355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Борис Божнев » Элегия эллическая. Избранные стихотворения » Текст книги (страница 3)
Элегия эллическая. Избранные стихотворения
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 03:21

Текст книги "Элегия эллическая. Избранные стихотворения"


Автор книги: Борис Божнев


Жанр:

   

Поэзия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

«Ноябрьские тюфяки…»
Сергею Прокофьеву
 
Ноябрьские тюфяки
перестилаются над нами
Движеньем ледяной руки
Декабрьскими простынями,
 
 
И отсыревшие полотна
Свинцовым отблеском блестя,
Натягиваются неплотно,
Однообразно шелестя…
 
«Пишу стихи при свете писсуара…»
 
Пишу стихи при свете писсуара,
Со смертью близкой все еще хитря,
А под каштаном молодая пара
Идет, на звезды и луну смотря.
 
 
Целуются и шепчутся… Ах, дети…
А я не знаю, что совсем здоров,
Куда глаза от объявлений деть и
Все думаю – как много докторов…
 
 
Проходит пара медленно и робко
Чрез лунный свет и звездные лучи,
А я в железной и мужской коробке
Вдыхаю запах лета и мочи…
 
 
Вздыхают и задумались… Ах, кротко…
А я стою, невидимый для них,
Над черною и мокрою решеткой
Все думая – как мало не больных…
 
 
Журчит вода по желобкам наклонным
И моет дурно пахнущий фонтан,
Но безразличен городским влюбленным
И я, и смерть, и городской каштан…
 
«О, русский Свифт… Я слабый Гулливер…»
 
О, русский Свифт… Я слабый Гулливер…
Меж лилипутов – в суете и гаме –
Ползет трамвай и зеленеет сквер…
И я боюсь в толпу ступить ногами…
 
 
Но где мой друг и где моя постель –
Во мне огромны нежность и усталость…
И я шагнул… чрез Сену… сквозь метель…
Страна гигантов – ты Россией стала…
 
«Вы – Михаила Лермонтова брат…»
Александру Кусикову
 
Вы – Михаила Лермонтова брат.
Да, Вы его наследник самый ближний.
И верьте мне – я более чем рад
Так близко знать Вас в современной жизни.
 
 
В расцвете лет убит был Михаил,
И Вы – последний представитель рода.
О, Байрон тоже Вашим братом был:
В семье не без небесного урода.
 
 
Увы! погиб и он в расцвете лет,
И я боюсь за Вас, за фаталиста —
Вы трубку держите, как пистолет,
Как пистолет дымится трубка мглисто.
 
 
И пахнет порохом табачный дым,
За дымом – горы сумрачные стынут,
И под рассветным облаком седым
На камне ждет, кого-то ждет Мартынов.
 
 
А на стене у Вас висит ковер,
Мне чуждого, Вам близкого Кавказа,
И он для Вас цветист, как разговор,
Но для меня он страшен, как проказа…
 
 
Кавказ! Кавказ! О, снежная струна,
Не тающая на российской лире,
И под рукой у Вас гремит она,
И грозным эхом повторится в мире.
 
 
О, смутно постигает тот, кто вник
Во звуки Вашей яростной музыки,
Что нас ведет незримый проводник
Наверх по скалам роковым и диким…
 
 
Кавказ! Кавказ! О, ледяной хребет
Великих, средних, небольших поэтов,
И я даю Вам клятву и обет
Подняться с Вами к холоду и свету.
 
 
И я, и я бессмертным льдом согрет,
Его сверканьем ослеплен навеки…
Но должен я закончить Ваш портрет:
Пейзаж еще не видят в человеке.
 
 
Лицо… О, мраморные нос и лоб,
И золотые волосы и брови…
Но я не знаю, что сломить могло б
Сталь и железо Вашего здоровья.
 
 
И тело… Статен, невысок, нетолст,
Но как ни берегите и ни мерьте,
Ах, только фотография и холст
Его спасут от старости, от смерти.
 
