Текст книги "Усобники"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

И вздохнул, да так ясно, что Дмитрий пробудился, подумал: «А сон ли это, не стоял ли отец рядом?..»

Гридни засуетились, загомонили. Боярин из старших дружинников сказал отроку:

– Княжьего коня вычисти, извалялся. Да зажгите факелы!

Воины надевали кольчужные рубахи, подпоясывались саблями. Отрок помог облачиться князю, подвёл коня и придержал стремя.

Затрубил рожок, вперёд выехал гридин с княжеской хоругвью, и отряд тронулся.

* * *

Не слишком желал ярославский князь встречаться со своим тестем, ханом Ногаем, и, когда согласился на предложение городецкого князя, всё оттягивал отъезд. Однако, прослышав, что великий князь Дмитрий вмешался в свару ростовских князей, Фёдор Ростиславич заметил возмущённо:

– Сегодня он к Борисовичам в душу полез, завтра ко мне заявится. Уж-таки доведётся к хану ехать…

В мае прошли грозовые дожди, досыта напоили землю. Дикая степь ожила, и сочная трава покрыла землю. И только местами рыжими латками выделялись суглинки с редкими, вымытыми до блеска булыжниками. Вот-вот раскроется степь лазоревым цветом, засинеют васильки, и жёлтыми полянами поднимется маслянистая сурепка. Дивными красками заиграет донское приволье. Степь не имела ни начала, ни конца.

На исходе мая, травня-цветенья, по степи ехал ярославский князь с женой и небольшой дружиной. Князь Фёдор глазами окидывал степь. Вот она оборвалась буераком с колючим терновником. На обрывах земля подобна слоёному пирогу: белёсая, каменистая, грозящая в непогоду обвалами.

В буераках волки закладывают логова, в них выводят волчат, здесь они сбиваются в стаи, и ночами их вой слушает степь…

Неожиданно вдали блеснула речка, местами заросшая камышом. Зейнаб вскинулась и, хлестнув коня, птицей полетела к реке. Ярославский князь улыбнулся. Зейнаб оставалась верной дочерью степи, её не преобразила десятилетняя жизнь в лесном Ярославле. Она любила обычаи предков, пила кумыс, какой привозили ей в бурдюках, ела отварную конину с пресными лепёшками, а утрами пела протяжные песни, напоминавшие степи и табунщиков, объезжающих свои косяки.

Шёл пятнадцатый день пути. Прошло несколько дней, как всадники повернули на юго-запад и ехали к днепровскому гирлу. Иногда им попадались кочевья Ногайской Орды: разбросанные в степи юрты, кибитки, двуколки на высоких колёсах. Горели костры, возле них возились татарки, сновали стаи мальчишек. В степи сбивались в косяки необъезженные кони. За ними приглядывали табунщики.

Когда всадники ярославского князя проезжали вблизи становища, Зейнаб узнавали, окликали, и она всем ответно помахивала. Степь помнила дочь хана Ногая.

В одном становище они отдыхали, и мурза Джебе рассказывал, что его предок прокладывал дорогу на Русь воинам Батыя…

От табора к табору и до главного кочевья, где стояли юрты хана Ногая, его жён и мурз, князя Фёдора сопровождали конные татары.

* * *

Перевалило за вторую половину лета, когда ярославский князь прибыл в основной стан Ногайской Орды. Ханский шатёр из белого войлока, шатры и кибитки большой Орды тоже. Разбросалась она на многие степные версты, и тёмными ночами огни её костров горели до самого Буга.

Шатёр ярославскому князю и юрты его гридням поставили поблизости от юрт ханских нукеров. Поставили и будто забыли о русском князе: принесёт утром и к вечеру старик татарин бурдюк с кумысом и казан с едой, всё больше с отварной кониной, да гору чуреков и удалится.

Минул месяц, на другой пошло, жизнь в Орде текла по своим обычаям и законам: приезжали и уезжали смотреть за косяками лошадей табунщики, татарки готовили в казанах еду, воины с криками уходили в набеги, с шумом возвращались, весёлые, довольные. А однажды татары вернулись из дальнего набега на Балканы с богатой добычей. Скрипели двухколёсные арбы, гнали пленных, у многих поперёк седел лежали молодые пленницы.

