Текст книги "Робин Гуд с оптическим прицелом. Дилогия "
Автор книги: Борис Орлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Няня шикнула на них, и они испуганно замолкли. А Нектона подошла ко мне и надела мне на шею удивительное ожерелье из черного жемчуга и синих сапфиров.
– Вот, милый твой тебе послал – со мной переслал, – она улыбается, от чего морщинки разбегаются, и ее лицо становится похожим на печеное яблоко. – И вот еще тебе, в самые твои рученьки белые…
Я схватила письмо, снова запечатанное Святым Георгом, сорвала печать…
«Прекрасная, удивительная, несравненная! Тот, кого называют „Робин в капюшоне“, шлет тебе свой привет, а с ним – и свое сердце! Душа утомилась в разлуке, я плачу, я чахну – не выплакать горя в слезах!»[45]
Эти строчки я прочитала вслух, и Нектона тут же подтвердила:
– И как еще плачет, бедненький! Пряный медовик твой ему дала, так он, как услышал, что из твоих рук – аж затрясся! И только слезы по лицу текут, текут!..
«Зачем рожден я?» – вопрошаю в скорби жгучей. —
И вышло так, – судьба ли то иль случай?
Нет, не болезнь исторгла этот стон:
Я сквозь глаза был в сердце поражен
До глубины, и в этом – смерть моя.
Да, прелесть дамы той, что видел я,
Богиня ль то иль смертная жена?
Самой Венерой мнится мне она.
Увы, я дивной прелестью убит
Красавицы, гуляющей по граду!
И если я не вымолю отраду
Лик созерцать ее хотя порою,
Ждет смерть меня – ни от кого не скрою!
Эти прелестные стихи поразили меня в самое сердце, да так, что я даже не сразу заметила, как няня протягивает что-то Эмм и Бетси со словами: «А это он велел вам передать, лентяйки. Сказал, чтобы лучше вашей госпоже служили и во всем меня слушались». Обе служанки восхищенно взвизгнули и тут же кинулись примерять миленькие серебряные сережки – совершенно одинаковые! Меня поразили его доброта и забота обо всех, кто близок ко мне…
Обо всех? А Нектона?..
– Няня, а тебе он… он хоть что-нибудь… что-нибудь подарил? – запинаясь, спросила я.
Няня гордо продемонстрировала мне серебряную змейку-зарукавье:
– Вот! Я-то сперва отказывалась, да разве ж твоего рыцаря удержишь?!
Я вздохнула. Нектона, как всегда, права: кто может удержать вепря? Разве что лев… И я снова погрузилась в чтение:
«Вы пробудили в моем сердце страсть, подобную огнедышащей горе вулкан, которая теперь извергает из себя пламя моих чувств. Я – старый солдат и не знаю слов любви, но если я не смогу видеть вас, говорить с вами, то мне останется лишь одно – искать успокоения в смерти!
О, прекрасная, несравненная леди, чей милый, нежный облик стал для меня поистине единственной отрадой в земной жизни! Подайте же мне хотя б единый знак своей благосклонности! Быть может, ваш отец – тот, кто должен был бы быть мне вторым отцом, ибо явил миру сей гений чистой красоты, но кого неумолимый фатум сделал моим злейшим врагом, гонителем и преследователем – быть может, он уедет куда-нибудь по делам или во исполнение вассального долга и тем самым даст мне возможность предстать перед вами, дабы я мог выразить вам не на пергаменте, а глядя в ваши чудные, прекрасные глаза всю меру страданий моих! Если бы вы, о, свет очей моих, дали бы мне знать о том – счастью моему не было бы равного ни на земле, ни на небесах!
Для связи используйте вашу нянюшку, которую некоторые из моих людей уже знают в лицо. Если же она не сможет – пошлите одну из ваших служанок. Пусть она наденет подаренные им за верную службу серьги – по ним ее узнают и подойдут.
Я с сердечным трепетом жду, изнывая от нетерпения, вашего ответа. Пусть заря более не восходит над землей или пусть признает, что вы – прекраснее!
Ваш покорный слуга, преданнейший рыцарь, раб вашей прелести
Робин в капюшоне.
Post scriptum: Пусть Гай Гисборн вместо свадебного наряда присмотрит себе гроб. Он ему очень скоро понадобится».