 
Походка… Так идет спокойный зверь,
Так против волн плывет большая лодка,
Так движутся часы – прохожий, сверь –
Так волочится с каторжным колодка.
 
 
И жесты… Этот плавен, этот груб,
А этот полон грации несветской,
И складка умных мужественных губ
Вдруг содрогается в улыбке детской.
 
 
Душа… О, слово дивное душа…
Его произносить легко и страшно…
О, тень бумаги, тень карандаша,
О, белый мир бумаго-карандашный…
 
 
Портрет закончен… Вы на нем живой,
И Вас узнают все, кто знал когда-то…
Мне радостно, но, труд закончив свой,
Я ставлю не сегодняшнюю дату —
 
 
О, в комнату отеля де ля Плас,
Где после нас живут чужие люди,
Моя душа зачем-то повлеклась…
Я Вашим другом был, и есть, и буду.
 
«Не трогайте мои весы…»
 
Не трогайте мои весы –
Я мужественною рукою
Трудился многие часы
Над неподвижностью такою,
 
 
И сам себе воздал хвалу
За то, что тяжести единой
Весов установил стрелу
Пред золотою серединой…
 
 
Но вот, когда ни взор, ни слух
Не нарушают равновесья,
И поровну на дисках двух
Как будто невесомый весь я,
 
 
Когда их сдерживать рука
Уже устала, неужели
Вновь чаша плотска тяжеле,
А та, небесная, легка…
 
«Неблагодарность – самый черный грех…»
 
Неблагодарность – самый черный грех.
Не совершай его, и будешь светел.
Никто не в праве мне сказать при всех:
Ты на добро мое мне чем ответил…
 
 
Никто… И, совесть, ты – почти чиста…
Число друзей моих, мужчин и женщин,
Живых и умерших, да, больше ста,
Врагов же – пять… а, может быть, и меньше…
 
 
И не должник я… Никому, ни в чем…
Я все отдам за нежности крупицу…
И, сам больной, был для других врачом…
О, каплю жалости, чтоб мне напиться…
 
 
Любовниц милых и святых подруг,
Любивших, отошедших… все бывает…
Пусть далеки они… Но сразу, вдруг…
Ах, ничего то я не забываю…
 
 
А ты… Ты ангел или человек,
Меня спасавший делом и советом…
Я был бы мертв… О, жизнь не для калек…
Я жил и счастлив… О, не чудо ль это…
 
 
Не знаю… Плачу и благодарю
За помощь в прошлом, верность в настоящем,
Ночь творчества и чистую зарю
Светлеющую надо мной, не спящим…
 
«А, Б, В, Г, Д…»
 
А, Б, В, Г, Д.
1, 2, 3, 4, 5…
Старости школа, о, где –
Время учиться опять.
 
 
Е, Ж, З, И, К.
6, 7, 8, 9, 0…
Муза, скамью старика
Ныне занять мне позволь.
 
«И есть борьба за несуществованье…»
 
И есть борьба за несуществованье,
За право не существовать – борьба…
О, неживое мертвое названье,
О, неживая мертвая судьба.
 
 
Существованье слабым не под силу,
И вот – борьба, чтоб не существовать…
Я побежден… Меня не подкосило
На не похолодевшую кровать.
 

ФОНТАН (1927)
Восемнадцать стихотворений

ДУШЕНЬКЕ

La seule personne au monde

qui me donne parfois envie de

me jeter a genoux.

G. Duhamel


I. «На землю смертный воду льет…»
 
На землю смертный воду льет
Без радости и без влеченья,
Но в стройный обратить полет
Воды нестройное теченье.
 
 
Но к небу устремить струю
Блистательную – смертный любит,
Подобной сделав острию
И вызвав высоту из глуби…
 
II. «Полету бурному внемли!..»

Notre planete souffrante a besoin de centre.

H. Massis


 
Полету бурному внемли!
Фонтан заковано-свободный
Для круга пыльного земли
Есть центр отрадный и холодный.
 
