355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Стрельников » Путешествие будет опасным » Текст книги (страница 2)
Путешествие будет опасным
  • Текст добавлен: 7 апреля 2017, 18:00

Текст книги "Путешествие будет опасным"


Автор книги: Борис Стрельников



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

На Бауэри

Есть в Нью-Йорке улица, которая называется Бауэри. Здесь расположены ночлежные дома, часовни и кухни благотворительной организации – «Армии спасения». На этой улице каждый третий прохожий – бездомный бродяга, у которого нет ничего, кроме рваной верхней одежды. Бауэри – это горьковское дно в современном американском издании. Об этом писали еще И. Ильф и Е. Петров. Бауэри потрясла их. Нигде не видели они столько бродяг сразу.

Их тысячи, а может быть, даже десятки тысяч на этой нью-йоркской улице. Грязные, заросшие, одетые в лохмотья, днем они часами сидят и лежат на тротуарах у дверей ночлежек, спят на скамейках в скверах, попрошайничают на перекрестках.

Сколько лет существует Нью-Йорк, столько лет существует и Бауэри, неизменно бросая мрачную тень на фешенебельные кварталы, расположенные совсем рядом. Рассказывают, что еще в 1783 году генерал Джордж Вашингтон, остановившийся здесь, чтобы выпить кружку воды в таверне «Бычья голова», был поражен толпами бродяг.

Говорят, американские режиссеры и актеры, готовя постановку горьковской пьесы «На дне», обязательно приезжают на Бауэри, чтобы взглянуть на американское дно. Здесь есть свои Сатины, Бароны и Актеры. Только здесь вряд ли услышишь: «Человек – это звучит гордо!»

Писатель Элмер Бендинер, изучавший жизнь этих обездоленных, пишет: «Наблюдая за некоторыми из них, вы почти видите, как их пальцы сжимают ручку портфеля, который они когда-то носили, ножку бокала, который они когда-то поднимали. Жизнь сломала их. Сегодня это уже не люди. У них нет никаких надежд. Они знают, что они на дне и глубже пасть уже нельзя. У них только одно желание – поесть и раздобыть глоток виски».

Вечерами длинные очереди дрожащих от холода и голода бродяг вытягиваются у часовен «Армии спасения». В часовне тепло, играет орган, проповедник с микрофоном в руке читает молитву. Здесь можно незаметно подремать, склонив голову на спину сидящего впереди.

– Сперва восславим спасителя, а потом пообедаем, – обещает проповедник. – Споем, братья, псалом номер шесть.

Потом, толкая друг друга, они бегут в подвал, где стоят длинные столы. Один за другим с железными мисками в руках они подходят к повару, который наливает им по поварешке похлебки. Они едят стоя, переругиваясь, торопясь и жадно чавкая. На их лица нельзя смотреть без содрогания. Все это напоминает тяжелый кошмар, когда человек хочет проснуться и не может.

Мистер Гринбаум, управляющий одной из многочисленных ночлежек, показывал свое заведение. Он вел меня между рядами двухэтажных нар, перегороженных металлическими сетками. На нарах лежали бродяги. Некоторые что-то жевали. Другие переговаривались через сетку. Третьи спали, натянув на себя серые одеяла. Зрелище было жутковатое. Как будто попал в зверинец, где за железными сетками обитают странные существа.

Мистер Гринбаум работает в ночлежке уже около четверти века. «Давно бы ушел на более спокойную и выгодную работу, да жалко этих обездоленных», – говорит он.

И тут нашу беседу прерывает чей-то отчаянный крик, шум потасовки, галдеж. Кто-то падает с нар, кто-то за кем-то гонится.

Мистер Гринбаум срывается с места и бежит на шум. Я спешу за ним.

Скоро все выясняется.

На верхних нарах плачет старик. Он плачет горько и безутешно, как может плакать глубоко обиженный, потрясенный несправедливостью человек.

– У него утащили единственные штаны, – поясняет мистер Гринбаум. – Это все, что у него было. Вся частная собственность.

По моей просьбе мистер Гринбаум приводит старика в кабинет и оставляет нас вдвоем. Старика зовут Мартин Комбс. Он подавлен своим несчастьем. Я с трудом пытаюсь разговорить его. Мне хочется проследить его путь от родного дома до Бауэри.