Меня до самой глубины моего сердца тронули эти нежные, вдохновенные строки. Как образно и как искренне он говорит мне о своей любви! И даже в этом письме видно, что он – сын своего отца и великий полководец, который привык и умеет командовать. Как точно и верно он сообщил мне о том, что именно я должна делать и как с ним связаться.
В этот момент слуга позвал меня к столу. Я спустилась в обеденную залу, и тут же ко мне подошел этот противный Гисборн, предлагая опереться на его руку. Содрогнувшись, я прикоснулась кончиками пальцев к его руке. Боже! Какая она холодная, влажная и противная!
Меня усадили чуть ниже батюшки с матушкой. И Гисборн уселся рядом со мной! Святая Дева, дай мне сил выдержать это! Я тут же решила, что в следующем письме обязательно напишу Плантагенету (как же все-таки его зовут на самом деле?!), чтобы он поскорее убил бы этого омерзительного содомита, да помилует его Господь!
Я ополоснула руки в миске с водой, старательно избегая пальцев Гая, который сунул туда же и свои руки, и, как и положено благовоспитанной девице, выпрямилась, опустив глаза.
Отец Евлалий прочел молитву, и слуги вынесли блюдо с жареным барашком. Батюшка вытащил нож, несколько раз провел им по голенищу сапога, словно бы направляя лезвие, и, наконец, отрезал два куска – для себя и для матушки. После чего блюдо оказалось перед Гисборном.
Тот вытащил свой кинжал и отрезал небольшой кусок от седла барашка, положил мясо на хлеб и поставил передо мной. А мне вдруг стало безумно любопытно: если бы это сейчас увидел молодой Плантагенет, он пристрелил бы Гая из своего удивительного лука или просто, без затей, велел бы его повесить? А если бы он вызвал его на поединок? На Божий суд?!
Я представила себе, как королевский бастард в сверкающих доспехах выезжает на ристалище на могучем красавце-коне, который играет под ним, фыркает, перебирает ногами, но смиряется, чувствуя руку своего властелина. Мой рыцарь одет в белый – обязательно в белый! – плащ с ярко-алым вепрем в окружении королевских львов, а на голове – шлем с фигурой в виде атакующего вепря. Он останавливает своего коня прямо передо мной и, не снимая шлема, просит моего благословения. А потом…
– …Не правда ли, эта песня как-то не вяжется с образом нашего короля?
Будь ты проклят, Гисборн! Все испортил!!!
Заезжий менестрель, который утверждает, что был в самом Вормсе, пел печальную песнь, сочиненную, как он утверждает, пленным королем. Скорее всего, он ошибается: ведь даже королевский бастард пишет намного лучше! Мне ужасно захотелось оказаться в зале у камина, и чтобы сидеть в высоком кресле, а у моих ног будет сидеть мой прекрасный рыцарь с лютней в руках и наигрывать мне свою песню. Как там у него было? «Уймитесь, волнения страсти…»
Я размечталась и не заметила, как прошла перемена блюд. Теперь на столах стояли блюда с запеченными в чесноке утками. Но только я протянула руку, чтобы отломить себе приглянувшийся кусок, как у дверей раздался шум, брань и в залу ввалился сэр Стефен Сайлс с супругой, Розалиндой и Бертой. Но милосердный Боже, в каком они были виде!..
Сэр Стефен стоял, завернутый в какой-то рогожный куль, опираясь на кривую, суковатую палку, точно на костыль. На леди Сайлс из приличной одежды была лишь единственная рубашка, обмотанная сверху невообразимым тряпьем. Не лучше выглядели и мои подружки – ее дочери.
– Привет благородному лорду шерифу и знатным гостям от сэра Стефена и его семьи! – провозгласил сэр Сайлс, и в его чуть подрагивающем голосе слышалась неприкрытая издевка. – Должно быть, славно идут дела в Нотингеме, коли шериф дает такой пир!
– Что случилось, сэр Стефен?! – воскликнули мой отец, Гай Гисборн и еще несколько рыцарей. – Что с вами приключилось?!
