Текст книги "Усобники"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 2

В тот год, когда Дмитрий возвращался из Копорья, в Москву явился городецкий князь Андрей. Объезжая свой удел, он решил наведаться к Даниилу. Больше двух лет не виделись, с той самой поры, как овдовел городецкий князь. Случилась с его женой беда: накрыла её глыба льда, свалившаяся с крыши хором.

Узкими улочками, объезжая рытвины и колдобины, зловонные по весенней хляби, князь поднялся на холм и через открытые ворота въехал в Кремль. Говорили, что именем этим его назвал ещё князь Юрий Долгорукий за стены и башни, сложенные из леса векового, строевого – кремлёвого.

Минуя всяческие строения – монастырские, церковные, хоромы боярские, – князь направил коня к княжьим палатам, к Красному крыльцу, украшенному резными балясинами.

А навстречу Андрею уже торопился младший брат Даниил, в рубахе, несмотря на холод, без шапки, – раскраснелся, бежит, руки разбросав:

– Андрей, брат, не чуял, не гадал!

Обнялись, расцеловались и, только отстранившись, поглядели друг на друга.

– Эвон, как ты, Даниил, раздобрел с тех пор, как не видел тебя. Гляди-ка, никак седину в бороде твоей вижу?

– Есть такое, брат. Оно и тебя жизнь не милует, чело твоё рытвины избороздили.

– Немудрено, на пятый десяток поворотило.

– Вот уже третье лето, как ты привёл в хоромы княгиню Анастасию. Здорова ли она?

– Молитвами Господа милостивого… А время наше, Даниил, как листья по осени, сыплется.

– Да что же я тебя на холоде морю, – засуетился московский князь, – проходи в палаты, гость дорогой, желанный.

По высоким ступеням поднялись в сени.

– По-доброму здесь бы тебя, брат, надлежало встретить жене моей, да она с сыновьями на богомолье отправилась.

– Святое дело. А она здорова ли?

– Слава богу. Может, с дороги баню велеть истопить?

– Да уж лучше к ночи, оно и спаться будет крепче…

Дальнейший разговор продолжали в трапезной, за столом. День был постный, ели рыбу отварную, капусту квашеную, сдобренную луком, да репу осеннюю. Запивали квасом ядрёным.

– Так с чего ты, Даниил, раздобрел? – спросил Андрей.

Московский князь улыбнулся и бороду, и были братья сейчас удивительно похожи: оба коренастые, голубоглазые, волосы взлохмаченные, белокурые.

– А ты, брат, лишь свои годы считаешь? Мне ведь тоже три десятка лет сравнялось.

– Да-а, – только и протянул Андрей.

Они долго сидели в трапезной, все сокрушались о прожитых годах. Потом отправились в домовую церковь, где служил седой священник. В полумраке лампад на братьев смотрели скорбные лики святых. Молились истово, отбивали поклоны. Затем снова отправились в трапезную. Здесь их уже ждала уха из сомятины, каша гречневая, пироги с грибами и клюквой.

Печально смотрел Даниил на брата. С виду будто крепок, а по всему заметно, жизнь изнутри точит. А тот, видимо, догадался, о чём Даниил думает, спросил:

– Так в чём же твои заботы?

– Аль сам не ведаешь, не в радость мне жизнь. Княжество моё нищенское, ко всему Ордой ограбленное. Ноне едва концы с концами свожу. А семья моя растёт. Не раз мыслил, что сыновьям моим оставлю.

– Налили по чаше хмельного мёда. Даниил поднялся:

– Давай, брат, помянем отца нашего, Александра Ярославича.

Выпили стоя, заели коркой ржаного хлеба. Андрей сказал:

– В смерти князя Невскою воля Божья…

– Мы все, брат, в Его воле.

– Воистину.

Отрезав от куска сомятины краешек, Андрей сосредоточенно жевал. Наконец промолвил:

– Доколе, Даниил, Дмитрию на нас свысока глядеть, в скудости пас морить? Аль мы безропотны? Вот тебе, Даниил, дал ли каких земель? Как получил ты Москву, удел малый, так и поныне нищенствуешь.

– С каких уделов ему Москве прирезать? Вон я сельцо близ Коломны приглядел, так он мне и думать запретил.

– Из Переяславского удела пусть не поскупится дать.

– Аль ты, брат, забыл, Дмитрий отцом на великое княжение посажен и Переяславль-Залесский ему в удел даден?

