Текст книги "Красин"

Автор книги: Борис Кремнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

VI

Он стал членом ЦК.

Это был не чин.

Это была обязанность. Ответственная, тяжкая, хлопотная.

Дорога. Дорога. Дорога. По России! Из конца в конец. Поездами, извозчиками, пешком. От города к городу. Из квартала в квартал. По людным улицам, по глухим переулкам. Проходными дворами, сквозными парадными. Петляя, заметая следы, то сворачивая за угол, то возвращаясь, то устремляясь вперед. И поминутно проверяя, нет ли хвостов.

Конспиративные квартиры, явки. Разные, различные, несхожие. От убогой хибары сапожника, лепящейся к сараям у помойных ларей на краю заднего двора, до роскошных апартаментов модного адвоката, с витражным парадным и дубовой лестницей, устланной ковровой дорожкой.

Маршруты, адреса, пароли, клички, имена. В неимоверном множестве.

И все не на бумаге, в голове.

КУТАИС

В приемную частно практикующего врача входит человек средних лет. Высокий, стройный, бородка клинышком. Вежливо раскланивается с ожидающими пациентами. Садится на плюшевый стул, закидывает ногу на ногу, обутые в остроносые лакированные штиблеты с пуговичной застежкой, берет с круглого столика номер «Нивы», погружается в чтение.

Когда наступает очередь, входит в кабинет и на вопрос врача: "На что жалуетесь?" – тихо отвечает вопросом же: "Не мог бы я повидать товарища Гургена?"

Неожиданный ответ нисколько не озадачивает врача. Он молча, обходя стороной людную приемную, проводит пациента в самую дальнюю комнату.

Здесь уже ждут несколько человек, среди которых и Гурген (на самом деле его зовут Миха Цхакая). Это центральная партийная явка "Кавказского союза социал-демократических рабочих организаций", временно, после разгрома жандармерией тифлисской организации, перенесенная в Кутаис.

Член ЦК Никитич делает информационный доклад о II съезде партии и о политической линии большинства, устанавливает связь с местным партийным комитетом.

КИЕВ

Конспиративная квартира русского ЦК. Свидание с членом его Глебом Кржижановским (Клэром).

Встреча после долгой разлуки. С той поры как они виделись, утекло более десяти лет. Безусые юнцы-студенты стали зрелыми мужами.

Сколько перемен, принесли время и жизнь! Не переменились лишь они сами. Все в тех же рядах. Под тем же знаменем. И у Красина, как с радостью отметил про себя Кржижановский, все та же бодрая уверенность и веселая ирония по поводу некоторых неизбежных неудач организационного налаживания.

Красин уехал, а у Кржижановского осталась записочка. На имя Комиссаржевской. Небольшой клочок бумаги, но он – деньги. И немалые. На нужды партии. Так сказать, вексель.

С красинским векселем Кржижановский отправляется к Комиссаржевской в качестве истца.

Актриса только что закончила триумфальные гастроли на киевской сцене. Лестница гостиничного вестибюля заставлена корзинами с цветами. В передней комнате полно почитателей и поклонников. Терпеливо ожидают аудиенции. Народ все чистый, расфранченный. Кржижановский в его потертом облачении выглядит чем-то вроде белой вороны.

Наконец, совладав с робостью, передает через лакея кра-1 синскую записку. И тут же свершается чудо. Вера Федоровна 1 немедленно принимает его и велит никого больше не впускать.

Они остаются вдвоем, целый час беседуют – о делах, о людях, "а больше всего о Никитиче, внушающем ей искреннее восхищение".

БАКУ

Домик на тихой окраинной улочке татарского района. Подполье, озаренное пламенем спирто-калильной лампы. Духота. Тишина.

Семен, Вано Стуруа, Сильвестр Тодрия, Вано Болквадзе, Караман Джаши…

Коллектив подпольной типографии слушает Красина:

Он спрашивает резко, настойчиво:

– Если меньшинство не подчинится большинству, не пойдет по ленинскому направлению, куда и с кем пойдем мы?

– За Лениным. Тольно за Лениным и за большинством, – отвечают все.

– Отныне, – итожит Красин, – типография, в которой вы работаете, является центральной подпольной типографией Российской социал-демократической рабочей партии.

СЕСТРОРЕЦК

Унылый и печальный, как и все курорты в несезонное время. Здесь зимой 1903 года жил А. М. Горький.