 
И то взлетает напрямик
Струей стремительно единой,
То падает, и через миг
Вновь рвется в неба середину…
 
III. «Со светло-бодрым выраженьем…»
 
Со светло-бодрым выраженьем
Струишься ты в горячий день,
Но быстрое твое движенье
На смертных навевает лень…
 
 
Смотря на хлопоты фонтанов,
Лениво возлежит Восток.
И лишь тогда от сна восстанет,
Когда иссякнет их поток…
 
IV. «Ты – без брегов и без русла…»
 
Ты – без брегов и без русла,
Что для тебя земная буря…
И к помрачившейся лазури
Тебе не вознести весла…
 
 
О, если бы мое весло
Струею выспренно-торчащей
До молний блещущих все чаще
Под громыханье отнесло…
 
V. «О, одинокая струя…»
 
О, одинокая струя.
Ты не сливаешься с другою…
О, ниспаденье острия
Меланхоличною дугою…
 
 
Бежит в содружестве поток,
В содружестве бушуют волны.
И лишь один фонтанный ток
Журчит в уединеньи полном…
 
VI. «Сколь гармонически над ухом…»
 
Сколь гармонически над ухом
Природа вьется и звенит,
Что звонко-блещущая муха,
Струя летящая в зенит…
 
 
Она чарует слух Природы
Не преставая день и ночь,
И длань восточного народа
Ее не отгоняет прочь…
 
VII. «Сокрыта звучная струя…»
 
Сокрыта звучная струя
Деревьями густого сада…
Так между тайной бытия
И человеком есть преграда…
 
 
Но зеленью сокрытый шум
До глуха сладко достигает…
Так вслушивающийся ум
Невидимое постигает…
 
VIII. «Сию воздушную черту…»
 
Сию воздушную черту, –
Как сильно человек ни страждет, –
К ней припадающему рту,
Воспламененному от жажды,
 
 
Мучительной не преступить…
И, заливая пламень ада,
Он может долго, жадно пить,
Ее не одолев преграды…
 
IX. «Взгляни на льющийся алмаз…»
 
Взгляни на льющийся алмаз,
Блестящий многоцветным роем –
Лазурь и солнце сотни раз
Преломлены его игрою…
 
 
Сияньем брызгая вокруг,
Он ослепительный и чистый,
И вправленный в гранитный круг
Переливается лучисто…
 
X. «Я дно высокое открыл…»
 
Я дно высокое открыл,
Измерив глубиною мысли –
Похожи очертанья крыл
На ангельские коромысла…
 
 
О, за водой, что так скудна, –
Фонтан – для ангелов колодец, –
Высокого касаясь дна.
О, прилетают, не приходят…
 
XI. «До той же самой высоты…»
 
До той же самой высоты
И на одну и ту же землю
Все так же ровно льешься ты,
Но я тебе нестройно внемлю…
 
 
Ты завершаешь путь прямой
Одним и тем же звуком плоским,
Так отчего же хаос мой
Твоим явился отголоском…
 
XII. «Нет, не песочные часы…»
 
Нет, не песочные часы –
Фонтанные… Вода, как время,
Чаруя знойные красы
Благоуханного гарема.
 
 
Неиссякаемо бежит…
И в созерцании развратном
Восток дряхлеющий лежит
Перед струею невозвратной…
 
XIII. «О, нападение твое…»
 
О, нападение твое
Не устрашит лазурной жизни,
Зане земное острие
Должно быть твердо-неподвижным
 
 
Дабы грозить кому-нибудь…
Но ты в стремительном недуге,
Небесную не тронув грудь,
Сменяешь острие на дуги…
 
XIV. «Потоки мощные воды…»
 
Потоки мощные воды
На землю проливает небо –
На плодоносные сады
И на поля златые хлеба.
 
 
И русла наполняет рек…
А возвращает к щедрым сводам
Неблагодарный человек
Твою единственную воду…
 
XV. «Струя прохладная поет…»
 
Струя прохладная поет
И, слушая в оцепененьи,
Прохожий из пригоршней пьет
Ее живительное пенье.
 
 
И чистый и прозрачный звук,
Не умолкая, без усилья,
Смывает грязь с горячих рук,
Овеянных дорожной пылью…
 
XVI. «Языческое изреченье…»
 
Языческое изреченье,
Торжественное «панта рей» –
Твоя струя, твое теченье…
Не медленнее, не быстрей.
 
 
И без начала, без скончанья,
О, слышит ли его Кратил –
Бессмертно– ровное журчанье
Иль слушать космос прекратил…
 
XVII. «Какая мертвенная тишь…»

So long as the house is empty,

we shall have peace and quiet.

R. Kipling


 
Какая мертвенная тишь…
Дом опустел и сад запущен,
И еле слышно ты грустишь,
Струею траурной опущен…
 
 
Счастлив тот невозвратный век, –
Я повторяю неустанно, –
Счастлив, счастлив тот человек,
Кого оплакали фонтаны…
 
XVIII. «Не воздвигайте мне креста…»
 
Не воздвигайте мне креста –
Воздвигните струю фонтана,
И пусть струя лиется та…
Ни вслушиваться не устану.
 
 
Ни зреть из мрачной темноты,
Из безотрадного бессмертья,
Как славословит с высоты,
Как воздух в ликованья чертит…
 

SILENTIUM SOCIOLOGIUM (1936)
Поэма

* * *
 
Повиноваться пению нельзя.
Я призываю к неповиновенью.
Пускай поет цыганка бытия –
Ее, ее не слушай, вдохновенье.
 
 
Не то – один губительный толчок,
И ты – клянусь молчаньем Аполлона
Автомобильный услыхав гудок.
Стеною упадешь Иерихона.
 
 
Царицы песни сброшен произвол, –
Как страстно бы она ни танцевала,
Больших серег качая ореол,
Она не может быть царицей Бала.
 
 
Испепелил огонь ее очей
Свою же власть, свои ступени трона —
У Хроноса украв его детей,
Она не знает, что такое Хронос.
 
 
Свое паденье сладостная власть
Лишь полуропотом гитар встречает.
И перед тем, как навсегда упасть,
Себя еще блаженством величает.
 
 
Бал это там, где юная чета
Не ведает о старине Музыки,
Где бледно-голубая суета
Чуть розовеющей равновелика…
 
 
А на царицу песни погляди —
Меж бабочек она как лед застыла,
Но нежный кратер вальса посреди
Блестящей залы вдруг испепелила…
 
 
Бал это там, где юная чета
Не ведает о старине Музыки.
Где строгопалевая суета
Сиреневеющей равновелика…
 
 
Свое паденье сладостная власть
Лишь ропотом своих гитар встречает,
И перед тем, как навсегда упасть,
Себя еще блаженством величает.
 
 
И слыша ропот горестных гитар
Уж ни о чем она не сожалеет –
Ей до сих пор ее же дивный дар
Мешал услышать то, что было ею…
 
 
Испепелил огонь ее очей
Свою любовь, своих страстей законы –
У Хроноса украв его детей,
Она не знала, что такое Хронос…
 
 
Теперь, теперь услышала она
Все то, что было смуглости бледнее.
Увидела, куда вела луна,
Куда ее вела, идя за нею…
 
 
Так это я была весь тот костер,
Что только часть мне полночь отразила,
И утихал глубокомудрый спор,
Когда мое безумье говорило…
 
 
Мой женский голос был почти мужским.
И меж землей и небом расстоянье
Я пролетала голосом своим
Почти на крыльях на почти свиданье…
 
 
Почти, почти встречались мы с тобой.
Лицом к лицу, кольцом к кольцу, к колечку,
Опьянены сребристою пальбой,
Шампанского златистою осечкой…
 
