Текст книги "Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 5

Берендеево погружалось в ночь, когда Дмитрий подъехал к княжеским хоромам. Его не ждали, да и он никого не хотел видеть.

Теперь, когда Дмитрий не был великим князем, он надеялся побыть наедине со своими мыслями, не посвящать в них даже сына Ивана.

Из пристройки выбежала ключница Марфа, всплеснула ладошками:

– Батюшка Дмитрий Александрович, почто не упредил? Сейчас велю огня вздуть.

– Не хлопочи, Марфа. Есть не буду, а свечу в горнице пусть зажгут. Да князя Ивана не беспокой.

– Князь Иван в хоромах переяславских.

– Вот и ладно. Не вели за ним слать, завтра сам прознает.

На конюшне гридни расседлывали коней, звенела сбруя, а Дмитрий поднялся на крыльцо хором, приостановился, осмотрелся. Серели в сумерках хозяйственные постройки, бревенчатые поварня и конюшня, клети и голубятня, поднявшийся в небо колодезный журавль с бадейкой.

Князь долго не решался войти в хоромы. Знал, не выскочит навстречу княгиня Апраксин, не припадет к груди и не скажет: «Сокол мой ясный…»

Прикрыл веки, захлестнули воспоминания. Будто наяву жену увидел… А когда открыл глаза, все вокруг уже было во мраке. Толкнул дверь в просторные сени, она скрипнула. Ключница уже подняла хоромную девку, та зажгла свечу, приняла от князя круглую, опоясанную дорогим мехом бархатную шапку. Дмитрий прошел в горницу, молча сел на лавку у стены. Явился отрок, помог разоблачиться, и пока дворовые девки готовили князю баню, он взял из поставца свечу и медленно прошелся по хоромам.

Огонек выхватывал из темноты знакомые предметы: кованые сундуки, инкрустированные столики, развешанное на колышках оружие, всякую броню на лавках, полки с утварью и высокую печь в изразцах.

Бревенчатые стены потемнели от времени. Когда-то, в далекой юности, когда меняли старые бревна, их переслаивали мхом, чтобы холод не забирался в хоромы.

Дмитрий глядел на утварь, и ему стало тоскливо. А свеча все выхватывала и выхватывала забытые предметы…

На половине жены князь долго стоял у ее постели. После смерти Апраксин Дмитрий не велел ничего трогать в ее опочивальне. Ему почудился шорох ее сарафана, мягкие шаги. По заросшим щекам князя покатилась теплая слезинка…

Вошла ключница, позвала в мыльню.

После бани Дмитрий вернулся в хоромы, прилег на широкую лавку. В хоромах тишина, только слышно, как временами шуршат мыши или сами по себе скрипнут пересохшие половицы.

Дмитрий подумал, что в Переяславле-Залесском он не задержится, отъедет в монастырь и там примет постриг…

* * *

Страшная, непредсказуемая дикая степь…

Сначала она накатывалась на Русь печенегами, затем половцами, а когда пришли с востока силой несметной татары, сдалась Русь, напружинилась. Лишь бы не погибла. Приняла и баскаков поганых, и к ханам на поклон пошла…

Устоять бы, дай Бог терпения. Выиграть бы время, собраться воедино.

Издревле русичи искали спасения от поганых в Руси Залесской, где стояли города Ростов и Суздаль, Владимир и Москва, Стародуб и Городец, Переяславль-Залесский и Дмитров, Тверь и Нижний Новгород да иные городки, разбросанные между Верхней Волгой и Окой в Северо-Восточной Руси. Ныне Владимир ее стольный град…

В конце июня, когда жара уже прихватила степь и трава потеряла зеленую сочность, к Владимиру подъезжал ханский посол мурза Чета. От излучины Дона дорога на Русь вела берегом, поросшим тополями и вербами, колючим кустарником. Местами мелкий камыш выползал на дорогу.

За кибиткой ханского посла ехали два десятка конных татар, а замыкали отряд Четы несколько высоких двухколесных арб.

Сам мурза, тучный седой старик, едва ли не весь путь проделал, лежа в кибитке, и редко садился в седло. Не раз, бывая на Руси, Чета вспоминал рассказ матери, что где-то на Дону она родила его. Тогда хан Батый вел свое непобедимое войско покорять русичей.

