Текст книги "Кухонная философия. Трактат о правильном жизнепроведении"

Автор книги: Борис Кригер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Поединок человека со временем

Как бы ни были разнообразны горести и печали человеческие, все они сводятся к уходящему, безжалостному, всепожирающему времени. «Часы не бьют. Часы убивают», «Время лучший учитель, жаль, что оно убивает своих учеников», «Все минуты ранят, последняя убивает», – вот лишь малая толика того, что сказано человеком о его страшном, смертельном, непримиримом враге – времени. Время всегда ассоциируется со смертью, а, как верно подметил Ральф Эмерсон: «Самое неоспоримое свидетельство бессмертия – это то, что нас категорически не устраивает любой другой вариант». Но если со своей собственной смертью человек встречается, наверное, всё-таки один раз, то со временем он сталкивается ежесекундно.

Очень мало в человеческом сознании вневременных понятий. Даже на этой странице невозможно обойтись без временных понятий, ибо всё, что являет собой последовательность, тесно обручено со временем, ибо без времени нет последовательности, без последовательности – логики, без логики – мышления, без мышления – жизни. Я мыслю – значит существую. Без времени нет существования в человеческом понимании, и потому его отсутствие представляется еще более тягостным, чем его наличие. Время для человека – как ранящее, занозящее бревно, за которое хватается утопающий и которое в конце концов переворачивается, погребая несчастного под собой в океане, имя которому – небытие.

Казалось бы, это острое ранящее чувство времени диктуется нам зрелым сознанием, и именно путем осознания значения времени. Можно предположить, что тот, кто не задумывается над временем, живет без счета дней, – счастлив и неуязвим. Как выразил эту мысль Уильям Эрнест Хокинг: «Человек – единственное животное, знающее, что его ожидает смерть, и единственное, которое сомневается в ее окончательности». Вряд ли это так, но, не побывав животным, нам трудно судить о том, что чувствует оно по отношению к своей жизни и ко времени. Несмотря на то, что, наблюдая уютно развалившуюся на солнышке кошечку с поднятыми лапками и зажмуренными глазами, невольно начинаешь завидовать беспечности и счастью такого существования, услышав беспричинный пронизывающий собачий вой на Луну, так же невольно начинаешь подозревать философическую природу этого отчаяния.

Уже дети, плохо различающие понятия «завтра» и «вчера», не умеющие определять, который час, находясь в самом беззаботном возрасте, подсознательно ощущают острую тоску, связанную с уходящим временем. Отдать игрушку жалко прежде всего потому, что больше никогда ее не увидишь. Страх, связанный с выходом матери в другую комнату, также связан с боязнью, что она окончательно исчезнет. То, что ребенок не видит и не осязает, в первые годы для него кажется несуществующим. Наиболее яркое проявление обсуждаемого нами чувства – всеобщее нежелание практически всех детей, начиная с первых проблесков сознания, отправляться спать. В этом нежелании есть нечто большее, чем боязнь пропустить что-нибудь интересное, скорее – ощущение безвозвратной потери чего-то, что, может, произойдет, когда ребенок будет спать. Скорее зрелое сознание защищает нас от детских страхов перед безвозвратным. Нежелание выбрасывать бумажки и сломанные игрушки опять же имеет своей основой ностальгию по безвозвратно упускаемому, страх потери, безвозвратность которой диктуется подсознательно ощущаемой необратимостью времени. Нередко нам кажется, что маленьким детям известно что-то такое, что нами давно забыто, что-то принесенное ими оттуда, из небытия, как бы из жизни до рождения. Сенека сравнивал акты рождения и смерти, определяя оба как вход в новый мир.

Человек всегда старается найти доказательства своей небренности. В этом и заключается основа и цель вечной борьбы, которую ведет человек со временем. Наскальные рисунки в примитивной форме как бы помогали приостановить время, служа напоминанием о конкретных охотах и событиях. Сохранение амулетов из костей убитых животных тоже служило напоминанием о происходивших событиях. Не имея подсчета времени, человек и вовсе оставался беззащитен, как бы погруженный в безразмерный океан бытия с завязанными глазами. Зимы, засухи, старость наступали абсолютно неожиданно, и, дабы обрести хоть какой-то контроль над происходящим, с самого своего зарождения человек изобретает наипростейший календарь и пользуется самыми примитивными часами – Солнцем, Луной и звездами.