"Я, – пишет он, – был предупрежден, что ко мне приедет «Никитич», недавно кооптированный в члены ЦК, но, когда увидал в окно, что по дорожке парка идет элегантно одетый человек в котелке, в рыжих перчатках, в щегольских ботинках без галош, я не мог подумать, что это он и есть "Никитич".

– Леонид Красин, – назвал он себя, пожимая мою руку очень сильной и жесткой рукою рабочего человека. Рука возбуждала доверие, но костюм и необычное, характерное лицо все-таки смущали, – время было «зубатовское», хотя и на ущербе. Вспоминались… десятки знакомых мне активных работников партии, всегда несколько растрепанных, усталых, раздраженных. Этот не казался одетым для конспирации «барином», костюм сидел на нем так ловко, как будто Красин родился в таком костюме. От всех партийцев, кого я знал, он резко отличался – разумеется, не только внешним лоском и спокойной точностью речи, но и еще чем-то, чего я не умею определить. Он представил вполне убедительные доказательства своей «подлинности», – да, это – «Никитич», он же Леонид Красин. О «Никитиче» я уже знал, что это один из энергичнейших практиков партии и талантливых организаторов ее.

Он сел к столу и тотчас же заговорил, что, по мысли Ленина, необходимо создать кадр профессиональных революционеров, интеллигентов и рабочих.

– Так сказать – мастеров, инженеров, наконец – художников этого дела, – пояснил он, улыбаясь очень хорошей улыбкой, которая удивительно изменила его сухощавое лицо, сделав его мягче, но не умаляя его энергии…

Затем с увлечением юноши он начал рассказывать о борьбе Ленина с экономистами, ревизионистами и закончил памятных пророчеством:

– Вероятно – расколемся. Ленина это не пугает. Он говорит, что разногласия организаторов и вождей. – верный признак роста революционного настроения масс. Как будто – он прав, но как будто – несколько торопится. Но пока он еще не ошибался, забегая вперед". СМОЛЕНСК

Явка ЦК. Встреча с членом Центрального Комитета и Совета партии Владимиром Носковым ("Глебов", «Борис», "Борис Николаевич"), яснооким, голубоглазым блондином, сутуловатым, застенчивым, мгновенно воспламеняющимся и столь же быстро затухающим, то без удержу сыплющим пригоршни фраз, то разом смолкающим и цедящим сквозь тяжелое раздумье редкие, отрывистые слова с густым упором на "о".

Красин, Никитич, Лошадь, Винтер, Зимин, Иогансен – един во многих лицах, стремительный, неуловимый, носился он по стране. Налаживал связи с местными комитетами, привозил директивы центра, требовал отчета, направлял, поправлял, указывал, уговаривал, приказывал, разъяснял, советовал. И все это в сочетании со своим основным, так сказать, гласным делом – директорством в "Электрической силе".

Там он по-прежнему работал на совесть. Иначе и не могло быть. Всем укладом жизни своей он был приучен работать в полную силу. Тем более что работа "не в полную электросилу" затрудняла бы партийную деятельность.

Единственное, что мешало ему, – наличие в сутках всего лишь 24 часов. Да, пожалуй, еще то, что природой установлен предел человеческим силам.

Впрочем, и с тем и с другим он научился справляться. Тесные рамки суток он раздвигал одному только ему ведомыми способами. Что же касается сил – он был двужильным. Революционная закваска была в нем настолько крепка, что он даже мысли не допускал, что легальная деятельность может запятнать деятельность нелегальную. Повседневно соприкасаясь с представителями враждебных классов, он не боялся оскоромиться. Он был достаточно смел и силен, чтобы не бояться самого себя и не доверять себе. А сектантская боязнь совращения как раз и рождается неверием в человека и недоверием к нему. Хотя в партии были и такие, кто придерживался подобных взглядов.

Один из местных комитетчиком", сумрачный и медлительный, молодой, но уже набиравший силу, не без гордости говорил:

– Мое счастье, что всего себя я мот пожертвовать только на революционную партию, – в его холодновато-недоверчивых глазах появлялось насмешливое презрение. – Если; бы мне пришлось служить или работать в конторе, я неизбежно бы оказался под тем или другим мещанским влиянием, – тут насмешливость исчезала, уступая место злой беспощадности. – Я потерял бы ясность мысли и революционную энергию, как это и случилось со всей революционной интеллигенцией, которая такой службой зарабатывает себе хлеб, – все равно, какой службой, хотя бы даже в конторе либерального буржуа.

