Текст книги "Песни (сборник)"

Автор книги: Борис Гребенщиков

Борис Гребенщиков
Песни (сборник)

© Гребенщиков Б. Б., 2013

© Гуницкий А. Б., 2013

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013

* * *

Классические альбомы

Синий альбом

 
Дай мне напиться железнодорожной воды;
Дай мне напиться железнодорожной воды.
Мне нравится лето тем, что летом тепло,
Зима мне мила тем, что замерзло стекло,
Меня не видно в окно, и снег замел следы.
 
 
Когда я был младше, я ставил весь мир по местам;
Когда я был младше, я расставил весь мир по местам.
Теперь я пью свой wine, я ем свой cheese,
Я качусь по наклонной – не знаю, вверх или вниз,
Я стою на холме – не знаю, здесь или там.
 
 
Мы были знакомы, я слышал, что это факт;
Мы были знакомы, я слышал, что это факт.
Но сегодня твой мозг жужжит, как фреза;
Здесь слишком светло, и ты не видишь глаза,
Но вот я пою – попадешь ли ты в такт?
 
 
Есть те, что верят, и те, что смотрят из лож.
И даже я порой уверен, что вижу, где ложь.
Но когда ты проснешься, скрой свой испуг:
Это был не призрак, это был только звук;
Это тронулся поезд, на который ты не попадешь.
 
 
Так дай мне напиться железнодорожной воды;
Дай мне напиться железнодорожной воды.
Я писал эти песни в конце декабря,
Голый, в снегу, при свете полной луны,
Но если ты меня слышишь, наверное, это не зря.
 

1981

 
Мне
   пора
      на покой –
Я устал быть послом рок-н-ролла
В неритмичной стране.
Я уже не боюсь тех, кто уверен во мне.
 
 
Мы танцуем на столах в субботнюю ночь,
Мы старики, и мы не можем помочь,
Но мы никому не хотим мешать,
Дайте счет в сберкассе – мы умчимся прочь;
 
 
Я куплю себе Arp и drum-machine,
И буду писа́ться совсем один,
С двумя-тремя друзьями, мирно, до самых седин…
 
 
Если бы вы знали, как мне надоел скандал;
Я готов уйти; эй, кто здесь
Претендует на мой пьедестал?
 
 
Где та молодая шпана,
Что сотрет нас с лица земли?
Ее нет, нет, нет…
 
 
Мое место под солнцем жарко как печь.
Мне хочется спать, но некуда лечь.
У меня не осталось уже ничего,
Чего я мог или хотел бы сберечь;
 
 
И мы на полном лету в этом странном пути,
И нет дверей, куда мы могли бы войти.
Забавно думать, что есть еще люди,
У которых все впереди.
 
 
«Жить быстро, умереть молодым» –
Это старый клич; но я хочу быть живым.
Но кто-то тянет меня за язык,
И там, где был дом, остается дым;
 
 
Но другого пути, вероятно, нет.
Вперед – это там, где красный свет…
 
 
Где та молодая шпана,
Что сотрет нас с лица земли?
Где та молодая шпана,
Что сотрет нас с лица земли?
Ее нет, нет, нет…
 

1980

 
Мне кажется, нам не уйти далеко,
Похоже, что мы взаперти.
У каждого есть свой город и дом,
И мы пойманы в этой сети;
И там, где я пел, ты не больше, чем гость,
Хотя я пел не для них.
Но мы станем такими, какими они видят нас, –
Ты вернешься домой,
И я – домой,
И все при своих.
 
 
Но, в самом деле – зачем мы нам?
Нам и так не хватает дня,
Чтобы успеть по всем рукам,
Что хотят тебя и меня.
 
 
И только когда я буду петь,
Где чужие взгляды и дым –
Я знаю, кто встанет передо мной,
И заставит меня,
И прикажет мне
Еще раз остаться живым.
 

