Текст книги "Альфа и омега"

Автор книги: Борис Кригер

τ

Вернувшись домой, Бэнг не мог заниматься делами. Пришедшие документы на страховку спутника он подписал не читая. Пути назад не было. Отказавшись от проекта, он оставался ни с чем, а решившись на запуск, он мог быть спокоен. Если старт не удастся, дорогостоящий спутник застрахован. Если же все сложится удачно, он твердо решил отстраниться от власти над своим детищем, как только сможет передать его под опеку искусственного интеллекта. Он как Солон решил дать миру новые законы, а сам удалиться.

Буквально за неделю перед запуском мистер Бэнг заложил замок и получил ссуду в банке, на которую приобрел опции на падение цен на нефть. Он ожидал, что когда новость о его успехе облетит мир, это неизбежно отразится на бирже. Купив опций на несколько миллионов, он сможет фантастически умножить свои вложения и вернуть практически всю стоимость проекта еще до того, как ему удастся продать полученное электричество.

Наконец настал решительный день. Как ни странно, запуск назначили именно на первое мая.

Мистер Бэнг не находил себе места. Он метался по залам замка, пока наконец ему не позвонили с космодрома и до боли родной русский голос буднично отрапортовал:

– Спутник выведен на заданную орбиту.

Гора свалилась с согбенных плеч мистера Бэнга. Он тут же позвонил в Мексику, чтобы узнать, все ли готово к приему энергии с спутника.

И тут наступил крах. Ученые, работающие над проектом, заявили, что спутник оказался на орбите в три раза более высокой, чем расчетная.

Бэнг до боли в глазах сверял цифры... Все сходилось. В расчетах указывалось миллион шестьсот сорок футов. В отчетах о запуске стояла та же цифра...

– О, господи! – не своим голосом вдруг закричал Бэнг. До него наконец дошла суть ошибки: русские рассчитали орбиту в метрах, хотя она была задана в футах! Мистер Локхарт позаботился перевести метры в футы, но забыл уточнить, что получившаяся цифра была в футах!

– Локхарт! – заорал мистер Бэнг.

Секретаря не было на месте. На его столе лежала вежливая записка, что он более не может оказывать услуги мистеру Бэнгу.

«Локхарт – шпион? Он сделал это специально или, поняв, что произошло, смылся?.. Какая разница? Я разорен! Хотя, постой... Есть же страховка!»

Мистер Бэнг стал лихорадочно читать страховой полис и наткнулся на параграф, гласящий, что стоимость спутника и запуска будет возмещена только в случае его механического уничтожения или серьезного повреждения. Ошибки в орбите страховка не покрывала!

В кабинете все оставалось по-прежнему. По-прежнему мирно тикали стенные часы. Но ничего в кабинете, да и весь замок, больше мистеру Бэнгу не принадлежали.

Заложив Киртлинг-холл и истратив полученные деньги на опции, которые обесценились в связи с тем, что никакого понижения не состоялось, мистер Бэнг стал официальным банкротом.

Ему грозили нищета и унижение. У него появилась настойчивая мысль о самоубийстве. Теперь она казалась ясной и естественной, логичной и простой.

– Мистер Бэнг, – вывела его из мертвенного оцепенения экономка Сэндра. – Вам письмо. Кажется, из России.

Разорвав конверт, мистер Бэнг сразу узнал Мирин почерк.

Николушка!

Прости меня. Я не могла тебе ответить сразу. Но теперь место рядом со мной опустело. Константин был болен раком, и я не могла оставить его до последнего часа. Он очень страдал. Смерть на расстоянии кажется картинной, но запах! Боже мой, я никогда не забуду этот запах... Последние часы его были ужасны. Я его любила, и он не мог без меня жить. Врачи были поражены... Он протянул на целый год дольше, чем они предполагали.

Неожиданно оказалось, что Константин оставил мне в наследство квартиру своей покойной матери. Она находится в селе Тюбук, Каслинского района, Челябянской области. Я оставила мужа и переселилась туда. Квартира была, конечно, в ужасном состоянии. Было украдено совершенно все, даже раковины были выворочены и унесены. На меня упал кафель и больно поранил затылок и руку. Но теперь все начинает налаживаться. Местные жители меня приняли, хотя и считают интеллигенткой и фраером.