Зейнаб рассмеялась:

– Эти воины привезли себе жён. Они взяли их в Балканских горах. Болгарки родят им сыновей, будущих воинов. Степь воспитает из них славных богатырей, и, когда у них пробьётся первый волос в усах, они вскочат в сёдла и поскачут, куда поведут их тысячники, и привезут оттуда себе жён. Те будут рожать им татарских детей, чтобы не ослабевала сила ордынских сабель…

Ярославский князь подчас думал, что он приехал к Ногаю напрасно. Хан просто не замечал князя Фёдора. По утрам Ногаю подводили коня, он садился в седло и до полудня уезжал в степь. И тогда князю чудилось, что он оказался в заложниках Ногайской Орды. Но Зейнаб успокаивала:

– Ты не знаешь моего отца, до его сердца достучится только терпеливый…

Близилась осень. По утрам холодало. В открытый полог шатра редко заглядывало солнце, но степь виделась далеко. В стороне, где было днепровское гирло, заросли камыша и плёсы, начала сбиваться в стаи дикая птица, готовилась к перелёту в дальние края. Со свистом взлетали дикие утки, клином тянулись гуси, журавлиный крик повис в небе.

Пробудился как-то князь, а на траве первая изморозь, белый мучной налёт.

– Вот и зима, – сказал Фёдор, – видно, сидеть мне здесь до тепла.

Он подолгу смотрел в небо. Теперь оно чаще было затянуто тучами и брызгал дождь. Фёдору становилось грустно. Скоро снега завалят степь, и дорога на Русь до весны будет заказана. А дома бабы уже вовсю топят печи, в хоромах жарко, а здесь, в шатре, от жаровни какое тепло! Ко всему от конины и кумыса в животе урчит. Сейчас бы щей горячих с кислой капустой да квасу ядрёного!

Но вот заглянул в шатёр мурза:

– Э, конязь Фёдор, хан зовёт!

Ногай восседал на высоких кожаных подушках в одиночестве, скрестив ноги калачиком, и свет жировой плошки освещал его широкоскулое лицо с приплюснутым носом. Он смотрел на князя сквозь щёлочки глаз.

Ярославский князь поклонился.

– Садись, Фёдор.

И Ногай замолчал. Безмолвствовал и князь. Выждав время, Ногай заговорил:

– Ты приехал с Зейнаб?

– Она здесь, хан, в твоём кочевье.

– Кхе. Я знаю. Я хотел услышать об этом от тебя, конязь.

– Она ждёт, когда ты позовёшь се.

– Разве ей мало внимания уделяют женщины Орды?

– Зейнаб довольна.

– Я слышал, конязь, ты рвёшься в Урусию?

– Истинно, хан, я так давно покинул удел.

– Твой удел – лесной край. Почему урусы любят лес? Чем он лучше степи? Разве здесь мы не из одного казана едим и не из одной чаши кумыс пьём?

– Великий хан, степь всегда несла русским беды. Набеги и разруха – всё со степи. Вам, кочевникам, степь – ваш дом.

– Кхе. Ты говоришь истину. Мы – дети степи. А скажи мне, Фёдор, отчего вы, урусские конязья, грызётесь между собой?

Фёдор хотел ответить, что и ханы друг другу враги. Вот и Ногай подослал убийц к хану Золотой Орды. Но промолчал, а Ногай, прищурившись, заметил:

– Ты приехал сказать мне, что вы, удельные конязья, не любите великого конязя Димитрия? Но я дал ему ярлык…

– Дмитрий коварен, он обманывает тебя.

– Кхе!

Ногай ещё больше прищурился, и на его лице мелькнула коварная усмешка:

– Я верю тебе, Фёдор. Когда отвоют метели и в степи появится первая трава, наши кони отъедятся и мои воины затоскуют, я пошлю с тобой тумен.

Не успел ярославский князь ответить, что это будет нескоро, как Ногай снова сказал:

– Я позову тебя, Фёдор, когда мои воины поскачут на Русь.

* * *

Ногай мог подтвердить ярлык на великое княжение, но Ногай мог и отнять его. Тогда он пошлёт против Дмитрия орду.

Позвал великий князь воеводу Ростислава и спросил:

– Как мыслишь, Ростислав, когда ожидать татарского набега? Ведь не в гости ярославский князь к Ногаю отправился!