– Дмитрий на том держится. Он ноне в Копорье. Новгороду угождает. Ан забывает, татары всему учёт ведут. Татарин коли не добром заберёт, так силой отнимет.

– Надобно нам великому князю поклониться.

– Попусту, Даниил: глухой не услышит, слепой не узрит. Я Дмитрию более не поклонюсь. Он ещё не раз пожалеет, что обиды мне чинил.

Даниил покачал головой:

– Как мыслишь, брат?

– Коли он нас за князей не признает, а тем паче за братьев не чтит, в Орду подамся: пусть нас хан рассудит.

И зло блеснули его глаза. Даниил отпрянул. Сказал удивлённо:

– Ох, брат, недоброе замыслил, кровь прольётся, и разор будет.

– Аль в бесчестье жить?

Ничего не ответил Даниил, сидел молча, о чём-то своём думал.

Андрей продолжал:

– Чую, не только я, но и иные удельные князья не желают обиды терпеть. На них моя опора. Да и ты, Даниил, знаю, не супротивник мне.

Московский князь кивнул:

– Почто мне сторону Дмитрия держать? Аль это рука друга Москвы?

– Я, Даниил, обещаю, коли сяду на великое княжение, не перечить Москве в её начинаниях…

На третий день московский князь провожал Городецкого. Утро выдалось с лёгким морозцем. У крыльца уселись в сёдла, тронулись шагом. Миновали церковь, вплотную прильнувшую к княжеским палатам, объехали хоромы бояр. Всё в Кремле: и церковь, и монастырь, и хоромы боярские, и терема – рублено из дерева.

Глядя на местами потемневшее дерево, Андрей заметил:

– Не грех, Даниил, кое-где брёвна заменить. Ударит ордынец тараном – не выстоят.

– Чтоб заменить, откуда гривны взять: ордынцы всю казну московскую выгребли.

Воротная стража открыла створки, выпустила князей и дружинников. Сразу же, от стен Кремля, потянулись избы ремесленного люда, вросшие в землю, крытые соломой, редко тёсом.

Стучали в кузницах, тянуло гарью и окалиной. Вплотную к Кремлю начинался лес: вековые дубы, берёзы, ещё не одевшиеся в листву, вечнозелёные сосны, игольчатые ели.

Кони шли бок о бок, потряхивали гривами, позванивали удилами. В пробудившейся Москве вставали дымы. У колодца бабы завели о чём-то спор. Увидели князей, поклонились. Мужик от копёнки нёс навильник сена, другой закладывал в сани вислобрюхую лошадёнку.

Выбрались князья из Москвы, остановились на дороге, что вела на Городец, сошли с коней, обнялись.

– Прощай, князь Андрей, не забывай.

Даниил помолчал и снова заговорил:

– Ночью думал о твоих словах. Может, смиришься, не надобно распри?

– Нет, Даниил, не стану скрывать: я стола великокняжеского ищу. Не суди меня.

Похлопав брата по плечу, Андрей уселся в седло. Дал знак дружине, тронулся.

* * *

И снова зазвонил вечевой колокол. Ему ответно ударили на разных концах в била.

Колотили всполошённо, и со всех концов – с западного и восточного, от Святой Софии и через волховский мост – сходился люд на вечевую площадь.

Шли возбуждённые, переговаривались, переругивались. Спрашивали недовольно:

– Почто сзывают?

Им насмешливо в ответ:

– Татарин коня вздыбил!

– Сам татарин. Ливонец аль рыцарь меч обнажил!

– Пустобрёхи! Мели, Емеля, твоя неделя!

– Эвон, ратник плетётся, Ванька-толстогуб, не ведаешь, почто колокол трезвонит?

Ратник в тегиляе – кафтане со стоячим воротником и короткими рукавами – подошёл, высморкался, ответил:

– Филька, сукин сын, из дружины князя сбег, Олексе нажаловался: великий-де князь недоимки, что на Копорье и Ладоге собрал, частью в Переяславль-Залесский отправил.

Плотник, весь в стружке, укоризненно заметил:

– Казну новгородскую пограбил. Вишь, чего удумал!

Шедший рядом с ним старик прогудел:

– Таковое за князьями не водилось. Послушаем, что вече сказывать будет.

А вече уже вовсю буйствовало, бурлило, словно океан в непогоду рокотал, бился грозно. И сквозь рёв слышалось:

– Князь Переяславский Новгороду недруг! Своя рубаха к телу ближе!

– Аль по-иному будет? Переяславль-Залесский – его вотчина!

На помосте посадник и тысяцкий головами вертят, озираются, понимают, что теперь людей не унять, пока сами не утихомирятся. А гнев толпы через край перехлёстывает:

– Кто разрешил Дмитрию скотницу открыть?

Мгновенно тишину нарушил грохот смеха:

– Хы-ха! Дак мы и дозволили на вене в прошлый раз! Не мы ль кричали «Дозволяем!»?

И снова зашумело вече, гудело многоголосо. Кто-то выкрикнул?

– Такой князь нам не надобен!

Его тут же поддержали. И забурлило вече:

– Прочь его из Новгорода!

Посадник с тысяцким по толпе глазищами зыркают: ну как толпа на них зло сорвёт! Вдруг расступился люд, через площадь шагал архиепископ – в рясе, даже шубу поверх не накинул. Едва на помост взошёл, на Параскеву Пятницу поклон отвесил, спросил гневно:

– Сказывайте, какие обиды нанёс князь Великому Новгороду?

И тотчас из толпы, которая близ помоста теснилась, раздалось:

– Он нам не князь, он казну нашу ограбил!

– Не признаем князем!

Тысяцкий и рта не раскрыл, как новгородцы всеми концами заорали:

– Не желаем! Не впустим в город!

Трясёт посадник Семён головой, одной рукой бороду крутит, другой жезл посадничий воздел. А тысяцкий руки разбросал в растерянности.

Сколько бы ещё волноваться вечу, не выступи впереди помоста архиепископ. Пристукнул посохом, по толпе взглядом повёл. И под его очами начали стихать крикуны.

Негромко, но внятно, так, чтобы всё разобрали, о чём говорит архиепископ, тот произнёс:

– Вы, люди Новгорода, прежде свою волю высказывали. Что ныне велите?

– Не впускать в город! Встретить с оружием!

– Хоть он и сын Невского, да нам не князь!

Глаза архиепископа остановились на боярах у помоста. И те зашумели:

– Не признаем!

Тут от ремесленного люда отделился староста кузнецов рыжий Архип. Потрясая пудовыми кулачищами, пролез через толпу.

– В прошлый раз промахнулись, – пробасил он, – а ноне такой оплошности не допустим. Князем великим не признавать, а тысяцкому встретить его и недоимки, какие привёз, принять. Самому князю от ворот поворот.

Старосту поддержали дружно:

– Верно сказывает Архип!

Переглянулись посадник с тысяцким. А архиепископ снова посохом пристукнул:

– Быть по-вашему, Господин Великий Новгород. Таков ваш приговор!

Перекрестившись, спустился с помоста.

* * *

Филипп бежал из дружины, вёрст за пятьдесят не доезжая до Новгорода. Ночью бежал, таясь, когда сон сморил караул. Не углядели дозоры. Утром хватились – ни Филиппа, ни коня.

– Дивен случай: в бездорожье ушёл.

Донесли о побеге воеводе. Да у Ростислава нет удивления:

– Он с ушкуйниками в этих местах бродяжил!

На гридней, которые ночью в дозоре стояли, взъярился:

– Сам ушёл, но как коня увёл?

И тотчас отправился в шатёр князя.

Выслушал Дмитрий, нахмурился:

– Что душа у отрока гнилая, знал, но что на подлости горазд, о том догадываюсь. Не иначе в Новгород подался, тысяцкому жаловаться. – И задумался. – Как мыслишь, воевода, не пошлют ли новгородцы ратников за поездом, какой Самсон на Переяславль повёл?

Ростислав усмехнулся:

– Опоздали, тиун дело знает. Он, поди, пол пути уже отмахал. Да и ратников с ним достаточно. А навстречу ему из Переяславля Иван выйдет.

– В Новгороде переполох поднимется. Ты, Ростислав, накажи гридням, чтоб на санях не прохлаждались. Ертаулы[12]12
  Ертаул – передовой отряд, авангард.


[Закрыть] надобно выставлять, наготове быть.

Покидая шатёр, князь на кожаный подкольчужный кафтан надел кольчугу. Отрок помог застегнуть, подам шишак[13]13
  Шишак – старинный боевой головной убор в виде высокого суживающегося кверху шлема с шишкой наверху.


[Закрыть].

Подпоясавшись на манер ордынцев саблей, какие ещё со времён Невского некоторые князья в своих дружинах ввели вместо тяжёлых мечей, Дмитрий вышел к гридням. Те уже сидели в сёдлах. Князь, молча, окинул взглядом дружинников. Ему подвели коня, и он вступил в стремя. Натянув высокие кожаные рукавицы, дал повод, конь с места взял в рысь. А следом заскрипели полозья санного поезда. Одни за другими потянулись крутые рогожные розвальни, груженные тюками с разной пушниной, берестяными коробами со всяким добром, туеса с мёдом, мороженой олениной, салом и мясом вепря – всё, что князь вёз Новгороду.

Молчал Дмитрий в раздумье, молчал и воевода. У князя мысли о том, что в Новгороде он не задержится, отправится в Переяславль-Залесский, чтобы после Масленой сразу же выехать во Владимир. Ростислав же был уверен, что по-доброму новгородцы их не встретят, и думал, коли посмеют с оружием навстречу выступить, как отразить.

Прискакал гридин из ертаула, донёс:

– Новгородцы ворота закрыли, ратники на стене!

Новгород показался сразу, едва выбрались из леса. Кованые воротные створки смотрели на гридней строго. А перед воротами, у спущенного на цепях моста, стояли десятка два ратников и тысяцкий Олекса.

Усмехнулся Дмитрий:

– Как думаешь, воевода, чем нас новгородцы встречают?

– Ровно недруга. Ждут, когда Олекса знак подаст.

Гридни сгрудились, ладони на сабли положили. Новгородцы, видно, догадались, что дружина готова оказать сопротивление. Навстречу князю поскакал тысяцкий. Остановил коня, едва кивнул. Заговорил с достоинством:

– Князь Дмитрий, я Великим Новгородом послан. Велено мне сказать, вече приговорило: в город тебя не впускать. Поезжай-ка ты в Переяславль-Залесский. Новгородцы сердиты на тебя, князь: почто ты недоимки, какие с лопарей собрал, в свою казну отправил? Верни взятое, князь: что на дружину твою из казны новгородской мы тебе выделили.

Сдвинув брови, слушал Дмитрий. А тысяцкий продолжал:

– Ещё, князь, вече приговорило тебя великим князем не признавать и за новгородского не чтить.

Тряхнув головой, Олекса велел санному поезду, на котором везли недоимки Новгороду, въезжать в ворота, а Дмитрий подозвал воеводу и, сдерживая гнев, сказал:

– Вели гридням сабли не обнажать, едем в Переяславль-Залесский…

* * *

От Новгорода Дмитрий с дружиной возвращался местами глухими, болотистыми, с редкими деревеньками в одну-две избы, с навесами, сиротливыми копёнками прошлогоднего сена, латками пашни местами уже ощетинившейся ржи, бревенчатыми изгородями от дикого зверя. Снег уже начал подаваться, и кое-где проглядывали грязные прогалины. Почки на деревьях набухли, готовые одеть лес в зелень.

Покачивавшегося в седле Дмитрия тревожило коварство новгородцев. Ведь часть выхода, которую он велел отправить в Переяславль-Залесский, – это та плата, какую он взял с Новгорода. А за то, что горожане не хотят признавать его великим князем, Новгород подчинится силе. Он, Дмитрий, пойдёт на него вместе с удельными князьями…

Чавкала под конскими копытами болотная жижа, молчала дружина. Лесная темь таинственная, устрашающая. Неспроста хан Батый остерегался вести орду на богатый Новгород. Лазутчики доносили ему, что татаро-монголов ждёт гибель в топи болотной.

В малообжитых далёких лесах в трудную, лихую для Руси пору находили приют удельные князья. Здесь, бросив клич, они собирали ополчения, восстанавливали княжества…

Дмитрий любил Переяславль-Залесский, с ранних лет он был дорог ему. Срубленный у Плещеева озера, он лежал в низине, окружённый земляным валом, обнесённый бревенчатыми стенами с башнями и островерхими стрельницами. А у самых ворот ещё Юрий Долгорукий велел поставить собор Спаса. Переяславцы вырубили его из белого известняка.

Красен Персяславль-Залесский с домишками и избами, крытыми тёсом и потемневшей от непогоды соломой, с теремами боярскими и хоромами княжескими, с посадами ремесленного люда, прильнувшими под защиту городских стен, с деревнями и пашнями, с озёрами рыбными и сельдью переяславской, известной на всю Русь.

Это удельное княжество его, Дмитрия, отца, Александра Невского. Теперь Переяславлем-Залесским владеет он, князь Дмитрий. Он сохранил его и, став великим князем, бывает здесь, в берендеевской усадьбе, чаще, чем во Владимире.

С запустением Киева во Владимир перебралась и митрополия. Во владимирском детинце бок о бок стоят хоромы великого князя и митрополита, высится белокаменный Успенский собор, поставленный, как гласили летописи, ещё со времён Андрея Боголюбского. В этом соборе, отправляясь в Орду, Александр Невский отстаивал всенощные, возвращаясь, слушал утреннюю службу.

В княжеских хоромах, во дворце, Невский отдыхал, созывал удельных князей, советовался с ними. Дмитрию ведомо, как жил Александр Невский, и он хотел быть похожим на отца. А всегда ли так получалось?

Покачиваясь в седле, Дмитрий думал, что через месяц-другой он отправится во Владимир, а Апраксин оставит в Переяславле…

Едва Дмитрий выехал из леса, как увидел город, его стены, его застройки. О появлении князя с дружиной стало известно сторожившему на башне гридину. Он подал знак и закричал звонкоголосо:

– Е-де-ет!

И тотчас зазвонили колокола в Переяславле-Залесском, их подхватили в монастырской церкви, что в версте от города.

Быстро распахнулись кованые ворота, и великий князь въехал в город по мощённому плахами мосту. Его встречали епископ Паисий с приходом, жена и сын Иван. Сойдя с коня, Дмитрий встал под благословение, поклонился люду и, обняв жену и сына, направился в хоромы. У дверей увидел тиуна, подозвал:

– Всё ли доставил в целости?

У Самсона улыбка запряталась в бороде, а глаза с хитринкой:

– В целости, княже, и в сохранности. В скотнице сложил.

– За пушниной доглядывай, Самсон. Чую, в Орде понадобится… А что Новгород нам обиды нанёс, то ему учтётся.

* * *

По пути из Ростова, что на озере Перо, мурза Умар завернул в Переяславль-Залесский. Дмитрий гостю не рад, однако Умар – родственник великого хана.

И Дмитрий велел накрыть столы в Берендееве, любимой вотчине Александра Невского.

Здесь не было той красоты, какая имелась в переяславских хоромах, а тем паче во владимирском дворце: клети и амбары сложены из брёвен, едва обтёсанных, с неровностями, – но в Берендееве великий князь находил душевный покой.

Дмитрий потчевал гостя щедро. В трапезной сидели вдвоём. Подавали отроки из младшей дружины. Внесли разное мясо: оленину варёную, вепря копчёного, птицу – гусей и уток, кашу гречневую и капусту квашеную, пироги с потрохами и ягодами. Вся столешница была уставлена.

Отроки вкатили бочонок с пивом, настоянным на травах, втащили жбан с квасом.

Мурза ел, похваливал. Сытое лицо лоснилось.

– Якши, якши.

Дмитрий подсовывал мурзе куски пирога:

– Ешь, мурза Умар, вот с требухой, а вот пирог с ягодой.

Мурза доволен:

– Хорошо, конязь, ты меня чтишь, якши. Добрый ты, конязь.

Умар сыто отрыгнул, вытер рукавом халата жирные губы. Через узкие щёлки глаз долго смотрел на Дмитрия.

– Отчего, конязь, ты добрый ко мне?

И тут же, не дожидаясь, ответил:

– Великий хан Менгу-Тимур любит мурзу Умара, шибко любит. У кого самый большой табун? У мурзы Умара. У кого самая большая юрта? У мурзы Умара. Ты, конязь, любишь мурзу. Почему любишь? Ох-ох, конязь Димитрий!

И погрозил пальцем:

– Конязь Димитрий, отчего не любит тебя конязь Борис Ростовский? Борис-конязь говорил, ты из Копорья привёз много зверя пушистого. Хе! Разве там не были ордынские счётчики?

Дмитрий заёрзал, втянул шею:

– О каком звере ты, мурза, речь ведёшь?

– Ох, конязь. – Умар поднял палец. – Притащил товар.

Скуластое лицо мурзы расплылось в улыбке:

– Нехорошо выход воровать. Чти, конязь, закон Ясы[14]14
  Яса – уложение Чингисхана.


[Закрыть].

– Облыжное наплёл князь Борис. Понапрасну злобствует. И не дань я брал, а недоимки, какие Новгороду лопари задолжали.

– Ты, конязь, забыл закон Чингиса, не чтишь Ясу, завещанную предками. Менгу-Тимур накажет тебя. – Умар нахмурился: – Бог урусов учил: не укради. А ты, конязь, воруешь.