Я поступила на работу в интернат для умственно отсталых детей. Учу их грамоте.

Ты не думай, Николушка, мой муж совсем неплохой человек. Я оставила его только потому, что мы всегда были и остались совершенно чужими людьми. Почему я не оставила его раньше? Сначала из-за сына, чтобы у него был отец, а потом из-за Константина. Муж, хотя и зарабатывал не много, давал деньги на врачей и лекарства. Он бывает груб, но он знал про нас с Константином, жалел его и закрывал глаза. Теперь, когда все кончилось, нас больше ничего с ним не связывает. Я слышала, он нашел другую женщину.

Отношения с сыном у меня не сложились. Он считает, что ты рассорил его с невестой, ну а в том, что на горизонте объявился ты, разумеется, виновата я. Так что теперь я осталась совершенно одна.

Нынче мне прямая дорога превратиться в старушку, вроде той, что живет в бывшей моей квартире, ну, которая напугала тебя рассказом, что я повесилась...

Помнишь, как двадцать лет назад мы с тобой бродили по улицам Питера? Как было хорошо! Жалко, как жалко! Мы могли бы прожить с тобой всю жизнь!

Ты не обижайся, но я не поеду в твой замок, я не стану твоей женой, потому что всю жизнь буду чувствовать себя несвободной. Мне достаточно тех двадцати лет, что я зависела от мужа...

Прости меня, милый мой, милый мой Николушка.

Твоя

М.

Николай залился слезами.

– Господи, Господи, скорее туда, пока место рядом с ней не занял какой-нибудь очередной доходяга... Она – святая... Я – низкий подлец... змееныш... Но она одинока... Она меня любит, ждет... – причитал он, собирая самые необходимые вещи.

Напоследок щелкнув Наполеона с ядром по носу, мистер Бэнг достал свой неприкосновенный возобновляемый запас, который держал на всякий случай. Тысячи фунтов – а это все, что у него осталось, – ему должно хватить на билет, чтобы добраться до Миры.

Бэнг поспешно положил конверт с адресом Миры в карман.

На кухне Джованни как ни в чем не бывало стряпал обед.

– Вы надолго? – спросил он, увидев Бэнга с чемоданчиком в руках.

– Навсегда, – вдруг зарыдал мистер Бэнг и бросился повару на шею. – Прощайте, Джованни... Вы были правы... Я разорен. Простите. Мне нечем заплатить вам вашу последнюю зарплату.

Джованни ласково погладил мистера Бэнга по плеши.

– Не беспокойтесь... Мне заплатят в Ватикане...

– Вы серьезно? – ахнул Бэнг. – Вы все-таки шпион?

– Конечно, сэр... Я работаю на разведку Ватикана, Мэг – на британскую разведку, Сэндра – на ЦРУ, Локхарт – на Мосад...

– Он не выглядит как еврей!

– У него мама еврейка...

– Ну а рабочие?..

– Они работали на российскую внешнюю разведку.

– Вы все сказали, Джованни?

– Да...

– И вы хотите, чтобы я в это поверил?

– Нет...

– Как вы можете придуриваться в такой момент?

– Возьмите меня с собой. Вы ведь, если я правильно понимаю, в Россию? Я открою там уютный итальянский ресторанчик...

– Вы правда этого хотите, Джованни?

– Все чего я хочу, это чтобы вы не уезжали голодным. У меня прекрасный грибной суп. Откушайте в последний раз, окажите честь.

Джованни усадил мистера Бэнга за кухонный стол.

– Не расстраивайтесь, Николас, вы ведь едете к ней...

– Как мне не расстраиваться? Мой дом был полон шпионами...

– Да, и не только дом...

– А что еще?

– Конюшня... Ваш арабский скакун – агент саудовской разведки.

– Я никогда ему не доверял, – сквозь слезы рассмеялся мистер Бэнг, давясь вкусным горячим супом.

– Вы взяли с собой теплые носки, сэр? В России климат холодный...

– Ты моя мама, Джованни... Ты мне больше, чем мама...