Чета послан ханом Тохтой со строгим наказом – выяснить, почему баскаки не довезли ханский выход за прошлый год. Тохте стало известно, что за удельными князьями долг, он наделил мурзу большими полномочиями, и оттого посол горд и надменен. Мурза знает, что великий князь Владимирский сделает все, что велит ему ханский посол, и те пустые арбы, что катят за отрядом Четы, повезут немало добра в его становье…

Мурза еще ехал по землям Рязанского княжества, а весть о нем уже достигла Владимира. Великому князю Андрею Александровичу ведомо, у Четы серебряная пластина, мурза – важный ханский посол и принять его требуется хорошо, дабы, не приведи Господь, не уехал с обидой.

На правом берегу Клязьмы, на виду города, Чета велел разбить свой шатер, а сам, сев в седло, отправился во дворец к великому князю…

* * *

Великий князь Андрей Александрович принимал ханского посла в своем дворце. Потчевал, улыбался, угодничал, разве что сам на стол не подавал, лакомые куски мяса на деревянное блюдо подкладывал. Знатный посол мурза Чета.

– Здрав будь, мудрый мурза. Допрежь скажи, почтенный посол, во здравии ли мой господин, великий Тохта-хан?

– Хан милостью Аллаха здоров и в благополучии.

– Слава Всевышнему, да продлит он годы нашего повелителя…

И князь Андрей снова засуетился вокруг Четы.

– Угощайся, мудрый мурза, – ив который раз поклонился.

Ханский посол обгладывал жареную баранью ногу, заедал пирогом с капустой, запивая все это холодным квасом. Мурза – круглый, как колобок, щеки от жира лоснятся – ел, чавкая от удовольствия, а великий князь свое:

– Чай, притомился с дороги, мудрый Чета?

У князя Андрея лик угодника и голос подобострастный. Отрекся Дмитрий от стола Владимирского, и хан посадил Андрея на великое княжение. С того часа он верно служит Орде…

Князь Андрей невысокий, широкоплечий, борода и волосы в густой седине, жизнь его на вторую половину века перевалила. Глаза глубоко запрятаны под кустистыми бровями.

Любезно говорил князь Андрей, в очи мурзе заглядывал, а на душе неспокойно: с чем хан прислал Чету? Беспокоиться великому князю есть о чем: накануне в Орде побывал тверской князь Михаил Ярославич – не оговорил ли? Так уж повелось – князья друг друга перед ханом оговаривали. Не так ли поступил и он, князь Андрей Городецкий, когда замыслил сесть великим князем вместо Дмитрия? Сколько подарков отвез хану и его женам, всем ордынским сановникам, пока Тохта не отобрал ярлык у Дмитрия…

Став великим князем, Андрей Александрович вздохнул спокойно, лишь узнав об отречении брата.

Вспомнил князь Андрей, как Даниил сказал: «Может, напрасно мы на Дмитрия ополчились, пусть сидел бы на своем княжении в Переяславле».

Князь Андрей на Даниила озлился: вишь, кается. Не поздно ли? Ему, Андрею, решение брата не в упрек: зачем Дмитрий за великое княжение держался? Андрею известно, что многие удельные князья его не любят, но он в том и не нуждается. Сказывают, народ его не почитает, да какая в том беда, главное – у хана в милости остаться…

Ханский посол нарушил мысли князя:

– Слышал я, конязь, у тебя молодая жена, красавица? – И мурза хитро ощерился. – Отчего прячешь от меня?

Князь Андрей вздрогнул: не ожидал, куда Чета нанесет удар. Кто-то успел нашептать мурзе: великий князь овдовел пять лет назад, а три года, как женился на дочери покойного князя Бориса Ростовского, на второй дочери которого женат князь Михаил Тверской.

Нахмурился Андрей Александрович, а посол свое:

– Нехорошо, конязь Андрей, великая княгиня к столу не вышла, не честит мурзу.

– Захворала княгиня Анастасия, вторую неделю недомогает.

Татарин укоризненно покачал головой:

– Плохо, плохо, конязь Андрей, а знаешь ли ты, что великий хан на тебя гнев положил?

– В чем вина моя, мудрый мурза, чем не угодил я хану?

– Хе, гнев и милость – родные сестры. Какая сестра склонилась к ушам ханским и что напела ему?