Возможность рисовать и записывать как бы помогает памяти возвращаться в прошлое, а следовательно, превозмогает необратимость течения времени. Книга становится важнейшим рукотворным средством, консервирующим время. Это первая модель истинного времени, где начало, середина и конец существуют одновременно. Но эта одновременность доступна лишь только творцу. И, став впервые творцом, человек расписывает амфоры и делает барельефы, в которых последовательно, как в комиксах, перечисляет события, конец и начало которых существуют одновременно (хотя если бы эти герои были снабжены сознанием, время имело бы для них тот же необратимый ход). Чем больше развиваются технические возможности человека, тем ближе в своих творениях подходит он к истинной модели времени. Фотография останавливает время настолько, что теперь мы можем наблюдать с высочайшей степенью реальности наших предков, умерших сотню лет назад. И наконец фотография начинает двигаться – кино создает живое отражение времени, где для его создателя герои не смертны, начало и конец существуют одновременно. И хотя создатель и зритель не могут увидеть весь фильм одновременно, реальность существования начала и конца кинопленки никем не оспаривается. Герои кинофильма по-прежнему страдают от необратимости времени, хотя его обратимость и повторимость в кинофильме для стороннего наблюдателя абсолютно очевидна.

Особенности и ограничения в восприятии времени

«Не считая краешка текущего мгновения, весь мир состоит из того, что не существует», – сказал Кароль Ижиковский, выражая общепринятый человеческий взгляд на восприятие реального мира. Скорее можно говорить о феномене способности человеческого сознания последовательно ощущать состояние «реального существования», длящееся секунды, скорее ощущение реальности есть условный способ работы сознания, а не отрицание существования всего предшествующего и последующего есть приближение к истинному положению дел. Мы уже неоднократно говорили о наклонности сознания искажать реальный мир в угоду нашим ощущениям. Почему не предположить, что и в ощущении времени мы сталкиваемся с тем же явлением?

Говоря о восприятии времени, позволим себе воспользоваться позицией Декарта, гласящей: «Мы можем допустить, что нет ни Бога, ни неба, ни Земли и что даже у нас самих нет тела, но мы всё-таки не можем предположить, что мы не существуем… <…> …нелепо полагать несуществующим то, что мыслит». Для большей четкости возьмем эту позицию наоборот: понятие существования есть результат ощущения в самом себе мыслительной деятельности, то есть принятие данных от всех органов чувств и внутреннее их осознание и переработка. Если бы мы не ощущали в себе мыслительного процесса, то мы бы и сам факт отсутствия подобного ощущения установить не могли. Если принять понятие существования как прямой результат мышления, то только сам субъект может с достоверностью сообщить, существует он или нет. Как, например, после глубокого обморока, придя в себя и не сохранив воспоминаний о каких-либо процессах мышления, субъект не может утверждать, что он продолжал существовать в тот момент, когда находился в обморочном состоянии.

С другой стороны, окружающие субъекты, наблюдавшие со стороны обморок, с полной достоверностью могут утверждать, что во время обморока субъект продолжал существовать по крайней мере физически. То есть существование, упоминаемое Декартом, не есть существование физическое, в обыденном понимании, а есть именно результат наличия у субъекта (а точнее, у его разума) самоощущения. Принимая подобную позицию, сказав, что только сам разум способен установить факт своего существования, мы легко соглашаемся с Кантом: «Если удалить мыслящий субъект, то весь мир телесный должен пасть, ибо он есть лишь явление в чувственности субъекта и один из видов его представления».

