Текст книги "Столицы Запада"

Автор книги: Борис Кушнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

ЗЕЛЁНЫЙ ГОРОД НЕМЕЦКИХ РАБОЧИХ

Там, где кончаются заводы, фабрики и муниципальные предприятия, где слепые стены последних городских домов возвышаются как прибрежные скалы неприветливого материка, там начинаются летние жилища – дачи берлинской бедноты.

Пригородные пустыри разбиты на участки по нескольку квадратных метров каждый. На этих участках рабочие семьи воздвигают шалаши-беседки из отбросов строительного материала, какие только попадутся под руку. Обрезки теса, лоскутья кровельного толя, ржавые и дырявые листы железа – все идет в дело. Здесь в высокой степени развито своеобразное нищенское рабочее строительное изобретательство.

Находятся искусники и затейщики, старающиеся придать своему шалашу замысловатый вид буржуазной виллы с башенкой, с крыльцом или даже с настоящей оконной рамой, если удастся ее где-нибудь раздобыть. Эти летние жилища трогательно похожи на убогие одеяла, кое-как сшитые из ветхих обесцвеченных лохмотьев и небрежно натянутые на грязные, слишком изнуренные тела.

Участки при шалашах старательно, но неумело и бестолково взрыты. Понаделаны грядки, клумбы, понасажены овощи и разная ползучая зелень для красы. И каждое "владение" обязательно огорожено. Роль изгороди играет сложная путанина из прутьев, жердей и обрывков проволоки.

Поля, занятые этими рабочими поселениями, тянутся на целые километры и кольцом окружили город почти со всех сторон.

Грустно издали смотреть на эти становища. Кажется, будто многочисленное бродячее племя, не знающее ни сельскохозяйственной культуры, ни современных достижений строительного искусства, приняло неосмотрительное решение стать оседлым. Жалко испорченных полей, неоправданных усилий и рвения, затраченных на эту свалку, чахлой зелени и строительного мусора.

Зато эти взъерошенные пустыри, куда на лето вытряхивается рабочая беднота для просушки и проветривания, расцветают в дни пролетарских праздников сказочными садами. Самый яркий день – первое мая. Красное так жарко горит на совсем еще нежном зеленом фоне. От шалаша к шалашу, от закутка к закутку протянулись радостные гирлянды красных флажков. Над каждой дырой, служащей входом во "владение", протянут кусок красной материи. На нем соответствующий лозунг, содержание которого зависит от того, кто хозяин – социал-демократ или коммунист. Над макушками шалашей возбужденно треплются красные знамена. Чтобы собрать такое количество красных лоскутьев, матерчатых и бумажных, жителям этих дачных полей в течение всего года нужно помнить и заботиться о дне первомайского праздника.

Вечером зажигаются бумажные фонари и лампионы. Вся земля на километры вокруг Берлина клубится и светится красной мигающей пеной.

КАМЕННЫЙ ЗНОЙ И КАМЕННОЕ ЧВАНСТВО

Скверно летом жить в раскаленной зноем западной столице. Жаркие камни отражают бензинную вонь ста тысяч автомобилей. И хотя тысячи поездов, переведенные на электрическую тягу, не развевают больше на всех вокзалах и над всеми виадуками дымовые султаны своих паровозных труб, все же гари и копоти над городом нависло непродыханное количество.

Более четырех миллионов людей дышат и потеют и портят воздух. В высокое, голубое, далекое от земли, близкое к солнцу, всегда стерилизованное небо природой устроена хорошая тяга. Но и небо не успевает в летний день унести от земной поверхности накапливающиеся здесь смрад и зловоние.

Природное расположение и высокая немецкая техническая и сельскохозяйственная культура наделили Берлин живописнейшими и благоустроеннейшими окрестностями. Озера, леса, искусственно насажденные на месте давно исчезнувших девственных чащ парки – более зеленые и тенистые, чем сами леса.

Летом очумелые поезда, пышащие жаром и потеющие машинным маслом, мчатся к Ваннзее, Шлахтензее и прочим прохладительным местам.

По воскресеньям полнаселения Берлина выбрасывается сюда под кусты и на лужайки, а вечером подбирается и отвозится электрическими поездами обратно в город, чтобы с понедельника с утра вновь всем стоять на работе, не замечая зноя, не чувствуя зловония, не зная ничего о зелени прохладительных мест.