Совсем по-иному думал Ленин. Он говорил;

– Никитич именно благодаря своему легальному положению может сделать для партии то, что никто из нас сделать не может.

И Никитич делал. Делал невероятно много. Делал то, в чем нуждалась партия, недавно рожденная и постепенно встающая на ноги.

После II съезда нужно было решать такие важные, жизненно насущные задачи, как:

создание централизованного технического аппарата?

установление службы связи с широко разветвленной и сложной системой адресов, явок, паролей;

организация партийных финансов;

налаживание типографской техники и техники транспортирования с систематической переправкой людей из-за границы и обратно, перевозкой и распределением нелегальной партийной литературы.

К решению этих сложнейших задач партия приступила всерьез, масштабно, с истинно ленинскими деловитостью и размахом.

"С появлением центра, – писал Красин, – созданного заграничным съездом, и с кооптацией этим центром ряда партийных работников, действовавших в самой России, создалась впервые постоянная связь между Женевой и теми главнейшими промышленными центрами России, в которых велась практическая социал-демократическая работа".

Львиная доля всех этих дел легла на плечи Красина. Груз далеко не легкий. Но не непосильный. Особенно для него.

Он нес поклажу умеючи, сноровисто, ходко. Не пригибаясь от тяжести, не спотыкаясь и не сбавляя шага.

Это дружно подтверждают товарищи по партии, те, кто вместе с ним и с множеством других бойцов ленинской гвардии нес ту же самую ношу.

Они свидетельствуют:

Яков Ганецкий:

– До 1908 года фактически организационное руководство партией находится в руках Красина. Он организовал транспорт нелегальщины из-за границы, большие подпольные типографии, изыскивал материальные средства и оружие для партии.

Мартын Лядов:

– Красин был крупнейшим организатором и руководителем всей подпольной техники, всех боевых выступлений нашей партии.

Авель Енукидве:

– Владимир Ильич прекрасно знал все отличительные стороны характера Леонида Борисовича и в высшей степени ценил его… Все труднейшие организационные вопросы, труднейшие вопросы финансового характера нашей партии и труднейшие вопросы связи и переговоров с другими группами внутри социал-демократии и с представителями других партий Владимир Ильич поручал Леониду Борисовичу. Леонид Борисович великолепнейшим образом умел договариваться и с меньшевиками, и с эсерами, и с представителями кадетской партии, ни на секунду не принижая принципов большевизма. И Владимир Ильич очень ценил в нем все эти качества, Леонида Борисовича в тот период безусловно можно было назвать ближайшим соратником и сотрудником Владимира Ильича.

Деньги, деньги и еще раз деньги – вот что составляло предмет его постоянных забот.

Типографская техника, бумага, шрифт, краска, содержание наборщиков и печатников, перевозка литературы, ее хранение, плата за фрахт, за аренду складов и помещений, расходы на подставные предприятия, на побеги, на переправу людей через границу, мзда контрабандистам, помогавшим нелегально переходить через нее, – все это стоило уйму денег.

Он, и ложась спать и вставая, неотступно думал о словах Наполеона, что "деньги – это нерв войны".

Действительно, в той войне, которую партия вела с самодержавием, пока еще исподволь, незримо, но ожесточенно, не на жизнь, а на смерть, деньги нужны были позарез.

И Красин всю неукротимую силу своей энергии и размашистый талант организатора обратил на добычу их.

Скромные средства, какие поступали от членских взносов, почти целиком уходили на нужды местных комитетов либо переправлялись за границу в поддержку "Искры".

Надо, было изыскивать другие, дополнительные источники.

Он искал их.

И находил.

С помощью Горького связался с А. Цюрупой, в то время управляющим крупными имениями Кугушева в Уфимской губернии. И оттуда стали систематически приходить в Вану значительные суммы.

Коллега Красина, видный инженер-путеец и замечательный писатель Н. Г. Гарин-Михайловский также поддерживал партию материально. Однажды, как пишет Горький, он привез ему "для передачи Л. Б. Красину в кассу партии 15 или 25 тысяч рублей".

Немалую роль в этом сыграли как ненависть Гарнна к царизму, так и симпатия и уважение к Красину. Недаром Гарин говаривал Горькому:

– Вас надо познакомить с Леонидом Красиным, он бы с вас в один месяц все анархические шишки сточил, он бы вас отшлифовал!

Надвигалась революция. Ее неминуемость ощущалась не только в том, как все выше вздымались валы рабочего и крестьянского движения, но и в том, как росла ненависть н самодержавию во всех прочих слоях населения российской земли.

