Текст книги "Рокировки"

Автор книги: Борис Крумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Пошел на квартиру к Тоди, проглотив по дороге тройную дозу валерьяновых таблеток. От меня, верно, запахло, как от целой аптеки, но ничего, может, это даже к лучшему. Я поднялся наверх, не зажигая лестничного освещения. Ключ, который я взял у Рени, сослужил мне добрую службу – я вошел легко и быстро. Из соседних квартир никто меня не увидел. Заветный чемоданчик был в спальне. Но – пустой. Или Тоди спрятал деньги, или положил на сберкнижку… Да-а, я его недооценивал, этого Тоди.

Выйдя из кухни на балкон, я осмотрел его. Две пустые водочные бутылки, метла, лопата, пустой ящик и ведро. Ведро как ведро, такое можно увидеть на каждом кухонном балконе. В нем лежали скомканные газеты, но весило оно так, будто туда высыпали целую лопату песка. Я разбросал смятые газеты (под ними ничего не было), рассмотрел ведро со всех сторон и тогда только заметил, что оно с двойным дном. Не очень мастерски даже сделано было. Тоди рассчитывал на другое. Во время милицейского обыска или проверки, которую такой, как я, мог сделать, вряд ли кто догадается, что в мусорном ведре спрятано что-то ценное. И я бы не просек, если бы вчера не заметил, что, войдя в квартиру, Тоди сразу внес его на кухню.

В двойном дне оказались женские украшения – две горсти. Насколько я их разглядел в сумерках и заметил по весу, они были из золота. Я набил ими карманы брюк, и в это время кто-то позвонил в дверь. Я подумал, этот кто-то еще раз нажмет кнопку звонка и уйдет. Но так не получилось. Он позвонил в третий раз, и более продолжительно – так звонит почтальон, принесший важную телеграмму.

– Откройте или взломаем дверь!..

Это был голос капитана Хантова.

Наверное, хочет сделать обыск в квартире Тоди. А может, и меня выследил. Но если бы он меня видел, он бы произнес моё имя, а не обратился бы ко мне во множественном числе. Не та я особа, чтобы ко мне на «вы» обращались.

Я должен был выйти во что бы то ни стало, но не через входную дверь.

Открыл дверь кухонного балкона – на улице никого не видно. Я, конечно, не побегу по улице, мне только бы протиснуться между домами, а дальше – как выйдет. И туман будет мне верным помощником…

Свесил ноги с балкона. Схвачусь за решетки и спрыгну. Сколько здесь? Нет и трех метров. Только бы не убиться, но не хотелось и упасть в руки Хантова. Не хотелось уж так его радовать.

Я свесил ноги, и в этот момент раздался женский визг, который разогнал туман сильнее, чем гудок паровоза, и тревожнее, чем сирена милицейской машины. Оказалось, какая-то женщина с нижнего этажа, открыв окно, вытряхивала покрывало там или платок и мои ноги чуть не коснулись ее волос…

Захлопали двери, загалдели люди. Я спрыгнул на тротуар. Боль резанула правую ногу. Вряд ли я сломал ее, но, видно, подвернул.

Из окна, в котором пищала женщина, послышался также крик мужчины:

– Держи его! Вор!

Никогда не мог понять, как вдруг в одну минуту в окнах и на тротуарах оказалось столько народа – здесь и днем столько не увидишь. Я побежал по противоположной стороне. Двое молодых людей попытались преградить мне дорогу. Одного я ударил так, что он охнул. Послышались новые крики. Побежав дальше вдоль улицы, я юркнул в подворотню. Вслед мне неслись крики:

– Перекройте улицу! Улицу перекройте!

Я обежал здание со стороны двора. Топот заглох в отдалении. Мне не надо бежать дальше. Я спрятался между припаркованными машинами – другого укрытия я не видел. Под одной машиной была канавка, я влез в нее. Руками подгреб влажные листья, которые ветер намел туда. Нога болела. Я тяжело дышал, время от времени, прикрывая рот ладонью, сдерживал кашель.