– Мудрый мурза, – встревожился князь Андрей, – неужели я обошел кого в Орде? Аль мало одаривал?

– Вы, конязи урусов, холопы хана, его данники. Нойоны доложили Тохте, малый выход собрали баскаки в прошлую зиму. Может, конязь Андрей, у тебя нет силы держать великое княжение? Тогда хан передаст его другому конязю. Знаешь ли ты, что хану приглянулся тверской конязь Михаил?

– Мурза Чета, ты мудр, и от того, к чему склонишь великого хана, зависит судьба моя. Я прах у ног хана. Ты покинешь Владимир довольным и повезешь в Орду весь выход сполна, а своим женам богатые подарки.

Мурза встал из-за стола:

– Твой голос, конязь, подобен пению соловья, но смотри, чтобы руки твои были так же щедры.

– Мудрый мурза, ты останешься доволен.

– Хе, ты накормил меня, а теперь я спать хочу. Там, за мостом, меня ждет шатер и храбрые богатуры.

* * *

Проводив ханского посла, великий князь уединился в думной палате, куда иногда звал бояр для совета. Но сегодня он хотел побыть один. Приезд мурзы напомнил ему о прошлогоднем наезде баскаков. Нойоны наговорили хану лишнего: баскаки собрали выход сполна. Они увезли даже больше, чем определено ханом. Удельные князья жаловались: баскаки брали сверх меры. Но почему Тохта прислал Чету? И как ханскую волю не исполнить? Не держал бы Тохта зла на него, князя Андрея, не отнял бы великий стол…

Обхватив ладонями седую голову, князь закрыл глаза. Надобно, думал он, позвать удельных князей, пусть везут во Владимир дары, иначе не миновать набега. А главное, не лишиться бы великокняжеской власти…

Когда он вел борьбу с Дмитрием, то не чувствовал угрызений совести: братьев никогда не мирила одна кровь, не сближало родство даже при жизни отца, Александра Ярославича. Зависть порождала ненависть. Он, Андрей, завидовал каждой удаче Дмитрия, особенно когда старший брат, посланный отцом к карелам, одержал победу. Когда же Дмитрий сел великим князем, мог ли городецкий князь примириться с этим? Андрей не любил и Даниила, но ему удалось склонить московского князя против Дмитрия, посулив прирезать к Москве коломенские земли. Однако, сделавшись великим князем, Андрей Александрович постарался забыть свое обещание.

Даниил напомнил ему о том, но Андрей удивился: о каких землях брат ведет речь? И Даниил затаил неприязнь к великому князю.

Мысль перекинулась с брата меньшего на тверского князя Михаила Ярославича. Упрям Михаил, свое гнет. Вместе с ярославским князем Федором еще при великом князе Дмитрии выспросил у хана Тохты для себя независимости и ныне мнит себя самовластным. Его примеру готовы последовать иные удельные князья, но он, Андрей Ярославич, такого не допустит…

Князь Андрей поднялся, в коленях хрустнули косточки. «Ужели старею?» – подумал и направился к жене в горницу. Шел тесным переходом, освещенным волоковым оконцем, и под грузными шагами поскрипывали рассохшиеся половицы.

Когда князь Андрей женился, знал – молодую жену берет, однако не устрашился, в себя верил. И, кажется, не ошибся: Анастасия ему верна и понимает его.

Княгиня-сидела в горнице одна. На стук отворяемой двери обернулась. В больших голубых глазах удивление: в такой час дня князь редко захаживал к ней.

– Аль случилось что?

Княгиню известили о приезде ханского посла.

– Да уж чего хуже, чем мурзу принимать. Помолчав, великий князь добавил:

– Обиду выказал, что тебя за трапезой не было. Анастасия нахмурила брови:

– Много мнит о себе татарин.

– Он посол хана.

– Нет, князь Андрей, негоже великой княгине ублажать мурзу, хоть он и ханом послан. Для того ли я замуж шла?

Она прошлась по горнице, статная, даже во гневе красивая. На белом лице румянец зардел.

– Будет тебе, князь, ведомо: унижения не прощу. Андрей Александрович уже познал жену: она слов попусту не бросает.

