Текст книги "Египетский манускрипт"

Автор книги: Борис Батыршин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 7

В который раз уже Яша спрашивал себя – как его угораздило влезть в эту историю? Да, завлекательно. Да, загадок ничуть не меньше, чем в книжонках про сыщиков, напечатанных на желтой дешевой бумаге, – когда-то Яша зачитывался ими взахлеб. Ну так и что с того? Зато дело это становилось опасным – и чем дальше, тем больше. Первым звоночком стала стычка в швейцарской при психиатрической лечебнице. А теперь вот еще и погоня, закончившаяся очередным загадочным эпизодом: юный Николка вновь продемонстрировал Яше нечто не вполне объяснимое. Молодой человек, разумеется, не преминул навестить проходной двор, где случился странный инцидент; к его удивлению, пропажа нашлась. Брошенный Николкой предмет закатился в угол двора, да еще и попал под пласт отставшей штукатурки, избегнув внимания и дворника и вездесущих мальчишек.

Находка представляла собой жестяной цилиндрик черного цвета; бока его были испещрены надписями латиницей и какими-то значками. Яша разобрал знакомое слово «Pepper». От цилиндрика и правда пахло едким перцем – когда Яков, изучая находку, нажал на черную, сделанную из непонятного материала, крышечку, цилиндрик еле слышно зашипел и тут же замолк; Яша почувствовал легкое жжение в глазах и першение в горле. Молодой человек закашлялся, но добычи не бросил – наоборот, старательно завернул в грязноватый носовой платок и запихнул в карман. Кое-что, во всяком случае, прояснилось: в цилиндрике было что-то вроде очень тонкого перцового порошка; при нажатии на крышку содержимое вылетало наружу. Яша видел, как подобным образом действуют распылители кельнской воды у модных цирюльников, из числа тех, что держат заведения на центральных улицах. Что ж, по крайней мере, одна загадка разрешилась – теперь Яша знал, как Николка сумел расправиться и с гимназическими хулиганами, и с посланцами Ван дер Стрейкера.

Впрочем, опасность, угрожавшая лично Яше, от этого меньше не становилась – может, у Николки и имелся запас хитрых цилиндриков, но поделиться ими с товарищем он пока не спешил. Так что, собираясь на Гороховскую, Яков принял некоторые меры предосторожности – в его рукаве пряталась свинцовая гирька, прицепленная к короткой кожаной петле, надетой на запястье. Гирьку эту он по случаю приобрел у одного лабазного сидельца и с тех пор часто упражнялся, разнося в щепки дощатые ящики и старые, рассохшиеся бочонки. Но употреблять свинчатку против всамделишнего противника Яше пока не доводилось. А вот теперь – как бы не пришлось пускать импровизированный кистень в ход…

Но, несмотря ни на что, Яша не собирался бросать расследования. Слишком уж радужные перспективы открывались теперь перед выходцем из задрипанного еврейского местечка, что в пяти верстах от Винницы. Детство Яши прошло в грязноватом, тесном, провонявшем луком домишке отца-сапожника; на острого умом мальчугана обратил внимание ребе и присоветовал отдать Яшу в хейдер.

Но Яша не оправдал ожиданий меламеда; мальчика не увлекло изучение хумаша[13]13
  Пятикнижие – в хейдере изучали древний вариант иврита, хумаш и отдельные части Талмуда. А вот русской грамоте не учили. Меламед – учитель и, как правило, содержатель хейдера.


[Закрыть] и талмудических премудростей. В одиннадцать лет с помощью дальнего родственника, державшего на винницком базаре мясную лавку, Яков поступил в гимназию и проучился там целых два года. Потом добросердечный мясник умер, платить за обучение стало некому – семья Якова и без того едва сводила концы с концами, так что его ожидала незавидная участь подмастерья у соседа-часовщика. Там Яша провел еще год, остро завидуя бывшим одноклассникам, продолжавшим бегать в гимназию.

Мальчик ни на минуту не оставлял мечты вернуться к учебе или хотя бы сдать за курс гимназии экстерном. Осуществить эти планы помог спившийся преподаватель математики Винницкого реального училища, поляк и вольнодумец Станислав Крановский. Он дал Яше кое-какие учебники и помогал в свободное время овладевать науками.

И тут судьба вновь улыбнулась Яше – сосед-часовщик по возрасту отошел от дел и продал мастерскую; мальчика же порекомендовал общему родственнику, Натану Ройзману, державшему часовую лавку не где-нибудь в Кологриве, а в самой Москве! Ройзман принял винницкого племянника с неохотой, но скоро переменил мнение – молодой человек выказывал живость ума, редкую исполнительность и, главное, недюжинные таланты по части деликатных поручений. Так что Якова не обременяли часовым делом – хватало занятий в областях, требующих его «особых» способностей. За время жительства в Москве он успел составить себе некоторую репутацию; соплеменники Ройзмана все чаще и чаще обращались к старому часовщику с просьбой прислать Якова разобраться с каким-нибудь заковыристым поручением, оказавшимся не по зубам их собственным приказчикам. Яша охотно брался за такие дела, собирая понемногу деньги на будущую учебу в университете; в том, что ему по силам сдать весь курс экстерном, молодой человек не сомневался. И вот теперь – служба у Олега Ивановича, возможность разом решить вопрос с оплатой учебы, а в качестве довеска – разобраться в загадочной и опасной истории пропавшего доцента Евсеина и зловещего бельгийца.

Яков неспешно зашел во двор дома Овчинниковых. Как ни странно, сегодня слежки не было – видимо, противник зализывал раны после вчерашнего поражения. А может, нашли себе дела поважнее? Яков, конечно, не верил, что зловредный иностранец вот так, запросто отступит, однако факт оставался фактом: сегодня шпиков не было.

Не застав Николку (ведь договаривались же, что будет сидеть дома!), Яша устроился на лавочке в тенечке и уже приготовился к долгому ожиданию, как вдруг во дворе сделалось людно.

И на этот раз Яша пропустил момент, когда у стены за его спиной будто ниоткуда возникли люди. Молодой человек точно знал, что им неоткуда было там взяться. Он давно изучил двор вдоль и поперек, пытаясь найти хоть какое-то объяснение загадочным исчезновениям Олега Ивановича и остальных; а таких исчезновений и появлений на глазах Якова приключилось уже с полдюжины. Вот и сейчас – неизвестно откуда во дворе оказался Николка. Одет мальчик был весьма необычно – без обязательной гимназической фуражки, в курточке странного покроя, которую как раз и стаскивал с себя в тот момент, когда Яша обернулся. Да ведь разве в одной курточке дело! С Николкой было еще четверо, и одного из них Яша сразу же узнал. Это был не кто иной, как пропавший моряк! Яше было известно, что родственники Никонова места себе не находят, переживая за лейтенанта, – троюродная сестра Никонова Варенька Русакова, та самая, что была вместе с Семеновыми и Овчинниковыми на достопамятном велогулянье в Петровском парке, не раз бывала в доме на Гороховской. Глаза у барышни всякий раз были красными – видно было, что она убивается о сгинувшем лейтенанте; да и подруга ее, Марина, кузина Николки, была невесела.

Яша точно знал – последним, кто видел Никонова, был он сам и, разумеется, Олег Иванович. Яша прекрасно помнил, как оба мужчины исчезли из виду – вот здесь, в этом самом дворе. И он, Яков, в очередной раз прозевал момент исчезновения…

А теперь, значит, лейтенант нашелся? И не один – его сопровождали трое, два молодых человека и барышня. Причем барышню Никонов как бы невзначай поддерживал под локоток; та мило щебетала и с любопытством озиралась по сторонам.

Одеты эти трое были весьма необычно. Например, наряд спутницы лейтенанта иначе как непристойным назвать было невозможно. На барышне была неприлично короткая юбка, а также блузка – из ткани столь легкой, что она, казалось, просвечивала, открывая взору многое из прелестей незнакомки. Яша аж поперхнулся: в таком вольном наряде не рискнули бы выйти на улицу даже желтобилетные девицы, промышлявшие по вечерам на Цветном бульваре. Но ни лейтенант, ни идущий рядом Николка, ни мрачный, высокий молодой человек в странного покроя сюртуке, вышагивающий за ними следом, не обращали на вольный наряд девицы никакого внимания.

Сзади послышался стук и какое-то сдавленное сипение. Яша обернулся – посреди двора стоял дворник Фомич и таращился на пришельцев. Даже метлу уронил – настолько обалдел от невиданного зрелища. Николка тут же подскочил к Фомичу и, схватив его за рукав, принялся что-то втолковывать; дворник только кивал как заведенный, не сводя взгляда с прельстительной девицы. Потом поднял свой инвентарь и побрел к дворницкой, то и дело озираясь на гостей – а ну как бросятся на спину или сотворят еще чего похуже? Николка же вернулся к своим спутникам; Яшу он вроде бы и не заметил.

– Пан гимназист, – не выдержал молодой человек. – Кто это… э-э-э… может, вам помочь чем? А то я подумал…

Николка обернулся. Он явно был раздосадован.

– Знаешь, Яш… ты прости, у меня гости, сейчас недосуг. Может, потом зайдешь?

– Ну почему же – недосуг? – вмешался неожиданно нашедшийся лейтенант. – Молодой человек, кажется, помощник господина Семенова? Я не ошибся?

Яков торопливо кивнул.

– Тогда, может быть, вы не откажете и мне в некотором содействии? – продолжал Никонов. – Видите ли, мои друзья только что прибыли в Москву и… как бы это сказать… одеты несколько не по моде. Я намерен посетить несколько магазинов готового платья, однако одному мне будет несколько неудобно. Могу я на вас рассчитывать?

Яша с готовностью закивал. Девица с интересом посмотрела на Никонова – в ее глазах так и читался вопрос: «Ну-ка, милый мой, что ты там затеял?»

– Но как же… – растерялся Николка. – А впрочем, ладно, господин лейтенант. Пойдемте в квартиру к господину Семенову, у меня ключ есть. А ты, Яков, пока подожди во дворе, мы сейчас…

Скрипнула дверь, и гости затопали вверх по лестнице. А Яша, как и было велено, остался во дворе – гадать, что еще приготовила ему сыщицкая судьба…

Глава 8

Из путевых записок О. И. Семенова

Два дня в дороге вымотали нас совершенно. Палящая жара, непроницаемая завеса пыли, висящая над караваном паломников, псалмы, толчея на любой остановке. А уж ослы! Кажется, более зловредных созданий в мире не сыскать. Ослов мы наняли еще в Триполи, когда караван в Маалюлю только готовился к отправлению. Основная масса паломников собиралась идти пешком; для поклажи в складчину нанимали тарантасы на огромных колесах, запряженные ослами. Кто побогаче, искал ослов для езды верхом. Скорости такой способ передвижения не прибавлял; однако же давал возможность двигаться в некотором отдалении от основной группы, раньше нее прибывать к удобным местам для стоянок и, отдохнув, трогаться в путь, когда пешие паломники только-только подтягивались к месту вожделенного привала. Вместе с ослом здесь принято было брать проводника-мукари; обыкновенно это молодой человек лет двадцати, из местных арабов. Все мукари состоят, кажется, в родстве друг с другом. Любой из них знает с десяток слов по-русски; всякого русского мужчину они называют Иваном, женщину – Марией. Ваня поначалу дергался, когда любой встречный араб обращался к нему по имени, но потом привык и перестал обращать на это внимание.

Ослов решили нанять и братья купцы, а также несколько состоятельных паломников-старообрядцев. Узнав об этом, арабы пригнали множество животных. Все они были очень мелкие, с сильно потертыми боками, с кровавыми подтеками на шее. Я выбрал пару животных пободрее с виду, с более-менее сносной сбруей из веревок. Арабы кругом кричали, перебивая друг друга, пытались что-то непонятное втолковать.