Шум на улице стих, но я не спешил выходить из своего укрытия. Вполне возможно, что кто-нибудь остался: есть ведь люди, которые часами могут спорить, что и как случилось, кто что видел. Они не уйдут домой, пока не пройдет по крайней мере час. А что Хантов пока здесь, в квартале, в этом я уверен. И уверен также, что он не один…

Кошка промяукала рядом, приблизилась к канаве и заверещала, будто ей кто-то на хвост наступил. Совсем рядом откликнулась вторая. Обе словно соревновались в остервенелом мяуканье. Я не мог их ни прогнать, ни прикрикнуть, ни бросить в них чем-нибудь, просто старался не обращать внимания, но не подумал, что проклятые твари уже привлекли внимание людей к моему укрытию.

Из ближайшего подъезда вышел мужчина, попытался отогнать их.

– Из-за вас ребенок заснуть не может, мать вашу за ногу! Разверещались, точно март на дворе!

Кошки замолчали, но только до тех пор, пока мужчина не вошел в подъезд. После этого они остановились в каком-то метре от меня, и оказалось, что их уже несколько.

Потом из подъезда вышли трое мужчин, поговорили о чем-то и пошли к машинам, но на полпути остановились. Стояли, шептались. Вот один сорвался с места и побежал куда-то. Через две-три минуты со стороны дома, где живет Тоди, приблизились четверо. В первом я узнал Хантова – руки в карманах плаща, без головного убора. Два милиционера шли следом, а за ними – какой-то незнакомый мужчина, по всей вероятности кто-то из этого дома. Хантов остановился, не дойдя нескольких шагов до машин, и крикнул:

– Влычков, выходи из канавы!

Я не ответил. Поскольку не знал, как реагировать на такое предложение. Не хотелось откликаться. Куда бы я ни побежал, меня бы везде встретили. Но если и успею удрать – какой смысл? Хантов понял, что я побывал в квартире Тоди. Может, наблюдал поблизости, ожидая другого, а увидел меня. А может, целый день ходил за мной по пятам. Если не сейчас, то завтра меня арестуют. Главное – чтобы у меня не нашли свертки с украшениями. Если спросят, зачем я заходил в квартиру Тоди, придумаю что-нибудь…

Запихнув драгоценности под кучку гнилых листьев, я ощупал свои карманы, чтобы не оставлять ничего. Сейчас, сейчас… Подумал об этом – и дыхание сперло. Мой нож! Он был здесь, здесь… Если найдут, начнут спрашивать, откуда он у меня – такие ножи в Болгарии не производятся, зачем только я взял его с собой! Я не знал, куда его спрятать. Запихнул наконец и его под листья – будь что будет.

Двое милиционеров направили фонари на машину, под которой я лежал. Мужчины из соседнего дома включили еще два фонаря. В тумане скрестившиеся лучи света лились на меня, точно тяжелые струи из пожарных брандспойтов…

Я вышел из канавы, отряхнул плащ и брюки, глядя на людей, окруживших меня. Попробовал виновато им улыбнуться. Я не был уверен, что мне это удалось. Будто я перепутал двери. Вместо того, чтобы войти в гостиную, открыл двери ванной…

Отряхнувшись, я выпрямился. Правая нога болела. Наверное, я ее все-таки вывихнул. Сказал себе: Жора, держись, как будто ты играл в прятки, ничего особенного не случилось. И как можно сильнее прихрамывай. Любое несчастье вынуждает смилостивиться добрых людей.

И я направился к Хантову – так, будто хотел пожать ему руку и сказать: мол, счет один ноль в его пользу. Остановился, протянул ему обе руки. Не для того, чтобы поздороваться, а чтобы он надел на них наручники. Все как положено…

Глава пятая
Страх за вчерашнее, страх за завтрашнее

1

Я надел Жоре Патлаке наручники и приказал одному из милиционеров отвести его в машину. Другому дал задание оставаться на посту, пообещав через час выслать замену. Нельзя было никого допускать к машине над канавой, даже ее владельца. Утром, когда станет светло, осмотрю место. Может быть, что-нибудь и найду: ведь Патлака не выходит с пустыми руками из чужой квартиры (думаю, даже из квартиры человека, которого считает своим приятелем).

Я устал, но решил допросить его сразу же. В управлении я снял с него наручники и приказал милиционерам обыскать его. Из карманов пиджака изъяли грязный носовой платок и отмычку. В бумажнике было сто двадцать левов, больше ничего. Я велел Жоре сесть.