В поселке Стоун-Крик и сейчас еще помнят старого Джона Комбса по прозвищу Кривая Нога. Он был хромым: в 1933 году привалило в шахте. Его старшему сыну Мартину тогда едва исполнилось 16 лет, и он вместо отца стал главным кормильцем семьи. Пришлось проститься со школой и Майклу, которому шел тогда четырнадцатый год. После школы подрабатывал на побегушках и десятилетний Стив. Четырехлетняя Бэтси одна сидела дома – мать у них умерла три года назад.

Хромого Джона считали в поселке героем: он был здесь организатором и руководителем первой профсоюзной ячейки. Начало тридцатых годов было бурным, кровавым временем в Аппалачах. Рабочие требовали права объединяться в профсоюзы. По ночам гремели выстрелы, горели дома профсоюзных активистов. Говорили, что и взрыв, искалечивший Джона Комбса, тоже был не случаен.

Тогда он остался жив. Но через три года с ним все-таки рассчитались. Снайпер, по-видимому, сидел в зарослях цветущего кизила на склоне горы. Пуля попала в затылок старому Комбсу, коловшему у сарая дрова.

Вместо отца руководителем профсоюзной ячейки хотели избрать Мартина, но он отказался. Боялся, что и его убьют. Правда, много лет спустя пожалел, что отказался. Преемник отца на посту руководителя профячейки сумел поладить с хозяевами и стал жить припеваючи, не то что строптивые Комбсы.

В годы второй мировой войны старшего и младшего братьев призвали в армию, а среднего оставили на шахте. Когда Мартин вернулся домой, Майкл, средний брат, был уже болен, хотя и продолжал работать. У него стала быстро развиваться распространенная в тех местах болезнь, которую называют «черные легкие». Ему бы лечиться, да где взять денег? «Тебе бы на курорт, Майкл», – говорил ему профсоюзный врач. Майкл только слабо улыбался на это. Ни один человек из их поселка никогда не бывал на курорте. В тридцать лет Майкл стал инвалидом. А в тридцать шесть – умер, оставив жену и троих детей.

Бэтси, сестренка, общая любимица, мечтала окончить колледж. За учебу платить надо. И немалые деньги. Братья когда-то уговорились: будем помогать поровну. Но когда Майкла уволили по инвалидности, Бэтси поняла: не вытянут братья. Бросила колледж.

В то время хозяева Аппалачского угольного бассейна как раз стали вводить новую технику. Им это сулило прибыли, а рабочим увольнения. Когда в поселок пришли грузовики с новым оборудованием, их забросали камнями. Неделю не давали разгружать. Губернатор прислал отряд солдат. Вечером на горном шоссе за поселком кто-то стрелял по машине хозяина. Пуля попала ему в голову. Подозрение пало на Мартина. Его судили и дали восемь лет каторги.

После тюрьмы он уже не вернулся в родной поселок. Не к кому было возвращаться. Жена не дождалась его, бросила, увезла дочерей в Чикаго. Младшего брата, Стива, наследники убитого хозяина прогнали с работы. Переехал он в другой поселок. Теперь уже давно не работает, живет у сына, который стал рабочим, как дед, как отец.

А Мартин, которому скоро минет 60 лет, – вот он, сидит без брюк, прикрыв ноги серым приютским одеялом, и снова плачет, размазывая по небритому лицу старческие слезы. Он плачет потому, что жизнь прошла так несуразно, так несчастливо, так мало было в ней хорошего и так много плохого. Он продолжает вспоминать, он весь в прошлом и говорит без умолку. Я не могу остановить его. Он вспоминает, как его пытали, мучили в японском плену, как били до полусмерти в тюрьме, как тяжело и долго умирал с развороченным пулей затылком его отец – человек богатырского телосложения и отменного здоровья.

– Хватит, Мартин! – приказывает вошедший в комнату мистер Гринбаум. – Иди на нары. Так и быть – завтра я куплю тебе штаны.

Старик покорно уходит, волоча за собой одеяло.