Покупка состоялась; пора было садиться в седла. Паломники, из самых робких, взгромождались для этого на камень; Ваня, узрев сию картину, тут же иронично хмыкнул: «Сажальный камень», – и ловко вскочил на своего росинанта. Забрался и я; не успел еще освоиться в седле, как скотина рванулась в сторону и бросилась бежать со всех копыт. Я едва-едва удержался; арабы бежали сзади и кричали: «Хорош! Хорош!» Оказывается, осла нарочно кольнули шилом сзади, чтобы он проявил такую прыть.

Шило заменяло местным наездникам и шпоры, и хлыст, и прочие премудрости верховой езды; оттого шеи животных были в кровавых потеках – следах бесчисленных уколов шилом. Попытки обращаться с ослом как с нормальной лошадью к результату не привели. Подлая тварь то и дело норовила встать посреди пыльной дороги; на всякие попытки стронуть ее с места принималась хрипло орать. Пришлось скрепя сердце прибегать к шилу – этот язык серые скоты понимали.

Кое-кто из «верховых» паломников решился обзавестись бедуинским платьем удивительно простого покроя. Верхний плащ, или, по-арабски, аба – это две прямоугольные полки, пришитые к квадратному куску полосатой материи с боков и сверху. Ни рукавов, ни воротника, ни карманов, ни петель, ни пуговиц. Только верхние углы плаща не зашиты, чтобы в оставленные отверстия можно было просунуть руки. Штаны тоже своеобразного покроя. Сшивают два прямоугольных куска бумажной материи с боков и снизу, так что получается мешок, не глубокий, но очень широкий. Внизу по углам оставлены несшитые места для ступней, а верхний край мешка стягивается шнуром около талии. Головной убор, или куфия, опять-таки представляет собой простой квадратный платок, стянутый вокруг головы шерстяным жгутом. Только кумбаз (род халата или подрясника) кроится несколько в талию, с рукавами, с карманами и на подкладке. Кумбаз стягивают пестрым кушаком. На ноги обычно обувают красные сафьяновые туфли с выступающей по краям подошвой – для защиты ног на каменистой почве. Мы попробовали надеть туфли и признали, что для путешествия по местным дорогам эта обувь удивительно удобна.

Всю нашу немалую поклажу сложили в отдельный тарантас; цепочка этих неуклюжих экипажей следовала за ослиной кавалькадой, так что мы во всякое время не теряли своего имущества из виду. Нелишняя предосторожность: если назойливость местных арабов и уступает какому-то иному их качеству, то разве что вороватости.

К концу подошел второй день путешествия с караваном паломников. Мы с десятком спутников уже заняли пару хибар, выглядевших приличнее других, и устроились на ночлег; голова процессии пеших паломников только-только втягивалась в селение. Не желая оказаться в вечерней суете богомольцев, мы с Иваном решились прогуляться по окрестностям; двое из наших спутников-старообрядцев вызвались составить нам компанию. Каково же было наше удивление, когда за холмиком, на окраине селения обнаружились две палатки с английским флагом над ними. В стороне стояло несколько прекрасных лошадей и мулов. Около них суетливо хлопотали арабы. Два высоких англичанина с сигарами в зубах вышли из палатки; заметив подходящий караван, они на минуту скрылись и опять вышли с фотографическим аппаратом.

Мы подошли к ним и заговорили. Англичане, услышав звуки родного языка, поначалу смотрели на нас несколько недоуменно; но, стоило нам представиться американцами, живущими в России, как лед отчуждения был сломан. Англичане оказались туристами: они передвигались большой кавалькадой, на прекрасных лошадях, в сопровождении почтенной дамы в маленькой каретке на носилках, напоминающей китайский паланкин. Но разница в том, что носилки несли не люди, а два мула впереди и позади каретки. Господа просвещенные мореплаватели путешествовали с комфортом и независимостью, составлявшими разительный контраст с караваном паломников. Как оказалось, они странствовали от самого Иерусалима; устроителем тура выступала контора всесветного «Кука»[14]14
  Первое в истории туристическое агентство «Томас Кук и сын» открыто в 1841 г. Томасом Куком, фактически изобретателем организованного туризма.