Поскольку время, как прочие проявления физического мира, имеет значение только при условии восприятия его мыслящим разумом, то нельзя утверждать, что время может быть идентично, проявляя себя как феномен (то есть как воспринимаемое субъектом) и как ноумен (вещь в себе), проявление которого недоступно разуму. Так или иначе, мы не можем принять общепринятое мнение об объективности времени, говоря о времени как о феномене, воспринимаемом субъектом. Более того, мы не можем принять и мнение о равномерности течения времени, оставаясь на позициях рассмотрения времени как феномена, воспринимаемого мыслящим субъектом. Пользуясь возможностью провести опрос между субъектами разных возрастов, нам удалось установить ускорение течения времени в восприятии времени; были даже произведены попытки биофизиологического обоснования этого явления (KMR, Oct-Nov 1999). Опрошенные индивидуумы отмечали, что с возрастом их ощущение течения времени ускоряется, причем количественно отмечали, что этот процесс может выражаться соотношением 1:2 или даже 1:3. Действительно, принятый с зарождения человечества образ отсчета времени на основе смены периодов дня и ночи и сезонных изменений климата не имеет ничего общего с тем, как человеческий разум воспринимает время. Из этого вытекает серьезное несоответствие между астрономическими промежутками времени, равными между собой, и промежутками времени, как они воспринимаются мыслящим субъектом. Многократное упоминание этого несоответствия встречается повсеместно, от произведений литературы и искуства до банальных разговоров людей разных возрастов, отмечающих чувство обкраденности по отношению к ушедшему времени. Чаще всего это чувство обкраденности относится как раз не к физическим ценностям и достижениям, а именно к области деятельности разума в метафизическом понимании самоосознания и зрелости. «Прожил жизнь, а так ничего в этом мире не понял», – вот та фраза, в которой можно сконцентрировать основную направленность чувства обкраденности. Причем ощущение «прожитости» жизни и стремительного ускорения течения времени наступает впервые отнюдь не в пожилые и зрелые годы, а весьма и весьма рано. Ознакомление человека с подобного рода явлением, как некогда открытие Фрейдом подсознания, могло бы облегчить страдание многих индивидуумов от острого ощущения убегающего времени. Во-первых, узаконив этот феномен восприятия времени, опровергнув постулат равномерности и объективности его восприятия, можно облегчить страдание индивидуумов, полагающих, что эти ощущения являются их личной трагедией и присущи только им и что, более того, чувство обкраденности вытекает из их неверного и неразумного использования времени в душевном плане. Во-вторых, дав субъекту знание об этом метафизическом свойстве времени ускорять свой ход, мы сможем дать ему и возможность рассчитывать свое время более достоверным образом. Например, если принять средний коэффициент ускорения времени за 1,5 и отмерять по-новому биологический возраст в его психологическом эквиваленте, то в возрасте 20 лет ощущение индивидуума может соответствовать психологическому возрасту 30-ти, а в 30-45 – 40-60-ти (возможно, фантастические возрасты библейских пророков именно имели в себе основу их психологического возраста). Отсчитывая не столько годы прожитые, сколько предполагаемый остаток лет жизни, и беря среднюю продолжительность жизни в 75-80 лет, нетрудно вычислить, что остаток в возрасте 20-ти будет не 55 лет, как это следует из биологического возраста, а 40 лет, а в 30 лет остаток 33 года – то есть середина жизни. Шкала может оказаться в некоторых случаях и гораздо менее оптимистичной. Именно несоответствие между самоощущением возраста субъекта и общепринятым мнением о человеке 30 лет как человеке молодом, прожившем не большую часть жизни, приводит к психологическим страданиям индивидуума и к острому чувству обкраденности временем, ложащемуся в основу характерных возрастных кризисов.