– Успокойся, Анастасьюшка. Позволю ли я выставить тебя на поругание? Не с тем явился. Завтра шлю к князьям гонцов, совет держать станем, как посла ублажить и чем от хана откупиться.

– И князь Михайло Ярославич приедет? – посветлела Анастасия. – Ужели и сестру мою Ксению привезет?

– Передам просьбу твою – увидишь сестру. А ты уж постарайся не попадаться на глаза мурзе, ухмылки его мне душу выворачивают. Князь почесал голову. – Ксении шепни, пусть она Михаилу упросит ко мне ближе быть, чай, мы свояки. Чую, он Даниилу заступник и ему готов при нужде плечо подставить.

– Даниил брат твой.

– Мне ль то не ведомо? Известно и иное: Даниил и Иван Переяславский друг к другу зачастили. Спроста ли?

Анастасия промолчала.

– Не осуждаешь ли меня, княгиня?

– Как могу я судить тебя, великий князь! Ты перед Богом за все свои деяния ответ понесешь.

Князь насторожился, уловив в словах жены скрытый смысл. Не намекает ли она на то, как великокняжеский стол добыл? Заглянул ей в глаза, но ничего не понял.

Светлицу покинул с неясной тревогой. На красном крыльце остановился. По княжьему двору бродили ордынцы, возле поварни несколько татар выжидали, пока дворский выдаст им хлеб и иную провизию. Вскоре, нагрузившись, они убрались за мост, где белел шатер Четы. Князь Андрей видел, как там разгорался костер, подумал – еду ордынцы варят. Солнце клонилось к закату, и горела заря.

По ступеням, припадая на больную ногу, поднялся тиун, проворчал:

– Орда ненасытная, этак по миру пойдем, княже, – эвон, сколь пожирают.

Князь отмахнулся:

– Не тебе говорить, Елистрат, не мне слушать. Аль иное присоветуешь?

Тиун плечами пожал, а Андрей Александрович свое:

– Даст Господь, покинет мурза Владимир.

– Поскорей бы.

– Ордынцам в еде не скупись.

– Мерзопакостные, – буркнул тиун и спустился с крыльца.

Князь Андрей и без тиуна это знает, но как иначе поступать, коли он силой ордынской на великом княжестве держится? Пока хан к нему благоволит, кто из удельных князей может ему противиться?

* * *

Неспокойно по городам и селам Залесской Руси. Известие о приезде баскака взбудоражило люд. Удельные князья на совете долго решали, как ханский гнев от Руси отвести, да не пришли к согласию. Князь Андрей предложил князьям собрать дань и привезти ее во Владимир, но получил отказ. Князья заявили: ханский выход баскаки взяли еще на Рождество, а вдругорядь они, князья, ордынцам не пособники.

И тогда великий князь послал собирать дань самих ордынцев, а для безопасности приставил к ним гридней…

Объехали сборщики даже южную окраину Суздальского княжества, а в субботу явились в Суздаль.

Татары вваливались в дома и избы, шарили по клетям, выгребали зерно и все, на что глаз ложился, грузили на высокие двухколесные арбы. Противившихся били, а дружинники великого князя на все взирали бесстрастно.

Ударили суздальцы в набат, собрался люд у белокаменного собора:

– Мужики, берись за топоры и дубины!

– Круши ордынцев!

Гридни толпу оттеснили, дали баскаку с обозом покинуть Суздаль. Но по дороге во Владимир ордынцев остановили лесные ватажники. Пока к баскаку подмога подоспела, мало кто из сборщиков дани в живых остался.

Мурза ворвался в хоромы разъяренный. Брызгая слюной, кричал:

– Конязь Андрей, в Суздале твои холопы баскака убили и выход забрали!

Побледнел Андрей Александрович, а посол, бегая по палате, сверкал глазами:

– Хан пришлет воинов, и мы разорим твою землю, города урусов сровняем с землей, и пламя пожаров будет освещать нам путь!

Выждав, пока мурза стихнет, князь Андрей вставил:

– Ты – посол великого хана, а мы – его холопы, так к чему хану зорить своих холопов, чем платить хану дань будем? А тех, кто поднял руку на баскака и сборщиков выхода, я сам накажу достойно.

– Хе, – хмыкнул мурза, – ты хитрый конязь, но я хитрее тебя.