– Надеюсь, наше супергуманное общество не растерзает меня в клочья за то, что я куплю этому несчастному брюки на казенные деньги, – ворчит ему вслед добряк Гринбаум.

«Если я потеряю работу…»

Американцы умеют работать. Это факт, который не требует доказательств. Все, чем может гордиться деловая Америка в сфере материального производства, создано не взмахом волшебной палочки, а упорным, добросовестным трудом миллионов.

Как же распределяются результаты их труда? Предоставим слово профессору кафедры экономики и управления Массачусетского технологического института Лестеру Тароу. В одном из выпусков журнала «Ньюсуик» он пишет:

«Десять процентов богатейших американских семейств получают 26,1 процента всего денежного годового дохода США, в то время как на долю десяти процентов беднейших семейств остается лишь 1,7 процента… Доходы негров не поднимаются выше 69 процентов от доходов белых. Женщина, выполняющая ту же самую работу, что и мужчина, получает лишь 56 процентов от его зарплаты. Если же мы приглядимся к тому, как распределяются богатства, то увидим, что 20 процентов семейств, принадлежащих к высшему слою нашего общества, владеют 80 процентами всей частной собственности в США, в то время как 25 процентов семейств, находящихся внизу, не имеют во владении ничего, а долги многих значительно превышают их личное имущество…»

Я еще раз хочу обратить внимание читателей на то, что эти цифры приводит американский профессор, посвятивший свою жизнь изучению законов капиталистической экономики.

И еще один закон капитализма: постоянная массовая безработица, миллионы «лишних людей». Так здесь называют безработных.

Я спрашивал американцев:

– Боитесь ли вы потерять работу? Как изменится ваша жизнь и жизнь вашей семьи, если вы потеряете работу?

Вот что отвечали мои собеседники, с которыми я разговаривал в городах Атланта (штат Джорджия) и Миннеаполис (штат Миннесота).

– Ничего себе вопросики, черт побери! «Боюсь ли я потерять работу?» Постучите пальцем по столу три раза! Тьфу-тьфу-тьфу… Спаси и помилуй!

(Мой собеседник – седой плотный человек невысокого роста. Ему 46 лет. Он квалифицированный рабочий – сборщик моторов для холодильников).

– Вы меня извините, но имя мое и фамилию прошу вас забыть. Не знаю, как вам, а мне мое имя в иностранной газете видеть ни к чему. Как раз из-за того, что я с вами здесь откровенничаю, меня и могут с работы попереть. Тогда – приходите за интервью с безработным. Ха-ха! Не приведи господь, конечно.

Ну что же, давайте вообразим, что я потерял работу. Должен вам сознаться, что потерять ее я могу в любое время. Инфляция, как вы знаете, растет день ото дня, все становится дороже, и неизвестно, что будет через год и даже через месяц. Безработица тоже не уменьшается. В такое время люди не очень-то покупают новые вещи: берегут сбережения на черный день. Конечно, и наши холодильники не очень-то большим спросом сейчас пользуются. А мы пока что продолжаем их штамповать с прежним усердием. Так что, глядишь – вот-вот затоварим рынок. Были уже в прошлом такие моменты. Хозяева в этих случаях сокращают производство, а лишние рабочие руки– пожалуйте за расчетом! Если такое случится, одним из первых за ворота вылечу я… Возраст у меня такой. Сорок шесть лет – старая лошадь, надеяться не на что.

Мысль эта мне, признаться, не дает покоя, особенно по ночам. Поверите – без снотворных таблеток ночи не проходит. А утром проснуться не могу. Чтобы поднять меня, жена чуть не водой из ведра окатывает.

Зима у нас была в этом году необычная. Холода, снег, метели. Снова энергетический кризис. Топливо было на исходе. Из-за этого предприятия останавливались. Люди работу теряли. За один январь два миллиона рабочих расчет получили. Говорили: временно. Дескать, появится топливо, приходите снова. Ну, а если оно опять кончится? Ну, а если и нашу фирму эта горькая чаша не минует? Тогда я одним из первых по эту сторону проходной останусь.