[Закрыть], в которой можно получить все удобства для путешествий по Сирии. Однако это было доступно только для богатых людей. Услышав об этом, мы с Ваней переглянулись – вот что значит неосведомленность! Узнай мы о такой конторе в Москве – уж конечно постарались бы отыскать представительство компании «Кук» и прибегнуть к ее услугам. Но теперь было поздно – в сирийской глуши туристического агента днем с огнем не найти. А опыт англичан следовало творчески переосмыслить.

За спиной у нас бурчали паломники-старообрядцы.

– Это из какого же народа они будут? – спрашивал один другого.

– Англичане, вот те, что с бурами все время воюют.

– Так чего же эти гуляют, когда у них война?

– Да ведь они сами не воюют: у них войско наемное. Богатый народ! Денежки чего не сделают: вот они тут видишь как путешествуют, а в Африке за них сражается всякий пришлый люд. Мечтают весь мир завоевать через свои богачества.

– Кая польза человеку, «аще приобрящет мир весь, и отщетит душу свою»? – с укором произнес собеседник.

Второй старообрядец ничего на это не сказал – видимо, вопрос был риторическим.

В общем, было решено избавиться от ишаков и пересесть на более благородных животных. В конце концов, чем мы хуже гордых бриттов? Хватит с нас прелестей паломничьего быта!

Ближе к ночи в селение, где остановился караван, явился отряд вооруженных бедуинов. Признаться, меня пробрало – эти ребята выглядели так, будто вышли из фильма «Лоуренс Аравийский». Не хватало только верблюдов – все поголовно были на лошадях, причем многие имели еще и заводных.

Бедуины бесцеремонно расположились на главной площади, расшугав безответных паломников; лишь стемнело, эти муджахеддины устроили свои пляски – с непременным размахиванием оружием и гортанными воплями. Не хватало пальбы в воздух, но, видимо, боеприпасы здесь были чересчур дороги. Так что ограничились тем, что потрясали карамультуками да лязгали клинками сабель.

У них отец и сторговал двух кобыл – пришлось перебрать голов восемь, прежде чем удалось выбрать лошадей поспокойнее. Против ожидания, бедуины расстались с ними легко; правда, торговались они с чисто восточным упоением и, по-моему, из любви к чистому искусству – выигрыш их составил в итоге ничтожную сумму. Вместе с двумя верховыми удалось приобрести еще и добронравную лошадку под вьюки; впрочем, вся наша поклажа в них все одно не разместилась бы. Отец решил и эту проблему – побродив по становищам богомольцев, он сыскал двоих монахов откуда-то из Ярославской губернии, вконец измученных тяготами пешего пути. Этим божьим людям и препоручили заботы о нашем обозе. Монахи должны были вместо нас следовать с группой состоятельных паломников верхом на наших бывших ослах; еще один осел в лице нашего мукари тоже оставался при них. Для верности монахи были поощрены десятью рублями на двоих. Было условлено, что мы заберем тарантас по прибытии в Маалюлю, а пока – нас ждали четыре дня пути верхами, по караванной тропе. Паломникам же предстояло провести в дороге никак не менее полутора недель. В протертые до дыр ковровые вьюки, прилагавшиеся к купленным скотинкам, мы увязали самое необходимое – по паре смен белья, кое-что из одежды, палатку, бивачное имущество, продовольствие. В числе прочего имелись и кожаные бурдюки; мы, однако, не рискнули набирать туда воду для питья, удовлетворившись тщательно задекорированными мешковиной пластиковыми канистрами.

Не было забыто и оружие; отец пристегнул к седлу чехол с «лебелем» и повесил на пояс револьвер. Я же пристроил поперек седла лупару, обвешавшись патронташами, как революционный матрос пулеметными лентами. «Галан» прятался во вьюке: можно было легко вытащить револьвер, засунув руку под клапан из засаленной ковровой ткани.

Отец настоял на том, чтобы надеть броники; пришлось уступить, хотя я и без того обливался потом. Жилет с навешанными кармашками разгрузки я нацепил прямо на сетчатую майку, но все равно раздражал он неимоверно и к тому же мешал сидеть в седле, особенно на рыси. Арабы ездили без шпор; вместе с кобылой мне досталась разукрашенная медными чеканными пластинами плетка, на которую скотинка покосилась с нескрываемой неприязнью.

Первый же день верхового путешествия ознаменовался неприятным инцидентом. Мы проезжали через крошечный грязноватый городок; он стоял точно на паломническом тракте, однако мукари при расставании не советовал в нем задерживаться; внятных объяснений, впрочем, не последовало, так что отец решил все же сделать там привал и напоить лошадей.

Есть такая арабская пословица: «Иногда и осел ревет не напрасно». Зря мы не послушались проводника! Стоило сойти с седел на площади возле колодца, как мы были атакованы ордой грязных вопящих гоблинов. Агрессоры швырялись камнями, один из которых чувствительно угодил мне в плечо, не защищенное броником. Другой заехал между ушами кобыле, да так, что та встала на дыбы, едва не оборвав повод.

Гоблины оказались арабскими детьми; отец махнул на них плеткой, но те лишь ретировались за изгородь и продолжили бомбардировку оттуда; на этот раз мне чуть ли не в физиономию прилетел катыш ослиного помета. Тогда отец вытащил револьвер и пальнул в воздух – юные ваххабиты разом прыснули в стороны. Ушибленное плечо горело, навозная блямба на груди воняла, и я кровожадно мечтал о том, чтобы разрядить вслед мелким поганцам оба ствола моей лупары.

Минут через пять, когда мы все же принялись поить своих скотов, к колодцу явился местный патриарх – сириец неопределенно-почтенного возраста, с длиннейшей библейской бородой. Тут и выяснились причины этой микроинтифады: оказалось, во время недавней войны городок выставил от себя целую роту, и из нее будто бы не вернулось домой ни одного человека. С тех пор жители городка не могут равнодушно видеть русских. Паломники, обычно плохо подчиняющиеся дисциплине в пути, проходя через это селение, идут плотной толпой; начальник каравана и кавасы беспокойно разъезжают взад-вперед, поскольку опасения в самом деле серьезны – русские богомольцы не раз подвергались здесь нападениям. Вежливый дед усиленно рекомендовал нам не задерживаться; отец внял, и вскоре мы покинули негостеприимный городишко. Лошади шли на рысях; несовершеннолетние террористы орали что-то из-за изгородей и опять пытались кидаться камнями, но издали, так как помнили о револьвере. Это прибавило нам уверенности в себе, но я все равно не убирал ладони с шейки приклада лупары…

Отъехав на пару километров, мы перешли на шаг; отец спрятал оружие (до того он все время держал «веблей» в руке, так чтобы его было хорошо видно со стороны), и с облегчением заявил: «Ну вот, мы попали в библейскую историю».

Я хохмы не понял; тогда он пересказал эпизод из Писания – о детях, бросавших камнями в пророка Елисея. Если верить Библии, сопливым муджахеддинам сильно не повезло – на призыв изобиженного старца «вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка»[15]15
  Четвертая книга Царств, гл. 4.


[Закрыть]. Мне это понравилось – а вот не хрен трогать мирных путешественников! Увы, за неимением такой группы поддержки, нам приходилось впредь рассчитывать лишь на огнестрел. Воистину «добрым словом и револьвером добьешься куда больше, чем одним только добрым словом»…

Часы лениво утекали, и за неспешной дорожной беседой мы оба прозевали пыльное облачко, возникшее на гребне холма…