Изменился Дмитрий в лице. Вошёл тиун, князь знак подал, и Самсон вскоре возвратился с отроком. Они втащили большой тюк шкурок.

– Ты уж того, Умар, прими подношение от чистого сердца. Не огорчай хана.

Умар погрузил руку в меха, лицо сделалось блаженным. Поцокал языком:

– Якши, якши. Мурза видит, мурза ничего не слышит.

И кивнул тиуну:

– Отволоки батырам[15]15
  Батыр – у тюркских народов звание, даваемое за военные заслуги; в быту и фольклоре – богатырь, витязь.


[Закрыть].

На Дмитрия уставился:

– Отчего, конязь, не сидит с нами княгиня Апраксия?

Помрачнел великий князь:

– Хвори одолевают княгиню.

– Хе, хвори. Но зачем, конязь, у тебя одна жена? У меня три жены. Когда какая-либо забрюхатеет, я зову в юрту другую.

– Нам, русским, Бог дозволяет иметь одну жену.

– Яман, яман. Мало одной жены. Ваш Бог жадней.

Подняв ковшик с медовым настоем, медленно выпил. Отставив, вдруг спросил:

– Почему, конязь Димитрий, тебя не любит конязь Борис?

Дмитрий развёл руками:

– Бог знает. Я-то Борису зла не делал и худого на него не держу. На удел его не посягал. Разве потому, что ростовский князь дружбу водит с братом моим, городецким князем?

– Хе!

Мурза принялся за огромный кусок мяса. Ел долго, ненасытно, то и дело отрыгивая. Закончив, впился глазками в Дмитрия:

– Не воруй, конязь, не воруй. Яса и ваш Бог всё видят. Они учат: не укради.

И рассмеялся:

– А княгиня твоя пусть пьёт кумыс. Якши кумыс.

Уже от двери повернулся:

– Я буду присылать тебе молоко от лучших моих кобылиц, и твоя жена не будет знать болезни. Мурза любит добрых князей урусов…

Проводив ордынца, Дмитрий позвал тиуна:

– Девкам накажи, Самсон, трапезную проветрить. Тяжёлый дух от мурзы…

* * *

В феврале-бокогрее, будто весной пахнуло, да ненадолго. В самом конце последней недели начало плющить снег, и из-под него едва приметно показались ручейки. По ночам подмораживало и, бывало, снова сыпала пороша.

Время требовало своего.

По лесам заворочались в берлогах медведи, дышали жарко, пофыркивали. Вепри покидали лежбища. Заяц-беляк готовился сменить шубу.

Лес оживал, подавали голоса птицы. Того и гляди, начнут возвращаться перелётные птицы и огласится небо криками.

За неделю до Великого поста на Руси Масленица с румяными блинами, ровно солнечными бликами. Сырная неделя, широкая и разгульная. Весело развлекается славянская Русь, духом блинным на неделю пропитывается. И кому понять, от языческих ли, от христианских ли времён, но Масленая всем в усладу.

Князь Дмитрий с Апраксией любили отмечать Масленицу в Переяславле-Залесском. Здесь что ни дом или изба, двери нараспашку, гостям рады.

На торгу гомон, качели девкам поставили, а парни кулачные бои завязывали. Всё на утеху.

В жбанах сбитень горячий, тут же на костерках мясо жарят, блины горкой. Бабы князя с княгиней зазывают:

– Угощайтесь, князь с княгиней, отведайте блинов ржаных со сметаной.

Перед самой церковной папертью парни с девками заигрывают, снежками кидаются. И ни брани, ни драки. С ледяных горок спускаются. А то насажают парни девок в сани и со смехом, шутками возят по Переяславлю-Залесскому. И по всему городу разносится песня:

 
Уж ты, наша Масленица,
Приезжай к нам в гости
На широк двор, на горках накататься,
В блинах поваляться, сердцем потешиться.
 

Княгиня Апраксия хоть и худа, кожа да кости, однако Масленица ей на пользу: румянец на впалых щеках взыграл. Чует князь, недолог век княгини, ей бы лето ещё перевалить. Прижал к боку, просит:

– Налюбовалась, Апраксеюшка, пора и в Берендеево, ненароком мороза наглотаешься.

– Уж чего там, князь. У нас на Белом море не такие холода держат.

И помрачнела. От Дмитрия то не укрылось:

– Что с тобой, княгинюшка, поведай?