– Да уж не на кумыс. Коли до осени не накинулись, то надобно ждать будущего лета, когда конь татарский откормится.

– Я с тобой согласен.

– Княже, почто бы Фёдору на тебя недовольство таить?

– Городецкого князя происки, я так думаю.

– Я-то мыслил, притих Андрей.

– Дай-то Бог!

Воевода потоптался, не решаясь сказать, но Дмитрий спросил:

– Что ещё, Ростислав?

– Слышал, тверской князь Михаил женится на Ксении?

– Какой Ксении? Уж не Бориса ли Ростовского дочь?

– Она самая.

– Видел её, будучи в Ростове. Она с сестрой Анастасией, когда та ещё женой Андрея не была, обедню в храме стояли.

Воевода откашлялся в кулак.

– Ещё чего, Ростислав?

– Мыслится мне, княже, не стало великой княгини Апраксии, а жизнь-то продолжается.

– Ты это к чему?

– Я вот сказываю: может, и тебе, княже, жену в хоромы ввести?

Дмитрий удивлённо посмотрел на воеводу:

– Эко тебя, Ростислав, попёрло. Да жена-то мне к чему? Не молод я годами, не жеребёнок-стригунок, какой в табуне взбрыкивает. А на потеху люду стоять под венцом? Нет, Ростислав. Меня иные мысли гложут. Пора мне покоя в келье искать.

Воевода отшатнулся:

– Пустая речь твоя, княже. Начал за здравие, а кончил за упокой. Вон о кознях Фёдора Ярославского заговорил, так и думай, как бы козней его поберечься…

Усмехнулся Дмитрий:

– Твоя правда, нам княжьи распри покоя не дают. Как-то во сне явился ко мне отец, Александр Ярославич, и спросил: «К чему ты, сыне, за великий стол держишься?» Вот я, воевода, и думаю: к чему? Княжить бы мне ноне в Переяславле-Залесском, заводить сети в Плещсевом озере. Поди, помнишь, Ростислав, какая там рыба ловится?

Воевода рассмеялся:

– Наша переяславльская сельдь всем сельдям рыба. Особенно солёная. А свежая в пироге подовом.

– Вот видишь, а ты спрашиваешь, отчего на покой!

Разговор изменился:

– Не Зейнаб ли потянула Фёдора к Ногаю? Не взыграла ли в ней кровь татарская?

– Погодим, княже, чем всё обернётся…

Ушёл Ростислав, а князь Дмитрий вспомнил сказанное им о женитьбе. Как можно без любви жениться? Древние мудрецы утверждали, что влечение мужчины к женщине – это поиск двух частей единого, и коли такое сыскивается, то это и есть настоящая любовь.

Вздохнул, промолвил:

– Апраксия, Апраксия, может, ты и была второй половиной?

* * *

Зима ворвалась в степь холодными дождями, редкими согревами на скудном солнце, и снова непогода, наползали тучи, и следовали унылые дни.

Волновались на ветру седые ковыли, переливались неспокойным морем.

Дожди сменились заморозками, особенно в ночи, срывался снег. А вскоре он укрыл степь белым покровом.

Вышел князь Фёдор из своего шатра, долго смотрел, как ложились снежинки на землю, на редкие кустарники. Запахнув подбитый мехом корзно, поёжился, подумал: сидеть ему в Ногайской Орде до тепла. И вспомнились леса ярославские, Волга, посад, спускающийся к самой воде. Терема боярские и хоромы, стены городские и башни…

За войлочным шатром погода бесновалась, выла волчьей стаей, сыпала колючей порошей. Присядет ярославский князь к жаровне, погреет руки, а тело коченеет. Князю бы в хоромы да к печи, где щедро горят берёзовые дрова, и дух плывёт по всем палатам, а поленья потрескивают.

Он представлял, как стряпуха достаёт из большой печи, с жара, пирог с белугой. И тесто напиталось жиром…

Когда начались морозы, Ногай перенёс свой шатёр в урочище, где меньше гуляет ветер. Хан знает всю свою орду, всех старшин, темников и тысячников. Но первому зову Ногая они явятся, и у каждого воина будет сабля, лук, колчан со стрелами, а у некоторых копья с крючьями, какими татарин вырывает противника из седла.