– Мудрый мурза Чета, ты возвратишься в Орду с хорошими подарками для тебя и твоих жен.

– Хе, я подумаю.

Князь Андрей взял его за руку:

– Пойдем, посол, в трапезную, изопьем общую чашу, чтоб была меж нами дружба…

* * *

В конце августа из Владимира на Суздаль выступил великий князь. Суздальцы не сопротивлялись, открыли ворота. Андрей Александрович велел гридням сечь и казнить непокорных, дабы впредь не смели идти против воли великого князя.

Переяславский князь Иван – племянник московскому, но годами они мало разнятся и живут между собой в согласии. Даниил при случае с радостью наезжает в Переяславль, а Иван – частый гость в Москве.

Бог не дал Ивану детей, и он привязан душой к сыновьям Даниила Юрию и Ивану. Как-то сказал переяславский князь:

– Ты, Даниил Александрович, помни: коли помру я, княжество Переяславское за Москвой оставлю…

Кто-то из недоброжелателей Ивана передал те слова великому князю Андрею Александровичу, и затаил он зло на переяславского князя. Иногда появлялась мысль: не извести ли князя Ивана? Однако подавлял такое желание: и так черная молва о нем, Андрее, гуляет. А то скажут: «У брата старшего, Дмитрия, великое княжение отнял, теперь его сына Переяславского княжества лишил…»

«Ладно, ужо погожу», – говорил сам себе Андрей Александрович.

…Из Суздаля великий князь направился в Ростов. Для незаморенных коней дорога заняла два перехода. Переяславль князь Андрей объехал стороной: не захотел встречаться с Иваном.

Ростов Великий открылся издалека. Стенами дубовыми прижался к озеру Неро, башнями стрельчатыми прикрылся, храмами в небо подался. А посады по крыльям рвами опоясаны да валами земляными, поросшими кустарником в колючках.

Копыта застучали по деревянным мостовым, местами подгнившим, давно не перемощенным. Завидев великого князя Владимирского, стража распахнула ворота, и по брусчатке Андрей Александрович въехал на княжеский двор, тихий и безлюдный. Никто здесь великого князя не ждал. С той самой поры, как одолели распри ростовских князей и брат пошел на брата, опустели княжеские хоромы…

Прибежал старый тиун ростовских князей, придержал стремя. Андрей Александрович грузно ступил на землю.

– Почто, старик, не встретил?

– Упредил бы, княже. Сейчас потороплю стряпух.

– Передохну с дороги, тогда и потрапезую.

Сон был короткий и тяжелый. Брат Дмитрий привиделся. Будто огонь лижет крепостную стену, а за ней стоит Дмитрий в алом корзно и говорит: «Что, Андрей, смертью моей доволен? Того алкал, когда великое княжение у меня отнимал? Моим корзно любуешься? Так это кровь моя…»

Пробудился князь Андрей – голова тяжелая, и на душе муторно. Попытался успокоить себя, сказав мысленно: «Не убивал я тебя, Дмитрий, всем то ведомо. Кто попрекнет меня, разве что сын твой, князь Переяславский, неприязнь ко мне держит. А чего ожидать от него? »

Не успел князь Андрей покинуть опочивальню, как явился боярин Аристарх, старый товарищ его детских игр:

– Князь Андрей, там люд собрался.

– Чего надобно? – спросил тот недовольно.

– С жалобой на баскаков.

Опоясавшись, Андрей Александрович вышел. Увидев его, народ заволновался, загалдел.

– Тихо! – гаркнул боярин Аристарх. – Пусть один сказывает, а не сторылая толпа!

Вперед выбрался крупный мужик в войлочном колпаке и домотканом кафтане, поклонился:

– Великий князь, аль у нас две шкуры? Зачем дозволил баскаку брать дань повторно?

– Кто ты? – грозно спросил князь Андрей и насупил кустистые брови.

– Меня, великий князь, весь Ростов знает. Староста я кузнечного ряда, и кличут меня Серапионом.

– Да будет тебе, Серапион, и всему люду ростовскому ведомо: дань собирали волей хана. Коли же хан укажет, то и два и три раза в год платить станете.

Толпа заволновалась, надвинулась:

– Твои гридни с ордынцами были!

– По неправде живешь, князь!