– Меня постигло несчастье, сэр Ральф. Вилланы из Сайлса и Вордена подняли руку на меня, своего господина. Они убили старосту в Вордене и посадили его голову на кол. Они разбили двери вотчинного суда в Дэйрволде и сожгли на костре все писцовые книги., податные списки, свитки зеленого воска и ренталии[46], все, какие там были. Они повалили судью на землю и топтали его ногами, пока он не умер… – и, не договорив, сэр Сайлс медленно осел на пол.
Дочери бросились к нему, а леди Исольда закричала:
– Они захватили наш манор и разграбили его дочиста! А вы, благородные рыцари, сидите здесь, пируете и даже не подумаете заступиться за беззащитных женщин и раненого собрата!
Все гости повскакали с мест и кинулись к сэру Стефану и его домашним. Они тут же засыпали их вопросами:
– В чьих руках манор?
– Сколько воинов у вас было, сэр Стефен?
– Кто вожаки вилланов?
– Когда вы покинули Дэйрволд?
– Как, вилланы в Дэйрволде?
– Кто еще убит?..
Но тут отец подошел к ним и поднял руку, призывая всех к молчанию. Затем глухо произнес:
– Расскажите поподробнее, благородный сэр Стефен.
И тогда в наступившей тишине раздался слабый голос сэра Сайлса:
– Они осадили манор. У вотчинного суда их было не меньше, чем пятьсот человек. Вожаков у них, сколько я знаю, трое. Один – здоровенный монах, что нечестиво призывал небесные кары на наши головы. Второй старается казаться скопом, но если судить по тому, как он держится в седле и носит меч – это благородный рыцарь, возможно – из Святой Земли. А третий… – тут голос сэра Стефена боязливо дрогнул. Даже сквозь слой грязи и запекшейся крови было видно, как побледнело его лицо. – Благородный лорд шериф, третий – тот самый разбойник, Робин в капюшоне, чьего брата мы повесили в Локсли. Он горит жаждой мщения и, – тут его голос понизился почти до шепота, – он ведет своих воинов под белым знаменем с красным крестом. Под стягом Святого Георга!
Повисла долгая пауза, а потом кто-то кашлянул и негромко спросил:
– Король? Это человек Ричарда?
А Гай Гисборн вдруг задумался и сказал:
– Сэр Стефен, а вы уверены, что это был именно стяг Святого Георга? Не замешаны ли тут рыцари Храма?[47]
Все замолчали. Даже отец молчал, потому что не знал, кто опаснее: Ричард или храмовники. И только я, я одна знала правильный ответ!
Конечно же, мой рыцарь решил открыться. Он пошел в бой под знаменем, на которое имеет право, данное, должно быть, его венценосным родителем. И храмовники тут ни при чем. Наверное, это любовь заставила его действовать открыто, и теперь он, наверное, идет в бой, провозглашая имя своей прекрасной дамы. Мое имя…
Ой! Я опять замечталась, а в зале уже решают, кто и какими силами пойдет на манор сэра Сайлса. Ну, конечно! Гай Гисборн кричит, что он пойдет туда один и разгонит всю эту толпу оборванцев! Сэр Гай, а вы не боитесь, что командир этой «толпы оборванцев» просто вызовет вас на поединок и убьет первым же ударом? Сверкая доспехами и белым-белым, развевающимся плащом…
– …Я дам вам пятьдесят воинов из Нотингемского гарнизона, сэр Гай, – говорил мой отец Гисборну, – и соберу ополчение графства. Таким образом, у вас, вместе с вашим копьем, будет пять сотен пеших, три сотни конных, четырнадцать рыцарей и двадцать валлийских наемников-лучников…
– Надеюсь, этих сил хватит, чтобы расправиться с вилланами, – ехидно сказала леди Исольда, – потому что если ими командует принц крови, то как бы благородному сэру Гаю не стать украшением ближайшего дуба.
Принц крови?! Он открылся!..
– Должно быть, у благородной леди Исольды от всех переживаний помутился рассудок, – услышала я чей-то возбужденный шепот. – Откуда у короля может взяться взрослый наследник, да еще двое?!