Воины имеют при себе боевые топорики и пропитанные нефтью стрелы. Зажигательные стрелы они пускают на осаждённый город.

Передовой отряд орды защищён кожаными панцирями, а лошади – войлочными попонами.

Ногай верит в непобедимость своих воинов, потому как водил ту мены в поход. Они пошли за ним, когда он провозгласил себя ханом Ногайской Орды.

Зимой орда отдыхает от набегов. Кони, сбившись в табуны, бродят по степи, выбивая копытами из-под снега скудный корм. А воины живут воспоминаниями о прошлых набегах…

На самом краю урочища шатёр князя Фёдора и просторная юрта его гридней. В мороз и вьюгу волки подходят к их жилью, не опасаются, усаживаются в кружок и, задрав морды, заунывно воют.

Их отгоняют криками и ударами в бубны, но вскоре они возвращаются и продолжают выть. Волки опасны для табунов. Они наводят страх на лошадей, и когда табун срывается и уходит от этого воя, волки преследуют его, пока не отобьют самую заморённую или больную лошадь.

У ярославского князя в шатре караульный гридин, факелами он заставляет волчью стаю отойти…

На рассвете старый татарин приносит варёную конину и бурдюк с кумысом. Зейнаб довольна: это её пища с детских лет. Просыпаясь на кошме, она съедает кусок конины, пьёт кумыс и удивляется, отчего князь Фёдор морщится.

После еды Зейнаб, свернув ноги калачиком, греется у жаровни с углями, и ей видится кочевая кибитка, в какой прошло её детство, и скачущие воины. Они свирепо гикают и визжат. Десятки тысяч покорителей вселенной, воинов её отца…

Всё это было до той поры, когда её привезли в жёны ярославскому князю Фёдору. В том лесном краю Зейнаб страдала по степи, по кибитке и долго привыкала к жизни в палатах. Князь приучил её ходить в деревянную церковь, отбивать поклоны, её крестили в православную веру, но она так и не привыкла к новому имени, оставаясь той же Зейнаб.

Оказавшись в Орде, она в страхе думала, что настанет час, когда им с князем Фёдором придётся покинуть вежу и скакать на Русь. Такое случится, когда кони отъедятся на первых травах.

* * *

Не давала покоя великому князю мысль: ужели князь Андрей подбил Фёдора Ярославского отправиться к Ногаю? Думал, откликнется городецкий князь на его грамоту, намеревался послать в Городец гонца, да раздумал. Решил сам поехать к брату, в очи ему заглянуть. И так ему, Дмитрию, хотелось принять за истину заверения городецкого князя, что не добивается он владимирского стола. Утверждал ведь, что они сыновья Александра Невского и обязаны исполнять отцовский завет, чтить его…

Далеко за городом Андрей встретил Дмитрия. Обнялись, прослезились. Худой, рослый Дмитрий на полголовы выше коренастого Андрея. У обоих бороды в серебре. У Дмитрия лицо жёлтое, морщинами изрезанное, Андрей одутловат, на брата смотрит из-под бровей. Выезжая из Городца, Андрей велел встречать великого князя колокольным звоном. Пусть Дмитрий верит в искренность заверений городецкого князя.

В день приезда братья попарились в баньке, после чего ужинали при свечах. Захмелев, Андрей пытался оправдываться за ордынский набег, виня во всём хана Тохту. По поводу поездки ярославского князя он считал, что князь Фёдор замыслил её по просьбе княгини Зейнаб. А он, Андрей, и в мысли не держит сесть на великий стол.

И ещё сказал городецкий князь, что если Фёдор что-то злое замыслил, то он, Андрей, со своей дружиной будет вместе с великим князем…

В тот приезд братья ходили на охоту, а расставаясь, снова клятвенно заверили, что будут чтить кровное родство.

Давно не чувствовал великий князь такого душевного удовлетворения, как в тот день, когда покидал Городец. Впряжённые цугом кони бежали резво, перебирая копытами волжский лёд, а позади скакали гридни. Кибитка на санных полозьях скользила легко. Иногда её заносило в сторону. Ветер сдул снежок – со льда, оголив зеркальную гладь реки. Солнце блестело, играя множеством мелких ледовых брызг.