В центре нынешнего Берлина был некогда густой широкошумный лес, богатый мелкой и крупной дичью. Он отделял средневековый городок Берлин от близлежащих феодальных замков и деревенских поселений – Шарлоттенбурга, Шенеберга, Вильмерсдорфа и Галлензее. В настоящее время бывшие деревушки эти представляют собою лучшие районы многомиллионного города Берлина, а бывший лес – поредевший, прорезанный аккуратными асфальтированными дорогами, превратился в большой прекрасный парк – Тиргартен.

Вместо былой дичи в нем живет лишь бронзовый олень, памятник какому-то легендарному жителю исчезнувшей чащи.

Там, где был когда-то проезд в городской стене, окружавшей Берлин, и теперь стоят еще каменные ворота с колоннами. Называются они Бранденбургскими. Отделяют Парижскую площадь и центральную улицу "Под липами" от Тиргартена.

Тотчас же за воротами из-за первых рядов пышно разросшихся лип справа наискосок виден купол германского парламента.

Под фронтоном парламента большими буквами выведена сомнительная надпись: "Немецкому народу". Кого понимать под народом и от кого этот дар – не сказано.

Перед парламентом площадь величиною с целый аэродром. С одной стороны у парламента стоит медный Бисмарк, с другой, через площадь – мраморный Мольтке. Посредине – Колонна Победы. Как называется эта площадь?

Площадь Революции?

Площадь Восстания?

Площадь 9 января?

Ничего подобного – она носит спокойное название Площади Республики, не пугающее берлинскую буржуазию и обывателя напоминанием о кровавых днях уличных боев.

Германская буржуазия не любит революционных переименований, и много улиц, площадей и иных мест в Берлине до сих пор называются императорскими и королевскими.

Буржуазия всеми силами старается привить широким массам убеждение, что есть на свете вещи незыблемые, нерушимые, которые не могут быть изменены и заменены новыми.

Колонна Победы от подножия до самой вершины украшена французскими пушками, взятыми в 1870 году под Седаном. Золотая богиня Победы с вершины колонны глядит на перспективу Аллеи Победы. Вместо деревьев, образующих всякую обыкновенную аллею, здесь с обеих сторон длинными рядами поставлены мраморные памятники – императорские предки, королевские отпрыски, князья церкви – целая армия покойных угнетателей и истлевших рабовладельцев. Памятники сделаны очень, плохо.

ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД НЕМЕЦКОЙ БУРЖУАЗИИ

Всё, что лежит к западу и к югу от Тиргартена – все это Берлин-Вестен. Самая новая часть столицы. Город буржуазии – крупной, средней и мелкой. Здесь, в уютной тишине отдаленных кварталов, живут и мечтают о прошлой славе, о лучших невозвратных днях уцелевшие остатки офицерских кадров эпохи империалистической войны. Здесь на центральной площади, как цитадель политического хулиганства, возвышается «Кафе Вильгельма», место сбора, оперативная база фашистских организаций. В дни выборов, политических столкновений и революционных вспышек, потрясающих столицу буржуазной Германий с настойчивостью припадков тропической малярии, в районе действия фашистского кафе бывает буйно.

Западный Берлин вне всякого сомнения – один из самых удивительных городов, какие только существуют на свете. Здесь каждая улица стоит того, чтобы рассказать о ней. Они широки настолько, что от тротуара к тротуару можно уместить любую московскую площадь. Прямолинейны, как туго натянутый плотничий шнур. И многие из них такой длины, что можно родиться на одном конце ее, прожить долгую жизнь и умереть, не побывав ни разу на другом и не зная, что там стоит и что делается.

Главные улицы в Вестене редко устраиваются как у нас – два тротуара вдоль домов и между ними проезд для экипажей и всего, что движется на колёсах. Большие берлинские западные улицы имеют два и три проезда. Между ними проложены специальные дорожки для верховой езды и широкие колеи для плавно бегущих, не качающихся на ходу, не звенящих трамваев. Дорожки для верховой езды засыпают толстым слоем тяжелой, мягкой, непылящей земли. Трамвайный путь разделывают под газон, засевают зеленой, яркой и шелковистой травой. Травка всегда ровно подстрижена машинными ножницами и причесана, как аккуратные немецкие головы.

