине коронации – первая плавка!»

Ротмистр еще раз потер переносицу и, попрощавшись, заторопился куда-то, по своим делам. А модник широким шагом двинулся дальше вдоль строящегося цеха. Так быстро, что просто не мог заметить странных, оценивающих взглядов, которыми обменялись двое рабочих у него за спиной.

По виду обычные работяги, разве что наемные, а не мобилизованные – именно так на стройке Магнитогорска было принято называть заключенных, – эта пара не привлекала ничьего особого внимания. Один из них методично закручивал громадные болты сборных конструкций, второй что-то подправлял в паровике грузоподъемного механизма. Вокруг возились и суетились другие рабочие, занятые каждый своим делом, покрикивали десятники, надсаживались, перекрывая шум стройки, мастера. Тот, что крутил болты, неожиданно густо выматерился: сорвавшийся ключ чувствительно съездил рабочему по ноге…

Над строительством разнеслись размеренные удары колокола, и тут же завопили мастера и десятники:

– Шабаш! Шабаш! Обед! Обед!

Точно из-под земли, вынырнули откуда-то конвойные с карабинами наперевес, окружили мобилизованных, выстроили в колонну и погнали всю ораву туда, где вдалеке дымились и исходили паром огромные артельные котлы. Вольные разбредались группками или поодиночке, тащили припасенные узелки с нехитрой домашней снедью. Некоторые направились к низкому одноэтажному бараку, на крыше которого стояли огромные, сколоченные из досок буквы «Столовая».

Двое рабочих уселись рядышком, развернули узелки, доставая свои припасы. Один из них, крепкий мужик лет сорока с дочерна загоревшим обветренным лицом, протянул второму вареное яйцо:

– Спробуй-ка…

Тот, тоже крепыш, но помоложе, взял яйцо, быстро очистил, надкусил и чуть покривился.

– Аль не свежее?

– Нет, хорошее. Боже мой, чего бы я сейчас не отдал за нормальное яйцо, приготовленное… – Он замялся, словно подыскивая слово, и неожиданно закончил шепотом: – soft-boiled.

Загорелый посмотрел на своего визави неодобрительно. Затем придвинулся и зашептал:

– Послушайте, лейтенант. Ведь вас, кажется, предупреждали: ни при каких обстоятельствах не говорить на родном языке!

– Прошу прощения, я просто забыл это проклятое слово… Больше этого не повторится.

– Очень надеюсь. А вы хорошо рассмотрели прошедшего мимо нас инженера? Запомните: это сам Горегляд, изобретатель «Единорога». Даю вам три дня на подготовку. После исполнения немедленно уходите.

– Слушаюсь…

Глава 9
Рассказывает Олег Таругин
(император Николай II)

Сразу после завтрака ко мне явился Димыч. Не как представитель крупного капитала, а как вполне себе гражданский чиновник, их сиятельство граф Рукавишников, член Госсовета, глава Департамента промышленности, наук и торговли. И с порога спустил на меня собак.

– Здорово, твое величество! Я больше не могу работать в таких условиях! Где, блин, обещанные моему департаменту полномочия? Почему я до сих пор не имею права нагибать министерских? В патентном бюро – бардак, сотрудники – идиоты. Воротилы отечественного бизнеса – поголовно ворье. Ну, или через одного. Я бы их вывел в поле, поставил лицом к щербатой кирпичной стенке и пустил бы пулю в лоб! Блин, если те товарно-денежные отношения, что сложились у нас в стране, вообще можно назвать бизнесом! Да я сейчас «лихие девяностые» со слезами умиления вспоминаю! Там хоть по понятиям разбирались, а тут – ни законов, ни понятий! Я в таких условиях ни за что не отвечаю! Понял? Пока ты мне в стране порядок не наведешь!

На этой ноте я прервал своего друга:

– Твою мать, Димыч! Иди ты на хер! Ты все равно отвечаешь за все! Хочешь – расстреливай сотрудников, хочешь – вешай! Мне пофиг! Но чтобы дело делалось! Причем хорошо и в срок! Гениев я тебе не рожу – работай с теми, кто есть! И полномочий я тебе отсыпал выше головы, запрет только на массовые казни. А вот если ты не знаешь, как ими распоряжаться, – это сугубо твои проблемы! Включи, блин, мозги, если они не отсохли! А будете меня доставать – пошлю всех и уеду. В отпуск. На море. Доступно изложил или требуется перевод?

Димыч ошарашенно смотрит на меня, а затем начинает тихо хихикать. Постепенно он смеется все громче и все заразительнее. Я не выдерживаю и подключаюсь к нему. Минуты две мы хохочем, как два идиота. Наконец отсмеявшись, он спрашивает:

– Величество, а какое сегодня число, ты не помнишь?

– Ну… – Я лихорадочно соображаю, какой сегодня день нагадал мне календарь…

– Понятно… – Димка сокрушенно качает головой. – Совсем заработался, да? Если че, то сегодня первое. Апреля, месяца…

Блин! Разыграл меня! Вот собака… Ну-ну… Я тебе тоже устрою похохотать…

Тем временем Димка быстро докладывает мне о ходе ревизии в патентном бюро и пробирной палате. Я подбрасываю ему пару советов, он обещает подумать. А вот я, кажется, уже подумал. И придумал…

– Слушай, Димыч. А ты когда последний раз в театре был?

Рукавишников озадаченно чешет в затылке и сообщает, что со времен достопамятного бритья [57]57
  См. роман «Вставай, Россия!».


[Закрыть]он в театре и не был. Все как-то не успевал…

– А что?