Вытянув ноги в санях, Дмитрий мысленно обдумывал всё, о чём говорили с братом, и приходил к одному мнению: не хитрит Андрей, он, городецкий князь, устал тягаться за владимирский стол. Видно, и он ищет покоя…

И вспомнилось Дмитрию, как приезжали братья в Берендеево и он возил их на Плещеево озеро.

В тот день в отцовских хоромах он, Дмитрий, завёл братьев в детскую, где рядом с отделанной изразцами печью свисала на кожаных ремнях зыбка, подвешенная на кованом крюке, вбитом в матицу под самым потолком.

Даниил толкнул зыбку, и братья долго следили, как она раскачивается. Вспомнили, что зыбку вытесал их отец, Александр Невский, для своего первенца Василия.

Потом в этой зыбке качались и Дмитрий, и Андрей, и Даниил…

А обочь стояла скамья, и на ней восседала их старая добрая нянюшка, боярыня Авдотья. Когда ей хотелось спать, она бралась за прялку, которая находилась тут же у скамьи. Нет уже старой боярыни и прялки, и они, братья, жизнь заканчивают. Так неужели в распрях окончат её?

Тогда, нарушая молчание, Дмитрий сказал:

– Ужели допустим, братья, чтоб ордынцы разбойничали на Русской земле, грабили и разрушали наше родовое гнездо?

Ничего не ответили Андрей с Даниилом, будто не слышали слов Дмитрия.

Выезжая из Городца, великий князь думал побывать в Москве, у Даниила, однако сказал сам себе: «В следующий раз, когда в Переяславль-Залесский отправлюсь, побываю». Дмитрий любил Даниила, хотя и он жаловался на бедность Московского удела. У великого князя подспудно была зависть к Даниилу: сыновьями он богат, что Юрий, что Иван! Вскоре они семьями обзаведутся…

Оперся Дмитрий о спинку сиденья, прикрытую шкурой медведя, закутался в шубу. А мысли снова на разговор с Андреем перекинулись. Конечно, он, великий князь, понимал, Городецкий удел бедноват, но за счёт какой земли его расширить?..

От Городца Дмитрий направился в Нижний Новгород, чтобы оттуда Окой доехать до Клязьмы. А там и до Владимира недалеко…

* * *

В годы великого княжения Дмитрия из Киева во Владимир перебрался митрополит Максим и с ним духовник великого князя епископ Пётр.

Был княжий духовник не стар, ещё и тридцати не исполнилось, но книжной премудростью Богом не обделён.

Возвратившись из Городца, Дмитрий встретил его в домовой церкви. Заслышав шаги князя, духовник обернулся. Лицо великого князя выражало озабоченность.

– Сыне, какие тревоги гнетут тебя?

Дмитрий посмотрел на епископа, потом перевёл взгляд на Христа. В мерцании лампады очи Иисуса были всевидящими.

– Отче, – чуть глуховато ответил Дмитрий, – из Городца я, от брата Андрея. Винился он, к миру взывал. Ужели не будет веры ему?

Потеребив нагрудный крест, епископ заговорил, и его слова больно отозвались в душе великого князя:

– Сыне, верю ли я словам князя Андрея? В библейском Откровении Иоанна сказано: «Когда же дракон увидел, что низвержен на землю, начал преследовать жену, которая родила младенца мужеского иола». Или когда Каин убивал Авеля, не делал ли он скорбное лицо? Святой Лука сказывал, что придут дни, в которые из того, что вы здесь видите, не останется камня на камне, – всё будет разрушено.

Дмитрий скорбно потупился:

– Ужели не дано брату моему возлюбить меня?

Воздел руки духовник:

– Не святой ли апостол Иоанн изрёк: «А кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идёт, потому что тьма ослепила ему глаза».

Дмитрий печально ответил:

– Слова твои, отче, многозначительны. Есть над чем задуматься…

Удалился епископ, великий князь перекрестился:

– Господи, не введи брата моего Андрея в искушение, но избавь его от лукавого…

* * *

Степь пробуждалась от зимней спячки. Поросшая за многие века сплётшимися корневищами, земля с такой поспешностью одевалась в зелень, что вскоре степь изменилась. Лишь грязновато-белые латки снега ещё лежали по буеракам. Скоро и они стаяли, потекли ручьями.