Конечно, вопрошающий шептал, но леди Сайлс все-таки расслышала и мгновенно обернулась к наглецу. Я ожидала услышать ее знаменитый визг, но вместо этого она слегка поклонилась и произнесла вежливым тоном, в который вложила максимум издевки:
– О, разумеется. Где уж мне равняться в разуме с благородными рыцарями. И если я собственными глазами вижу, что человек, куртуазно обращающийся ко мне на прованский манер, держащий своих людей в подчинении железной рукой, воюющий под белым стягом с прямым красным крестом, чьи концы, однако, не доходят до краев полотнища, как и положено младшим отпрыскам фамилии, – если я все это вижу и вижу, как он запечатывает охранную грамоту моему мужу, мне и моим дочерям печатью со Святым Георгом, как же мне угадать – принц крови ли он или нет?
– Леди Сайлс! – вскричал батюшка. – Что вы такое говорите?! Какую охранную грамоту?! Какой печатью?!
– Какую? Да вот эту! – И леди Исольда протянула вперед на всеобщее обозрение кусок пергамента, на шнурке которого болталась уже знакомая мне печать.
К нему тут же потянулись руки, но Гай Гисборн опередил всех и, схватив грамоту, принялся разбирать по слогам то, что в ней написано.
– Ес-ли встр… ветре… ага! Если встретишь этих лю… лю-дей… Людей? Каких «людей»?..
– Сэр Гай! – в батюшкином голосе зазвучал металл. – Будьте столь любезны: дайте мне прочесть!
Завладев грамотой, он тут же начал читать:
«Если встретишь этих людей – отпусти их с миром. Брать у них более нечего. Если тебе что-нибудь нужно – приходи ко мне.
Если же это читаешь ты, шериф, то приходи тем более – дуб и конопля тебя уже заждались. А если это читаешь ты, – тут последовало совершенно непонятное слово pedik, – в ослиной шкуре, то беги со всех ног – мы вытесали из дуба подходящий кол, который с удовольствием, воткнем тебе в…»
На этом месте отец покраснел, прекратил читать и повернулся к леди Сайлс:
– Зачем он вам дал эту… это возмутительное послание, миледи?
– Я сказала ему, что нас могут остановить разбойники. Тогда он усмехнулся и сказал, что единственный разбойник… Простите, сэр Ральф, но он сказал, что единственный серьезный разбойник, которого он знает, – это вы, сэр. Но я настаивала, и потому он велел написать эту грамоту, приложил к ней руку и свою печать и отдал мне как защиту…
Дальше я уже не слушала. После таких оскорблений Гай Гисборн потребует еще воинов и помчится на поиски. А Плантагенет и не подозревает…
Я незаметно выскользнула из залы и опрометью бросилась к себе.
– Бетси! Эмм!
– Да, госпожа…
– Эмм! Подай мне письменные принадлежности! Я сейчас напишу письмо. Бетси, бегом в город и передай его… передай его посланцу моего будущего супруга!..
Глава 7О народных сказках, легендах, преданиях, или О том, что «Самозванцы! Шаг вперед!»
Отряд Хэя Хайсбона уменьшился на два с половиной десятка человек, из коих пятеро валялись утыканные стрелами до состояния ежей, четырнадцать висели в живописном беспорядке на близстоящих деревьях, а еще шестеро пополнили собой мой отряд. Причем за каждого из них поручились местные крестьяне – что не насильники, не садисты и не совсем уж отмороженные бандюки. В принципе, оказались вполне нормальные люди – с некоторой натяжкой и поправкой на обычаи Деналаги, будь она трижды неладна!
Мы снова стоим вокруг Дэйрволда, готовясь штурмовать этот чертов манор, но только теперь уже по-серьезному, до конца. Мое войско расположилось в живописном беспорядке вокруг частокола, на почтительном расстоянии, дабы стрелы осажденных не нанесли слишком серьезного ущерба. Правда, расстояние было определено опытным путем, и десятка два крестьян уже находятся в медсанбате. Конечно, до настоящего медпункта ему очень далеко, но все же там есть десятка полтора женщин, сведущих во врачевании ран народными средствами, и пожилая пара, про которую шепчутся, что «они знают!». Что конкретно они знают, мне не сообщали, но я лично видел, как седой старец вытащил у очередного бедолаги стрелу из бедра, потом провел рукой, пошептал что-то, и кровь, бежавшая до того ручьем, остановилась. Кашпировский, млять!..