υ

«Я знал, что рано или поздно сойду с ума... Вот и свершилось. Я не страдаю безумием. Я наслаждаюсь каждым его мгновением...» – перебирал гитарные струны вибрирующих мыслей Николай, пока самолет уносил его прочь от Британских остров, некогда столь вожделенных, а теперь тающих в сизой купели озябшей памяти.

Самолет британских авиалиний уверенно взял курс на Москву. Там Николай пересел на самолет Трансаэро, летящий в Екатеринбург.

Село Тюбук пряталось за небольшим сосновым бором в аккурат между Челябинском и Екатеринбургом. Николай долго трясся в автобусе, а в районе сто седьмого километра водитель неожиданно остановился и заявил: «Кому в Тюбук – на выход».

Час пути на своих двоих – и вот он, Тюбук, полный тайн и загадок. Здесь живет его альфа и омега, начало и конец...

Погода была ясной, и раскинувшееся перед ним село не выглядело мрачным и коварным, каким он воображал его в британской дали.

Наконец заветная дверь. Звонок не работал. Николай лихорадочно постучал.

– Кто там? – ответил знакомый, родной до самых затаенных ноток, звонкий голос.

– Мира, это я!

Так прибой волнительного вдохновения набрасывается на заждавшийся берег. Они вместе. Слов нет. Только междометия и поцелуи. Их объятья напоминают смерч, пронесшийся над этими местами в июле 1971 года, когда треть села осталась без крыш... Все вращается в гудящем перемежении рук и спин. Такое несказанное явление. Наконец к ним возвращается сознание.

– Стыдно признаться самой себе, как я тебя ждала, мучительно, безнадежно... Звала...

– Мира – я нищий, – смеется Николай. – Если ты меня прогонишь, я буду жить под твоим забором.

– Эх, Бангушин, Бангушин... Твоя фамилия происходит от легендарной булгаковской Банги... Ты такой же верный и терпеливый... Ты вернулся...

– Я вернулся навсегда.

– Ты правда теперь – нищий?

– Нет, я богаче всех богачей... У меня есть ты... Мира, как притягательна твоя беззащитность. Прости меня за мою идиотскую жизнь, за двадцать лет разлук и разочарований...

– Как тебя угораздило разориться?

– Возжелал стать царицею морскою...

– Тонкое желание. Ты же не любишь воду!

– В том-то и дело... Не по Сеньке акваланг...

– На что же ты спустил свой капитал? На любовниц?

– Нет... Я запустил спутник... Только наши с тобой соотечественники закинули его в три раза выше, чем надо!

– Так ведь чем выше, тем лучше...

– Конечно! Особенно если это освободило меня от тяжести и мрака власти... И подарило тебя!

– Я чувствую движение твоей души в каждом твоем прикосновении, трепетную дрожь твоего тела, и твой страх быть непонятым и не принятым.

– Мирочка, я больше ничего не желаю... Только говори мне эти слова часто-часто, и я буду понят... И может быть, прощен.

– Родной мой, я никогда на тебя не сердилась... Всю жизнь я тянулась к тебе каждой клеточкой, молекулой, атомом и еще тысячами нераскрытых учеными микроскопических каракатиц...

Николай крепче обнял Миру и зашептал ей в ответ:

– И нет больше ни тебя ни меня – мы одно существо, единое целое, в нас гармония прошлого, настоящего и будущего, мы сама бесконечность, мы альфа и омега нашего с тобой мира. Я люблю тебя, я так люблю тебя, что не найду слов...

– И не нужно никаких слов... Да, я так хотела снова обрести тебя, что боялась признаться в этом даже самой себе...

Мира обвила руки вокруг шеи Николая.

– Но что же ты будешь делать без своих миллионов, замков, слуг? Без своих книг, ученых споров, смелых проектов завоевания мира? Ведь я тебе очень скоро наскучу...

– Нет-нет, это не так, – Николай в ужасе посмотрел Мире в глаза, но они смотрели ласково, и он успокоился.

– Я просто буду рядом с тобой, буду слушать твой голос, рассказывать тебе сказки, писать тебе стихи, петь песни, наконец...

– Николушка... А ведь я никогда не слышала, как ты поешь...

– А у меня нет голоса... Но для тебя я буду петь все равно. Я выучусь играть на гитаре...