Андрей Александрович шагнул назад, подал знак дружинникам, и те, обнажив мечи и выставив щиты, двинулись на толпу. Когда двор очистился, князь велел боярину Аристарху:

– Выступаем немедля, не то и Ростов, как Суздаль, покараю.

Подошел тиун, спросил удивленно:

– Так скоро, княже? Стол накрыт. Князь Андрей ответил сердито:

– Людом ростовским сыт я по горло, старик.

* * *

Лет полсотни тому назад могучий хан Батый, внук величайшего из величайших полководцев, Чингисхана, повелел заложить в низовье Волги-реки столицу Золотой Орды город Сарай. Место удобное, рукава реки обильны рыбой, по камышам во множестве водятся дикие кабаны и иное зверье, а в степи щедрые выпасы с табунами и стадами. По степному раздолью кочуют орды. В весеннюю пору, когда сочна зелень в клевере и горошке, в одуванчиках и ярких тюльпанах, в степи ставят ханский шатер, а вокруг него шатры его жен и сановников. Здесь хан вершит государственные дела, принимает послов и зависимых князей, творит суд и расправу.

Ханы всесильны, и гнев их страшен, однако сыскался в Орде воевода, посмевший пойти против ханской воли. Им оказался Ногай. Со своими туменами и вежами он откочевал в степи Причерноморья и провозгласил себя ханом Ногайской Орды. Гнев хана Берке не смог достать Ногая, и его Орда кочевала от Кубани до Карпатских горбов. Отныне русские князья кланялись и хану Берке, и хану Ногаю, а после смерти Берке – хану Тохте. Начав борьбу со старшим братом Дмитрием за великий стол, городецкий князь Андрей получил поддержку и хана Тохты, и старого хана Ногая.

В прошлый год с весны до первых заморозков Андрей Александрович провел в Орде – сначала в Сарае, затем в кочевье у Ногая. Он ползал на коленях перед Тохтой, оговаривая Дмитрия: тот, дескать, в Псков удалился и с Литвой заодно. И хан, озлившись на князя Дмитрия Александровича, вручил ярлык на великое княжение Андрею.

Пнув носком туфли русского князя, Тохта сказал своим вельможам:

– Орда могущественна, а конязи урусов – шакалы. Они рвут свою землю. Урусские конязи подобны червям.

Возвращаясь на Русь с ярлыком, Андрей Александрович побывал у Ногая. Одарив старого хана, Андрей и здесь оклеветал Дмитрия.

Хан угощал князя Андрея. Они сидели на белой кошме под раскидистой ивой на берегу степной речки. Ногай бросал кости своре собак и, прищурив глаза, смотрел, как они грызлись между собой. Наконец хану это надоело, и он заметил с хитринкой в сощуренных глазах:

– У русы уподобились этим псам.

Князь Андрей Александрович обиду не заметил и даже улыбнулся подобострастно. Пусть хан Ногай говорит, что его душа пожелает, лишь бы не защищал Дмитрия. Теперь, когда в его, Андрея, руках ярлык на великое княжение, он чувствует себя уверенно даже в Орде. В том князь Андрей убедился, когда, возвращаясь на Русь, на него наскочил тысячник Челибей. Его воины охватили небольшую княжескую дружину полукольцом и готовы были обнажить сабли. Челибей сидел подбоченясь. Он не любил русского конязя за то, что тот, бывая в Орде, обходил его дарами. Теперь тысячник возьмет себе все, что везет конязь урусов.

Но тут Андрей Александрович полуобернулся в седле так, чтобы тысячник увидел ханский знак.

Челибей, слетев с седла, склонил голову. Его воины расступились, и дружина князя Андрея в молчании двинулась своей дорогой.

А когда городецкий князь Андрей вернулся на Русь с ханским ярлыком, то потребовал к себе удельных князей, и тогда никто не посмел его ослушаться, враз забыли, что Дмитрий был великим князем.

Не питали удельные князья любви к князю Андрею, но всем ведомо, что он в Орду дорогу протоптал, приведет ордынцев – и разорят неугодного князя…

Велика Русь Залесская – земли ее от Белоозера до Рязанщины и от Ладоги до Урала, топчут ее копыта татарских коней, и стонут русичи от ордынского ига. Господи, вопрошают они, минет ли Русь чаша горькая или изопьет она ее до дна? Только тебе это и ведомо!