– Да ничего. Понимаешь, что-то у нас с культурной жизнью затык получается. Надо бы больше внимания уделять культурной обработке населения…

Димка задумывается. Затаив дыхание, я слежу за ним…

– Слушай, Олегыч! Так все просто: нужно какой-нибудь надзирающий орган над всеми этими операми-балетами поставить!

Заглотил-таки приманку!..

– Не понял. – Я стараюсь говорить ворчливо, недоверчиво. – Цензура у нас уже есть…

– Да не, не цензура! – Все! Рыбка на крючке. – Знаешь, что-то типа Министерства культуры! Что худсоветы, чтобы репертуары утверждать…

Остапа понесло! Димка в красках расписывает мне все преимущества новой управляющей структуры, рисует яркими мазками перспективы возможной идеологической борьбы… Лишь через полчаса он, наконец, успокаивается и, вспомнив, что у него через четверть часа заседание департамента, исчезает. Ну, мил друг, сейчас…

– Егор!

Шелихов влетает в кабинет. Значит, первое апреля?

– Статс-секретаря ко мне.

Через десять минут у меня в кабинете стоит статс-секретарь, а рядышком сидит симпатичная барышня-стенографистка.

– Подготовьте указ о создании Министерства культуры. В его ведении правовое регулирование, а также разработка проектов нормативных актов по вопросам: культуры, искусства, кинематографии, историко-культурного наследия, средств массовой информации и массовых коммуникаций, информационного обмена, вещания дополнительной информации, печати, издательской, полиграфической деятельности, архивного дела, международного культурного и информационного сотрудничества, а также межнациональных отношений. Цензорский надзор переподчиняется данному министерству, организационно и структурно оставаясь в составе Комитета государственной безопасности. Министром культуры Российской империи назначаю графа Рукавишникова, Александра Михайловича. На исполнение – сорок пять минут. Мне на подпись уже в трех экземплярах, заверенных малой государственной печатью. Вопросы?

Статс-секретарь уносится исполнять. А я погружаюсь в текущие дела. Транссиб, Магнитка, Днепрогэс… Вчера был поганый день: обсуждал с Духовским среднеазиатские дела – ясности пока нет. У Менделеева произошел взрыв в лаборатории, и еще чудо, что никто не пострадал. Ребята Васильчикова носом землю роют, но никаким терактом тут и не пахнет: Дмитрий Иванович работает со взрывчатыми веществами, а там столько нестабильщины, что и без всяких террористов того и гляди на околоземную орбиту выйдешь. Кусками. Еще вчера Бунге в отставку просился – еле-еле старика уговорил. Финансовая реформа идет, хромая на все четыре ноги… Первое апреля, говоришь?..

Указ уже с печатями ложится мне на стол. Подписываю…

– Филя! – и когда Махаев «встает передо мной, как лист перед травой», – скорохода во Дворец Госсовета. Вручить графу Рукавишникову под подпись.

Сейчас что-то будет…

…Когда Димыч врывается ко мне в кабинет, я бросаю взгляд на часы. Однако… Он появился здесь через пятнадцать минут. Десять минут шел скороход, значит… Да вам, батенька, можно на Олимпиаду! Почти километр плюс три лестницы за пять минут! Могем…

– Ты что, сдурел?!

– Не понял?

– Какое, на х… министерство?! У меня что – работы мало?!

– А у кого ее мало? Покажи мне, я его нагружу…

– Ты че, какая культура?! Мало мне завода, мало мне ваших верфей, мало мне этого гребаного департамента?! Я и так по четыре часа сплю…

– Бли-ин! Да ты вон как – еще и высыпаешься? Лично у меня больше трех часов не получается… А тебя, значит, еще чем-нибудь догрузить можно, до кучи…

Димка сбавляет обороты. Он знает, что все засланцы здесь работают на износ, и решает зайти с другого конца:

– Нет, ну почему я?! Я что – театрал? Я что – самый культурный? Назначь кого-нибудь, но я-то?..

– Кого-нибудь? Предлагай. Я что, по-твоему, могу такое дело какому-то Станиславскому или Михаилу Чехову поручить? Ну, ты предлагай, предлагай!..

Димыч смят, раздавлен и уничтожен. Понурив голову, он медленно бредет к выходу из кабинета. Когда он уже переступает порог, я окликаю его:

– Граф! Эй, граф! – Он медленно поворачивается с убитым видом. – Напомни-ка мне, с какого числа ты у нас министр?

– С первого апре… Гад ты, величество! Так ведь и до инфаркта доскакаться можно!

На его лице написана такая неподдельная обида, что мне приходится достать из стола коньяк и рюмки.

– Ну извини, братишка! – Я жестом приглашаю его за стол. – Мировую?

– Да ладно, ладно… – говорит Димыч, враз повеселев, – я тоже хорош. Действительно, нашел время когда шутки шутить…

После четвертой «мировой» рюмки он уходит на свое заседание. А у меня уже через минуту – новый посетитель. Николай Авксентьевич Манасеин пришел с проектом нового уголовно-процессуального кодекса…

…Через два часа, когда мы добрались до сто шестьдесят восьмой статьи, в кабинет, чуть не сбив с ног Махаева, влетел Димыч:

– Государь! Беда! На Магнитке – взрыв на домне. В Горегляда стреляли…

– Пошел ты, граф, знаешь куда?! Два раза хохма – уже не хохма…

Но Димыч уверяет меня, что День дурака тут ни при чем. Блин, только этого нам и не хватало! Теракт?..