А в один из дней начавшейся весны ярославский князь, выйдя из шатра, не узнал степь. Вчера дремавшая под снегом, она пробудилась, дохнула теплом.

Выскочила Зейнаб, сорвала травинку, пожевала:

– Мой муж, недалёк тот день, когда хан пошлёт тумен на Урусию.

– Я устал ждать, утомилась и дружина. Гридни истосковались по дому.

– Видишь, табунщики погнали косяки в степь. Месяц не пройдёт, как воины будут готовы к дальнему переходу. Ты поведёшь их, князь Фёдор.

– Дай-то Бог. В Городце меня ожидает князь Андрей. Когда татары ворвутся во Владимирскую землю, городецкий князь станет великим князем.

– Но почему не ты, князь Фёдор?

– Я стар и болен. Андрей прирежет к моему уделу новые земли.

– А что же князь Дмитрий?

– Дмитрия не хотят видеть великим князем ни в Ростове, ни в Суздале. Дмитрий владеет богатым Переяславским уделом. По справедливости ли это?

– Если бы урусы жили по законам Ясы…

– Ты хочешь сказать, что татары подчиняются законам Ясы? Они враждуют между собой, тебе это известно, Зейнаб. Почему Батый одолел русских князей? Потому как не было между ними мира. Каждый удельный князь хотел жить своим домом. Настанет такое время и для Орды. Пойдут брат на брата, сын на отца. Не так ли, Зейнаб? Ты ведь знаешь свой народ!

Промолчала Зейнаб. Разве не помнит она, как отец уводил ногайцев из Золотой Орды?

* * *

К основному стану хана Ногая тысячники приводили воинов. Гомон и выкрики, звон сабель и скрип колёс, конское ржание и рёв верблюдов. Батыры горячили коней, батыры ждали сигнала, когда тысячники поведут их на Урусию, где их ожидают богатство и кровь. Кровь врага – она пьянит и возбуждает, она манит воина.

А к стану, взбудораженному, гудевшему подобно пчелиному рою, подъезжали и подъезжали сотня за сотней. И от этой суеты в стане, от выкриков, которые, видимо, напоминали ордынцам боевой клич, князю Фёдору делалось страшно.

Нет, не такой поддержки он искал у Ногая. Хан мог отобрать власть у Дмитрия и передать её городецкому князю. Но такое воинство будет разорять землю Русскую, прольётся кровь русичей, станут гореть не только города, но и деревни.

Ярославскому князю сейчас бы закричать: «Остановитесь, не того я пришёл искать здесь!» Но внутренний голос подсказывал: «А чего? Разве ты не знал, чем обернётся твой приезд?»

И князь Фёдор уходил в юрту, садился у войлочной стены на корточки и, обхватив ладонями голову, замирал.

Появлялась Зейнаб, успокаивала как могла. Она говорила:

– Не надо, Фёдор. Воины дадут власть князю Андрею. Он расширит свой удел, чему противился великий князь Дмитрий.

И ярославский князь мысленно соглашался с Зейнаб.

Ударили тулумбасы, и орда двинулась. Тронулась, казалось бы, нестройной массой. Но это для неискушённого: орда повиновалась своим тысячникам и сотникам…

* * *

Из дальнего дозора скакал во Владимир гридин великокняжеской дружины. Конь пластался в беге, а гридин, припав к гриве, приговаривал:

– Выдержи, Воронко, доскачи!

Застучали копыта по наплавному мосту через Клязьму. Провёл гридин коня, выбрался на кручу и поскакал через посад к городским воротам, выкрикивая на ходу:

– Орда степь перешла! Скоро орда на Русь навалится!

Тревожно зазвонили колокола владимирских церквей, народ покидал торжище. Собирались люди. Семьями уходили под прикрытие городских укреплений.

Гнев охватил великого князя, лицо исказилось:

– Почто он зла отечеству ищет, почто разор затеял?

Во дворце, собрав бояр и воевод, Дмитрий наставлял Ростислава:

– Уводи, воевода, полки на Переяславль-Залесский. Жён своих и церковь будут оборонять засадный полк и люд владимирский. С ними и я буду.

– Нет, князь Дмитрий, тебе надобно уходить с дружиной, удельных князей звать, – глядишь, отобьёмся.