Этому немало способствовала русско-японская война, развязанная царизмом. Война кровавая, антинародная, явно на проигрыш. С бездарными генералами, с иконками и образами вместо ружей, с жестокими поражениями.

Даже буржуазия, у которой, по меткому выражению Плеханова, еще не атрофировались жабры, какими она дышит в мутной воде абсолютизма, но уже начинают развиваться легкие, требующие чистого воздуха политической свободы, начинала роптать. Несмотря на всю ее подлость и трусливость.

Всем этим пользовался Красин. Он разменивал ненависть к царизму на деньги, необходимые партии. Не говоря уже о крупных адвокатах, инженерах, врачах, в числе его исправных данников, ежемесячно выплачивавших от 5 до 25 рублей, были и директора банков и государственные чиновники.

Среди плательщиков были даже сторонники монархического журнала «Освобождение», издававшегося за границей П. Струве, хотя тот, теперь уже не чинясь, без обиняков, заявлял:

– Мошна быть марксистом, не будучи социалистом.

В своих поисках средств для пополнения партийной кассы Красин был неистощим на выдумку, ошеломительно широк и смел.

Он надоумил Горького использовать приятельские отношения с Саввой Морозовым и попросить у него денег.

– Конечно, наивно просить у капиталиста денег на борьбу против него, но "чем черт не шутит, когда бог спит"!

"Деловая беседа фабриканта с профессиональным революционером, разжигавшим классовую вражду, – пишет Горький, – была так же интересна, как и коротка. Вначале Леонид заговорил пространно и в «популярной» форме, но Морозов, взглянув на него острыми глазами, тихо произнес:

– Это я читал, знаю-с. С этим я согласен. Ленин – человек зоркий-с.

И красноречиво посмотрел на свои скверненькие, капризные часы из никеля, они у него всегда отставали или забегали вперед на двенадцать минут. Затем произошло приблизительно следующее:

– В какой же сумме нуждаетесь? – спросил Савва.

– Давайте больше.

Савва быстро заговорил, – о деньгах он всегда говорил быстро, не скрывая желания скорее кончить разговор.

– Личный мой доход ежегодно в среднем шестьдесят тысяч, бывает, конечно, и больше, до ста. Но треть обыкновенно идет на разные мелочи, стипендии и прочее такое. Двадцать тысяч в год – довольно-с?

– Двадцать четыре – лучше! – сказал Красин.

– По две в месяц? Хорошо-с.

Леонид усмехнулся, взглянув на меня, и спросил: нельзя ли получить сразу за несколько месяцев?

– Именно?

– За пять примерно?

– Подумаем.

И, широко улыбнувшись, пошутил:

– Вы с Горького больше берите, а то он извозчика нанимает за двугривенный, а на чай извозчику полтинник дает.

Я сказал, что фабрикант Морозов лакеям на чай дает по гривеннику и потом пять лет вздыхает по ночам от жадности, вспоминая, в каком году монета была чеканена.

Беседа приняла веселый характер, особенно оживлен и остроумен был Леонид. Было видно, что он очень нравится Морозову, Савва посмеивался, потирая руки. И неошиданно спросил:

– Вы – какой специальности? Не юрист ведь?

– Электротехник.

– Так-с.

Красин рассказал о своей постройке электростанции в Баку.

– Видел. Значит, это – ваша? А не могли бы вы у меня в Орехово-Зуеве установку освещения посмотреть?

В нескольких словах они договорились съездить в Орехово… Затем они отправились к поезду, оставив меня в некотором разочаровании. Прощаясь, Красин успел шепнуть мне:

– С головой мужик!

Я воображал, что их деловая беседа будет похожа на игру шахматистов, что они немножко похитрят друг с другом, поспорят, порисуются остротой ума. Но все вышло как-то слишком просто, быстро и не дало мне, литератору, ничего интересного. Сидели друг против друга двое резко различных людей, один среднего роста, плотный, с лицом благообразного татарина, с маленькими, невеселыми и умными глазами, химик по специальности, фабрикант, влюбленный в поэзию Пушкина, читающий на память множество его стихов и почти всего "Евгения Онегина". Другой – тонкий, сухощавый, лицо по первому взгляду как будто «суздальское», с хитрецой, но, всмотревшись, убеждаешься, что этот резко очерченный рот, хрящеватый нос, выпуклый лоб, разрезанный глубокой складкой, – все это знаменует человека по-русски обаятельного, но не по-русски энергичного.