– Ну спой мне что-нибудь... А то опять убежишь доставать свой спутник, и я так никогда и не услышу, как ты поешь!

– Достать его будет труднее, чем запустить новый... Но я с этим завязал...

– Спой...

– Ну, смотри, только не прогони меня, как орущую кошку...

 
Что было, то забудется едва ли,
Сорокалетье взяв за середину,
Мы постоим на этом перевале
И молча двинем в новую долину.
 

Николай пел хрипловатым, тихим голосом. У Миры по щеке потекла слезинка...

– Это Визбор? Спой еще!

 
Ты проживаешь сумрачно во мне...
Как тайное предчувствие бессмертья,
Хоть годы нам отпущены по смете, —
Огонь звезды горит в любом огне.
 

– Ты знаешь, Николушка, ты совсем не изменился. Все такой же восторженный мальчишка...

– А ты все та же милая девчонка...

– Давай пить чай! У меня есть сушки и ванильные сухарики!

Наутро он подал ей тетрадный листочек. Она прочла:

 
Как мне необходима отстраненность!
Остроконечность линий берегов
И ощущенье близости богов,
Перетекающее в дождевую сонность.
 
 
Как мне необходимо просто жить
В неспешных колыханьях тихой мысли
О глубине молочно-бледной выси,
О светлых днях покоя и любви.
 
 
Как мне необходима просто – ты!
Та, для кого на землю я был послан,
Чтоб проживать с тобою эти вёсны
Запоминая каждый миг весны!
 

φ

Первые дни прошли, как мимолетное дуновение счастья. Николаю все казалось замечательным. Мира по-прежнему не верила, что он сумеет забыть свою роскошную жизнь, но Николай отшучивался, что он был, есть и останется философом, и что просто из эпикурейства с его розой и бокалом вина перешел в стоицизм с его грубой тогой и строгой диетой.

Большую часть времени они проводили в библиотеке интерната для умственно отсталых детей, где работала Мира. Он сидел на ее уроках и завороженно слушал ее голос.

Всего в интернате было восемьдесят шесть человечков, от которых в свое время отказались родители, поскольку дети соображали немного медленнее своих сверстников. Теперь они жили здесь, на окраине села, и очень редко выходили за решетчатый забор.

Директор детдома Анна Дмитриевна Дядикова приняла Николая хорошо. Конечно, ей не стали растолковывать непростую историю его жизни, Мира просто сказала – мой очень близкий друг, и Анна Дмитриевна понимающе улыбнулась.

– У нас учителя истории и географии нет... Не поможете?

– Конечно, – обрадовался Николай.

– Он еще английский язык преподавать может, – похвасталась Мира.

– Правда? Ой, как здорово... Научите их хотя бы здороваться и прощаться...

– Научу... – твердо пообещал Николай.

– Вы не думайте, дети у нас хорошие... Дети как дети – общительные и любознательные. Конечно, наши выпускники не сильны в высшей математике. Зато они умеют работать, и занимаются этим все свободное от учебы время. Иначе нельзя – не прокормиться. Наш детский дом недавно передан из областного и районного бюджетов в местный.

– Какой умник додумался до этого?

Заведующая вздохнула.

– Не надо напрягать фантазию, чтобы представить себе годовой бюджет нашего заштатного села. Вот и работают наши ребятишки на картофельном поле, в саду и на животноводческой ферме. Слава богу, все они одеты – не от Кардена, конечно, а от соседей из Снежинска, собравших гуманитарный груз. Обуви, правда, не хватает, но на дворе лето, так что пока все хорошо.

χ

После работы Мира и Николай подолгу плутали по селу. На улице была тишь да благодать. Тюбук раскинулся широко, и, чтобы дойти до дома, им приходилось минут сорок пылить по дороге мимо бревенчатых изб, одноэтажки сельской администрации, магазина «Смешанные товары» и небольшой мечети.

Напротив здания администрации стояла столовая с неизменным меню – пельмени и компот, но ни того, ни другого им отведать не удавалось, потому что как раз в это время в Тюбуке обычно отключали электричество.

Повариха Дуся, сверив часы, неизменно говорила:

– Приходите через два часа.