– А гоже ли мне, Ростислав, город покидать на радость недругам?

– На севере, князь, ты ополчением обрастёшь и Русь отстоишь. Так всегда было. А мне позволь, пока татары не подступили, город к защите изготовить…

Удалился воевода Ростислав, ушли с ним бояре из старшей дружины, а Дмитрий перешёл в домовую церковь. Молился истово, у Бога просил помощи против врагов. Сам себя спрашивал: кто же они, враги? Ордынцы, да! Но отчего недругами сделались князь Фёдор Ярославский, князь Городецкий?

Мягко ступая, вошёл епископ Пётр, остановился рядом.

– Отец мой духовный, сказанное тобой о драконе, преследовавшем жену, родившую младенца, о разрушенном храме разве не истина? И Русь наша как тот храм, какой иноверцы порушили… Но отчего наши князья их на нашу землю наводят?

– Молись, сыне, и кайся, – тихо ответил епископ. – Не в ярости Господней кара Божья. Господь велик, и Он с нами. Помни о том, князь Дмитрий.

* * *

Не успел великий князь вывести дружину из Владимира, как пришло ещё одно тревожное известие. Оно было из сторожи, что на Оке. Темник Абдул через реку переправился, в землю Рязанскую ринулся.

Великий князь теперь уже не стал собирать воевод, только и сказал Ростиславу:

– Пошлю гонца к Даниилу, чтоб Москву крепил да, ежели сумеет, князю Рязанскому подмог.

– Малочисленна дружина у князя Московского. Вот кабы ему Андрей Городецкий подсобил…

– Кабы, да откуда время брать?

– То так. Однако ты, великий князь, поторопись. Может, ещё соберёшь силы в один кулак.

Дмитрий усмехнулся, ответил с горечью:

– Аль мне не знать князей удельных? Поди, каждый норовит за своими стенами отсидеться. Мнят, минует их гроза, поозоруют ордынцы да и уйдут к себе в степи.

– В том-то и беда, – согласился Ростислав. – И так, сколь помню, князья наши врозь тянут.

– Потому и биты бываем.

По-прежнему, беспокойно звонили колокола всех владимирских церквей. Ростислав новел рукой:

– Владимирцы ополчение скликают. Попрощаемся, великий князь, пора уходить тебе.

Подобно стреле, пущенной из тугого лука, ринулась орда в набег. Гоном проходила она по княжествам. Никого не миновала. Осадила Владимир.

Под самые стены выехали сотни полторы ногайцев, заорали:

– Эгей, владимирцы, открывай ворота! Не то пожжём!

И, подняв луки, пустили на город горящие стрелы. Запылала солома на избах. Люд кинулся тушить пожары, а ордынцам весело:

– Эгей, урусы, жарко?

А им в ответ:

– Сунься-ка, орда ненасытная!

Дерзко вёл себя воевода Ростислав, ночами вылазки делал. Распахнутся ворота, выпустят гридней, они возьмут ногайцев в сабли и снова укроются за городскими стенами. Видел воевода, нет у татар тарана. А когда они полезли на стены, засадный полк и люд отбили их.

Устремились ногайцы в обход Владимира, на удельные княжества, заполыхали городки. Появились ордынцы там, где их не ждали…

* * *

Лес уже зазеленел, пахло прошлогодними грибами, потрескивал под ногами сухой валежник.

Идёт Будый, а мысли о бедах, кои навалились, жизнь ломают. Горем полнится земля Русская. От сотворения Руси нет ей покоя. Будый уже со счета сбился, сколько раз бегал то от ордынцев, то от тиуна. А спросить бы Будыя, лёгок ли хлеб, какой смерд собирает? Тяжёл труд землепашца. Зерно надо высеять и сжать, в суслоны поставить и под навес перетащить, цепом обмолотить.

А время подходит, боярину за землю дань плати, тиун своё берёт, и от ордынских счётчиков не схоронишься…

Возвращался Будый довольный: хоть не отыскал борть, зато наткнулся на поляну. Ежели зимой её очистить, кустарник вырубить и пожечь, можно рожью засеять.

Неожиданно с той стороны, где его изба, заржал конь. Бросился Будый, бежит, а мысль одна, тревожная: ужели татарин озорует? Вот и изба, дверь нараспашку. И ни коня, ни Аксиньи. Увёз проклятый ордынец! Кинулся Будый но конскому следу, но где там…

* * *

Из Владимира на Суздаль, а оттуда на Переяславль-Залесский уводил дружину великий князь Дмитрий. Дрожала земля, храпели кони, сотня за сотней скакали гридни. А следом, в двух конных переходах, шла орда.

Нередко её авангард сталкивался с арьергардом дружины. Наскочат ордынцы, выпустят рой стрел и унесутся либо в коротком сабельном бою схватятся, и тогда рубятся остервенело: звенят сабли, визжат татары, кричат гридни.

Великий князь понимал, что если он развернёт всю дружину, то сомнёт идущие по пятам отряды ордынцев, но это будет временная победа: подоспеют основные силы и дружина будет разгромлена.

Угрюм взгляд Дмитрия. У него свежи воспоминания о сражении с туменами хана Тохты на Клязьме, о первом удачном столкновении, после чего полки воеводы Ростислава укрывались в лесах. В них искал защиты от ордынцев и русский люд…

В Переяславле-Залесском дружина отдыхала. Дмитрий ждал удельных князей в подмогу. Вот только не слишком он надеялся на брата Андрея. Ненадёжен городецкий князь. И уж конечно, изменил Дмитрию ярославский князь Фёдор, коли он, как пёс смердящий, привёл орду на Русь…

В бессонную ночь взойдёт великий князь на воротную башню – где-то там, вдалеке, за сотни вёрст горит зарево пожаров, а копыта татарской конницы уже топчут землю его Переяславского удела. Запах гари преследовал Дмитрия.

Разоряет орда Русь, а удельные князья никак не урядятся. Как помирить их? Вот и ему с новгородцами тоже пора помириться, иначе потянется Новгород к Литве.

Из Переяславля-Залесского уведёт он, великий князь, дружину в северные леса, в верховья Волги, куда должны подойти князья Белозерский и Ростовский…

А вести нерадостные: передовые отряды татар уже видели под Торжком и Волоком. Позвал князь Дмитрий боярина Романа, сказал, сокрушаясь:

– Кажись, сломали нас ордынцы, смяли. – Покачал головой: – Как думаешь, боярин, поди, городецкий князь спит и видит себя на столе владимирском?

Пригладил бороду боярин Роман, вперился маленькими глазками в князя:

– Отец мой, боярин Минула говаривал: поучай сына, покуда он поперёк лавки лежит, а князь Андрей уже лет сорок назад вдоль лавки лежал. И ещё. Сам, князь, ведаешь: каждый кулик своё болото ищет…

В ту ночь сон долго не брал Дмитрия. Всё в раздумьях, хватит ли сил ныне, – эвон, как Русь разорили. Под самое утро почудилось ему, будто в опочивальню вошёл отец, Александр Невский, остановился у лавки, на которой Дмитрий лежал, и, скрестив руки, заговорил:

– Здравствуй, сыне. Не ожидал меня?

– Истинно так, отец.

– Не устроена Русь, ох как не устроена. А во всём мы сами повинны – в разладе жили, в разладе живём…

– Истину глаголешь, отец.

– Какого совета ждёшь, сыне? Не бегай от судьбы своей. Видать, не ко двору тебе, Дмитрий, великое княжение, коли удельные князья тобой недовольны. Пора Андрею эту ношу на себя брать…

Сказал это Невский и удалился.

Пробудился Дмитрий, враз осунувшийся. Будто наяву слышал голос отца. Велел кликнуть боярина Романа. Тот ждать себя не заставил, вскоре пришёл в опочивальню.

Выслушай меня, боярин. Говорю я тебе в уме трезвом. Властью великокняжеской я насытился и людскими страданиями сыт до предела. Знаю, брат мой, городецкий князь, алчет стола владимирского, так ты, боярин Роман, отправляйся в Городец, изустно передай князю Андрею, что во имя Отца и Сына и Святого Духа отрекаюсь я от стола великокняжеского, устал, в монастырь удалюсь. Его, Андрея, час настал стол владимирский на себя принять…

Закрыл глаза Дмитрий, гнев улёгся, душа утихомирилась. И уже для себя он промолвил:

– Нет бессмертия, бессмертны лишь слава или бесславие…