На всякий случай, если появятся какие-нибудь враги с тыла, я велел поднять над своим медсанбатом флаг Красного Креста. Что-то я такое читал или слышал, что символ этот очень древний и пользовался уважением даже в темные времена, так что, может, и защитит раненых в случае непредвиденной угрозы…
Из соседней деревушки Вормс к нам подвалило еще человек пятьдесят, желающих принять участие в общем веселье, так что дела у осажденных – дрянь. Собственно, об этом я и сообщил осажденному гарнизону манора, который совсем недавно имел честь штурмовать.
Парламентером вызвался идти Малютка Джонни. Подойдя на полет стрелы, он громко крикнул, что он – парламентер, и Робин в капюшоне честно предупреждает всех живущих в маноре: если они станут стрелять в парламентера, то после штурма пощады не будет никому.
В маноре вняли предупреждению и стрелять не стали. Подойдя вплотную к стенам, Джон закинул на стену написанное общими усилиями Энгельрика, отца Тука и меня письмо, привязанное к увесистому булыгану.
Письмо, адресованное непосредственно сёру Сайлсу, было кратким по тексту, но весьма емким по содержанию. Собственно, оно и содержало всего три фразы и подпись. «Хочешь жить – прикажи открыть ворота, и выходите с поднятыми руками. Клянемся Господом нашим, Иисусом Христом, что отпустим тебя, твою семью и тех, кто захочет уйти с тобой, правда, без оружия, денег, драгоценностей и лошадей. Времени на размышление – до заката, после чего – штурмуем и убиваем всякого, кого сыщем в маноре. Робин Гуд и его молодцы из зеленого леса».
Про Робина Гуда это я сам придумал! А что? У меня уже даже монах появился, почти как тот, настоящий Тук. Ну, пьянь, как минимум, такая же! А все остальное – так даже лучше! Вот только окружали Робина люди куда как интереснее, чем… Опа! Ты глянь!..
Ворота манора медленно открылись, и к нам двинулась весьма странная процессия. Впереди шагал явно священник в развевающейся рясе, худющий – не толще креста, который он нес в руках, точно замполит – полковое знамя. За ним семенила женщина лет эдак… кой черт! Понятия не имею, сколько ей лет! Вот Марион – не та, что лять, а та, что бывшая подружка моего покойного «папаши»! Выглядит на сорок, мозгов – на пять, а на самом деле ей – двадцать семь! Так что передовая тетка была в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти пяти, включительно. Следом шли две женщины, полностью закутанные в плащи, с лицами, скрытыми капюшонами. Еще дальше тяжело шагал старик, опиравшийся на длинный резной посох. И замыкали всю эту гоп-компанию пятеро девчонок в крестьянских платьях, по виду – служанки. Они, надрываясь, тащили на носилках кого-то или что-то, по виду – очень тяжелое, накрытое полотном. У ворот стояли воины – десятка полтора – и внимательно смотрели, что будет дальше.
Подойдя ко мне, процессия встала, как вкопанная. Повисла пауза, а потом священник, взмахнул своим крестом, как рыбак острогой, и возопил:
– Изыди!
– Чего?
– Изыди!
– Куда?
– Изыди, нечестивец!
– A-а, так ты в этом смысле? Святой отец, – я обернулся к Туку, – вот тут просят изойти. Как ты считаешь: исходить или ну его?
Отец Тук подошел поближе и неожиданно пихнул «крестоносца» своим внушительным животом так, что тот с трудом устоял на ногах:
– Сам изыди, брат мой во Христе!
Худой священник очумело уставился на нашего толстяка, а затем с криком «Исчадие диавола!» попытался стукнуть его своим крестом. Результат был вполне предсказуем: фриар Тук отобрал у доходяги крест, а самого дистрофика несильно, чуть ли не дружески пихнул в грудь. Но доходяге и этого хватило с избытком. Издав нечленораздельный вопль, он отлетел и шлепнулся на тощую задницу прямо под ноги служанкам.
От неожиданности те уронили свою ношу, и с накренившихся носилок с шумом и матом рухнуло тяжеленное тулово, которое, впрочем, тут же заворочалось и с трудом встало, утвердившись на двух ногах.
– Ты кто?
Тулово зыркнуло на меня яростным взором и в свою очередь поинтересовалось:
– А ты кто?
– Ну, допустим, Робин Гуд…
– И что тебе надо от моего манора, грязный разбойник? Что я тебе сделал, что ты уже второй раз осаждаешь меня? Я не враждовал ни с тобой, ни с твоим отцом…
– Неужели? Ты хочешь сказать, что ни ты, ни твои люди не принимали участия в том бою, когда был предательски захвачен и подло убит мой брат, Робер? И никто из твоих людей не помогал червиву захватить Джильбера Хэба, который заботился обо мне как о родном сыне? – Судя по реакции на мои вопросы, я угадал, и потому, не став дальше развивать эту тему, перешел к следующему вопросу: – Тебя звать-то как, терпила?
– Я – сёр Стефен Сайлс, а ты кто та… – тут он вдруг замер, схватился за сердце и вылупился на флаг Красного Креста.
– А чего ты не сам шел, как я требовал, а тебя несли?
– А… ва-ва… ик…
Исчерпывающее объяснение. Ранен, что ли?
Сёр Стефен икнул еще раз и закивал с такой частотой, что я испугался, не оторвется ли у него голова?
– И сильно ранен? В смысле – куда?
Чтой-то на этого сёра ступор напал. Говорить не может, уперся взглядом во флаг Красного Креста и стоит, болезный, только взмыкивает… Однако на мой вопрос все же ответил: показал рукой на себе. Понятно… Попала бы стрела на пару пальцев пониже – отбегался бы сёр Стефен. Кирдык…
– Ладно, – я махнул рукой стоявшим поблизости бойцам. – Парни! А ну-ка, взяли этого сёра и к лекарям. И смотрите у меня: без мародерства и грубостей! Пока.
Нет, все-таки своих парней я выдрессировал по полной! Может, кто-то из них и имеет на сёра зуб, но мои приказы выполняются беспрекословно и моментально. Скрестили копья, как на тренировке усадили раненого, и помчались чуть не галопом к лепилам, при этом аккуратно придерживая транспортируемого, дабы не свалился. Так, ну-с, с этим вопрос решен. Теперь с семейством его поговорим…
Я подошел к тетке, которая тоже вылупилась на флаг медсанбата и застыла вместе со своими дочерьми.
– Мадам, – она вздрогнула и повернулась ко мне. – Мне очень неудобно отвлекать вас, но…
– Цацки сымай, – закончил мою мысль мой беспутный замполит Тук. – И платье тоже сымай. Да не боись, – добавил он, успокаивая пленницу, – никто ни на тебя, ни на дочек твоих толстомясых не полезет. Командир, – широкий жест толстой ладони в мою сторону чуть не сбил меня с ног, – командир велел, чтоб без согласия не трогали. Только добровольно…
Точно зачарованная, тетка сняла с себя ожерелье, вынула из ушей серьги… И вдруг рухнула передо мной на колени:
– Ваша светлость! Прикажите вашим людям не позорить нас!
– Но, мадам, мне кажется, аббат уже объяснил, что ущерба ваша честь не понесет…
– Ежели сами не захотят – никто не тронет, – подтвердил святой отец.
Женщина смотрит на меня непонимающе, потом до нее доходит смысл сказанного, и она принимается кричать еще пуще, что раздевать благородных дам донага прилюдно непозволительно даже королю, что так поступают только с ведьмами и т. д., и т. п. При этом она использует такие аргументы, что становится исключительно похожа как раз на ту самую ведьму, которую и положено раздевать.
– Мадам, да с чего вы взяли, что вас намереваются раздевать донага? Я такого непотребства допускать не собираюсь…
– В рубашках от нас уйдете, – снова вклинивается святой папаша. – Аки младенчики после крещения святого – чистые и невинные…
Может, это было и не самое лучшее ободрение для обалдевших от ужаса женщин, но, как ни странно, они успокоились. Спокойно отдали свои дорогущие одежды, спокойно взяли взамен какое-то невообразимое тряпье, предоставленное им сердобольными крестьянами, и совершенно спокойно приняли известие, что их служанки не собираются идти с ними. Девицы сообразили, что им значительно выгоднее остаться в отряде – по крайней мере, не придется сразу же отдавать свои платья своим хозяйкам.
В этот момент из медсанбата приковылял сам сёр Сайлс, аккуратно перевязанный и тоже уже «переодетый». Не знаю, где мои орлы отыскали эту дерюгу, в которую он был завернут, но впечатление было неслабым. Настолько неслабым, что невольно я расхохотался.
– Не смейтесь надо мной, ваша светлость! – сёр Стефен гордо выпрямился. – Помните, что военное счастье переменчиво…
– Да ладно, ладно, сёр, не парься. И очень уж не переживай: голова у тебя осталась, руки-ноги – целы, наживешь еще и манор, и добро. Только душевно тебя прошу: помни о том, что твои крестьяне – такие же люди, как и ты.
Всем своим видом сёр выражает полное непонимание моих идей гуманизма, равенства и братства. Ладно, сейчас поясню тебе на понятном…
– Запомни и заруби себе на носу! Еще раз узнаю, что своих крестьян в животное состояние загнал, – шкуру спущу! С живого, понял?!!
«Шкуру спущу» – это он понимает, потому как тут же грохается на колени и клянется, что никогда… что вот гадом будет, если еще хоть раз… да лучше он сам себе руку отрежет!
Аббат Тук отпустил ему и его семейству грехи, и коротенькая процессия, напоминающая похороны нищего, уныло зашагала по дороге в Нутыхам. Правда, бывшая хозяйка Дэйрволда уносила с собой «пропуск» – странную грамотку, которую вытребовала у меня на дорогу. Якобы ей было страшно, что их еще какие-то разбойники встретить могут. Черт их разберет, этих сёров и сёрш, может, и есть кто еще в лесу, только я не видел. Ну, если женщина просит, то даже снегопад чего-то там не делает, а уж я-то… Короче, Энгельс под нашим со святым папашей руководством накатал странное послание, напоминающее ответ запорожцев султану, я подписал и шлепнул монетку, которую уже окончательно задействовал печатью, и – адью! После чего начались разборки с бывшим гарнизоном сёра Стефана и вдумчивое разграбление манора.
К вечеру все было кончено. Манор горел – горел не слишком ярко, но не проявляя склонностей к затуханию. Языки пламени озаряли десятка два повешенных: старосту из Вордена, двух судейских, домоправителя Дэйрволда вместе с супругой, о чем очень просили все крестьяне и слуги. Следом шли, то есть висели, командир стражи с половиной своего отряда и паскудник-капеллан Дэйрволда, который, по утверждению вилланов и аббата Тука, выбалтывал сёру и его присным тайны исповеди. Завершал этот висячий мартиролог, как ни странно, манорский повар, который постоянно шарился по деревням и забирал все, что попадалось на глаза. Правда, повесили его не за это, а за то, что он лично укокошил ребенка, пытавшегося отстоять двух приглянувшихся подонку ягнят…
– Командир, что дальше? Какие будут приказания?
Маркс нарисовался. Хорошо соображает взводный! Четко помнит вколоченную субординацию…
– Маркс, уводишь своих ребят и занимаешь оборону по линии Ведьмин Вяз – урочище Голой Девки. Энгельс! Энгельс, ко мне!
Статли еще не успел отдать приказы своему взводу, как Энгельрик уже «встал передо мной, как лист перед травой».
– Вот что, дружище. Свой взвод дели надвое. Нечетные номера – занимают оборону на рубеже больших омутов. Стрелять там особо не понадобится, а вот добивать и снова снаряжать ловушки – очень даже.
– Понял, командир. Подберу тех, что покрепче…
– Умница. Четные номера под твоим чутким руководством обеспечивают доставку награб… трофеев в лагерь и сопровождают крестьян. Приглядись по дороге: может, кого-то можно сразу в отряд?
Энгельрик кивнул и умчался, а я пошел со своим телохранителем Малышом Джонни прогуляться в последний раз по манору. А ну как чего ценного проглядели?..
– …Командир?
– Что тебе, Джонни?
– А вот знамя твое…
– Какое «мое знамя»?
– Ну то, что с крестом… Оно у тебя как: в насмешку над ранеными, или… – тут он окончательно замолкает, отчаянно пытаясь отыскать нужные слова.
– А в чем насмешка, не понял?
– Ну… так эта…
Та-ак. Опять начинаются «содержательные комментарии».
– Джонни, будь любезен – сначала сам реши, что ты хочешь у меня спросить, а потом уже спрашивай. Идет?