– Спасибо, как-нибудь в следующий раз... Дома поедим, – вежливо отвечала Мира.

Дуся жалела влюбленных и продавала им пельмени сухим пайком. Они возвращались домой и варили их на двухкомфорочной газовой плитке.

Мира все время беспокоилась:

– Николушка, ты точно выдержишь такую жизнь?

– А что, нормальная жизнь, замечательная! Мирочка, Мирчонок, маковка... Я не только не страдаю здесь, а впервые в жизни чувствую, что нахожусь именно на своем месте.

– Народ в селе думает, что мы тихопомешанные... Давай хотя бы мотоцикл купим... Ты же мне какую-то карточку прислал. Я ею так никогда и не пользовалась... Там денег на мотоцикл хватит?

– Там и на вертолет хватит... Только нужно ли нам это? На еду хватает, и ладно... А я не умею его водить, да и прав у меня на мотоцикл нет...

– Не волнуйся, местная милиция пребывает в неизбывной летаргии, поэтому можно кататься без шлема и без прав!

– Ну, посмотрим... Давай еще немного пешком побродим... Как когда-то в Питере!

И они, не размыкая рук, шли бродить по пыльным улицам. Улицу Первого Мая они не любили, а вот название улицы Мира Николаю очень нравилось. Он все время шутил: вот, мол, как мою Миру местный люд уважает, улицу ее именем назвали!

– Николушка, ты все-таки мне объясни... Ну что ты во мне нашел? Я – простая баба, и некрасивая совсем. У тебя же было все! Наверное, женщины были – пальчики оближешь... Пока я не пойму, как ты решился все бросить, – не успокоюсь. Буду в три часа ночи просыпаться и рыдать тебе над ухом... Тебе это надо? Ну, признайся, что с тобой такое произошло?

Николай задумался, и после недолгого молчания рассказал ей о видении, потрясшем его в храме Гроба Господня.

Внезапно Мира опустилась на колени прямо в дорожную пыль и начала креститься.

– Господи! Услышал молитвы мои! Господи! Господи! Господи! – слезы потекли у нее из глаз.

– Ну что ты! Что ты... – Николай стал поднимать ее с колен. – Люди увидят... Они и так думают, что мы юродивые... – а сам улыбался и гладил Миру, едва касаясь ее волос.

Однажды утром Миру начало рвать.

– Не иначе тюбукские пельмени не прижились, – отмахнулась она.

Но и на следующее утро неприятность повторилась.

– Николушка, ты будешь смеяться... Мне кажется, я беременна.

– Ты? Правда?

– Я не знаю... Но по всем народным признакам... Давай съездим в Касли, в больницу...

– У меня будет сын! – Николай подхватил Миру на руки.

– Или дочь... Ой, только не тряси меня... Растрясешь!

Он аккуратно вернул Миру на место.

– Мне ведь за сорок... Я уж думала, не забеременею... Поздновато рожать!

– Глупости... Мою маму бабушка родила в сорок четыре. А время какое было? Война! А сейчас хорошо! Мир! Мирочка! Мир во всем мире!

– Так уж и во всем...

В больнице Мирины предположения подтвердились. Николай не мог найти себе места от радости. Он скакал, как десятилетний школьник.

– У меня будет карапуз! Или карапузка! У меня!

– Ну, и у меня тоже... – скромно добавляла Мира.

Скоро она вошла в состояние плавной благости, которое иногда нисходит на женщин, вынашивающих ребенка.

Николай увлеченно ухаживал за ней, и, наплевав на приметы, где-то доставал детские вещички, старую кроватку, коляску...

– Плохая это примета...

– Глупости! Нас Бог хранит! – уверенно отмахивался он.

– Только я буду рожать дома, Николушка...

– Что за глупости? А если понадобится помощь?

– Я договорилась с повивальной бабкой.

– Ну, тебе виднее, – безоблачно ликовал Николай. Последнее время он глаз не мог отвести от маленьких детей.

Потекли счастливые, буквально шелковые беременные будни. Николай снова начал писать стихи, чего с ним не случалось уже два десятилетия... Все свои стихотворения он неизменно посвящал Мире.