– С чего начнем, Влычков?

Подняв брови, он усмехнулся.

– Спрашивайте.

– Чтобы ты догадался, что я знаю, а чего – нет?

Патлака опять усмехнулся.

– Напомнить тебе, – спросил я, – что добровольное признание может облегчить твою участь?

– Нечего облегчать!

– Это выяснится позднее. Я запишу наш разговор на магнитофон.

– Ваше дело.

– Тогда начну с конца: что ты делал в квартире Тодора Михнева?

– Хотел повидаться с Тоди.

– Как ты вошел, если хозяина не было?

– Ключ был в дверях.

– Хочешь сказать, что он его забыл?

– А как иначе?

– Может, тебе его дала Дашка? Или Рени?

– С какой стати? С чего это они станут давать мне ключ? Я его в дверях нашел.

– Почему ты убежал через балкон?

– Узнал вас по голосу. Испугался.

– Мелко берешь. Утром еще поговорим на эту тему…

Я замолчал и долго смотрел на него. Без всякой цели. Мне просто любопытны такие типы. Держится, как наследник престола. Если бы кто-нибудь со стороны посмотрел на нас, он бы тут же меня обвинил: дескать, почему это я арестовал ни в чем не повинного человека? Но это ведь только со стороны можно подумать, а на самом деле так дерзко и независимо ведут себя люди, которые прошли через тюрьму. Они уверены, что выйдут сухими из воды. Правда, уверенность эта сопутствует им обычно только в самом начале следствия. Я спросил у него:

– Где ж ты, Патлака, был вчера вечером – между шестью и девятью часами?

Мой вопрос не задел его, не встревожил. По крайней мере так мне показалось.

– Вчера? Кажется, спал до шести, а после к Тоди пошел.

– Кто сможет подтвердить, что ты спал до шести?

– Ну… соседка. Из соседнего дома она, зовут Лазарина Гюрова. Она видела меня, когда я выходил.

– Дальше.

– Дальше пошел искать Тоди.

– И когда ты был у него?

– Тоди не было дома. Пока ждал на улице, слышал, как по телевизору – из-за дверей соседних квартир слышно было – объявили, что французы забили второй гол. Выкурил две сигареты, пока Тоди домой вернулся. Он налил нам по рюмке, и в это время пришел журналист Тони Харланов. Это уже в начале второго тайма. Выпили по две рюмки и разошлись. Сначала ушел Тони, потом я.

Я позвонил, вошел милиционер и остановился у двери.

– Отведи его в шестую.

– За что меня задерживаете, товарищ Хантов? У вас нет оснований!

– До утра имею право вас задержать. Вот проверим, не взял ли ты чего у Михнева, не спрятал ли чего под машиной… Допускаю, что получу разрешение задержать тебя и на более длительный срок. Кроме того, сегодня утром Дашка найдена задушенной, а в эти дни ты был с ней.

Он приподнялся. Выглядел удивленным. Может быть, он и не знал этого.

– Что? Задушена?..

– Да.

– Не шейте мне такие дела.

Тон был уверенный, категоричный.

– Выведите его. В понедельник он мне сам объяснит, какие дела ему «шить».

Когда милиционер его вывел, я еще долго сидел на своем месте, размышляя, сопоставляя, анализируя. Итак, в среду Жора с Дашкой полетели на Солнечный берег. Как сообщили коллеги из Бургаса, вечер парочка провела вместе. Ночевали в разных гостиницах. На следующий день Дашка уехала. Потеряв ее, Патлака расспрашивал о ней администрацию гостиницы. В пятницу утром оба возвращаются в Софию – разными самолетами. И в пятницу же вечером Дашку лишили жизни. Так кто же был заинтересован в этом?..

2

Электроника – великая вещь, но один бог знает, когда она придет на службу нашему делу. Бывает, ходишь-ходишь в поисках человека (чтобы он тебе рассказал, к примеру, о Тодоре Михневе и Георгии Влычкове). Кого-то найдешь, а к кому-то идешь и второй раз, и третий. Но вот отыщешь наконец, а он тебе говорит, что знать ничего не знает (и тогда твое время – псу под хвост!), или начинает лить бесконечные словесные потоки (и тогда время твое все равно летит к черту!), но, хочешь не хочешь, ты слушаешь, да еще и делаешь вид, что благодарен ему по гроб жизни… Похоже, трудно придумать такую электронную машину, такого, что ли, робота, который мог заменить тебя на время торчания, выяснения, собирания сведений и впечатлений, отсеивания нужного от ненужного. Если не придумают, от такой работы мы, скорей всего, сами в роботов превратимся.