Так вот, что же тогда со мной будет? Ну, начнем с того, что я не один, а нас пятеро. Жена, сын и две дочери. Жена сейчас не работает, у нее сильный ревматизм. Сын учится на юриста. Дочки еще в школе– они у нас поздние. Домик у меня. Машина. Не первой молодости авто, но еще бегает. Косилка ручная, чтобы лужайку перед домом подстригать. Вроде должен быть я счастлив. А вот нет его, счастья. Потому что покоя нет. Таблетки снотворные по ночам глотаю. И все из-за того, что боюсь работу потерять. Думаете, я один такой? Все мы – неврастеники, по разным причинам. Хозяин боится в трубу вылететь, рабочий боится безработным стать.

Ну, судите сами. За парня своего около трех тысяч долларов в год за учебу я должен отдать? Должен. За дом и машину я еще рассрочку не выплатил? Не выплатил. Жена болеет. То лекарства нужны, то уколы, то электропроцедуры. За все это– больше тысячи долларов в год. Вынь да положь! А ведь еще питаться и одеваться надо. Как посчитаешь все вместе – дурно делается. И все-таки как-то выкручиваемся. А если работу потеряю?..

Пособие, говорите? Пособие, конечно, буду получать. Около года буду получать. А потом как жить? Есть у меня друзья, которые получают пособие. Не позавидуешь им. Это так, чтобы с голоду не умереть. На пособие сына не выучишь, жену не вылечишь. Пособия еле-еле на похороны хватит, если загнешься от переживаний.

Да ну вас совсем! Какого черта вы душу травите? Не хочу я об этом больше говорить. И без того тошно…

Вы суеверный человек? Я вот очень суеверным в последние годы стал. Давайте постучим по деревяшке три раза…

– Что касается меня, то в случае потери работы я, наверное, не буду получать пособия по социальному страхованию. Дело в том, что я работаю в маленькой компании, где нет ни профсоюза, ни социального страхования. Кроме того, работаю я всего лишь год с небольшим. И вообще весь мой рабочий стаж – год с небольшим.

(Ему 23 года. Он – преподаватель истории, но работу по профессии найти не мог и устроился рабочим на книжный склад. Его зовут Дэвид Андерсон).

– Я очень дорожу той работой, которую удалось найти. Чтобы быть на хорошем счету у хозяина, прихожу на склад за 15–20 минут до начала работы и не спешу уйти домой после работы. Разумеется, все стараюсь делать так, чтобы не получить ни одного замечания. Потеря работы была бы для меня катастрофой. Не знаю, поймете ли вы…

У меня есть два горячо любимых и дорогих человека. Мать и невеста. Мать уже старенькая и слабая. Она отдала мне всю свою жизнь. Я у нее – единственный. Она меня вырастила без отца. Когда я стал работать, я прежде всего сделал вот что: сменил квартиру, чтобы маме было легче и удобнее жить. На оплату двух комнат уходит третья часть моей зарплаты, хотя это и не бог весь какая квартира.

Что вам сказать про мою девушку? Ну, разумеется, это самая красивая, самая нежная, самая добрая девушка в мире. Мы хотим пожениться. И очень хотим ребенка. Она – студентка. Значит, из нас троих зарабатываю пока что один я. И уже сейчас я коплю деньги на будущее, отказываю себе и матери во всем, беспощадно экономлю. Не хожу в кино. Даже курить бросил. Вы не улыбайтесь, пожалуйста. Вы знаете, к примеру, сколько нужно будет уплатить врачам за роды? Около двух тысяч долларов, если в хорошей больнице. А в плохой я не хочу: очень люблю мою будущую жену и будущего ребенка. Не знаю, поймете ли вы меня…

Так вот подумайте сами: смогу ли я платить за квартиру, если я потеряю работу? Смогу ли я жениться, если я потеряю работу? Смогу ли я иметь ребенка?

Безработица убивает в человеке его душу. Человек еще жив, а внутри он уже мертв. Я знаю таких людей. На них страшно смотреть. С ними страшно общаться. Это как общение с живыми мертвецами.

Потерять работу – это как стать прокаженным. Все тебя сторонятся. Потеря работы – это потеря места в нашем очень потребительском, очень жестоком и равнодушном обществе. Я знаю молодого инженера, который стал безработным: через два года он потерял любимую женщину, потерял друзей, потерял веру в самого себя.