– Кто идет? – детинушка поворачивается на сто восемьдесят градусов. – Где? Да не, командир – это тебе показалось…
Я тяжело вздохнул и махнул рукой. Ну, никаких сил не хватит возиться с этими идиотами! И почему я только называюсь «Робин Гуд», а не он сам на самом деле?! Как было бы здорово! Да даже если не Робин Гуд, а просто – попасть бы в те времена. В Англию, а не в эту Деналагу, к королю Ричарду Львиное Сердце, а не к этому… А вот кстати! Я ведь до сих пор не удосужился выяснить: как, собственно, зовут короля Деналаги? И где он вообще и в частности?..
– Джонни, скажи: ты знаешь, как зовут нашего короля?
Малютка молча кивает. Блин, дубина тупая!
– Ну, и как же его зовут?
То, что произносит Джон, вполне можно понять и как «Рейнгард», и как «Рейнджер», и как «Риккардо». Во всяком случае, половина звуков совпадает с каждым из этих имен. Правда, куда деть другую половину – ума не приложу…
– Где он сидит? В смысле, где его манор?
Королевский манор под названием «Тур» располагается где-то на юге, так как именно туда и махнул лапищей Джонни, добавив еще совершенно непроизносимое название какой-то реки, на которой этот Тур, собственно, и стоит. «Реварстсземзс» – как вам речушка, а?! Это я еще в первом приближении сумел произнести, а чтобы точно выговорить – язык надо в узелок завязать!
– Так, значит, король в Туре сидит?
Оказалось – сидит, но не в Туре. Король Деналаги отправился куда-то воевать и попал в плен. Кто там его в плен взял, я так и не понял, но, короче, в Туре сейчас этого «Рикенджерарда» не наблюдается. Там сейчас правит его братец Йокан, по прозвищу «Жжён», блин горелый, йокарный бабай! Хотя братец вроде бы и ничего так себе: король-то перед войной всех налогами так задушил, что даже после его отбытия еще года два народ с голоду пух, а братан его налоги приотпустил, хоть раздышаться стало можно. Если у кого хозяин не отморозок – даже и жить получается…
– А вот у тебя знамя – оно королевское, – бухает неожиданно Малыш Джонни. – С ним наш Рейнчирт (Ага! Значит, вот как его зовут!) на войну ушел. И сказал, что Святой Георг – наш покровитель.
– В смысле – покровитель Деналаги?
– Нет, не только Деналаги. Всей Энгалянд.
Дивно. Так страна не «Деналага» называется, а «Энгалянд»? Вообще-то, похоже на «Англию» по звучанию… Ага, и на «Ингерманландию», и на «Дойчлянд»… На последнюю, кстати, похоже больше всего потому, что язык на немецкий сильно смахивает. По звучанию – вообще не отличить!..
– …Вот ребята и шепчутся: печать, мол, королевскую ставит, а тут еще и знамя…
Хм, так они в простоте душевной полагают, что я – вернувшийся из плена Рейнчирт? Я было расправил плечи, но тут выяснилось, что несколько наших этого Рейнчирта видали живьем и точно знают: я – не он! Но Энгельс выдвинул гипотезу, к которой склоняются все остальные: Рейнчирт, наверное, «осчастливил» сестру старого Хэба, вот и родился сын, похожий и на Хэбов, и на коронованного папеньку. Сходство с Рейнчиртом уже нашли: тоже рослый, тоже высокий и тоже местного языка не знает. Он на каком-то другом говорит, на пуатьевистском[48], кажется…
Вот на этом месте я призадумался, и призадумался крепко. Судьба, похоже, утомилась поворачиваться ко мне филейной частью и решила показать свою добрую улыбку. Самозванец – это занятно. Пугачев не Пугачев, а Гришка Отрепьев царем-то как раз стал, а ведь тоже косил под царского сына. А то, что он плохо кончил, так нечего было на полячке… этой, как ее? На Марине не фиг было жениться, и католицизм в России нечего было вводить. А то привел, понимаешь, поляков, народ его встретил хорошо, а он начал фордыбачить. Чуть не всю Русь полякам сдал, в Кремль их пустил, их оттуда еле-еле потом Минин с Пожарским выковыряли… Ну уж дудки! Я поумнее буду. Никаких интервентов, а если и будут наемники, то совсем чуть-чуть. Поди, среди рыцарей тоже сыщутся недовольные. Вот их на свою сторону перетащить, и мятеж по полной. Я их научу родину любить!