1981

 
Долгая память хуже, чем сифилис,
Особенно в узком кругу.
Такой вакханалии воспоминаний
Не пожелать и врагу.
И стареющий юноша в поисках кайфа
Лелеет в зрачках своих вечный вопрос,
И поливает вином, и откуда-то сбоку
С прицельным вниманьем глядит электрический пес.
 
 
И мы несем свою вахту в прокуренной кухне,
В шляпах из перьев и трусах из свинца,
И если кто-то издох от удушья,
То отряд не заметил потери бойца.
И сплоченность рядов есть свидетельство дружбы –
Или страха сделать свой собственный шаг.
И над кухней-замком возвышенно реет
Похожий на плавки и пахнущий плесенью флаг.
 
 
И у каждого здесь есть излюбленный метод
Приводить в движенье сияющий прах.
Гитаристы лелеют свои фотоснимки,
А поэты торчат на чужих номерах.
Но сами давно звонят лишь друг другу,
Обсуждая, насколько прекрасен наш круг.
А этот пес вгрызается в стены
В вечном поиске новых и ласковых рук.
 
 
Но женщины – те, что могли быть, как сестры, –
Красят ядом рабочую плоскость ногтей,
И во всем, что движется, видят соперниц,
Хотя уверяют, что видят блядей.
И от таких проявлений любви к своим ближним
Мне становится страшно за рассудок и нрав.
Но этот пес не чужд парадоксов:
Он влюблен в этих женщин,
И с его точки зренья он прав.
 
 
Потому что другие здесь не вдохновляют
Ни на жизнь, ни на смерть, ни на несколько строк;
И один с изумлением смотрит на Запад,
А другой с восторгом глядит на Восток.
И каждый уже десять лет учит роли,
О которых лет десять как стоит забыть.
А этот пес смеется над нами:
Он не занят вопросом, каким и зачем ему быть.
 
 
У этой песни нет конца и начала,
Но есть эпиграф – несколько фраз:
Мы выросли в поле такого напряга,
Где любое устройство сгорает на раз.
И, логически мысля, сей пес невозможен –
Но он жив, как не снилось и нам, мудрецам.
И друзья меня спросят: «О ком эта песня?»
И я отвечу загадочно: «Ах, если б я знал это сам…»
 

1981

 
Все, что я пел, – упражнения в любви
Того, у кого за спиной
Всегда был дом.
Но сегодня я один
За праздничным столом;
Я желаю счастья
Каждой двери,
Захлопнутой за мной.
 
 
Я никогда не хотел хотеть тебя
Так,
Но сейчас мне светло,
Как будто я знал, куда иду.
И сегодня днем моя комната – клетка,
В которой нет тебя…
Ты знаешь, что я имею в виду.
 
 
Все, что я хочу;
Все, что я хочу,
Это ты.
 
 
Я пел о том, что знал.
Я что-то знал;
 
 
Но, Господи, я не помню, каким я был тогда.
Я говорил люблю, пока мне не скажут нет;
И когда мне говорили нет,
Я не верил и ждал, что скажут да,
И проснувшись сегодня, мне было так странно знать,
Что мы лежим, разделенные, как друзья;
 
 
Но я не терплю слова друзья,
Я не терплю слова любовь,
Я не терплю слова всегда,
Я не терплю слов.
 
 
Мне не нужно слов, чтобы сказать тебе, что ты –
Это все, что я хочу…
 

1981

 
Танцуем всю ночь, танцуем весь день,
В эфире опять одна дребедень,
Но это не зря;
Хотя, может быть, невзначай;
Гармония мира не знает границ,
Сейчас
Мы будем пить чай.
 
 
Прекрасна ты, достаточен я,
Наверное, мы плохая семья,
Но это не зря;
Хотя, может быть, невзначай.
Гармония мира не знает границ,
Сейчас
Мы будем пить чай.
 
 
Мне кажется, мы – как в старом кино,
Пора обращать воду в вино,
И это не зря;
Хотя, может быть, невзначай.
Гармония мира не знает границ,
Сейчас
Мы будем пить чай.
 

 
Мы стояли на плоскости
С переменным углом отраженья,
Наблюдая закон,
Приводящий пейзажи в движенье;
Повторяя слова,
Лишенные всякого смысла,
Но без напряженья,
Без напряженья…
 
 
Их несколько здесь –
Измеряющих время звучаньем,
На хороший вопрос
Готовых ответить мычаньем;
И глядя вокруг,
Я вижу, что их появленье
Весьма неслучайно,
Весьма неслучайно…
 

 
Рутман, где твоя голова?
Моя голова там, где Джа.
 

 
В подобную ночь мое любимое слово – налей;
И две копейки драгоценней, чем десять рублей.
Я вижу в этом руку судьбы,
А перечить судьбе грешно.
И если ты спишь – то зачем будить?
А если нет, то и вовсе смешно.
 
 
Приятно видеть отраженье за черным стеклом,
Приятно привыкнуть, что там, где я сплю – это дом.
Вдвойне приятно сидеть всю ночь –
Мой Бог, как я рад гостям;
Но завтрашний день есть завтрашний день,
И пошли они ко всем чертям…
 
 
В конце концов, пора отвыкнуть жить головой;
Я живу, как живу, и я счастлив, что я живой.
И я пью – мне нравится вкус вина,
Я курю – мне нравится дым…
И знаешь, в тот день, когда я встретил тебя,
Мне бы стоило быть слепым.
 

 
Вот моя кровь;
Вот то, что я пою.
Что я могу еще;
Что я могу еще?
 
 
Чуть-чуть крыши,
Хлеб, и вино, и чай;
Когда я с тобой,
Ты – мой единственный дом.
Что я могу еще;
Что я могу еще?
 
 
Джа даст нам все,
У нас больше нет проблем;
Когда я с тобой,
Ты – мой единственный дом…
 
 
Что я могу еще?..
 

 
Насколько по кайфу быть здесь мне,
Большая река течет по мне.
Насколько по кайфу быть здесь мне –
Река… Гора… Трава… Рука…
 
 
Какая свеча в моем окне?
Какая рука в моей руке?
Насколько по кайфу быть здесь мне –
Река… Гора… Трава… Рука…
 

Треугольник

 
Корнелий Шнапс идет по свету,
Сжимая крюк в кармане брюк.
Ведет его дорога в Лету,
Кругом цветет сплошной цурюк.
 
 
Корнелий мелодично свищет
Гармоний сложных и простых.
Он от добра добра не ищет…
Вот и конец пути: бултых!
 

 
Где ты теперь, поручик Иванов?
Ты на парад выходишь без штанов;
Ты бродишь там, божественно нагой,
Ты осенен троллейбусной дугой;
 
 
Когда домой идешь с парада ты,
Твои соседи прячутся в кусты.
Твой револьвер, блестящий, как алмаз,
Всегда смущал мой нежный глаз.
 
 
И по ночам горит твоя свеча,
Когда клопов ты душишь сгоряча,
И топчешь мух тяжелым сапогом…
Не дай Господь мне стать твоим врагом.
 

 
Сползает по крыше старик Козлодоев,
Пронырливый, как коростель.
Стремится в окошко залезть Козлодоев
К какой-нибудь бабе в постель.
Вот раньше, бывало, гулял Козлодоев,
Глаза его были пусты;
И свистом всех женщин сзывал Козлодоев
Заняться любовью в кусты.
 
 
Занятие это любил Козлодоев,
И дюжину враз ублажал.
Кумиром народным служил Козлодоев,
И всякий его уважал.
А ныне, а ныне попрятались суки
В окошки отдельных квартир.
Ползет Козлодоев, мокры его брюки,
Он стар; он желает в сортир.
 

 
Широко трепещет туманная нива,
Вороны спускаются с гор.
И два тракториста, напившихся пива,
Идут отдыхать на бугор.
 
 
Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане,
И этим сознанием горд;
Другой же играет порой на баяне
Сантану и «Weather Report».
 

 
Хочу я всех мочалок застебать,
Нажав ногой своей на мощный фуз;
И я пою крутую песнь свою –
Мочалкин блюз.
 
 
Хочу скорей я с них прикид сорвать,
Сорвать парик и на платформе шуз;
Мочалки, эй, бегите все скорей,
Ведь я пою
Мочалкин блюз.
 
 
Я мэн крутой, я круче всех мужчин,
Мне волю дай – любую соблазню;
А ну-ка, мать, беги ко мне в кровать,
Лишь дай допеть
Мочалкин блюз.
 

 
Несчастный матрос, твой корабль потоп;
Клопы завелись в парусах.
Твой боцман – любитель портвейна и сноб
С прокисшей капустой в усах.
 
 
Со злым тараканом один на один
Ты бьешься, бесстрашен и прост;
Среди осьминогов, моржей и сардин,
Прекрасный, как Охтинский мост.
 

 
Кто откроет дверь, бесстрашный, как пес?
Мастер мух, собеседник стрекоз,
Увенчанный крапивой и листьями роз –
Миша из города скрипящих статуй.
 
 
С полночными зубами, славный, как слон,
Царапающий лбом скрижали времен;
Стоять столбом – это движется он,
Миша из города скрипящих статуй.
 
 
Последний шанс, выпиватель воды,
Идущий вниз с четверга до среды,
Живущий за стеной секретной слюды –
Миша из города скрипящих статуй.
 

 
Начальник фарфоровой башни,
Часами от пороха пьян.
Жрецы издыхают на пашне,
И с голоду бьют в барабан.
 
 
А он, полуночный мечтатель,
С часами на длинном ремне,
Все пробует розги на чьем-либо мозге
И шлет провожатых ко мне.
 
 
А что мне с такого расклада?
Я весел от запаха рыб.
И там, где речная прохлада,
Я строю cвой храм из коры.
 
 
Я чести такой недостоин,
Я счастлив, что там, вдалеке,
Бредет приблизительный воин
С моим подсознаньем в руке.
 
 
Я чести такой недостоин,
Я счастлив, что там, вдалеке,
Бредет приблизительный воин
С бутылкой портвейна в руке.
 

 
Сергей Ильич – работник сна,
Одетый в шелк шелестящий волк;
Алмазный МАЗ с колесом из льна
Въехал в дверь, и пришла весна.
 
 
Еще один сентябрь – сезон для змей;
Мы знаем наш час, он старше нас.
Жемчужная коза, тростник и лоза,
Мы не помним предела, мы вышли за.
 

Электричество

 
Порой мне кажется, что мы герои,
Мы стоим у стены, ничего не боясь.
Порой мне кажется, что мы герои,
Порой мне кажется, что мы – просто грязь.
 
 
И часто мы играем бесплатно,
Таскаем колонки в смертельную рань.
Порой мне кажется, что мы идиоты,
Порой мне кажется, что мы просто дрянь.
 
 
И, как у всех, у меня есть ангел,
Она танцует за моей спиной.
Она берет мне кофе в «Сайгоне»,
И ей все равно, что будет со мной.
 
 
Она танцует без состраданья,
Она танцует, чтобы стало темно.
И кто-то едет, а кто-то в отказе, а мне –
Мне все равно.
 
 
И когда я стою в «Сайгоне»,
Проходят люди на своих двоих.
Большие люди – в больших машинах,
Но я не хотел бы быть одним из них.
 
 
И разве это кому-то важно,
Что сладкая Джейн стала моей?
Из этой грязи не выйти в князи;
Мне будет лучше, если я буду с ней.
 
 
И я хотел бы говорить на равных;
Но если не так, то вина не моя.
И если кто-то здесь должен меняться,
То мне не кажется, что это я.
 

 
Марина мне сказала, что меня ей мало,
Что она устала, она устала;
И ей пора начать все сначала.
Марина мне сказала…
 
 
Марина мне сказала, что ей надоело,
Что она устала, она охуела;
Сожгла свой мозг и выжгла тело.
Марина мне сказала…
 
 
Марина мне сказала, что ей стало ясно,
Что она прекрасна, но жизнь напрасна,
И ей пора выйти замуж за финна;
Марина мне сказала…
 
 
И ты была бы рада сделать это со мной,
Если бы ты смогла;
Но твое отраженье стоит спиной
По другую сторону стекла;
 
 
И твои матросы – тяжелее свинца,
На странных кораблях, лишенных лица;
Они будут плыть по тебе до конца,
Пока не сгорят дотла.
 
 
И ты была бы рада остаться ни с чем,
Чтобы махнуть рукой;
Кто-то говорит, и ты знаешь, зачем,
Но ты не знаешь, кто он такой;
 
 
И ты готова отдать все любому из них,
Кто поднимет тебя на крыльях своих,
Но никто из них не снесет двоих,
В этом и есть твой покой.
 

 
Сегодня на улицах снег,
На улицах лед;
Минус тридцать, если диктор не врет;
Моя постель холодна, как лед.
Мне не время спать; не время спать.
Здесь может спать только тот, кто мертв;
Вперед.
 
 
И я не прошу добра,
Я не желаю зла;
Сегодня я – опять среди вас,
В поисках тепла.
 
 
Со мной никогда не случалось ничего
Лучше тебя;
Синий, белый – твои цвета;
Никогда, ничего лучше тебя.
Никто из нас не хотел другого конца;
Никто из нас не хотел конца.
 
 
Я вижу тень твоего лица;
Тень твоего лица.
И я не прошу добра,
Я не желаю зла;
Сегодня я – опять среди вас,
В поисках тепла.
 
 
Сегодня на улицах снег,
На улицах лед.
Минус тридцать, если диктор не врет;
Того, что есть, никто не вернет.
Мне не время спать; не время спать.
Я вижу тень твоего лица.
Вперед.
 
 
И я не прошу добра;
Я не желаю зла.
Сегодня я – опять среди вас,
В поисках тепла.
 

 
Вчера я шел домой – кругом была весна.
Его я встретил на углу, и в нем не понял ни хрена.
Спросил он: «Быть или не быть?»
И я сказал: «Иди ты на…!»
 
 
Мы все бежим в лабаз, продрав глаза едва.
Кому-то мил портвейн, кому милей трава.
Ты пьешь свой маленький двойной
И говоришь слова.
 
 
Пусть кто-то рубит лес, я соберу дрова;
Пусть мне дают один, я заберу все два;
Возьму вершки и корешки –
Бери себе слова.
 
 
Ты воешь, словно волк;
Ты стонешь, как сова;
Ты рыщешь, словно рысь –
Ты хочешь знать свои права;
Слова, слова и вновь слова;
Одним важны слова, другим важнее голова.
 

 
Видел ли ты летающую тарелку
Над домом своим, над крышей своей?
Тарелка приносит в наш быт
Забвенье душевных обид,
И темой для светских бесед мы обязаны ей.
 
 
Я очень люблю этот разряд посуды,
Они украшают квартиры моей экстерьер.
Смотри, как что-то летит,
В количестве больше пяти,
Над домом четыре, пробив световой барьер.
 
 
И если внезапно мой микрофон не пашет,
И пьяный басист играет немного не в такт,
Мне кажется, это она,
Намерений лучших полна,
Над нами висит, вступая в ментальный контакт.
 
 
Видел ли ты летающую тарелку,
Над крышей своей висящую, словно звезда?
Мне кажется, это не зря;
Ведь если б тарелкой был я,
Я не стал бы летать,
Я не стал бы летать.
Я над местом таким не стал бы летать никогда.
Я над этим говном не стал бы летать никогда.
 

 
Мой друг музыкант
Знает массу забавных вещей;
Мой друг музыкант
Не похож на обычных людей.
Он строит аккорд
Из того, что он видит вокруг,
И он говорит,
Что это божественный звук.
 
 
Я слышал, что он чертовски неплох,
Что, когда он не пьян, он играет как бог.
И, простая душа, я гляжу не дыша,
Как вдохновенно
наполняет стакан
Мой друг музыкант…
 
 
Мой друг музыкант,
Он только ждет подходящего дня,
Чтоб взять свой смычок
И сыграть что-нибудь для меня.
И весь наш мир
Засохнет тогда на корню,
А если нет,
То мир – большая свинья;
 
 
Но сегодня на редкость задумчивый день,
А вчера был дождь, играть было лень.
Наверное, завтра; да, завтра наверняка;
Во славу музыки
Сегодня начнем с коньяка…
 

1980

 
В этом городе должен быть кто-то еще;
В этом городе должен быть кто-то живой.
Я знаю, что, когда я увижу его, я не узнаю его в лицо,
Но я рад – в этом городе есть еще кто-то живой;
 
 
Две тысячи лет, две тысячи лет;
Мы жили так странно две тысячи лет.
Но Вавилон – это состоянье ума; понял ты, или нет,
Отчего мы жили так странно две тысячи лет?
 
 
И этот город – это Вавилон,
И мы живем – это Вавилон;
Я слышу голоса, они поют для меня,
Хотя вокруг нас – Вавилон…
 

 
Она боится огня, ты боишься стен;
Тени в углах, вино на столе.
Послушай, ты помнишь, зачем ты здесь;
Кого ты здесь ждал, кого ты здесь ждал?
 
 
Мы знаем новый танец, но у нас нет ног;
Мы шли на новый фильм, кто-то выключил ток;
Ты встретил здесь тех, кто несчастней тебя;
Того ли ты ждал, того ли ты ждал?
 
 
Я не знал, что это моя вина.
Я просто хотел быть любим,
Я просто хотел быть любим…
 
 
Она плачет по утрам, ты не можешь помочь;
За каждым новым днем – новая ночь;
Прекрасный дилетант
На пути в гастроном –
Того ли ты ждал, того ли ты ждал?
 

 
Мне не нужно касанья твоей руки
И свободы твоей реки;
Мне не нужно, чтоб ты была рядом со мной,
Мы и так не так далеки.
И я знаю, что это чужая игра,
И не я расставляю сеть;
Но если бы ты могла меня слышать,
Мне было бы легче петь.
 
 
Это новые листья меняют свой цвет,
Это в новых стаканах вино.
Только время уже не властно над нами,
Мы движемся, словно в кино.
И когда бы я мог изменить расклад,
Я оставил бы все как есть,
Но если бы ты могла меня слышать,
Мне было бы легче петь.
 
 
По дощатым полам твоего эдема
Мне не бродить наяву.
Но когда твои руки в крови от роз,
Я режу свои о траву.
И ни там, ни здесь не осталось скрипок,
Не переплавленных в медь;
Но если бы ты могла меня слышать,
Мне было бы легче петь.
 
 
Так прости за то, что любя тебя
Я остался таким же, как был.
Но я до сих пор не умею прощаться
С теми, кого я любил;
И хотя я благословляю того,
Кто позволил тебе взлететь –
Если бы ты могла меня слышать,
Мне было бы легче петь…
 
 
Если бы ты могла меня слышать,
Мне было бы незачем петь.
 

 
Я хотел бы видеть тебя,
Я хотел бы знать,
С кем ты сейчас;
Ты как вода,
Ты всегда принимаешь форму того,
С кем ты;
С кем ты сейчас,
Кто верит сегодня
Своему отраженью
В прозрачной воде твоих глаз?
Кто ты теперь,
С кем ты сейчас?
 
 
С кем ты сейчас, сестра или мать,
Или кто-то, кто ждет на земле?
Легко ли тебе, светло ли тебе,
И не скучно ли в этом тепле?
Крылат ли он?
Когда он приходит,
Снимаешь ли ты с него крылья
И ставишь за дверь?
Кто ты сейчас,
С кем ты теперь?
 
 
С кем ты сейчас, сестра или мать,
Или кто-то, кто ждет на земле?
Тепло ли тебе – а если тепло,
То не скучно ли в этом тепле?
Крылат ли он,
И кто дал мне право
Помнить тебя и вспомнить еще один раз?
Кто ты теперь;
С кем ты сейчас?
 

Акустика

 
Они красят стены в коричневый цвет
И пишут на крышах слова;
Имеют на завтрак имбирный лимон
И рубль считают за два.
Мне было бы лестно прийти к ним домой
И оказаться сильней –
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.
 
 
Ты можешь купить себе новый Hi-Fi
Или просто идти в гастроном;
И медитировать на потолке,
Облитым дешевым вином.
Сложить свою голову в телеэкран,
И думать, что будешь умней.
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.
 
 
Они говорят, что губы ее
Стали сегодня, как ртуть;
Что она ушла чересчур далеко,
Что ее уже не вернуть;
Но есть ли средь нас хотя бы один,
Кто мог бы пройти ее путь,
Или сказать, чем мы обязаны ей?..
 
 
Но чем дальше, тем будет быстрей;
Все помнят отцов, но зовут матерей;
И они говорят, что у них веселей –
В доме, в котором не гасят огней…
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.
 
 
Так строй свой бюджет на запасах вина,
Что хранятся в твоих кладовых.
Кормись на тех, кто кормит тебя,
Забудь про всех остальных.
И я мог бы быть таким же, как ты,
И это бы было верней;
Но, чтобы стоять, я должен держаться корней.
 

1980

 
Последний дождь – уже почти не дождь;
Смотри, как просто в нем найти покой.
И если верить в то, что завтра будет новый день,
Тогда совсем легко…
 
 
Ах, только б не кончалась эта ночь;
Мне кажется, мой дом уже не дом.
Смотри, как им светло – они играют в жизнь свою
На стенке за стеклом.
 
 
Мне кажется, я узнаю себя
В том мальчике, читающем стихи;
Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь,
И кровь течет с руки.
 
 
Но кажется, что это лишь игра
С той стороны зеркального стекла;
А здесь рассвет, но мы не потеряли ничего:
Сегодня тот же день, что был вчера.
 

1977

 
Я не знаю, зачем ты вошла в этот дом,
Но давай проведем этот вечер вдвоем;
Если кончится день, нам останется ром,
Я купил его в давешней лавке.
 
 
Мы погасим весь свет, и мы станем смотреть,
Как соседи напротив пытаются петь,
Обрекая бессмертные души на смерть,
Чтоб остаться в живых в этой давке.
 
 
Здесь дворы, как колодцы, но нечего пить;
Если хочешь здесь жить, то умерь свою прыть,
Научись то бежать, то слегка тормозить,
Подставляя соседа под вожжи.
 
 
И когда по ошибке зашел в этот дом
Александр Сергеич с разорванным ртом,
То распяли его, перепутав с Христом,
И узнав об ошибке днем позже.
 
 
Здесь развито искусство смотреть из окна,
И записывать тех, кто не спит, имена.
Если ты невиновен, то чья в том вина?
Важно первым успеть с покаяньем.
 
 
Ну а ежели кто не еще, а уже,
И душа, как та леди, верхом в неглиже,
То Вергилий живет на втором этаже,
Он поделится с ним подаяньем.
 
 
Здесь вполголоса любят, здесь тихо кричат,
В каждом яде есть суть, в каждой чаше есть яд;
От напитка такого поэты не спят,
Издыхая от недосыпанья.
 
 
И в оправе их глаз – только лед и туман,
Но порой я не верю, что это обман;
Я напитком таким от рождения пьян,
Это здешний каприз мирозданья.
 
 
Нарисуй на стене моей то, чего нет;
Твое тело – как ночь, но глаза – как рассвет.
Ты – не выход, но, видимо, лучший ответ;
Ты уходишь, и я улыбаюсь…
 
 
И назавтра мне скажет повешенный раб:
«Ты не прав, господин», – и я вспомню твой взгляд,
И скажу ему: «Ты перепутал, мой брат:
В этой жизни я не ошибаюсь».
 

1978