Однако князя Андрея совесть не трогала: о чем мечтал, получил – из Городца сел во Владимире великим князем и тем Орде обязан. Кланялся ханам, но тому находил оправдание: разве отец его, Александр Невский, не стоял перед ханом Берке на коленях? А не он ли, славный князь Новгородский, гнев татар на меньшего брата Андрея обратил? Власть сладка, даже кровь родная и та не всегда к разуму взывает. Эвон, еще со времен Киевской Руси распри среди князей были, брат на брата войной шел…

* * *

Ковер в ярких цветах по всему шатру. Если долго смотреть на него, то видится весенняя степь. Ногай любил степь. Много-много лет назад мать рассказывала ему, что он родился в дни цветения трав, и то известно луне и звездам.

Хан убежден, он живет под покровительством луны, небо свидетель тому. Ногай пережил уже не одну жену, и конязь Андрей обещал привезти ему юную красавицу из Урусии. Ногай изъявил ему свое желание и спросил, верно ли говорят, будто у Андрея молодая и красивая жена.

Конязь урусов испугался, как бы Ногай не потребовал к себе Анастасию, но хан заметил, смеясь, что сорванный цветок быстро вянет…

Дождь лил всю ночь, и лишь к утру распогодилось и засияло солнце. Когда Ногай, откинув полог, вышел из шатра, омытая степь блестела и чистый воздух был подобен родниковой воде. У шатра стояла грозная стража, на древке обвис бунчук – символ ханской власти, а на дальнем кургане маячили дозорные. К хану подскочил начальник стражи, богатур Зият, поприветствовал Ногая. Тот кивнул, не проронив ни слова.

В степи видны редкие юрты. Вчера утром Ногайская Орда откочевала к гирлу Днепра. Угнали стада и табуны, а сегодня свернут ханский шатер. Верные темники Сартак и Сагир поведут за Ногаем его любимые тумены.

Хан щурился и потирал ладонью изрытое оспой лицо, поросшее жидкой седой растительностью. День обещал быть не жарким, не изнуряющим. Старый раб поднес хану парное молоко кобылицы. Ногай выпил молча, пожевал испеченную на костре лепешку, после чего подал знак, и ему подвели тонконогого скакуна. Воин придержал стремя. Хан – и годы не помеха – легко оказался в седле. Заиграли трубы из буйволиных рогов, и тотчас из-за дальних курганов одна за другой вынеслись сотня за сотней. Горяча коней, темники подскакали к Ногаю, и по повелительному жесту хана тумены выступили в поход.

Пропустив войско, Ногай привстал в стременах, еще раз оглядел степь, пустил повод. Изогнув шею дугой, конь легко взял в рысь. Следом тронулись верные телохранители. Они ехали в безмолвии, не нарушая мыслей хана. Глаза у Ногая – узкие щелочки, и не поймешь, смотрит ли он. Но это обманчиво: хан все видит и слышит. Легкий ветерок обдувает его задубевшее от времени лицо, ерошит неприкрытые волосы. Ногай верит телохранителям, преданным богатурам, их жизнь принадлежит ему, хану огромной Ногайской Орды.

Когда темник Ногай откочевал от Золотой Орды, Берке был во гневе, но что он мог поделать с Ногаем, чье войско по численности не уступало ханскому?

Тохта, сделавшись ханом с помощью Ногая, смирился с его независимостью, признал его ханом Ногайской Орды. Но Ногаю известно, как коварен хан, и потому он давно не появлялся в Сарае и не встречался с Тохтой, хотя тот и зазывал его.

Ближе к обеду Ногай, не покидая седла, пожевал на ходу кусок лепешки с сушеной кониной, запил глотком кумыса из бурдюка, поданного слугой.

Еда подкрепила хана, и теперь он продолжит путь, пока солнце не коснется кромки степи.

За Ногаем не следуют кибитки его жен, они впереди, вместе со всеми вежами; и сыновья хана не прячутся за спину отца, они в передовом тумене и, если потребуется, первыми примут бой.