Дома в западном буржуазном Берлине, как и в других городских районах, почти исключительно пятиэтажные. Большинство домов построено в архитектурном стиле модерн. Этот стиль появился на Западе в начале настоящего столетия и отражал собою буржуазную промышленную идеологию и буржуазное представление об индустриальной культуре. Он отличается громоздкой тяжеловесностью, невнятной прихотливостью форм, грубым символизмом деталей, отдаленно напоминающих рациональные и четкие формы производственных сооружений. В общем ряды этих серых зданий угрюмы и почти зловеще однотонны, как серые колонны немецких солдат, придавленных и обреченных стальными шапками. Внутреннее устройство домов разумно и комфортабельно. Полы в домах всегда паркетные, лестницы одеты дубовым настилом. Окна большие, высокие, широкосветные. Большинство квартир снабжено балконами-нишами. Оборудование квартир стоит на уровне высокой западной техники. Отопление центральное. В ближайшее время берлинский Запад будет оборудован районным централизованным отоплением, снабжающим дома горячим паром, подаваемым от гигантских электрических станций. Газовые кухни, газовые колонки в сверкающих чистотой и ослепительной гигиеничностью ванных комнатах питаются газом от мощных городских газовых заводов. Но этот источник питания становится уже явно недостаточным, и в ближайшее время будет организована подача газа в берлинские квартиры из далекого каменноугольного Рурского бассейна, в котором огромнейшие количества ценного доменного и светильного газа получаются в качестве побочного продукта при коксовании угля и выплавке чугуна. Этого газа там так много, что некуда его на месте девать и нельзя вполне рационально использовать. Высокое развитие немецкой техники сделало возможным и выгодным прокладку сплошных газовых труб на протяжении многих сотен километров из черных угольных и металлургических районов в зеленеющие оживленнейшие улицы буржуазного берлинского Запада. Газ в буржуазных берлинских квартирах давно уже перестал быть особым комфортом. Он является тут чем-то неизбежным, совершенно обязательным и само собою разумеющимся.

Теплофикация и газофикация дополняются самой широкой и утонченно продуманной электрификацией. Электрическое освещение, конечно, не в счет – во всей Германии давно уже нет других источников света, кроме газа и электричества. На электрическую энергию в буржуазных домах берлинского Запада перегрузили значительную часть домашней работы. Это дешевле, чем труд домработницы.

Несмотря на жаркое лето и громадное уличное движение в квартирах берлинского Запада не бывает пыли. Залитые асфальтом и тщательно увлажненные улицы пылят немного. А та пыль, которая поднимается с лощеного асфальта и осаждается в жилых комнатах, проворно и тщательно засасывается электрическими пылесосами, которыми вооружены все хозяйки и домашние работницы. Здесь все квартиры радиофицированы, во всех имеются мелкие электрические приборы – утюги, термосы, зажигалки и прочее – которые щедро механизируют повседневный обиход и избавляют берлинского буржуа по возможности от всех житейских забот на те часы, которые он проводит в кругу своей добродетельной семьи.

Грузные серые фасады домов отчасти оживляются живописностью черепичных и аспидных крыш. На окраине города у предместья Грюневальд можно увидеть дома, покрытые зеленой блестящей глазированной черепицей. Издали кажется, будто немцы даже на двускатных крышах пятиэтажных корпусов засеяли свои неизбежные газоны и тщательно подстригают их и заботливо поливают.

Во всем Вестене сплошь каждая улица без изъятия и без исключения усажена деревьями. Деревья тянутся в ряд вдоль тротуаров и образуют аллею. Иногда на каждом тротуаре насажено два ряда деревьев, и улица превращена в аллею тройную. Иногда сверх того ряды деревьев бегут и посредине улицы вдоль верховой дорожки и трамвайного газонного пути. Тут уже и улица – не улица больше, а длинный узкий зеленеющий парк.

Все деревья в этом зеленом городе хорошо растут и удивляют своей свежестью и неугасимой жизненной силой. Они широкоглавы, раскидисты и тенисты. От их листвы на асфальтово-каменных улицах прохлада и мягкая свежесть. Местами деревья настолько ветвисты, что противоположные ряды аллей сплетают свои ветви друг с другом и образуют над улицей высокий колеблющийся зеленый свод. Под ним асфальт пестрит сверкающими солнечными зайчиками. Лица людей подчеркнуты игрою желтых и коричневых теней, автомобили свистят новыми покрышками и трамваи бегут, позванивая и цепляясь скользящим роликом за широкие листья, нависшие над проводами.