 
Прощай, прощай, мой друг, мой голубок, —
Все яростней – под свист, быстрей – под визги,
Со струн рокочущих на землю, вбок,
Рука сухая сбрасывает брызги…
 
 
Так это я была весь тот костер,
Что только часть мне полночь отразила,
И утихал глубокомудрый спор,
Когда мое безумье говорило…
 
 
Прощай, прощай, мой друг, прощай, дружок, —
Все с большей силою рука сухая,
Как бы струны почувствовав ожог,
Трясясь, на землю брызги сотрясает…
 
 
Свое паденье сладостная власть
Под ропот горестный гитар приемлет,
И пятая родившаяся масть
Богатству неземному чутко внемлет…
 
 
Настали дни слабейшего толчка,
Настали дни сильнейшего крушенья,
И от автомобильного гудка
Ты упадешь стеною песнопенья.
 
 
Твое перо в немеющих перстах
Уж заглушает Бытия запястья.
И нечто есть, что не упало в прах,
Хотя лежит во прахе сладострастье.
 
 
Не гнев, не ветр, не ярость, не мороз, —
А более, чем чувства, чем стихии:
Бегут по коже мириады роз,
Всевидящие, но глухонемые.
 
 
Пускай уйдет кочующий престол
В иное царство творческого духа —
Святых серег незримый ореол
Увенчивает снизу орган слуха.
 
 
И эти серьги должен ты носить,
Имеющие их – да слышат пенье.
И где-то эхо отдалось – носить…
Я призываю к неповиновенью.
 
 
Не гнев, не ветр, не ярость, не мороз,
А более, чем чувства, чем стихии —
Бегут по коже мириады роз,
Всевидящие, но глухонемые.
 
 
Уж все готово совершить прыжок,
Где верх и низ – лишь варварские стоны,
И вместо тени газовый рожок
Отбрасывает светлые хитоны.
 
 
На светлый и мерцающий хитон
Слетаются, но слишком поздно, боги —
И верх и низ в один античный стон
Сливаются, и гаснет газ убогий…
 
 
Ты должен гармонично онеметь,
Гармонии испытывая муки,
И так молчать, чтоб солнечная медь
Из недр к тебе протягивала руки.
 
 
Молчать и так молчать, чтоб вечный хор
Природы умолкал перед органом
Умолкшим… Чтоб аккорды снизить гор
Арпеджиями низкими тумана…
 
 
Какой-то гул каких-то голосов
Из глубины моих стола и кресел,
Из душераздирающих лесов.
Как будто кто их вырвал и повесил –
 
 
Мне слышится – лесов девятый вал,
Пускай смыкает плоскость палисандра
Свой тихий и мечтательный овал, –
В нем место есть еще для слов Кассандры.
 
 
Но я на это место не взглянул —
Мне самому понятен гул зловещий,
Угрюмый гул, неотвратимый гул:
Он через вещь мне возвещает вещи…
 
 
Твое перо в немеющих перстах
Уж заглушает Бытия запястья.
И нечто есть, что не упало в прах,
Хотя лежит во прахе сладострастье.
 
 
Не гнев, не ветр, не ненависть, не боль, –
Сильней стихии, яростнее чувства;
Всю кожу натирает канифоль,
Чтоб глаже совершалась смерть искусства.
 
 
Свой стол выстукивая, словно врач,
Я нахожу – мой век ужасно болен.
Как неказнивший молодой палач
Доволен этим, но и недоволен.
 
 
Задумчив он, и голову объяв
Свою, склоняет, как чужую, ниже,
И если бы хоть раз казнил он въявь —
К действительности не был бы он ближе.
 
 
Мой век обуреваем топором,
И рубит все – не только Ниагару,
А даже то, что было серебром,
Но не было рыдающей гитарой.
 