Ногай взял в жены сыну Чоке дочь болгарского царя Тертерия. Не раз вторгались татары в Венгрию и Болгарию, и брак дочери болгарского царя и сына Ногая должен был обезопасить болгар, но Орда продолжала разорять их страну. И тогда Тертерий бежал в Византию, но император, остерегаясь хана, не предоставил царю болгар убежище…

Сколько видят глаза Ногая – всюду степь и травы. Они сочные и шелковистые. Но Ногай ведет орду в те места, где травы под брюхо коню и степные реки полноводные. Там и разобьет вежи его орда. Хан знает, это не понравится Тохте, но Ногай независим от Сарая, и его степи не часть Золотой Орды. Где степи топчут скакуны Ногая, там и его земли, хочет того Тохта или нет. Хан Золотой Орды однажды попытался силой оттеснить ногайцев к Бугу, выставив заслон, но его смяли, и Тохта смирился. Он даже предлагал Ногаю в жены свою сестру, но Ногай возразил: она-де не младше его средней жены.

В кубанских степях орда не разбивает вежи, там владения многочисленных касожских племен. Ногайцы живут с ними в дружбе; случается, роднятся: у Ногая одна из жен дочь касожского князя. Хан Ногай убежден: если Тохта нашлет на него свои тумены, касоги будут вместе с ногайцами.

К вечеру хан велел располагаться на отдых. Ногайцы расседлали и стреножили коней, выставили караулы. Темная южная ночь, небо вызвездило. А далеко в той стороне, куда удалилась орда, небо пылало огнем. То ногайцы жгли костры.

Поев сыра и запив кипятком, в котором варилась молодая конина, Ногай улегся на расстеленную попону и уставился в небо. Звезд великое множество. У каждого человека, что живет на земле, своя звезда. Но которая из них его, хана Ногая? Может, та, что светит ярче всех?

Когда совсем сморил сон, Ногаю вдруг пришел на память совсем недавний разговор со старым мурзой Ильясом. Ему давно отказали ноги, и он, обложенный подушками, лишь сидел. Мурза напоминал Ногаю облезшего, шелудивого пса, но хан иногда навещал его, не забывая, что в молодости он был храбрым, лихим воином и обучал совсем юного Ногая владеть саблей и стрелять из лука.

В последний раз, когда хан вошел в шатер Ильяса, тот пил кумыс и разговаривал сам с собой:

– Ох, Ильяс, Ильяс, разве забыл ты, каким богатуром был? Но почему уподобился ты подбившемуся коню? Ты не можешь вскочить в седло, и теперь твоя рука не тверда и не удержит саблю. Кому нужна такая жизнь?

Увидев Ногая, мурза обрадовался, плеснул в чашу кумыса, протянул. Его рука дрожала, и кумыс расплескался на войлок.

– Ты видишь, могучий хан, что делают с человеком годы? Знаешь, о чем я тоскую? Уже не доведется мне водить мою тысячу на врага, слышать, как плачут жены врагов, и видеть, как льется вражеская кровь. Но ты, хан, еще поведешь тумены и насладишься сражением. Только не относи это в далекое, не жди, пока лета сделают с тобой то же, что и со мной.

«Истину говорит Ильяс, – подумал Ногай. – Давно не топтали кони моих туменов землю урусов. Но к тому не было причины». Если великий конязь урусов Андрей забудет дорогу к нему, Ногаю, и не станет привозить дары, он, Ногай, пойдет на Русь и возьмет все силой. Ногай ощерился…

А перед утром он увидел сон, будто находится во Владимире, в княжеских хоромах, а перед ним стоит княгиня Анастасия, такая красивая, что Ногай даже слова сказать не может.

Хан проснулся, и на душе у него сладко. Он решает: если великий конязь Андрей привезет ему молодую жену и она не понравится Ногаю, то он потребует княгиню Анастасию. И пусть конязь Андрей откажется – тогда хан отнимет ее.

* * *

В древнем городе Пскове, что стоит при слиянии рек Великой и Плесковы, вот уже на который месяц повернуло, как сыскал себе приют бывший великий князь Дмитрий. Постарел, осунулся, волосенки и тощая борода в седине.

Живет он в хоромах князя Довмонта. Вспоминает, как давно в Копорье говорил Довмонту: «Может, настанет час, мне у тебя, во Пскове, убежища просить доведется…»

То было время, когда он, Дмитрий, на великом княжении сидел. Теперь все припоминается, как далекое прошлое… Об Иване, сыне, думает, об уделе Переяславском…