Вот что страшнее всего: потерять веру в самого себя, потерять веру в жизнь, когда она, по сути дела, только начинается, стать живым мертвецом в 23 года.

– Я вам вот что скажу, мистер: кто-кто, а я-то знаю, что значит остаться без работы. О да, сэр, можете мне поверить! Я это знаю из собственного опыта и могу вам кое-что рассказать.

(Ее зовут Джуди Хаббард. Ей 37 лет. Она негритянка. Работает уборщицей в отеле).

– Так вот, мистер, слушайте, если хотите. Я ожидала пятого ребенка, когда муж потерял работу. Помню даже, как все это было, хотя с того вечера прошло уже десять лет. Пришел мой Джон домой, сел на стул, смотрит на меня, что-то хочет сказать, а не может – губы трясутся…

Он был сборщиком хлопка, мой Джон. Один из тех, кто летом кочует вслед за солнцем. С детства, с двенадцати лет он собирал хлопок и другой профессии не имел. Сельскохозяйственный сезонный рабочий, вот кто он был с двенадцати лет. Таким, как он, даже пособий по безработице не дают.

Через месяц мы уже недоедали. Жили тем, что получали в церкви из благотворительного фонда. Занавешивали окна, чтобы маленькие думали, что еще ночь и не просили есть…

Скоро совсем плохо стало. И тогда мой Джон сделал то, что делают многие негритянские мужчины, у которых нет больше сил смотреть, как голодают их дети. Он ушел из дому. Бросил нас. Скрылся. Да, сэр, бросил, хотя очень любил нас. И вот только тогда, лишившись главы семьи, я получила по закону право на пособие. Вот только такой ценой, ценой отказа от мужа, получила я право на помощь.

Знаю, что потом Джон уехал искать работу на север. Где-то в штате Иллинойс заболел и у мер…

Давно это было, мистер… Подросли мои старшие, ушли из дома. Улица – теперь их дом. Недоучились, не определились в жизни. Не на кого им было опереться, не было рядом отцовского плеча…

Честно вам скажу, порой не хочется жить, но ведь младшие со мной. Может быть, их выведу в люди. Если не потеряю работы…

Дорогой аппендицит

Боли начались под утро. У Роберта Флинта сомнения не было: это аппендицит. Еще год назад врач после обследований и анализов посоветовал: «Не тяните, молодой человек, не обманывайте сами себя, все равно скоро придется лечь на операционный стол». Роберт тогда не решился. Подумал: авось пронесет! Да и денег лишних не было. Какие у студента деньги? Тогда к врачу его только боль и загнала. Сильная была боль в боку, и он испугался.

За привилегию узнать, что у него «созрел» аппендицит, Роберт тогда отдал врачу 75 долларов. Для студента это огромные деньги. Роберт привык ценить каждый цент, еще когда работал шофером грузовика.

Он и сейчас в каникулы подрабатывает то тут, то там. Летом легче сезонную работу найти: больше туристов, больше требуется рабочих рук в кафе, в кемпингах, в отелях, в такси-парках, на заправочных станциях. Летом Роберт восполняет свой счет в банке – сбережения, накопленные за время работы шофером грузовика. Иначе нельзя. За учебу надо платить, за койку в общежитии надо платить, надо питаться и одеваться. А папы богатенького у Роберта нет. У него вообще никакого отца нет, ни богатого, ни бедного.

И вот, пожалуйста, снова боль в боку. Да такая, что хоть кричи. Кое-как до рассвета Роберт дотерпел, а стало светать, разбудил Глена – дружка по общежитию. Глен его и отвез в больницу.

В приемной – полумрак. Роберт, скорчившись на диванчике, слышал, как Глен отвечал на вопросы дежурного в халате. Имя?.. Адрес?.. Религия?.. Название банка?..

Глен подскочил к Роберту:

– Давай чековую книжку…

А у Роберта уже сознание мутится. Глен пошарил у Роберта по карманам, отыскал книжку, и опять к дежурному. Снова Роберт слышит, как они там разговаривают: «Название банка… Номер счета… Залог четыреста долларов…»

– Подпиши чек, – толкает Глен Роберта – Четыреста долларов залога…

Только после того, как получили чек, приняли Роберта в больницу. Сперва – анализы, подготовка. А через три часа сделали операцию, удалили ему аппендикс. Дело-то нехитрое.

Держали его в больнице пять дней. Вливали в вену физиологический раствор. Брали кровь на исследование. Потом сняли швы и пожелали всего доброго.

Но нет, не выписали, а пригласили к кассиру. Тот протянул Роберту уже приготовленный счет. Роберт взглянул и закачался. Вот как этот счет выглядел:

Хирургу – 300 долларов.

Ассистенту хирурга – 150 долларов.

Рентген – 22 доллара.

Анализы – 11 долларов 75 центов.

Физиологический раствор – 20 долларов.

Обезболивание – 58 долларов.

За койку и питание – 545 долларов.

За телевизор в палате – 15 долларов.

Итого: 1121 доллар 75 центов.

Это почти столько, сколько было в банке на счету у Роберта. Аппендицит съел почти все. Чем теперь платить за учебу, за койку в общежитии? Тут действительно закачаешься…

Кассир молча смотрел на бледного, растерянного Роберта. Кассир все понимал, и ему было жалко парня.

– Может быть, у вас есть медицинская страховка? – спросил кассир. – Она бы покрыла часть расходов.

– Разве у таких, как я, бывает страховка? – махнул рукой Роберт.

Все это я знаю, потому что лежал с Робертом в одной палате: у меня тоже удалили аппендицит. Мне он стоил 1112 долларов. Но я – гражданин Советского Союза, и по Конституции имею право на бесплатную медицинскую помощь. Даже за рубежами моего государства. Оно и заплатило за меня хозяевам вашингтонской больницы.

Было это в 1972 году. С тех пор, по официальным данным, стоимость медицинского обслуживания в США возросла чуть ли не в полтора раза.

В специальном послании президента конгрессу в марте 1974 года говорилось:

«Повсюду в стране средняя суточная плата за пребывание в больнице превышает сейчас 110 долларов.

Роды и послеродовой уход в среднем обходятся в тысячу долларов.

Стоимость лечения больного раком на последней стадии болезни превышает 20 тысяч долларов».

В августе 1975 года американские газеты сообщили, что стоимость одного дня пребывания в больнице уже достигла 131 доллара. В эту сумму не включена плата за лечение. Это только за койку и питание. С тех пор цены подскочили еще выше. По официальным данным, с начала 50-х годов стоимость медицинского обслуживания в США увеличилась более чем в десять раз.

В журнале «Нью тайме» Роджер Раппопорт, хорошо знающий медицинские круги, рассказывает, что в Калифорнии врачи продают своих пациентов владельцам частных больниц. Существует даже такса: от 50 до 100 долларов за голову в зависимости от диагноза. По другой системе врач, который уговорит своего больного лечь в больницу, получает 10 процентов от той суммы, которую уплатит пациент больнице.

Один из администраторов частной больницы рассказывал Раппопорту: «Уж если мы купили больного, мы его не выпустим, как бы он ни брыкался, пока не накрутим ему счет по крайней мере на тысячу долларов. Но и после этого мы будем находить у него все новые и новые болячки. Наша цель вытрясти из него не менее 3 тысяч долларов».

На обложке журнала «Нью тайме», где помещен рассказ Раппопорта, изображен человек на костылях в больничном халате. К халату пристегнута бирка со словом «продано».

Не так давно американская газета «Нэшнл стар» опубликовала статью своего обозревателя Стива Данливи о состоянии медицинского обслуживания в США.

«Мне довелось жить во всех крупнейших центрах преступности Америки, – пишет обозреватель, – но каким-то чудом меня ни разу не ограбили под угрозой кинжала. Зато меня неоднократно очищали под угрозой скальпеля… В момент, когда пишутся эти строки, я только-только начинаю приходить в себя от последнего разбойничьего нападения. Джентльмен в белом халате за тридцать минут, которые я провел в его кабинете, содрал с меня 175 долларов».

Трагедия в том, подчеркивает журналист, что далеко не каждый американец имеет возможность отдать 175 долларов за один лишь визит к врачу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю