Текст книги "Столицы Запада"

Автор книги: Борис Кушнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

ЧТО ПРОИСХОДИТ В ТУМАНЕ

В той же географии, в которой неправильно говорится про Гринвич, совершенно верно написано о большой реке, которая наискось течет через весь Атлантический океан. Она шире Темзы, шире Рейна, Волги, Амура и даже самой Амазонки. На суше такой реки и быть не может – она заняла бы слишком много места. Вода в этой атлантической океанской реке теплая и называют реку эту, как всем известно, Гольфштремом. Великобританские острова стоят посреди Гольфштрема, как волнорезы моста посреди широкого потока. Теплый воздух над Гольфштремом несет с собой водяные пары из жарких стран. Над Великобританскими островами пары сгущаются и окутывают всю страну туманной одеждой.

В зависимости от того, какая погода над Атлантическим океаном и какая над островами, туман бывает то гуще, то реже. Обыкновенный туман называется – мист. Иногда он сгущается в плотный, ватный, влажный, непроницаемый покров, молочно-сизый над морем и желто-серый над островами. Тогда его называют – фог. Суда на море замедляют свой ход, сирены кричат непрерывно, звонят монотонно в колокола. В больших городах замирает уличная суета. Случается фог такой совершенной непроницаемости, что даже железнодорожное движение делается невозможным.

Лондон лежит в юго-восточном углу острова, поодаль от главного течения Гольфштрема. И знаменитые лондонские туманы сами по себе для английских понятий не так уж сильны.

Мне довелось побывать в лондонском фоге.

После конца занятий я отправился, как обычно, домой на подземке. Переезд продолжался около получаса. Когда лифт вынес меня из подземной стальной трубы на поверхность, по всему станционному зданию ходили сизые дымные клубы. Электричество освещало их изнутри желтыми бликами зарева. Видно было, однако, что это – не пожар, так как люди шли совершенно спокойно. Выйдя из подъезда, я подумал, что ошибся станцией – не видно было ни знакомой улицы, ни привычных предметов. Присмотревшись, с удивлением убедился, что не видно вообще ничего – ни домов, ни мостовой, ни фонарей, ни освещенных витрин – словом ничего. Большая толпа, вышедшая вместе со мной из станционного здания, сразу исчезла куда-то, как-будто за поворотом станции был крутой обрыв и все люди сорвались и провалились в него. Я остался один. Повернул в нужном направлении и пошел привычной дорогой, не узнавая ее. Через несколько шагов над моей головой внезапно и неожиданно среди совершенного мрака вспыхнул газовый фонарь. Он осветил мутно-желтое пространство на полтора шага вокруг себя, и туман, освещенный изнутри, стал похож на внутренность мясного студня. Едва я сделал один шаг от фонаря в сторону, как свет исчез, сгинул, и потух так же внезапно, как и появился. Стало вокруг еще черней. Подземный мрак, который окружает углекопа, когда от взрыва тухнет его лампочка Дэви, дает недурное представление о черноте лондонского фога. Мореплаватель, погруженный в непроглядную мглу безлунной и беззвездной океанской ночи, находится в лучшем положении, чем лондонский житель во мраке фога. У мореплавателя есть его компас и карты, у лондонца, застигнутого фогом, нет ничего, чтобы определить направление своего движения.

Для безопасности я решил идти посредине улицы Когда считал, что вышел на середину, внезапно ударился об острый выступ какого-то дома. Казалось, что в этой чортовой неразберихе даже здания потеряли ориентировку и, не зная больше, где им стоять, стали попадаться людям под ноги в самых непредвиденных местах. Взяв курс в сторону от дома, на который наткнулся, я очутился в объятиях какого-то живого существа. Судя по голосу, существо было женское. Услышав ее восклицание у самого своего уха, я понял безнадежный испуг и гибель столкнувшихся на море в тумане кораблей. Мы стали осведомляться друг у друга о том, где левая и где правая сторона. Никто из нас не знал этого. Англичанка крикнула что-то так, как кричат, перекликаясь, потерявшие друг друга в лесу. В ответ совсем близко раздались голоса, сдержанный смех, шарканье. Пошли на звуки. Едва сделали мы два шага, как туман отделил меня от моей спутницы, я навсегда потерял ее.

Спотыкаясь о канавки тротуара, натыкаясь на людей и фонари, выбив из седла злополучного мотоциклиста, тщетно пытавшегося переплыть туманное море, я все же нащупал в конце-концов свой поворот, находившийся в двух минутах ходьбы от станции. Считая руками дома, подъезды и окна, перебирая их на ощупь, как католический монах перебирает чотки, я отыскал свою дверь и пробрался домой. Хозяева были искренно удивлены: "Неужели вы смогли найти дорогу от станции?" Я удивлялся еще больше их.

Наверху в моей комнате электричество светило тускло, и в пылающий камин тянулись неясные полосы желтого тумана. В ноздри, в глаза, в уши и в углы рта набились плотные пыжи сажи. Я умылся и с огорчением посмотрел в таз. У нас дома обязательно подумали бы, что в этом тазу я вымыл свои ботинки. Разделся, поднял одеяло и с головой нырнул в туман, который забрался в постель мою раньше меня.

Описанный туман длился шестьдесят восемь часов без перерыва, то слегка рассеиваясь, то достигая невероятной плотности. В моменты наибольшего сгущения тумана движение в городе прекращалось. Когда туман редел настолько, что можно было различать предметы на расстоянии трех или пяти шагов, автобусы, машины и люди снова пускались в свое неверное странствование. Кондуктора трамваев и автобусов, застигнутых в пути туманной непроглядностью, сходили с своих вагонов и машин и шли впереди, нащупывая дорогу и предупреждая прохожих. Несмотря на такие предосторожности произошло 17 сверхобычных уличных столкновении и катастроф. Один автобус, пытавшийся переехать мост, потерял посредине его направление и съехал, обрушив перила, прямо в Темзу… Сотни людей не смогли найти своих жилищ в глубокой мгле жилых кварталов, и никто не мог им помочь.

В Лондоне туманы слабее, чем в Ланкашире.

ЛОНДОНСКИЙ КЛЕРК И ЕГО ПОДРУГА

Обособленное географическое положение, раннее и высокое относительно других стран экономическое развитие и колониальное порабощение народов, стоящих на более низком уровне развития, создали обособленность английской нации, сделали быт ее замкнутым и суровым. Детально разработанная и возведенная в национальную традицию система эксплоатации выработала твердые и жесткие формы, в которые отлита жизнь каждого английского рабочего и служащего. Эти формы не могут быть изменяемы, от них нельзя отступить, так как только они гарантируют английским предпринимателям возможность наиболее полной эксплоатации труда. Всякая попытка отклонения от традиций заранее объявлена нарушением национальной морали. Нарушители караются социальной изоляцией. Кто не хочет жить по установленному шаблону, тому в Англии нет места. В покорной и хорошо обузданной стране лондонский клерк покорней всех. Материально он обеспечен сравнительно не плохо, но зато все дни и все годы его жизни предопределены заранее с самого момента рождения.

Окончив учение, сын клерка поступает на службу в контору какой-нибудь компании, и сам становится клерком. Он должен хорошо работать для того, чтобы в течение десятилетий взойти на те две-три ступени, из которых состоит лестница его служебной карьеры и житейских успехов.

Лондонский клерк рано выбирает подругу своей жизни. Девушку, так же, как и он, служащую в конторе какой-нибудь компании и обладающую предопределенной от рождения судьбой. От выбора подруги до превращения в супружескую чету проходит много времени. Жениться клерк может не раньше, чем получит оклад жалованья, достаточный для устройства семейного очага согласно предписанию незыблемых традиций. Вступление в брак в надежде или в ожидании предстоящих служебных повышений безусловно не допускается. Это противоречит морали, это недостаточно солидно, а английская буржуазия требует от своих клерков солидности.

Жить с любимой девушкой вне брака?

Об этом речи быть не может. Это могло бы повлечь за собой неожиданные последствия, а никаких неожиданностей в жизни клерка быть не может.

Долго приходится конторскому клерку ждать возможности вступления в брак. Когда-то еще освободится вакансия, которую он мог бы занять в порядке служебного повышения! Могут пройти годы, много лет, иногда десятилетия.

В необозримом каменном Лондоне много хороших парков. Больше, чем во всех других мировых столицах. Есть Виктория-парк, с тенистыми закоулками и зеленым озером. Кью-гарденс – ботанический сад с ливанским кедром, сибирской пихтой и пальмовой оранжереей. Риджент-парк, подстриженный, разделенный и размеренный по всем правилам утонченного французского садоводства. В Риджент-парке расположен обширнейший королевский зоологический сад, по-лондонски – Зу. Клерки в Зу редко ходят. Клерки ходят в Хайд-парк. Это-парк парков, парк воскресных митингов, парк английской знати, но прежде и больше всего – парк лондонских клерков.

Летними вечерами, едва только мгла сгустится настолько, что фигуры людей становятся неясными и узнать знакомое лицо можно только на близком расстоянии, приходят в Хайд-парк клерки гулять со своими невестами.

Хайд-парк расположен на западе, в чистой буржуазной, благополучной и благовоспитанной части города. От него на восток протянулась, изламываясь и извиваясь, длиннейшая улица. Много раз на своем протяжении она меняет имена, называясь то Оксфорд, то Нью-Оксфорд-стрит, то Хоборн, Хоборн Вайадук, то Чипсайд и добегает, наконец, до самой площади Бэнк.

ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

Хороша суровая пестрота больших лондонских улиц. Тут строятся новые большие современные здания. Нет нелепых лесов, дорого стоящих, загромождающих улицу и уродливо скрывающих постройку. В Лондоне дома строятся так.

Сначала из железных двутавровых балок устанавливают, свинчивают и склепывают полный каркас, форму всего здания, от фундамента до самого конька крыши. Стропила тоже из железных балок. Когда каркас готов, пространство между железными балками заполняется пустотелым кирпичом, и дом готов. Всего делов на два-три месяца. А строить тут можно круглый год, при мягком английском климате нет сезонов строительных и нестроительных. Над местом постройки высоко в небе торчат длиннейшие тонкие плечи подъемных кранов, укрепленных на строительных башнях, выведенных выше запроектированной высоты постройки. Однажды при мне сорвалось со своей высоты плечо крана из железной фермы в шесть метров длины. Прогудевши в воздухе, охнув и раскатившись оглушительным треском, ферма угодила в самую середину оживленнейшей улицы. Впрочем, обычно подъемные краны укреплены достаточно прочно и не срываются.

Между строящимися и уже отстроенными новыми домами стоят старые здания. Прокопченные, суровые, с надменными фасадами, совершенно гладкими и без всяких украшений и отделки. Много старинных построек, и все больше в готическом или полуготическом стиле. От климата, от туманов, от угольной сажи серый камень дворцов и церквей испещрен полосами и клиньями угольно-черными и мертвенно-белыми. Это черное с белым стало характерным английским стилем с фасадов старинных лондонских зданий проникло во все области английской орнаментики и расцветки. Отсюда и графика Бэрдслэя – черным по белому – и характерные английские брюки в полоску.

Кого судьба, нужда или любопытство побудили проникнуть достаточно далеко на восток от площади Бэнк, тот видел знаменитый лондонский Истэнд.

Буржуазная романтика была изобретена не только для того, чтобы сделать привлекательной эксплоататорскую предприимчивость. У нее была еще и другая роль – скрывать, занавешивать и прятать наиболее отрицательные стороны капиталистической системы. Изобретатели романтики были безусловно гениальные люди, и методы, ими изобретенные, отличались гениальной простотой. Для того чтобы способствовать колонизации новых стран и захвату новых рынков, чтобы сделать эмиграцию в колонии заманчивой, они создали колониям славу сказочной таинственности. Шатобриан, Фенимор Купер, Жюль Верн действовали и действуют в полном согласии с оккупационными отрядами колониальных войск, поддерживая их и согласуя с их продвижением силу своего поэтического пафоса. Для того чтобы скрыть лондонский Истэнд, чтобы сделать его недоступным и неузнаваемым, чтобы все мещанство и все классовые попутчики буржуазии пугались одного его имени, романтики создали ему репутацию недосягаемую, мрачно-таинственную.

Для Джека Лондона снеговые пустыни Клондайка и коралловые аттолы южных морей не казались ни слишком отдаленными, ни мало доступными. Как о предприятии вполне заурядном, говорит он о своем кругосветном путешествии на суденышке, в три раза меньшем колумбовых коравелл. Этот самый Джек Лондон, отправляясь в Истэнд, предпринимает целый ряд экстровагантных предосторожностей. Вернувшись оттуда, он ведет свой рассказ таким замогильным голосом, с такими таинственными ужимками и недомолвками, что район лондонских докеров кажется читателю отдаленней, недоступней, скрытней и сокровенней, чем джунгли Центральной Африки и полярная мгла на берегах Юкона.

Величайший буржуазный писатель предвоенной и предреволюционной эпохи – Джек Лондон – написал плохую книжку о лондонском Истэнде, полную ненужной и вредной таинственности. В восточных районах Лондона нет ничего таинственного. Наоборот, там все примитивно и просто, ясно и отвратительно.

В районе Уайтчапля живут преимущественно евреи-эмигранты и бедные немцы ремесленники. Неподалеку отсюда начинаются доки – закрытые внутренние бассейны, в которые заходят для стоянки морские суда и из которых состоит весь огромнейший лондонский порт. Уайтчапльский район пересекает линия северо-восточной железной дороги.

Порт и железнодорожная компания застроили весь район огромными слепыми складочными корпусами, разгородили длиннейшими каменными заборами и обременили всякого рода торгово-техническими сооружениями, не сразу понятными на вид.

Проскальзывая у подножья высоких и безучастных складов, пробираясь вдоль каменных заборов, ныряя под железные виадуки или перемахивая через полотно горбатыми мостами и лестницами, тянутся унылыми сериями нищенские уайтчапльские улицы.

Здесь воздух острый и кислый от зловония. Местами сгущается в удушливый смрад. Сточные канавы вдоль тротуаров всегда наполнены гниющими отбросами. Кое-где попадаются разлагающиеся трупы кошек, собак и больших серых крыс. Из входных дверей дурно пахнет, как изо рта людей, у которых плохое пищеварение и испорченный желудок.

Жители Уайтчапля суетливы, общительны и не замечают ни зловония ни грязи, среди которых живут. Они слишком верят в безысходность окружающей их нищеты. В большей массе своей это – остатки или потомки жалких семейств, бежавших из Румынии и России без оглядки на запад от еврейских погромов.

В праздничные дни, в воскресенье надивишься, бродя по Уайтчаплю. Смотришь на дома, на мостовую, на весь уличный инвентарь – типичная лондонская окраина. Асфальт безукоризненен, дома в стиле упаковочных ящиков – разумеется, каменные. И золотой урожай бананов на всех перекрестках. И людьми запружены эти улицы, как на всякой другой рабочей окраине Лондона в воскресенье. Но что тут за население? Англичан не найдешь и одного на тысячу. Еврейские девушки с большими бюстами и недостаточно длинными ногами убого одеты во все самое модное. Еврейские юноши никак не могут скрыть своей нервной суетливости под развязными манерами стопроцентных лондонцев.

За Уайтчаплем – Ляймхауз, за Ляймхаузом – Поплэр.

Сердцевина Лондонского порта – между восточно-индийскими и западно-индийскими доками. Там трудно понять, где ты находишься – на воде или на суше, на реке или на море.

Напрасно было бы искать в этом порту, самом большом в мире, того, что привычно связано с представлениями о портовой жизни. Широкого разгулья моряков, залитых светом и кабацким весельем улиц, международного разврата в чудовищных порциях и всяких тому подобных перченных и пряных вещей. В Поплэре этого нет. Доки огорожены кирпичными стенами, пролеты мостов забраны листовым железом. Улицы пусты, относительно чисты и однотонно угрюмы. Моряков в Поплэре немного увидишь. Как гарнизон осажденной крепости сидят они за стенами на своих кораблях или расплылись, рассеялись, утонули, захлебнувшись в необозримом Лондоне.

Днем улицы в доках пусты и прибраны, как квартиры, когда хозяева ушли на работу, а дети в школе. Туманятся и мечтают необыкновенными именами, заимствованными от невиданных заморских стран. Малабарская улица, улица Ямайки, улица Гаванны. И среди них, неизвестно как затесавшаяся, неизвестно как попавшая в эту тропическую компанию Плевна-стрит – улица Плевны! Называя одну из портовых лондонских улиц именем турецкой крепости, под стенами которой царский генерал Скобелев положил десятки тысяч русских рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели, английская буржуазия подчеркивает идеологическую солидарность империалистов всего мира.

Из-за стен, окружающих доки, из-за железных щитов на мостах, в узкие зазоры и щели видны пароходные трубы и мачты, корабельные краны. Иногда, припавши глазом, можно сразу увидеть половину корабельного корпуса или даже больше того. Можно сколько угодно ходить вокруг, глядеть на диковинные эти вещи и думать о том, в каких только странах эти пловучие предметы ни побывали, каких только морей ни изъездили, каких земель ни посетили! И какие случались с ними в долгих странствиях приключения и неожиданные происшествия!

Много широких ворот ведет в доки. Через них туда и. обратно снуют грузовые автомобили, и по рельсовым путям проходят целые составы поездов. И у каждых ворот стоят полисмены – бдительные и зоркие. Попытайся, пройди-ка! Тотчас остановят и спросят: на какой корабль идешь, по какому делу? Народ эти полисмены в доках – стреляный, глаз наметанный, опыт исчерпывающий. Не надуешь – безошибочно определят, дело ли тебя привело в доки или не дело. Без деловой надобности не пропустят.

Из Поплэра в западный Актон расстояние в двенадцать миль, из Колиндейля в Мордэн – в пятнадцать миль, из Лейтона в Ричмонд – более двадцати миль. Все это – городские районы Лондона. Как преодолевать такие расстояния? Можно использовать железные дороги, дороги подземные, трамваи, автобусы и такси. Железнодорожных линий в пределах Лондона несколько десятков, подземных железных дорог восемь, не считая ответвлений, трамвайным линиям, нет числа, автобусов много тысяч, а автомобилей за четверть миллиона перевалило.

НА ЧЕМ ЕЗДЯТ ЛОНДОНЦЫ

В грандиозном Лондоне самое грандиозное сооружение, пожалуй, это подземка – андерграунд. В отличие от своих парижских и берлинских собратьев лондонские подземные дороги проложены на большой глубине. Туннель андерграунда – это не траншея, перекрытая железобетоном, как в Берлине, и не своды, как в Париже; это – стальная труба. Есть места под землею, где перекрещиваются несколько подземных железных дорог, образуя сложные этажи на многосаженной глубине. Вокзалы андерграундовы расположены так глубоко, что для спуска в них устроены особые большие подъемные машины, человек на шестьдесят или на сто каждая. Впоследствии изобрели самодвижущиеся лестницы – эскалейторы, и теперь на всех станциях ими заменяют устаревшие лифты. Пропускная способность эскалейторов чрезвычайно велика. В пол вделана бегущая дорожка. Становишься на нее, и она автоматически подвозит тебя к спуску. Здесь дорожка сама собой под ногами раскладывается в ступеньки и несет тебя вниз в крутую стремительную глубину. Скорость движения рассчитана так, что всякий чувствует себя на самодвижущемся этом каскаде вполне удобно. Кого обуревает нетерпение и для кого механическое движение кажется слишком медленным, тот может ускорить свой спуск или подъем, сбегая или взбегая по движущимся ступенькам, прибавляя скорость своего шага к скорости эскалейтора. Если смотреть на такого шагающего по эскалейтору человека издали, то кажется, что он проносится дикими четырехметровыми прыжками.

Новейшие подземные станции оборудованы автоматическими кассами. Кассир только нажимает кнопки. Касса здесь же на месте печатает билет и выбрасывает его через клапан, вделанный в доску стола, и сама отсчитывает и отсыпает по алюминиевым желобам сдачу с брошенной монеты. Скорость отпуска билетов из такой кассы столь велика, что даже в часы разъезда со службы в Сити около них не накапливается очередей.

В трубы андерграунда спускаешься как в особый город, параллельный Лондону, но обособленный и вполне отличный от него. От подъемника и самодвижущихся лестниц к перрону и поезду нужно итти или бежать вместе с торопливой подземной толпой многими стальными коридорами, спускаться, подниматься, поворачивать, следуя надписям. Под землей температура ровная – зимой тепло, летом прохладно и всегда веет ветром от искусственной вентиляции. И запах в подземке особый, не обычный лондонский, и даже свои особые подземные объявления и плакаты, не встречающиеся на дневной поверхности земли. Например: "Не прыгайте с движущегося поезда, если не хотите пить свой бовриль в госпитале". Бовриль – это мясной экстракт, из которого лондонские хозяйки делают невкусные английские супы.

Диаметр стального туннеля таков, что поезд входит в него плотно, как поршень паровой машины в цилиндр. Движение рассчитано хорошо, и поезда редко бывают переполненными. Вагоны – подземной формы, приспособленной к круглой туннельной трубе – широки, комфортабельны. Мягкие сидения, кожаные или плетенчатые. В новых вагонах наружные двери открываются автоматически. Стальная дверь без ручек и без запоров, по краю толстый резиновый обрез. Открывается сама собой после остановки поезда, и сама заблаговременно закрывается. Из такого вагона народу не выскочишь, и надпись про бовриль здесь совершенно излишня.

Лондонская подземка перевозит ежедневно около шести миллионов человек.

Лондонский житель не любит ездить под землей. Он предпочитает, не считаясь с погодой, превращать свои длинные и ежедневные переезды в прогулки на свежем воздухе. Излюбленный способ передвижения – на империале автобуса, т. е. на втором его открытом этаже. Автобусов в Лондоне ровно столько, сколько могут вместить его улицы. Больше прибавить уже нельзя. Достигнут высший предел нагрузки. В часы дневного уличного полноводия скопление автобусов бывает столь велико, что на любом оживленном перекрестке можно насчитать их много десятков. Большие расстояния требуют от лондонских автобусов быстрой езды, узкие улицы заставляют их быть изворотливыми. В сырую погоду на влажном лондонском асфальте автомобильные шины скользят, и при большой скорости на крутых поворотах двухэтажные автобусы опрокидываются. Такого рода осенние уличные катастрофы довольно обычны в Лондоне.

Борьба с этим бедствием заставила выработать особый тип автобуса. Низкий кузов скользит над самым асфальтом мостовой. Подавляющее большинство лондонских автобусов принадлежит одной компании – Всеобщей. Автобусы Всеобщей компании чрезвычайно конструктивны по своей форме и окрашены в живописный ярко-красный цвет. Консервативные англичане любят красное. Легкие фордовские каретки "Королевской почты" также красные. Толпами, стадами, чередами проносятся по лондонским улицам с утра до вечера красные автобусные машины и красные почтовые форды. Как обязательные, никогда не прекращающиеся, никогда не отменяемые процессии с красными знаменами и плакатами. Впрочем, не совсем так. Пришлось мне видеть, как все эти обычные, привычные, неизбежные и необходимые уличные процессии были сразу, резко и одним ударом оборваны и отменены.