 
Мои стихи пронизаны тобой,
Как веточки, пронизанные небом,
Как капельки, проникшие сквозь стекла,
Пронизывают тонкий лед стекла.
И дней моих нехитренький покрой
Весь из тебя, укутавшись в нем, мне бы
Всё наблюдать, как утра гаснут блекло
И как почти что вечность протекла...
 

Ультразвука делать не стали... Так и не знали, кто у них, мальчик или девочка.

– Тебе там темно? – частенько спрашивал Николай, прижимая ухо к Мириному круглому животику.

– Ему там хорошо... – отвечала Мира.

– А я не тебя спрашиваю, – наигранно грубил Николай.

– Видно, мне так хорошо ходить беременной, что я так и останусь с тобой, беременная навсегда.

ψ

Наконец пришел срок. Они ждали родов со дня на день, но прошла сороковая неделя, потом сорок первая...

На сорок второй неделе соседка башкирка нашептала Мире, что нужно заняться любовью, что это верный способ... Мол, скажи мужу, он тебя полюбит, тогда роды и начнутся...

Вечером того же дня Мира, потупив глаза, сообщила об этом Николаю. Он немедленно принялся целовать ее, раздел ее, разделся сам... Они смешно копошились, пристраиваясь к друг другу. Мирин живот был везде... Однако в конце концов должное свершилось...

На следующий день начались схватки и послали за повитухой.

Мира не желала лежать. Она вышагивала по спальне, как Наполеон перед битвой. Вдруг она остановилась, как вкопанная.

– Мы забыли, Николушка...

– Что? – не на шутку испугался Николай.

– Мы забыли расписаться... Так любили друг друга, что совершенно забыли пожениться!

– Я сделал тебе предложение еще двадцать лет назад...

– Не будет проблем с регистрацией ребенка?

– Глупости... Нынче и не такое регистрируют... А браки заключаются на небесах! Хотя, вот...

Он встал на одно колено и торжественно заявил:

– Мира, стань, пожалуйста, моей женой.

– А у тебя колечко есть?

– Можно я тебе вместо колечка повяжу вот эту шерстяную ниточку? – он вытянул из своего свитера тоненькую распушившуюся нить.

– Хорошо, – просто согласилась Мира, позволила повязать себе на пальчик ниточку и снова принялась выхаживать по комнате.

Схватки усилились. Отошли воды. Наконец явилась повитуха из Каслей. Старики каслинских повитух очень хвалили. Кроме выполнения своих прямых обязанностей повивальные бабки принимали участие в таинстве крещения и, выступая в качестве крестных, погружали ребенка в купель.

Николай не желал покидать комнату, но повитуха выставила его.

Начался кошмар. Мира металась и кричала в голос. Иногда повитуха деловито выбегала из комнаты.

– Ребенок большой. Не хочет выходить.

Через три часа криков из-за двери Николай не выдержал и буквально силой ворвался к Мире.

Та была в беспамятстве. Спутавшиеся волосы рассыпались по мокрому лбу. Он взял тряпочку и, намочив ее, принялся вытирать лоб.

– Потерпи, Мирочка, потерпи...

Но она не слышала его. Он физически чувствовал, как ее буквально разрывает на части. На мгновение она замирала, но тут же принималась метаться снова.

Часы этой пытки шли перед глазами Николая, как острая вереница кровавых гор. Он пытался сохранять спокойствие, пока на лице повитухи не появилось выражение испуга. Она шепнула:

– Знаешь, что, милок, вызывай-ка «скорую». Повезем в Касли, в больницу... Она у нас не разродится...

– Почему? – в ужасе спросил Николай.

– Видимо, ребенок пошел личиком... Надо кесарево делать, операцию...

– Успеем довести?

– Нужно поторопиться, а то у нее матка порвется!

Николай бросился к телефону. «Скорая» приехала через сорок минут.

– Повезло, – с облегчением вздохнула повитуха.

Миру погрузили в машину. У нее уже не было сил кричать. Она просто исступленно металась...

Под шум мотора у него в голове зашептались строки Мириных стихов:

 
И, как в родах, исступленно тычась,
Кровь от плоти, глаза лишь сухи,
За песчинку из тысячи тысяч
Я уже отмолила грехи.
 