Обсудив ограничение в восприятии времени в возрастном контексте, к которому мы еще вернемся в продолжении этого эссе, хотелось бы остановиться на вопросе способности нашего восприятия отличать реальность от нереальности. Речь идет не о простом обмане восприятия, таком, как смена кадров в кинопленке, рождающая эффект движения. Здесь, по крайней мере среди цивилизованных людей, не возникает спора насчет объективной реальности и нереальности происходящего на экране. Речь идет о том более сложном обмане восприятия, когда достаточно отдаленные малозначительные события нашей жизни, смешиваясь с воспоминаниями о виденных нами снах, практически становятся неотличимыми от таковых. Именно не значимые события нашей жизни, имевшие реальные последствия и повлиявшие на течение нашей жизни; нет, речь идет о малозначительных событиях, впечатлениях, виденных или не виденных нами предметах. Если покопаться в своих воспоминаниях, мы нередко не сможем провести четкую грань между реально происходившим и приснившимся нам, если речь касается малозначительных переживаний, событий, образов. Осуществлять поиск доказательства реальности или нереальности этих событий мы будем пытаться именно в поиске связи их с другими событиями, которые достоверно известны нашей памяти как реальные. Если нам не удается найти такое подтверждение реальности мелких событий, то они так и остаются в статусе полуреальных, полуприснившихся, что, впрочем, нам абсолютно не мешает. Именно на этом примере мы видим, что в нашем сознании нет серьезного различия между реальным и воображаемым. И если бы наши сны следовали непрерывной чередой и подчинялись в целом логике эволюции событий, как в реальной жизни, мы никаким образом не могли бы отличить нашу реальную жизнь от снов.

Еще один вывод можно сделать из слияния в воспоминаниях снов и реальности – сны являются столь же значимым содержанием нашей жизни, как и реальность, и если бы они имели прямое явное продолжение в нашей реальной жизни, они бы могли получить статус, равный статусу реальности.

Во всяком случае, на примере сна мы можем говорить о механизмах нашего восприятия в чистом виде, когда восприятие направлено внутрь себя, в недра собственного сознания. Действительно, как воспринимается время во сне? Его роль во сне гораздо менее значима, чем в реальной жизни. Нередко нам снится целая жизнь в виде уже существующего предзнания. Мы как бы находимся в реальности, логические связи, приведшие к которой, полностью сходятся и существуют как бы готовым блоком. Вспоминая во сне истоки ситуации, в которой мы там оказываемся, мы неизменно находим в своей памяти (псевдопамяти данного сна) логические подтверждения реальности нашего существования в данный момент сна. То есть, находясь в гуще событий сна, мы часто не подозреваем о нереальности происходящего. Пробуждение часто наступает именно тогда, когда наши попытки припомнить предшествующие события натыкаются на явные противоречия с нашей «реальной» памятью и когда мы силой своей воли пытаемся вмешаться в течение сна и тем самым нарушаем «реальную» логику течения событий во сне, подчиняя его своей воле, тем самым делая его нереальным и его дальнейшее восприятие всерьез невозможным.

Время во сне легко сжимается и растягивается как относительно себя самого, так и относительно реального времени. Феномен псевдопамяти, существующей во сне, очень интересен. Наше сознание, задав себе вопрос, как оно оказалось в той или иной ситуации сна, услужливо само себе предоставляет объяснение за объяснением, выдавая их из псевдопамяти, где запечатлены события и ощущения, которые связывают нас с нашей реальной жизнью. Но такое осознание происходит не постоянно, а скорее заменяется общим состоянием уверенности в реальности своего нынешнего положения, занимаемого во сне. Как в реальной жизни мы не предаемся постоянным воспоминаниям, как мы оказались в настоящем моменте нашей жизни, а довольствуемся общим ощущением заведомой проверенности логических связей предшествующих событий, так во сне нас не смущают явные, алогичные с точки зрения реальной памяти смещения в обстоятельствах действий – гибриды домов и квартир, разных городов, где мы проживали, смешение стран и времен, где мы находились или которые мы воспринимали в виде изображений или текстов. Не смущает нас и присутствие людей, которых по известным обстоятельствам невозможно было бы совместить во времени и пространстве (иногда нам снятся вместе люди, встреченные нами в разные периоды жизни, хотя они вполне могли измениться и вовсе прекратить свое существование, и не имели возможности в реальной жизни совместиться в пространстве). Во сне мы не задумываемся об этом, увлеченные событиями сна. И в первый момент, когда мы начинаем задумываться, сознание пытается подтвердить и оправдать разногласия сна «псевдопамятью» сна, и лишь уличенное в своей несостоятельности, уступает и позволяет нам проснуться. Переживания во сне нередко могут быть сильнее, чем в реальной жизни, и в момент, в который мы их испытываем, могут восприниматься более реальными, чем те, которые мы на самом деле испытываем. Ввиду однолинейности хода мысли мы, увлекаясь развитием событий во сне, не способны постоянно критически анализировать происходящее и падаем легкой жертвой обмана собственного сознания. Время во сне не течет наоборот, не останавливается и не замедляется, ибо этого мы и представить себе не можем. Но оно позволяет нам переживать события как бы вне рамок реального времени, не столько даже возвращаться в прошлое или находиться в будущем, сколько испытывать существование в некоем мире, вообще лишенном времени. Хотя переживания в этом мире сна напоминают реальные и там не происходит вещей, не сонаправленных с термодинамической стрелой времени, но ограничения более гибки, и, вглядываясь в нашу жизнь во снах как в единое глобальное переживание, прерванное периодическим бодорствованием, мы можем твердо заявить, что наше существование неразрывно сочетает в себе как реальную жизнь, так и воображаемую, переливающиеся одна в другую, грань между которыми весьма слабо обозначена.

Каков объем человеческих снов? Если попытаться измерить информацию, проходящую через сознание, и в реальности которой мы не сомневаемся, как мы делаем это в компьютерах, измеряя ее в байтах, килобайтах, мегабайтах, можно с уверенностью сказать, что по информативной нагруженности сны не только не уступают реальной жизни, но, возможно, и превосходят ее. Факт, что мы помним лишь малую долю своих снов, да и то весьма смутно и только в рамках переоценки своим бодрствующим сознанием, говорит о том, что мир наших снов может быть не менее, а, возможно, даже более обширным, чем мир нашей реальной жизни. То, что мы помним лишь малую толику снов, уравновешивается тем, что во сне мы помним лишь малую толику своей реальной жизни. Более того, можно заявить, что чаще всего мы помним именно те сны, которые предшествуют пробуждению, и они сюжетно и логически всегда остаются незаконченными. Именно когда проводятся связи между реальным и воображаемым во сне миром, происходит осознание сна бодрствующим сознанием и сон запоминается. Запоминается не столько сам сон, сколько его оценка, плюс несколько визуально-чувственных образов. Остальные сны как бы полностью стираются из нашей «реальной» памяти и вызволяются из подсознания лишь в состоянии гипноза, при психоанализе.

Что же мы можем сказать о прерывности нашей жизни во снах? Возможно, если бы мы могли помнить все наши сны и постичь логику безвременного развития событий в сновидениях, мы столкнулись бы с тем, что, сами того не ведая, живем параллельной жизнью во сне. Ибо, пребывая во сне, мы воспринимаем нашу реальную жизнь такой же обрывочной и нелогичной, какой нам кажется жизнь во сне при оценке бодрствующим сознанием. Действительно, относясь к своей жизни не как к цепи последовательных событий, а как к единому целому, некоему вместилищу чувств и восприятий, мы не увидим практической разницы между сном и реальностью. Более того, отношение к реальной жизни, подобное отношению ко снам, может дать нам неограниченную свободу наслаждения бесконечным множеством вариантов развития событий, чувств, восприятий, дает нам свободу от физических рамок времени и узаконивает ощущение вечности, принадлежность к которой многие из нас подспудно ощущают. «Ты проживаешь сумрачно во мне, как тайное предчувствие бессмертия», – говоря словами Визбора, мы нащупываем то самое ощущение большей глубины нашего существования, чем оно нам представляется на обыденный взгляд.

Итак, мы не находим доказательства равномерности течения времени в нашем восприятии, не можем достоверно ощутить и его непрерывность, прерванную снами, мало отличимыми от реальности; в таком случае, что же остается достоверного в человеческом ощущении времени? Чем можно назвать общепринятое мнение о восприятии времени, как не грубейшим допущением, необходимым для упорядочивания некоторых малозначительных событий нашей жизни? Следовательно, время, чье течение так нас угнетает, – возможно, не более чем плод нашей привычки относиться к смене определенных событий в одном из «реальных» вариантов развития нашей жизни, который не в меньшей степени «реален», чем другие варианты, которые существуют и проистекают параллельно?

Человеческая память фиксирует отдельные эпизоды и стирает малозначительные промежутки между ними. Восприятие жизни у нас всегда идет эпизодами, а не последовательной непрерывной прямой событий. Малозначительные события быстро забываются, формируя память о ряде эпизодов. Не случайно искусство, пытаясь отражать жизнь через призму человеческого восприятия, так же фиксирует отдельные эпизоды, упуская связующую рутину малозначительных событий. Картина фиксирует эпизод. Повесть состоит из последовательно и параллельно происходящих эпизодов. Фильм демонстрирует нам отдельные эпизоды по принципу «те же через два часа, на следующий день, через двадцать лет» или по принципу «а в это время в другом месте». Этот подход не случаен. Он полностью отражает механизм человеческой памяти, выделяющей цепь эпизодов для осознания и запоминания и огромное количество других связующих малозначительных эпизодов, которые временно или как бы навсегда забываются.

Сны воспринимаются нами такими же эпизодами, с утратой связующих звеньев, или звеньев, которые мы не в состоянии припомнить, и потому считаем их отсутствующими при анализе бодрствующего сознания. Однако в процессе сна мы ничуть не подозреваем об отрывочности переживаемого эпизода и поэтому не теряем чувства реальности во сне, без которого длительное продолжение сновидения невозможно. Значит, воспоминание о реальных событиях, как воспоминание о некоторых отрывочных визуально-чувственных эпизодах, практически ничем не отличается от воспоминания о снах, характеризующихся столь же отрывочными эпизодами. Если предположить, что мы помним лишь малую толику снов, можно заявить, что за один период сна мы можем пережить практически бесконечное количество эпизодов с подразумеваемыми забытыми и опущенными в рамках спящего сознания звеньями, которые так же, возможно, существуют, как в реальной жизни, но просто забыты и опущены еще на уровне сна. Нередко, просыпаясь посреди ночи и вновь засыпая, мы сталкиваемся с продолжением сюжета того же сна или сталкиваемся с совершенно новым сном иного содержания. Нельзя сказать, что в одно и то же время нам может сниться несколько разных снов, но опять же, говоря о времени, мы понимаем его в обычном смысле, который, как мы не раз убедились, является ложным. Не является ли множественность сновидений некоей моделью множественности одновременно развивающихся логичных и последовательных жизней, отголоски которых мы выхватываем пробуждением, и лишь из-за резкого перехода к новому течению событий сон кажется нам непоследовательным, а следовательно, и нереальным? Иногда мы сталкиваемся с многослойностью сна, когда нам снится, что мы спим, и снится, что пробуждаемся. И лишь затем мы пробуждаемся в действительности, осознав, что то пробуждение было ложным. Что снится нам во снах, когда мы спим во сне, как раз в те самые промежутки между эпизодами сна, которые выпадают? Не является ли ощущаемая нами реальной жизнь одним из вариантов параллельно длящихся снов? Не являются ли наши сны параллельно длящимися реальными жизнями, в одной из которых вы читаете эти строки в настоящий момент? Не имеют ли сны столь же полного права на серьезное отношение, как и реальная жизнь, или наоборот, мы вправе несколько ослабить свое психологическое напряжение, привнеся немного отношения к реальности, как ко сну, где события, с точки зрения пробудившегося сознания, обратимы и не столь решающи? Ведь события нашей реальной жизни кажутся нашему видящему сновидения сознанию не столь решающими и обратимыми? Так или иначе, представленная модель возможного равенства между реальностью сна и бодрствования, или, если хотите, реальности сна в той же мере, как и нереальности бодрствования, позволяет изменить отношение к течению времени с его воображаемыми ограничениями и признать его течение иллюзорным.