 
Гармонию какую создают
Пустынный зал, ряды пустые кресел…
Два эхо сами для себя поют…
И на пороге я стоял так весел,
 
 
Так радостен, и на пустынный зал
Глядел, как третье эхо, безъязыкий.
И луч Музыки золотой сиял
Там, где была недавно тень Музыки…
 
 
С тех пор всегда пустынно предо мной,
И я иду путем обыкновенным.
И тихо, и задумчиво ногой
Подталкиваю камень драгоценный, –
 
 
Бежит проворно мышь его игры,
Рожденная раздумия горою.
И из еще таинственной руды
Кую венец безвестному герою…
 
 
Интернационалы голосов,
Как нечленораздельные калеки
Каких-то многостранных языков.
И, образуя в воздухе отсеки,
 
 
Летят опять… Громовсемирность книг
Их встретила громовсемирным хором…
Удар был страшен… Все умолкло вмиг,
И утонуло в гимне Пифагора…
 
 
Из всей громовсемирности беру
Тишайшее – пыль, что лежит на книге,
Легчайшее – и все же не сотру,
Мельчайшее – искусств, наук, религий…
 
 
Не гнев, не вихрь, не ненависть, не боль,
Бесчувственней стихий, стихийней чувства
Уж сходит с кожи вечная мозоль,
Натертая твоим трудом, искусство.
 
 
Довольно шуток. Пушкин был Всерьез.
Последний смех божественной стихии.
Бегут по коже мириады роз.
Всевидящие, но глухонемые…
 
 
Играть – молчать… И колыбель смычка
С уснувшею гармонией качая,
Бояться и желать, чтоб от толчка
Она проснулась, сон свой не кончая…
 
 
Играть – молчать… Качая колыбель
Смычка, гармонию свою баюкать,
И мучиться ужель, навек, ужель
Она смежила сладостные звуки…
 
 
Тебя, тебя, поставив словно щит
Между собою и между вселенной,
Молчание само себя хранит
И прижимает перст к устам нетленным
 
 
Как бога, бога поцелуй сей перст,
Смежающий земных глаголов вежды!
Под поцелуем бога рай отверст —
Един язык не ведает одежды.
 
 
Закон струны перстами преступив,
Нигде себе ты не найдешь возмездья,
И душу, словно кровь ее, пролив,
Постигнешь ты – душа твоя созвездье.
 
 
В котором есть бессмертия звезда…
Трудись, ликуй и трепещи, убийца,
Пока в могиле не совьет гнезда
Молчания вознесшаяся птица…
 

АЛЬФА С ПЕНОЮ ОМЕГИ (1936)
Двадцать семь стихотворений

«Бегут на вечный берег аксиомы…»
 
Бегут на вечный берег аксиомы,
Не постигая мудрого песка,
И каждый раз Учитель по-другому
Внимает мудрости ученика…
 
 
Разрушены языческие волны
До основанья неба и земли,
И бедный парус, христианства полный,
Сияет за колоннами вдали…
 
«Ты зришь ли огнь, в котором нет огня…»
 
Ты зришь ли огнь, в котором нет огня,
Ты зришь ли дым без сладостного дыма?
Он заливает, гасит он меня
Потоками солеными, седыми.
 
 
Что, хладные, у ног моих шипят,
И, с плеском разгораясь постепенно,
Меня залить и погасить хотят
Чуть тлеющею, чуть нетленной пеной…
 
«Как можешь ты мечтательно ходить…»
 
Как можешь ты мечтательно ходить
Вдоль берега израненного моря,
Его простор как можешь ты любить,
Когда твоя любовь в его просторе.
 