Глаза Миры были действительно сухи. Иногда она открывала их, но Николай чувствовал, что она ничего не видит. «Она неминуемо умрет...» – эта мысль пронзила его насквозь, и, едва коснувшись, искромсала всего изнутри, как пуля со смещенным центром.

Наконец приехали в больницу. Миру на носилках внесли в приемный покой. Николай нес в руках ее тапочки.

«Неужели эти тапочки – все, что мне от нее останется!» – в ужасе подумал он. Ему хотелось рыдать, но неимоверным усилием воли он держался. Вокруг Миры засуетились сестры и врачи и тут же увезли ее в операционную.

Николая не пустили дальше дверей, ведущих из приемного покоя.

– Подождите! – закричал он и, подбежав к каталке, на которой лежала Мира, поцеловал ее в сухие, как папиросная бумага, губы. На мгновенье ему показалась, что она прильнула к его губам.

Николай метался по приемному покою, как загнанный зверь.

– Мужчина, не мельтешите. Лучше сходите, подышите воздухом, – посоветовали ему.

Он вышел. В холодной февральской ночи светили бесчувственные звезды. Вот и его детище, «Альфа-Омега», никчемный спутник, вертится где-то там в невообразимой вышине, в полутора тысячах километров от Земли. Николаю захотелось стать этим мертвым спутником и созерцать все беспристрастно со стороны.

– Не может быть, чтобы она умерла... не может быть! – горячо шептал он в небо. – Боже милосердный! Чему ты меня этим научишь? Как ты можешь такое со мной сотворить? Я послушался... Я последовал...

– Что же я с Господом торгуюсь?.. – вдруг спохватывался он. – Надо молиться!

Он опустился на колени прямо в снег и, заливаясь слезами, зашептал давно заученную, но ни разу не повторенную им с детства молитву:

– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли...

Дальше он забыл и принялся повторять то же самое... а потом вдруг добавил:

– Господи, прости мне мою гордыню, прости мое скотское существование на этой земле, отпусти мне грехи мои... Мира – святая. Она столько страдала... Она невинна... Пожалуйста, даруй ей жизнь... Дай нам утешиться ребеночком... Много, много я грешил. Мало я верил в Тебя. Но нет у меня ничего в целой Вселенной, кроме этой несчастной, растерзанной женщины! Пожалей ееНе наказывай меня ее смертью. Накажи как-нибудь иначе, я все приму, но только дай ей жить!

Николай зарыдал и уткнулся лицом в тяжелый, покрытый колючей ледовой коркой снег.

Кто-то тронул его за плечо. Над ним стояла бабка в белом халате.

– Врач велел передать...

– Что? Что? Что? Она умерла?!

– Да не ори ты... Она в операционной. Состояние тяжелое. Еле успели. Ничего пока не обещаем. Что ж вы сорокалетнюю бабу дома рожать оставили?

– Скажи, скажи... Она будет жить?

– Будет, будет... Раз доктор велел успокоить, значит, все вроде ничего... Но ты губу не раскатывай. Всякое бывает. Сами виноваты. Пойдем, налью тебе спиртику. Согреешься.

Николай сидел в подсобке и держал в трясущихся руках жестяную кружку с медицинским спиртом. Бабка налила себе тоже.

– Хороший спиртик. С вашего спиртзавода, из Тюбука...

Он залпом выпил грамм тридцать. С непривычки его передернуло. Закусить было нечем. Занюхал рукавом.

– Слабый мужик пошел... – разочарованно выдохнула бабка и легко опрокинула чарку...

– Может, сходишь? Узнаешь, чего там да как... – плаксивым голосом взмолился Николай.

– Ладно, ладно... Только не буянь.

Он тупо уставился на облупленную стену подсобки. Все философские теории, глубокие размышления превратились в едкий удушливый пепел. В голове было пусто, и только мерно бил колокол единственной мысли:

– Только бы была жива! Только бы была жива! – Только бы была жива!

Он исступленно, как магическое заклинание, повторял эти слова.

Когда он заслышал шаркающие шаги возвращающейся бабки, сердце его упало куда-то вниз и, пронзив больничный пол, как масло, умчалось к центру Земли.

– Жива твоя евреечка! И ребеночек жив. Мальчик! С тебя причитается, паря...