Савва, из озорства, с незнакомыми людьми притворялся простаком, нарочно употреблял «слово-ер-с», но с Красиным он скоро оставил эту манеру. А Леонид говорил четко, ясно, затрачивая на каждую фразу именно столько слов, сколько она требует для полной точности, но все-таки речь его была красочна, исполнена неожиданных оборотов, умело взятых поговорок. Я заметил, что Савва, любивший русский язык, слушает речь Красина с наслаждением".

Как неустанный рудокоп, дни напролет долбящий и отваливающий неподатливую породу, чтобы добыть частицы драгоценной руды, Красин по скупым рублям и десяткам, по сотням и тысячам сколачивал партийную кассу.

Практик, он со всей страстью своей неуемной натуры ушел в практическую работу, восхищался ею и романтизировал ее.

Как-то он услышал примечательный разговор. И накрепко запомнил его.

Рабочий-грузин объяснял своему товарищу-рабочему, тоже грузину, разницу между теорией и практикой,

– Понимаешь, теоретически – это как сшить сапоги. А практически – это сшить сапоги.

"Меня, – не без гордости утверждал Красин, – поскольку речь шла о выборе поля деятельности для себя самого, больше интересовала проблема сшить сапоги, и, надеется, я не ошибался, что объяснить, как шьются сапоги, всегда найдется относительно больше охотников", – с легким оттенком пренебрежения к любителям теоретизации заканчивал он.

Практическая работа поглотила его.

Но она его и захлестнула.

Дела, пусть важные, пусть неотложные, но все же повседневные, набегая друг на друга, скрадывали перспективу.

Бойкое мелькание этих повседневных дел, как разросшийся березняк, заслоняло открытые дали. А их всегда надо иметь в виду, не то потеряешь ориентир.

Ориентир же сейчас был необходим, как никогда. Партия переживала тяжелые дни. Ее терзал жестокий кризис.

Меньшинство, потерпев поражение на съезде, не сложило оружия, а пошло войной против большинства.

Один из тифлисских меньшевиков, выступая перед рабочими, говорил о большевиках:

– Товарищи! Они думают, что вы – бессознательная масса. Нет, они ошибаются! Вы уже понимаете, кто ваши враги и кто ваши доброжелатели. Гоните прочь от вас этих кровопийц – незваных гостей! Долой «большинство», да здравствует "меньшинство"!

Не подчиняясь решениям съезда, нападая на избранные руководящие органы, меньшевики атаковали ленинизм толкали партию в пропасть раскола.

Его опасностью им удалось запугать Плеханова. Он в смятении заявлял:

– Лучше пулю в лоб, чем раскол.

И предлагал пойти на уступки оппортунистам. А когда Плеханова спрашивали, почему на съезде он с большевиками, а теперь идет с меньшевиками, он сбрасывал с колен любимого черного нота Ваську, вскакивал с кресла и, меряя быстрыми шагами ворсистый ковер кабинета, раздраженно отчитывал собеседника:

– Вы еще слишком молоды, чтобы задавать мне так вопросы! Знаете ли вы, что когда ваш папенька еще то ухаживал за вашей маменькой, я уже был социалистом.

Дальше – больше. Плеханов перешел к действиям. Крутым и самочинным, Он кооптировал в редакцию "Искры"-меньшевиков Аксельрода, Засулич и Потресова. А ведь именно они при выборах были отвергнуты большинством съезда. С № 52 «Искра» фактически превратилась во фракционный орган меньшевиков. С ее страниц начался ураганный обстрел Ленина и ленинцев.

Изменился и Совет партии. В него вошли Мартов и Аксельрод. С их приходом Совет стал меньшевистским.

Оппортунисты, поправ решения съезда, рвались к захвату всех командных высот.

В такой обстановке единственным выходом был созыв нового съезда. Верховный орган партии, ее коллективный разум безошибочно рассудил бы, на чьей стороне правда. Тем более что подавляющее большинство местных комитетов поддерживало решения II съезда и линию большевиков.

Ленин, выйдя из редакции «Искры», решил закрепиться в Центральном Комитете и повести отсюда борьбу за III съезд. Но натолкнулся на сопротивление своих же товарищей. Многие члены ЦК – в их числе был и Красин – искали мира с меньшевиками. Мир любой ценой, ради него они готовы были поступиться даже главными организационными и тактическими принципами партии.

Логика политической борьбы неумолима. Тот, кто пытается поладить с противником, рано или поздно вынужден бить по своим, Примиренцы к меньшевикам в скором времени стали непримиримы к большевикам. Щадя чужаков, они оказывались беспощадными к своим.

Члены ДК Борис (Носков), Лошадь (Красин), Валентин (Гальперин), Митрофан (Гусаров) и Травинский (Кржижановский) вынесли порицание Ленину за агитацию в пользу съезда, Носков, Красин и Гальперин, несмотря на протесты Ленина, исключили из ЦК большевичку Землячку.

Они же кооптировали в ЦК примиренцев Любимова, Карпова, Дубровинского и тем самым добились того, что большинство в Центральном Комитете перешло к примиренцам.

Они же признали законной кооптацию Плехановым меньшевиков в редакцию "Искры".

Они же распустили Южное бюро ЦК, агитировавшее за съезд.

Они же лишили Ленина прав заграничного представителя ЦК и запретили печатать его произведения без разрешения коллегии ЦК.

Приехав в Женеву, Носков отдал распоряжение партийной экспедиции – не распространять брошюру Ленина "Шаг вперед, два шага назад".

Вступивший на тропу войны движется по ней, все ускоряя шаг. Движение настолько захлестывает его, что он уже не в силах остановиться.

Красин, всю жизнь ратовавший за терпимость, стал нетерпим. Вместе с Носковым и Гальпериным он нападал на своих недавних товарищей – Красикова, Лядова. И только за то, что они разрешали себе вольность мыслить иначе, чем он. Борьба, или, по выражению вышедшего вместе с Гусаровым из ЦК Кржижановского, безысходная склока, невероятно изнуряла.

Самое горькое заключалось в том, что примиренцев одинаково не любили как большевики, так и меньшевики. Это не мудрено – тот, кто пытается усидеть на двух стульях, в конце концов падает и с того и с другого.

Даже те, что поначалу двинулись за примиренцами, мало-помалу отваливали от них. Красину и Дубровинскому удалось привлечь на свою сторону Луначарского, чей блестящий талант публициста котировался очень высоко. Луначарский, как пишет он сам, "взял на себя обязанность быть главным пером соглашательского ЦК".

Но на сей раз он писал, что называется, темно и вяло. Вопреки настойчивым убеждениям Никитича и Иннокентия у него не было убежденности в их правоте.

Красин исхудал, иссох, глаза и веки его покраснели, скулы взбугрились. Он стал желчен, вспыльчив, раздражителен. Хотя, а быть может, именно потому, что разумом он начинал понимать – раздражаться стоило только на самого себя.

К тому же его жестоко трепала малярия, подхваченная где-то на Кавказе. Он глотал хину, еще больше желтел и глох. Не расслышав собеседника, отвечал невпопад, краснел, кусал губы и раздражался пуще прежнего.

Душевный покой приходил лишь в беседах со старым другом Брусневым. После ссылки тот гостил у него в Баку, постепенно оттаивая от пережитого в Сибири.

Разговаривали они не о политике, а о технике. Как инженер с инженером.

И о сокровенном, личном. Как самые близкие друзья. Тем более что речь шла о человеке, которого хорошо знал Бруснев, – о Любови Васильевне Миловидовой. К тому времени она вернулась в Россию, развелась с первым мужем и вышла замуж вторично, на сей раз за В. В. Окса. У нее уже было трое детей, из которых, как говорил Красин, двое "оксовой породы".

Жизнь опять скрестила их пути. Они встретились случайно на юге, и старое, казалось, давным-давно позабытое неожиданно нахлынуло вновь.

Поразительно, что Красин и в личной жизни казался не тем, кем был на самом деле, Внешнее, обманное сбивало окружающих с толку. Вероятно, именно поэтому Комиссаржевская, великая артистка, которой сам бог велёл распознавать людей с первого взгляда, говорила о нем:

– Щеголеватый мужчина, ловкий; веселый, сразу видно, что привык ухаживать за дамами, и даже несколько слишком развязен в этом отношении.

На самом же деле он по-настоящему любил только одну женщину.

Красин и Миловидова поженились. Хотя официальная свадьба произошла только много лет спустя, причем шаферами были тот же Бруснев и брат Герман.

По весне, когда стаи птиц, огибая дымный и шумный город, возвращались на север, в родные места, он покинул Баку. Вместе с ним в центр перебралось и семейство, разом ставшее многочисленным.