Перекрестки во многих местах расширены и разделаны в небольшие площади. Тут уже зреет, цветет и зеленеет без удержу. Деревья тут особых декоративных пород. Хитро подстрижены и выведены искуснейшими садоводами. Тонкие, длинные, гибкие веточки, покрытые бархатно-зеленым пухом свисают густо, как бахрома испанской шали. Кусты распластаны в ровные стенки и в замысловатые изгороди. Все это зеленое пятно дышит мелкой тонкой водяной пылью, которую источает небольшой фонтанчик, старательно работающий посредине площади.

Главная артерия западного Берлина – улица Курфюрстендамм. Она протянулась от громадной гранитной церкви Кайзер-Вильгельм-Гедехтнис-Кирхе, бесформенной, как выветрившаяся скала, до самой окружной железной дороги и Луна-Парка. Изрядная ширина этой бесконечной в длину улицы разделена на пять панелей четырьмя рядами густолиственных деревьев и двумя рядами цветников и палисадников у фасадов домов. Вся улица – как нарядный сад для буржуазных увеселений и гуляний. Тут можно все найти, что богатая буржуазия должна иметь под рукой для постоянного своего обихода. Магазины, мод, спортивные магазины, цветы, автомобили, лучшие в Берлине и лучшие в Европе кондитерские, рестораны, в которых обедают, другие рестораны, в которых завтракают, и еще третьи рестораны, в которых пьют пятичасовой чай. Днем по Курфюрстендамм женщины ходят с собачками, вечером – без собачек. По вечерам на Курфюрстендамм каждый день иллюминация. От подъездов варьете, театров, кинозал, от витрин, в которых ослепительное освещение оставлено гореть на. всю ночь, нижние ветви деревьев делаются яркими, плотными и блестящими, словно их покрыли зеленым вагонным лаком.

Рассеянные тени ползут по панели и взбираются до верхних этажей домов. Трамваи и автобусы на свету расцветают бледножелтыми тюльпанами, а в тени деревьев проскальзывают черными силуэтами.

Чем дальше по Курфюрстендамм, тем реже становятся ночные кабаре и тем меньше света на улицах. Наконец остаются одни лишь электрические фонари, как бессменная ночная гвардия, уходящая с постов только в дни всеобщих забастовок. Отсюда начинается Халлензее, а еще подальше – Груневальд. Тут и ночью и днем тишина и красота. Тут только особняки и виллы. Тут можно на наглядных примерах убедиться, что улицы вовсе не являются обязательной принадлежностью города. Встречаются здесь места, где вовсе нет никаких улиц, но это и не площади, не перекрестки, и не сады, не парки.

Вообще эти места под обычную классификацию городской топографии не подходят. Широкие пространства между домами разделаны в замысловатые узоры из клумб, деревьев, стриженых газонов, пешеходных тропинок, просторных проездов, садиков, палисадников, цветников. Похоже очень на полированную поверхность старинных столов, отделанных богатой бронзовой, перламутровой и иной цветной инкрустацией.

Главная достопримечательность этих мест – цветочный запах. Можно додышаться до головокружения. С ранней весны и до осени воздух крепнет и свежеет здесь сильным пьяным запахом. Запахи сменяются по сезонам. В иные недели улицы истомлены медвяной сладостью… Не то левкой, не то резеда. Случается, веет запах свежий, бодрящий От него шаг пешеходов становится шире и свободней, и, придя домой, хочется сделать что-нибудь существенное. Когда цветут табак и туберозы, воздух по-осеннему грустен и горьковат. Думается о странах, в которых никогда не был, и о друзьях, которых никогда не имел.

Как трудолюбивы должны быть немецкие рабочие, как производителен должен быть их труд, чтобы могли они длят своей буржуазии построить такой удивительный город!

ПАРИЖ

ПАРИЖ

В конце XVIII столетия, незадолго до Великой французской революции, вырвавшей власть из рук феодалов и передавшей ее тогда еще совсем молодой буржуазии, граф Артуа, он же Карл X, превратил часть леса, примыкавшего к столице Франции, в затейливый и обширный парк. В парке среди цветников построил он небольшой двухэтажный дворец, чтобы любить в нем свою возлюбленную. Чтобы жилища придворной челяди не портили великолепного вида из окон, челядь поселили в земле. Земляные подвалы тянулись до подъезда любовного дворца, как две большие цветочные куртины. Кругом в изобилии насажены розовые кусты. Все вместе было на пари построено в 64 дня – темп строительства очень хороший даже и для наших дней, а в конце XVIII века совершенно неслыханный. Чудовищная затея стоила столько, сколько стоит целый город, и название ей было дано Ля Багателль – безделушка. За десять лет до мировой войны буржуазное самоуправление города Парижа купило этот дворец, находившийся в частном владении, и уплатило за него шесть с половиной миллионов франков. Трудно понять зачем городу Парижу понадобилась такая безделушка?