– Не такая тебе жена надобна. Вишь, какая я хворая. И сына тебе подарила болезненного…

– Утихомирься, Апраксеюшка: какую Бог мне дал, такая и люба мне…

– Опасаюсь я за тебя. Уйду, как жить станешь?

– Не надобно о том. Бог даст, сжалится над нами… Поедем в Берендеево. Отогреешься, там и Масленую встретим. Поди, и сын Иван там…

В вотчине, на высоком крыльце, Апраксия обмела снег с меховых сапожек, шаль в сенях скинула. А из трапезной пахло духмяно, и на столешнице, на серебряном блюде, гора блинов, щедро политых маслом, и чаши со всякой едой.

За такой трапезой забывается, что впереди Великий пост…

В третью неделю Великого поста князь Дмитрий отправился в стольный город Владимир на Клязьме. От Переяславля-Залесского до него чуть больше ста вёрст, и, ежели Москву миновать, дорога чуть больше чем в сутки уложится.

* * *

Велика земля русичей…

В краю, куда уходит солнце, где живут ляхи и Литва, где немецкие рыцари готовят Крестовые походы, – западные рубежи Руси, а там, где восходит солнце и, проходя лесами сибирскими, переваливает Каменный пояс, и начало Руси.

Селятся русичи и у самого Студёного моря. Их жилища встречаются в лесах вековых, в глуши лесной. Они рубят города и ставят избы, пашут землю и ловят рыбу, промышляют охотой и разводят скот.

По всей славянской земле до самого стенного окоёма можно встретить русича.

А в степях Прикаспия и Причерноморья раскинулась могучая Золотая Орда, держава внука Чингисхана, Батыя, и его преемников.

Со времён Батыя русичи – данники татаро-монголов. Их переписчики и счётчики ведут учёт по всей Руси, выход собирают и увозят в Орду, а сами удельные русские князья владеют своими землями милостью великого хана. В столицу Орды они ездят на поклон к великому хану. Здесь они судятся и клевещут друг на друга. В распрях княжеских сила ордынских ханов.

* * *

Отшумела Русь, отгуляла Масленицу, успокоилась. Тихо и по удельным княжествам. А в деревнях смерды приглядывались, когда первое тепло жевать начнёт снег, чтобы по земле оралом пройти, рожь высеять.

Великий князь ещё жил в Берендееве, когда с далёких Кавказских гор, из страны, которую кличут Колхидой, через Киев добрался до Переяславля-Залесского лекарь. Был он годами не стар, но, по слухам – а на Руси слухи летали быстрее птицы, – считался тот Амвросий лекарем искусным.

Великому князю Дмитрию Амвросий приглянулся, и князь доверил ему излечить Апраксию.

С этой надеждой и Берендеево покинул, во Владимир отправился, не чуя, что ждёт его в стольном городе, какое известие подстерегает.

* * *

В стольный город Владимир на Клязьме превратился после того, как им побывали Ростов и Суздаль. За эти годы он разросся, сделался центром Русского государства и духовной столицей, когда сюда, во Владимир, из Киева перебрались русские митрополиты.

Первые городские стены, по преданиям, срубил князь Владимир Святославич, когда шёл в землю словен, и назвал город своим именем. Тогда же и церковь соборную поставили и дали ей имя Пресвятой Богородицы.

Так гласит первая версия. А может, правы те летописцы, которые утверждали, что основал город на высоком северном берегу Клязьмы-реки Владимир Мономах?

Вьётся река в песчаных берегах, а вдали, на южной стороне, отливают синевой леса.

За городскими укреплениями овраги, поросшие колючим кустарником. Тихо скользят воды Клязьмы, впадают в Оку, чтобы вёрст через сорок слиться у Нижнего Новгорода с могучей русской рекой Волгой.

Владимир обнесён двумя рядами укреплений. Внутренний город владимирцы назвали Печерним, находится он на возвышении и окружён каменной стеной. Это детинец.

Здесь дворец великого князя. «Княж двор» соединён переходами с чудным творением владимирских, суздальских и ростовских мастеровых – собором Дмитрия Солунского – дворцовой церковью великих князей.

В детинце и «владычные сени» – двор, где прежде жили владимирские епископы. Ныне палаты митрополита вплотную придвинулись к Успенскому собору.

Стены детинца на западе с трёх сторон охватил Земляной город. Это вторая часть Владимира, густо заселённая ремесленным и торговым людом. В Земляном городе хоромы многих бояр.

С востока, с нагорной стороны, примкнул к владимирским стенам и рвам мастеровой посад. Жили в этой части города пахари, огородники и иной трудовой люд.