Вот такое времяпрепровождение выпало на долю моих коллег из Бургаса и Солнечного берега в субботу и воскресенье. И если не в их, то уж точно в мой адрес летели в те дни неласковые слова их жен: да как же это можно – вызывать на работу в праздничные дни и не давать возможности отцам видеть своих детей.

В воскресенье к десяти утра я пригласил к себе эстрадного певца и его жену. В районное управление МВД от них поступило заявление, что в их квартире неделю тому назад совершена кража.

Эстрадный певец оказался мужчиной в расцвете сил и, несмотря на холодную погоду, пришел без плаща, в спортивном клетчатом пиджаке поверх клетчатой рубашки, в джинсах и кроссовках. Не знаю, как должны одеваться такие люди, когда они не на эстраде и не перед телекамерой, но мне казалось, что в этой своей одежде певец хотел казаться скромным заводским пареньком. Но как ни оденься, подумал я, сразу видно, что ты вообще ни на какой завод не заходил. Его жена была еще в студенческом возрасте, но неизвестно, была ли студенткой, вероятнее всего, была, поскольку после окончания школы вместо вступительных экзаменов в университет сдавала экзамены на жену певца. О том, что сдала их успешно, свидетельствовало манто из беличьего меха и норковая шапка, а также драгоценности – браслеты и кольца на обеих руках, конечно не алюминиевые.

На столе у меня лежали женские украшения, найденные рано утром в канаве под машиной, где прятался Жора Патлака. Молодая женщина уставилась на них так, словно вот-вот схватит, но я поспешил предупредить ее, чтобы она ничего не трогала. Опомнившись, она стала осматривать каждую вещь, восхищенно затаив дыхание. Если бы она увидела все это на какой-нибудь светской даме, она самым бесцеремонным образом спросила бы, где такие можно купить.

Я ждал, что скажет эта женщина. Она была настолько захвачена зрелищем, что муж ее подтолкнул:

– Скажи, Алиса.

– Не мои, – тотчас ответила она, но не тотчас оторвалась от стола.

– Видели вы эти вещи у кого-нибудь?

– Нет…

Я поблагодарил супругов, извинился за беспокойство и обещал, что, если найдем их драгоценности, немедленно сообщим.

3

Я остановил машину у железной ограды, покрашенной в коричневый цвет. Двор от улицы отгораживала металлическая сетка. Дом был двухэтажный, построенный десяток лет тому назад. За домом рос виноград, налитые гроздья свешивались над оградой. Под ними вдоль дорожки цвели хризантемы, еще не тронутые заморозками.

Из дома вышел высокий лысоватый человек с офицерской выправкой – должно быть, отец Тони. Но я не заметил между ними никакого сходства, кроме разве одного роста да этой самой выправки. Прежде чем он успел подойти, я поздоровался и спросил:

– Вы, наверное, Денчо Харланов?

– Да. А вы?

Тон был учтивый, дружелюбный.

– Меня зовут Велко Хантов. Я из Софии, работаю в милиции, но приехал не по служебным делам. Вчера Гриша Вранчев сказал, что они с Тони едут к вам, и я думал с ними тут повидаться.

– Они были, но уехали полтора часа назад.

– Мы с Тони путешествовали на пароходе по Средиземному морю, там и познакомились.

– Заходите, пожалуйста, чего ж стоять на улице.

Я не стал мешкать и вошел во двор вслед за ним. Он поискал, где бы нам сесть. Под старой лозой были стол и деревянная лавка, но, пожалуй, холодно было сидеть сейчас на улице. Он повел меня по лестнице на второй этаж. Комната могла сойти за гостиную. Занавески были опущены, и отец Тони включил лампу. В комнате были диван, два кресла, столик, на нем – ваза с искусственными цветами. На полу под окном, на расстеленной газете, лежала куча айвы. В стеклянных дверцах буфета и над диваном развешаны были фотографии. Я присмотрелся. Человеку моей профессии такие экспозиции многое могут подсказать.

– Тут не топится, но мы хотя бы не на ветру.

Я испугался, что он предложит перейти в другую комнату, где нет семейных фотографий, и поспешил уверить хозяина, что здесь очень удобно и даже тепло.

– Чем вас угостить? – спросил отец Тони. – Вы не голодны?

– Спасибо, я сыт.

– А от винограда не откажетесь? Я сейчас…

Когда он вышел, я встал. На стене в рамке висела большая фотография супругов в свадебном наряде. Тони похож на мать. Девушка была капризная, с властным характером. Фотографии Тони младенческих и школьных лет. Он любил фотографироваться. Но всегда нахмуренный. Смотрит исподлобья, точно зверек.

Хозяин вошел, неся блюдо, на котором лежали три грозди винограда – полные, сочные, глянцевито-влажные гроздья.

– Угощайтесь, пожалуйста.

– Не собрали урожай?

– Может постоять еще несколько дней.

– Виноградом в основном занимаетесь?

– И виноградом, и овощами, и пчелами. Тони посмеивается над моими увлечениями, однако от медка не отказывается.

– Он говорил, что и вы, и жена ваша – учителя.

– Всю жизнь учительствуем.

– А почему об этом – иронично?

– Полагаю, Тони мог говорить вам об этом даже со стыдом.

– Нет, не так: просто он считает, что вы растратили способности, работая сельским учителем.

– Что же мне, ради городской жизни стать инспектором? Чиновником в отделе просвещения.

– О матери Тони говорит, что она… как бы сказать… амбициозна.

– Жене моей следовало родиться мужчиной. Если не партийным лидером, то уж председателем профкома. Ну, на худой конец – директором библиотеки. Из-за ее общественной работы дома непорядок. У вас есть дети?

– Девочки-близнецы и сын.

– Браво. Мы с женой не могли найти общего языка в этом вопросе. Одного ребенка, считала она, вполне достаточно. Если детей больше, невозможно, дескать, гарантировать им хорошее будущее. А я думаю, если в семье один ребенок, он привыкает к тому, что безоговорочно удовлетворяются все его капризы.

– Но у Тони действительно хорошее будущее.

– Не хорошее – отличное! Да, всем приятно: и мне, и жене, и всем родным, – когда мы видим его фамилию в газетах. И земляки звонят – мол, прочитали то, что он написал… Все это хорошо, только он в столице, а мы, старики, в одиночестве здесь, в деревне.

– И вы можете поехать в столицу.

– Чтобы скорее отдать концы? – перебил он. – У нас здесь корни, здесь нам жизнь доживать.

– Почему? Тони женится, о вас будет заботиться сноха.

– Где вы таких городских снох видели, чтобы присматривали за деревенскими свекром и свекровью? Я о таких что-то не слыхивал.

– А встречали вы когда-нибудь образованного человека, который живет в городе, а женился на деревенской?

– Может, вы и правы. Что, пришло Тонино время? На свадьбу вас приглашает?

И он туда же… Сегодня никто не спрашивает у своего отца, жениться ему или нет. Никто не спрашивает его мнения о своей избраннице.

Пожалуй, пора было сменить тему, и я спросил:

– А почему Гриша и Тони так рано уехали?

– Не знаю. Спешили в Софию. Такие уж вы, люди большого города. И день и ночь у вас заботы да хлопоты.

Мне давно хотелось задать ему главный вопрос – с той секунды, когда, проходя через террасу, я охватил взглядом длинные нити сушеных грибов. И вот, не дослушав сетований старика, я спросил:

– Вы сушите грибы? Есть они тут в окрестностях?

– Есть, но осень нынче такая засушливая – только две недели назад прошел дождь, нам, грибникам, на радость.

– Вы заядлый грибник?

– И грибник, и рыбак.

– Сына, верно, тоже заразили этими страстями?

– В рыбалке – не преуспел, но в грибах Тони кумекает лучше меня. Знаете, как в той сказке: подросли птенцы… Ну и так далее.

Когда я вернулся домой, дети только что посмотрели «Спокойной ночи…», и Лена укладывала их. Сынишка был уже в постели, но, завидев меня, таинственно приложил палец к губам и тихо позвал:

– Пап! На минуточку!

Я сел рядом, а он бросился на меня, повалил на спину и крикнул:

– Признаешь себя побежденным?

– Нет!

– Тогда защищайся!

Близнецы только того и ждали: через минуту-другую все мои ребятишки сидели на мне верхом, страшно довольные своей победой.

Лена сдержанно улыбалась, наблюдая за нами.

Повелев наконец своим чадам ложиться спать, мы с Леной ушли в кухню.

– Хоть изредка вспоминают, что у них есть отец, – сказала моя жена.

Она уже не злилась, не укоряла меня – так, бормотала привычные слова.

– Сегодня и ты вспомнишь, что я у тебя есть.

– Что за настроение?

– Отличное!

– Слава богу. А то у меня все время сердце сжимается. – Лена села, будто мгновенно лишившись сил, но тут же вскочила и засуетилась: – Ты ужинал? Я сейчас разогрею…

4

В понедельник утром возле бюро пропусков меня ждала Роза Младенчева – «брильянтовая» дама. Туалет ее резко отличался от того, который я видел несколько дней тому назад в редакции, и сейчас я даже заколебался, она ли это. Ни цыганской прически, ни заколок с бриллиантами, ни серег. Волосы гладко зачесаны и собраны в пучок. Лицо посеревшее, неспокойное.

Милиционер в дежурке, приподнявшись из-за стола, высунул голову в окошко:

– Товарищ Хантов, вас ждут! – И показал на нее взглядом.

Я остановился, она подошла ближе. Я соображал: я с ней не знаком. Допустим, она знает меня со слов своего приятеля – только имя, разумеется, а что он мог сказать обо мне, едва ли отгадаешь…

– Вчера в первом районном управлении мне велели обратиться к вам, – сказала посетительница.

Я ничего не поручал районному управлению.

– По какому поводу?

– У меня украли украшения.

Вот это неожиданность, подумал я. И пригласил:

– Проходите.

В кабинете я снял плащ, достал из сейфа драгоценности, обнаруженные в канаве под машиной, и стал раскладывать их на столе. Младенчева облегченно выдохнула:

– Мои!..

– Чего-нибудь не хватает?

– Нет.

– Чем докажете, что они ваши?

– На бо́льшую часть из них моя мать сохранила кассовые чеки.

Только после этого я попросил ее сесть.

Хотелось курить, но мне казалось, что эта женщина курящая, и угощать ее сигаретами не хотелось. Пожалуй, я слишком ощетинился в ее присутствии, только почему? Я и сам не знал.

Из объяснения Розы Младенчевой следовало, что в четверг вечером она надевала кое-какие из этих украшений. В пятницу до обеда была дома, потом поехала на дачу, где отмечали день рождения матери. Домой возвратилась к обеду в субботу, захотела сменить колье и две брошки и заметила отсутствие драгоценностей, которые держала в большой коробке на туалетном столике в своей комнате. Она представления не имеет, кто мог ее ограбить. К ней иногда приходили две студентки – они знают, где лежат драгоценности, но она не допускает мысли, чтобы девушки могли их взять.

– А есть у вас знакомые молодые люди, которые знают, где хранятся ваши ценности?

Она покачала головой.

– Ни одного? – настаивал я.

– Ну… один мой приятель. Приходил ко мне. Но он такой… Вообще не видит, есть на мне украшения или нет.

Похоже, она заметила насмешку в моем взгляде, потому что спросила:

– Вы что, не верите?

Можно было ответить, что не верю, но я лишь спросил:

– Могу я узнать, как зовут вашего приятеля?

– Тони Харланов. Пожалуйста, не думайте, он такой человек, он…

– Я не сомневаюсь ни в нем, ни в ваших подружках. Не исключено, что кража совершена их приятелями, о существовании которых вы даже не подозреваете.

– Да, понимаю.

– Ваш друг или кто-то другой из ваших знакомых был с вами на даче?

– В пятницу приехал Тони – поздравить маму. На обед не остался, сказал, что спешит в редакцию.

– Извините, забыл спросить, как вас зовут.

– Роза Младенчева.

– И вы студентка, насколько я понял?

– Да.

– Где-то я встречал вашу фамилию, но не могу вспомнить.

Она не дала мне времени для отгадывания и поспешила ответить:

– Вероятно, из газет.

По тону было ясно, что ее фамилию можно увидеть, едва развернешь газету.

– Мне надо посмотреть, откуда похитили драгоценности.

– Пожалуйста.

– Удобно прийти к вам сегодня в пять часов?

– Буду вас ждать.

5

Вошел Ваклев, спросил, кто это.

– Новая подружка Тони Харланова. Драгоценности ее. Их украли, по всей вероятности, в пятницу вечером.

– Из прежних подружек Тони я успел кое-кого разыскать. Например, первую школьную любовь. Ты ее выслушаешь? Она здесь.

– Пригласи.

Ваклев впустил худенькую молодую женщину, довольно высокую, с бледным лицом и коротко подстриженными каштановыми волосами. Ее тонкие губы были сжаты, точно у человека, который серьезно чем-то озабочен, прозрачные ноздри трепетали. Женщина не употребляла косметики (может быть, это теперь было модно), но на меня произвело неприятное впечатление ее мучнисто-белое лицо.

Предложив сесть, я сказал, что мы вызвали ее не на допрос – просто хотим знать ее мнение о Тони Харланове. Мы понимаем, что для нее этот разговор может быть неприятным, и поэтому еще раз просим нас извинить.

– Не извиняйтесь, для меня все уже в прошлом, – остановила меня женщина.

Горечь, с которой она произнесла это, не убедила меня в том, что все для нее в прошлом, но я промолчал.

– Мы с Тони вместе закончили школу. И я, и другие девочки… ну, скажем – сохли по нему. Красавец, умница, он был секретарем комсомольской организации в нашем классе. Но потом его сняли – за то, что перестал собирать комитет, все дела решал единолично. После собрания мы пошли ко мне домой. Я сказала, ему надо смириться с тем, что произошло, а он стал обзывать всех в классе простофилями, безмозглыми тупицами, которые не смогли оценить своего руководителя, пусть и самого низкого ранга… Говорил так, будто все эти простофили собрались в моей комнате. Он так разошелся, что стал пинать стулья, разбил графин, а потом – рюмку об пол, вдребезги. В комнате у меня жил попугай хозяйки, он верещал со страху, и Тони погнался за ним. Я бросилась в ужасе на кровать, чтобы не видеть, как беснуется Тони, но, даже зажав уши ладонями, слышала топот его ботинок. Когда топот прекратился, я подняла голову. Ужас!.. Перья, кровь на полу… Возможно, я была чересчур сентиментальна, но я снова расплакалась. Тони подсел ко мне. «Не плачь, – успокаивал он меня. – Я куплю другого попугая. Сам не знаю, как это получилось. Просто я не в себе». Лицо у него было постаревшее, измученное. В тот вечер он остался у меня. После этого я целый месяц ходила со следами его щипков и объятий. Простила ему и это, и мы не расстались. Вместе приехали в Софию. Но здесь он скоро меня бросил… Водил дружбу с «дочками», как их называли тогда и как называют теперь. Тони их часто менял. Сейчас вот снова прилип к дочери какого-то большого начальника…

6

К драгоценностям на столе я положил складной нож, который мы нашли в канаве под машиной. Приказал привести Жору Патлаку.

Он приветствовал меня, точно старого приятеля.

– Добрый день, начальство! Что за выставка?

Ему нельзя было отказать в самообладании. Во всяком случае, он его демонстрировал. В этой комнате, впрочем, мне доводилось видеть и более талантливых артистов. Пригласив его сесть, я положил на стол несколько фотографий.

– Это отпечатки твоих пальцев. Я изъял их из твоего дела. На рукоятке ножа и некоторых украшениях обнаружены точно такие же.

– Ошибочка вышла, начальник. Я эти цацки не трогал – я их вообще не видал.

– Отпечатки доказывают, – твердил я, – что вещи были в твоих руках. В суде придется отвечать, откуда они у тебя. Здесь была владелица драгоценностей. «Цацки», как ты говоришь, украдены в пятницу вечером. Возможно, сделав это, ты пришел к Тоди и попросил их реализовать. Более вероятно, что ты их стащил уже в его квартире… Как бы то ни было, тебе придется объяснить, где ты был в пятницу вечером – между шестью и девятью часами, – я помедлил, – …это то самое время, когда задушили Дашку.

– В среду! – закричал Патлака. – Я видел ее в последний раз в среду вечером!

– Ты побывал в тюрьме, – гнул я свою линию, – знаешь законы, сам можешь оценить ситуацию. Наказание за кражу – одно, а за убийство – несколько иное, верно?

– Поймите, ни то, ни другое…

– А ты подумай. Если не признаешься в краже, тебя обвинят в убийстве.

Я приказал милиционеру увести его. Жора что-то хотел сказать, лицо его налилось кровью, глаза помутнели – верно, так он выглядит, когда «расправляет мускулы»… Милиционер уже пропустил его в дверь, а я недоумевал, как же это так – он уходит, ушел уже, не признавшись! – когда дверь без стука распахнулась, и Патлака влетел обратно в комнату.

– Хорошо, гражданин Хантов. Ну, из квартиры Тоди я убежал через балкон и спрятался в канаве. Будете писать?

– Нет.

– Прошу вас! – умолял он. – Скажите на суде, что я признался во всем… еще в Тодиной квартире.

– Ого!

– И еще там я поклялся жизнью своей матери и пообещал, что это моя последняя кража!

– Это нарушение инструкции, ясно? Я не пойду на компромисс с моими принципами. Но я подумаю, как тебе помочь. А ты…

– Да знаю, что вы от меня потребуете! Я их украл у Тоди. Нашел в двойном дне помойного ведра, что стоит на балконе. Откуда они у него – убейте, не могу объяснить, не знаю!

– А как ты сообразил, что в ведре двойное дно?

– Я следил за Тоди – он внес ведро с балкона на кухню и вынес обратно, и все быстро, и подозрительно при этом суетился.

– В тот вечер ты вряд ли мог так долго торчать под окнами его квартиры.

– Правда! Я сходил в «Ориент» – посмотреть, работает ли Рени, а после стал Тоди искать по заведениям.

– Откуда у тебя ключ от его квартиры?

– У Рени стащил. Раньше она тоже была Тодиной девчонкой, но в последнее время ничего общего с ним не имела. Я к ней заходил, вот и тогда пришел – а Тоди там. Я подслушал под окном и понял, что Тоди снова склоняет ее… ну, принимать иностранцев. Она ему давно отказала и уж несколько месяцев как держала свое слово. А в тот раз, только Тоди отвалил, я зашел к ней. Ну, подумал и догадался, где она хранит ключ, и, когда она была в ванной, взял его из коробки на кухне.

– Зачем ты поехал с Дашкой на Солнечный берег?

– Тоди меня попросил. Мол, прокатись с ней к морю – после смерти Краси она здорово раскисла, может сболтнуть вам что-нибудь лишнее.

– Что еще Тоди потребовал от тебя?

– Ни-ни, это все, гражданин Хантов, – перебил Патлака. – Не спрашивайте меня больше. Я не хуже вас законы знаю, хоть и без университетских корочек живу.

– Когда вы расстались с Дашкой?

– В среду мы вместе ужинали. Я хотел проводить ее прямо до номера, но она меня отбрила… Ясное дело, мне хотелось остаться у нее – я ведь три года женщины не имел. А она мне – от ворот поворот, а сама среди иностранцев толкается. Если бы не люди в фойе, я б ей все волосы выдрал. Искал ее утром, однако она уехала из гостиницы.

– Ты не ответил мне на вопрос. Допустим, Тоди поручил тебе не только увезти Дашку из Софии, но и ликвидировать ее. Поняв это, она уехала с Солнечного берега. Иди в соседнюю комнату и напиши все, о чем ты мне рассказал.

– В субботу вечером вы случайно пришли к Тоди? – спросил Патлака, глядя мне в глаза.

– Кто тут дает показания? – спросил я, но все же ответил: – Нет. Утром была найдена Дашка, задушенная, и вас с Михневым взяли под наблюдение.

– Он тоже здесь?

– Конечно. Ты подтвердишь в его присутствии то, что рассказал мне?