В честь непобедимого военного гения Великой революции, а еще больше в честь императора Наполеона, во славу побед его внешних и внутренних, стоит в Париже на холме Триумфальная арка, размером больше самого большого дома.

Через сто лет после смерти императора, в память новой империалистической войны и новых завоеваний, под Триумфальной аркой похоронили привезенный с недалекого фронта труп неизвестного солдата. На могиле его поддерживается вечный неугасимый огонь. Эта пошлая и безвкусная затея является лишь одним звеном в длиннейшей цепи капиталистической пропаганды за войну.

Столичная полиция бдительно следит за тем, чтобы обрубленные инвалиды империалистической войны занимались, убогими своими промыслами на отдаленных окраинах и не показывались в центре города.

Во время всемирной выставки в 1898 году, на удивление всему миру, парижская буржуазия, побуждаемая капиталистическим чванством, построила удивительную железную башню, высотой более чем в четверть километра. Инженер Эйфель, рассчитавший эту башню, оставшуюся до сих пор рекордом высоких сооружений, и руководивший ее постройкой, приобрел славу, которой не приобретал никогда ни один другой инженер, не исключая даже великого Уатта, изобретателя и строителя первой усовершенствованной паровой машины. Практически эта замечательная башня ни для чего не нужна. Ее сооружение – это просто широкий жест буржуазного полнокровия. Долгое время Эйфелева башня служила для одних лишь увеселительных подъемов с целью испытать легкое замирание сердца, очутившись высоко над прекрасной столицей Франции, на тонких прозрачных, слегка качающихся железных фермах. Пешком на Эйфелеву башню не легко взойти, подняться нужно на 1752 ступени.

Такой подъем не каждое сердце выдержит. Чтобы сделать Эйфелеву башню доступной широким массам так, как эту доступность понимает буржуазия, на вершину ее от самых устоев провели два больших подъемника. Каждый из них двухэтажен и вмещает сразу сто человек. Подъемники скользят по особым рельсам, проложенным вдоль ребер железных ферм. Впоследствии на башне поставили сильнейший морской прожектор. Хотя корабли вокруг Парижа не ходят и до моря далеко, но буржуазным затейникам Парижа не жалко – пусть маячит. На самой макушке великана Эйфеля, на небольшой круглой площадке установили метеорологическую станцию. Данные этой станции о напоре ветра на столь большой высоте над равниной имеют решающее значение при расчете высоких; сооружений, в особенности зданий типа американских небоскребов.

С изобретением беспроволочного телеграфа на Эйфелевой башне устроена одна из наиболее мощных радиостанций в мире. Такой мачтой для антенны во всяком случае никакая другая станция не располагает.

Морской прожектор, метеорологическая обсерватория, радиостанция используют только абсолютную высоту башни. Ее туловище досталось Ситроену. Ситроен – это владелец крупнейшего автомобильного завода Франции. Он тянулся во французские Форды, мечтал о том, что превзойдет все достижения американской автомобильной техники и что сам Форд когда-нибудь будет называться американским Ситроеном.

Он кончил, однако, тем, что продал свой завод и свою фирму Дженерал Моторс Ко американскому конкуренту Форда. Ситроен проявил наивысшую в Париже и во Франции капиталистическую предприимчивость. Даже Эйфелеву башню он сумел использовать в своих интересах. Трехсотметровая ферма башни видна, разумеется со всех точек: Парижа. Ситроен воспользовался этим для эффектной рекламы. По ночам его реклама горит над всем Парижем.

Первая перемена – контур башни обведен белым частым пунктиром, а на вершине тёмнокрасное пламя: Эйфелева башня как факел.

Вторая перемена – яркие звезды на темном небе над Парижем.

Потом идут в утомительном разнообразии надпись и всякий световой орнамент. Название фирмы горит и блещет, пылает и переливается в буквах величиной в десять – двадцать метров каждая. И все четыре с половиной миллиона парижских жителей да миллион постоянно пребывающих в Париже иностранцев могут одновременно наслаждаться красотой и грандиозностью ситроеновой затеи.