По спуску к Клязьме торговище и церковь Воздвижения. Церкви стоят по всему Владимиру. Когда орды Батыя овладели городом, в огне пожаров сгорели почти все деревянные церкви. С той поры владимирцы начали строить церкви из камня, подновили великокняжеский дворец и многие боярские хоромы, восстановили разрушенные каменные стены.

За детинцем разбросались по холмам и обрывам Клязьмы дома и избы. А внизу, по берегу реки, курились по-чёрному приземистые, вросшие в землю баньки…

Князь Дмитрий въехал в город через Золотые ворота, которые стояли во Владимире вот уже сотню лет.

В эти мартовские дни на бревенчатых мостовых блестели грязные лужи, весело чирикали, скакали проворные воробьи, пастух, щёлкая кнутом, выгонял стадо на пастбище.

Несколько смердов, засунув топоры за верёвочные пояски, шли к лесу.

В детинце великий князь сошёл с коня, передал повод гридину. Помолился на Успенский собор и, миновав митрополичьи палаты, вступил на княжеский двор. Хотя день лишь начался, город уже зажил повседневной жизнью. У поварни свежевали тушу быка, мясники разделывали её споро. Неподалёку мужики рубили дрова. Завидев князя, поклонились.

Навстречу Дмитрию уже торопился владимирский дворецкий Анкудин. Князь поднялся по ступеням, вошёл в просторные светлые сени дворца. Анкудин принял княжий плащ.

– Ну, сказывай, Анкудин, как жилось без меня?

– На прошлой неделе князь Городецкий приезжал, в Орду отправился, – ответил дворецкий.

Дмитрий от неожиданности остановился, поднял брови:

– Не говорил, зачем поехал?

Анкудин пожал плечами:

– Молчал. С ним бояре и несколько гридней. Без поезда подался, груз на вьючных конях.

Насупился князь, буркнул:

– Видать, с жалобой, стола искать.

Прошёл в хоромы, окинул палату взглядом: те же сундуки кованые у стен, ларцы, лавки и столы. Всё как было, когда в Новгород выезжал. Перед божницей лампада тлеет. Дмитрий перекрестился, вздохнул. Подумал: «Коли с жалобой, Бог ему судья». Встал спиной к отделанной изразцами печи. Тепло побежало по всему телу.

Спросил:

– Велик ли груз у Андрея?

– Всё та конях вьючных.

Повернулся к дворецкому:

– Вели воеводу позвать.

Вскоре пришёл Ростислав. Князь сказал:

– Андрей в Сарай отъехал. – Чуть погодя, добавил: – Подобна грому небесному весть эта.

– Ан, задумал недоброе городецкий князь. Может, княже, на обратном пути укараулим?

– К чему? Коли у него дела злобные, так пусть они на его совести останутся. Однако ты, воевода, помнить должен: ну как он с татарами воротится и Русь зорить начнёт? В таком разе ему отпор надобно дать.

Ростислав слушал, хмурясь, а дворецкий переминался с ноги на ногу.

– Что ещё скажешь, Анкудин?

– От гридней слышал, городецкий князь накануне у московского князя Даниила побывал.

Дмитрий промолчал, долго прохаживался по палате. Ростислав продолжал стоять скрестив руки.

– Нечиста совесть у князя Андрея, – сказал Анкудин, – ох как нечиста.

Великий князь остановился, поглядел на дворецкого:

– Так-то оно так, Анкудин, да не волен я в поступках князей удельных.

Дворецкий удалился. Дмитрий отстегнул саблю, с помощью отрока скинул кольчужную рубаху.

У городецкого князя есть такие бояре, какие за его спиной стоят, – в том уверен. Одно горько: ужели и Даниил с ним? – как бы сам с собой рассуждал великий князь.

Присел к столу, обхватил голову. Воевода и отрок покинули палату. Дмитрий заговорил вслух:

– Кто они, что руку Андрея держат? Борис Ростовский, Фёдор Ярославский?

Всех князей перечислил. Нет, будто бы на него, Дмитрия, зла не держат. Да и в чём Андрей Дмитрия обвинит? Разве в том, что земель не прирезал. Но за это хан великого князя не накажет. Разве что о Копорье и Ладоге Андрей наплетёт?

Неожиданно – даже пот прошиб – вспомнил мурзу Умара: неужели он сторону Городецкого князя возьмёт? Потеребил бороду, сам себя успокоил. Нет, Умар подарки получил, не должен руку Андрея держать.