 
У ног твоих то тяжко упадет ,
То, истекая пеною, привстанет…
Твою любовь оно тебе вернет,
Простором быть оно не перестанет…
 
«Безмолвствует за слогом ясный слог…»
 
Безмолвствует за слогом ясный слог
Лазурности до тишины безмерной,
И свой гекзаметрический порог
Переступают волны равномерно…
 
 
Ни слога облака… Ни слога птиц…
Лишь нескончаемость слогов лазури
Хранит спокойнейшую из страниц,
Которую душа читает в бурю…
 
«”Я не могла заснуть – так тихо было море…”»
 
«Я не могла заснуть – так тихо было море…
О, почему оно зловеще не шумит,
О, почему оно на яростном просторе
Торжественно и торжествуя не гремит…
 
 
И тщетно я ждала спасительного гула
Отрадный сердцу плеск, понятный только мне, –
Как сладостно бы я под гром его заснула,
Под глубочайший гром в глубокой тишине…»
 
«Ты знаешь, для чего я создал это море?..»
 
Ты знаешь, для чего я создал это море? —
Чтоб около меня оно могло страдать…
Ведь струны не безбрежны, струны на просторе
Не могут беспредельно, без конца рыдать…
 
 
Я создал это море, чтоб его страданья
Великой глубиною были для меня…
Ведь струны не безбрежны, вечностью рыданья
Лишь в горле человека до конца звеня…
 
«Как дети, что бежали на песок…»
 
Как дети, что бежали на песок
И вдруг упали в море – волны моря
Упали… И подняться им помог
Прилив тоски над глубиною горя…
 
 
Прилив помог, как плач детей, поднять
Плач горьких волн, но плачет вся бездонность,
Которую утешить и обнять
Не может в час прилива вся влюбленность…
 
 
«Бедна та грусть, в которой нет песка…»
Бедна та грусть, в которой нет песка,
Грусть глубока в бесчисленности плоской,
Как волнами прибитая доска,
На мокрые полосочки, полоски.
 
 
Она легла… Одна, ни с кем другим
Не в силах на полосочки делиться,
Ей сладостно единством дорогим
Над плоскостью бесчисленною длиться.
 
«Что было только частию Природы…»
 
Что было только частию Природы,
То целым мирозданием гремит. —
Земное лоно вместе с небосводом
Подводное надземностью громит…
 
 
Грохочущая плоскость разрушенья
Вздымается ревущею горой,
Рождая в муках страшного крушенья
Второго лона небосвод второй…
 
«Срывает с эхо буря все покровы…»
 
Срывает с эхо буря все покровы
И слух нагой – средь обнаженных сфер,
И громовое небо столь сурово,
Сколь ласковым бывает Люцифер…
 
 
Единая раздвоена Природа
И делается двойником глубин,
Где волны стали частью небосвода
И небосвод часть водяных руин…
 
«С глубоким диким грохотом руины…»
 
С глубоким диким грохотом руины
Бездонности на плоскости лежат,
И с грозным беспощадным ревом львиным
Круги воды, что римский цирк, дрожат.
 
 
И все бурлит, но это все не буря,
А буря то, что без всего бурлит,
Что без всего, без мудрости, без дури,
Но равное само себе гремит…
 
«Сжимает море в яростных тисках…»
 
Сжимает море в яростных тисках
Все выше и – разъятием огромным
Роняет море, – и опять в ветрах
Объятием воздвиглось буреломным…
 
 
И вдруг – с полубездонной высоты
Опять роняет моря полубездну, —
И держит, держит стройность красоты
На хаосе горбов своих железных…
 
«Черты единой хаос беспрестанный…»
 
Черты единой хаос беспрестанный,
И плеск подобный гимну грозных рук,
Дисгармоничный и многоорганный
Не только звук, а после – только звук.
 
 
Гласящий о потере лицезренья,
Которому есть край, но нет конца.
И льется через край конец мученья –
Ведь на тебе уж нет ее лица…
 
«Средь страшной дикой бури соловей…»
 
Средь страшной дикой бури соловей
Вдруг сладостно запел – невесть откуда,
Нивесть какой любви, каких ночей –
Средь яростного громового гуда…
 
 
На миг он грохот бури заглушил
Хрустальной бурей сладостного пенья,
Но человек в тот самый миг решил,
Что смерть близка и нет ему спасенья…
 

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю