Текст книги "Столицы Запада"

Автор книги: Борис Кушнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

ДУХИ И ГАЗОМЕТРЫ

Ближе к центру, среди характерных крыш с закругленными скатами, среди чешуи домов тихим озером плещется овальная Вандомская площадь в стиле империи. На площади стоит Вандомская колонна. На колонне – Наполеон. На соседних улицах тротуары проложены под аркадами домов и закрыты от дождя. Улицы строги и стройны и выдержаны в суховатом стиле ампир, сохранившем привкус наполеоновской солдатчины и его военных походов. Буржуазией этих районов ничего нет на всей земной поверхности. От многочисленных парфюмерных магазинов знаменитейших французских фирм, от еще более многочисленных буржуазных женщин, переполняющих автомобили, магазины, кафе и панели, над этим районом Парижа круглые сутки стоит не затухая сладкий, пьяный запах духов.

Каждый город имеет свой отличительный запах. Гамбург пахнет сталью и морем, Лондон – курным углем, перегретым асфальтом и туманами. Послевоенный Берлин долго пах бензолом, напоминающим преувеличенно сильный запах лошадиного пота. Есть города, которые пахнут мокрым камнем, бывают пахнущие пылью. Каждый город имеет свой отличительный запах, но рассказать об этих запахах трудно. В нашем языке нет для них соответствующих названий. Человек различает великое множество запахов, но не привык придавать им в своем обиходе никакого значения, да и в работе, в производстве они не играют почти никакой роли. Поэтому нет для запахов меры и нет в языке слов для них.

Парижу свойствен его особый собственный запах. Сложный, устойчивый и совершенно неопределимый. Кроме единого общегородского запаха, в Париже существуют ещё многочисленные районные запахи. Эти однороднее и проще. В основном состоят из трех элементов. Из запахов пищи, распространяемых множеством настежь раскрытых кафе, ресторанов и продуктовых лавок. Из запаха писсуаров плохой конструкции, в щедром изобилии расставленных повсюду. Из запаха автомобилей, многими десятками тысяч пересыпающихся по парижским улицам, как камешки пересыпаются в барабане для промывки гравия. Эти три основных запаха смешиваются в различных пропорциях, сдабриваются букетом, запахов второстепенных и таким путем образуют районные оттенки.

В общем Париж, как и все европейские столицы, пахнет плохо.

Дурные запахи человеческих поселений неразрывно связаны со строем эксплуатации. Социализм упразднит плохие запахи в жилищах, в поселениях, в производстве. Не будет эксплоататоров, которые пахнут праздностью и ленью, сладковатым, тошным запахом гнили и разложения. Не будет эксплоатируемых, для которых чеснок и лук не приправа, а пища, которые потеют от физической слабости и слишком большого напряжения. С уничтожением капитализма и окончательным выкорчевыванием его корней не только места, где живут и работают, но и сами люди либо вовсе не будут пахнуть, либо будут пахнуть хорошо.

Чем дальше на восток от Вандомской площади, тем запах духов слабее. Его забивает едкая вонь от неисправной газовой сети.

На крайнем севере Парижа, вдоль земляного вала старых фортификаций, тянется бульвар Макдональда. Назван он так по имени какого-то генерала, может быть, наполеоновского маршала. Случайное совпадение превратило его в бульвар имени английского рабочего лидера, работающего на службе у буржуазии в качестве главы рабочего правительства Англии. Городское самоуправление Парижа нисколько we протестует против нарушения законных прав всеми забытого генерала Макдональда, оно всемерно заботится о том, чтобы рабочие на окраинах чувствовали себя, как дома, и не пытались заглядывать в центральные и западные кварталы, населенные буржуазией, ее попутчиками и верными слугами. С этой целью на окраинах Парижа бульвары и улицы охотно называют именами тех, кого буржуазия считает вождями рабочего класса.

На бульвар Макдональда выходит боком грандиозный юродской газовый завод. Шесть его труб стоят в ряд на равном друг от друга расстоянии фантастическим канделябром. Между ними реторты, печи и сложный снаряд угольно-перегонного производства. Весь район, все примыкающие к заводам улицы насквозь пропитаны резкой ядовитой вонью. Мимо пройти – и то спазма сжимает горло, а из глаз точится слеза. Как же рабочие на этом заводе? Не в противогазовых же масках они работают?

Рядом с заводом целое поле уставлено толстыми, круглыми приземистыми газометрами.

Если какое-нибудь здание на свете стоит того, чтобы ему удивляться, то это в первую очередь современные газометры. В них все необычайно. По своему назначению, по роду службы газометры – это склады, хранилища. Но складывается в них довольно необычайный продукт – г а з. И притом без всякой тары. Не в балонах, не в сосудах, а прямо, если так можно выразиться, россыпью. Весь газометр с начала до конца сделан сплошь из одного только железа. Форма ему придана цилиндрическая. Чтобы сообщить странному амбару этому большую жесткость и прочность, стены его укреплены четырьмя, шестью или восемью колоннами или столбами из американской фермы. Но это все – мелочи, несущественные детали. У газометра есть свойство удивительное, не присущее, кроме него, ни одному зданию в мире, могущее показаться чудовищным, невероятным. Дело в том, что у газометра нет никакой высоты. Кто возьмется представить себе такую вещь, как сарай, склад, амбар, вообще здание готовое, законченное, достроенное, безупречно сохраняющее доверенный ему продукт, обладающее шириной, глубиной, толщиной – всеми тремя измерениями, свойственное пространству и строительному искусству и не имеющее никакой высоты? А между тем есть на свете такое чудо. Это – факт, давно существующий в нашей, созданной руками человеческими, природе. Современный газометр снабжен жесткой железной крышей, сделанной из того же толстого котельного железа, что и газометровые стены. Можно измерить расстояние от края крышки до уровня земли. И все-таки нет у газометра определенной высоты.

Газ – неотъемлемая принадлежность западной культуры, необходимейшее средство организации быта. Газовые заводы существуют не только в больших, но и в малых городах и даже в маленьких городишках, размером меньше наших деревень. Газометры у газовых заводов на Западе совсем не редкость– они попадаются на глаза чаще, чем у нас напорные башни водопроводов.

Газометр сделан наподобие подзорной трубы. Его железные стены построены в несколько ярусов-звеньев. И каждый верхний ярус входит в нижний, вдвигается в него. И высота всего здания непрерывно изменяется и всегда иная. Она то больше, то меньше, в зависимости от количества находящегося в газометре газа. А газ все время обращается – притекает из заводских реторт и уходит в городскую сель. Газометр похож на огромное железное легкое современного города. Когда впускают полную порцию газа, железные ярусы стен раздвигаются, выходят друг из друга, и крыша поднимается высоко вверх, возвышаясь над всеми соседними домами и постройками. Уходит газ в уличные фонари, в кухонные плиты, в колонки ванн, в бунзеновские рожки лабораторий – и крыша газометра опускается все ниже и ниже, пока не распластается совсем по земле огромной мертвой железной черепахой.

Рядом с парижской газовой городской станцией, на обширном пространстве раскинулось более двух десятков газометров. Они образуют здесь целый своеобразный поселок. Между ними пролегли улицы и переулки. Странные улицы, на которых каждый дом то приседает на корточки, то вновь выпрямляется во весь рост.

Район газовой сети и газовых складов прилегает вплотную к обширным полям товарных станций Страсбургской и Северной железных дорог. Многочисленные складочные помещения этих станций построены в том. бессознательном стиле производственной рациональности, который постепенно вытесняет в современной архитектуре нелепые для нашего времени пережитки феодальных, античных, и ранне-капиталистических стилей.

Буржуазную интеллигенцию, заведующую на Западе искусством и изящным вкусом, воспитывали на готике, ренессансах и барокках. Не мудрено, что она до самого последнего времени рассматривала строительную манеру производственных, складочных и транспортных зданий как отсутствие стиля. И только в XX веке уже, когда железо-бетонные и американские каркасные сооружения дали окончательную установку буржуазным мозгам – квадрат, куб, прямая линия, параболическая кривая получили архитектурное признание и права гражданства наравне со стрельчатыми арками, с завитушками, медальонами и химерами старинных, отслуживших свой срок, и практически больше ненужных сооружений.

Стальные парные линии путей обеих железных дорог, оползая и обтекая угластые, ребристые складочные и разгрузочные здания, соединяются за ними в два толстых пучка. Пучки воронками вытягиваются к центру города. Паровозные дымы, клубясь и разливаясь над городскими крышами, очерчивают линии железных дорог подвижным пунктиром.

Далеко на севере между расходящимися железнодорожными путями, у самых городских укреплений, находится угольная станция Северной железной дороги. Издали она – как небольшое серо-черное пятно. Чернота клубится над ней. На этой обширной станции имеется всего лишь два материала – уголь и железо. Уголь здесь – товар; то, что приходит и уходит, о чем нужно заботиться и для чего нужно работать. Железо играет служебную роль. Оно существует только для угля, ради него. Оно образует заграждения, навесы, какие-то полуздания, полуангары с волнистой поверхностью. Между ними тележки, подъемники, фермы мостовых кранов и огромные цельные челюсти ковшей-черпаков. Сepo-черные люди в одежде, не имеющей складок от угольной пыли, со странными предметами на головах. Они кажутся маленькими среди бесконечных штабелей горючего и бессильными рядом с спокойными взмахами разворачивающихся кранов, подымающих на вытянутой руке огромные ковши, полные блестящих каменных глыб.

ТАМ, ГДЕ СРАЖАЛИСЬ ПОСЛЕДНИЕ КОММУНАРЫ

На южном склоне Монмартрского холма, почти у самого его подножья, расположен треугольник между площадями Пигаль, Бланш и Тринитэ. Это – главный увеселительный район буржуазного. Парижа. Основные потребители увеселений – американцы, слегка разбавленные англичанами. Оплачивается здесь все долларами, в худшем случае фунтами стерлингов. Блеск и шик в силу этого здесь рекордные.

Порядочный американский буржуа, уважающий себя и неуважающий Европу, с Северного вокзала едет прямо в Фоли Бержер и приобретает билеты на вечер. Только после этого отправляется в гостиницу. Говорят даже, что наиболее богатые и американистые американцы заказывают билеты в Фоли Бержер еще с Нью-Йорка по радио.

Фоли Бержер – это "ревю".

Ревю – это театр обозрений.

Когда-то, когда буржуазия боролась еще с остатками феодальной аристократии за укрепление и расширение своей политической власти, и своего могущества, она создала театр обозрений, как едкую, бичующую, яркую сатиру. Содержанием обозрений были злободневные политические вопросы и проблемы общественной жизни. Это время расцвета, театра-ревю прошло безвозвратно. Буржуазии больше не нужно оружие политической сатиры. Театр-ревю выродился в показ со сцены фантастических феерий, в которых участвуют только самые красивые женщины, увешанные драгоценностями несметной цены. В увеселительном районе Монмартра улицы, задыхаясь, извиваясь, лезут в гору, и дома на них – либо гостиницы, либо кабаки.

Это-самое возвышенное место Парижа. Днем здесь нет ни блеска, ни богатства, ни даже веселья. Днем – это квартал, заселенный малозажиточными парижанами. Старые улицы и старые площади Монмартрского холма были последними оплотами коммунаров. Здесь великая Парижская Коммуна-наивная, неопытная в классовой борьбе, не сознающая своей великой цели и своих интересов, не умеющая защищаться, еще менее умеющая нападать, героически умирала, завещая пролетариям и угнетенным всего мира свой изумительный опыт борьбы, мужества, пролетарского героизма, поражения. Площадь Тринитэ была одним из стойких пунктов обороны, державшихся дольше других.

В самом центре Парижа расположено, как полагается, его брюхо, центральный рынок – Алль Сантраль. Как только перевалит за полночь, в районах, примыкающих к Алль Сантраль, в переулках, на улицах начинают появляться добротные крестьянские возы, груженые овощами и зеленью. У лошадей зады такие широкие, что ни в какие ворота не пролезут. Над копытами нависли метелки длинных черных волос. Так и подметают асфальт. Движутся эти лошади спокойно, медленно и уверенно, словно танки.

К трем часам ночи, вокруг железных решетчатых павильонов прямо на мостовой возникают замечательные сооружения из овощей. Рыжая морковь и снежно белая нежная редька складываются огромными прямоугольными массивами и таким образом, что зеленая ботва обращена внутрь, а сам корнеплод – кнаружи. Получаются сплошь рыжие и белые форты и валы в рост человека. Иногда применяются более сложные архитектурные приемы. В штабелях редьки углы выкладываются из моркови, и наоборот. Таким образом овощные сооружения раскладываются в два цвета. В течение часа овощи загромождают все свободное пространство на мостовой, на тротуарах, под арками павильонов, прилегая вплотную к решотке, подъездам и круглым железным писсуарам.

Небольшая асфальтовая площадь, расположенная к северу от рыночных зданий, отведена всецело под ягоды. В ивовых и лубяных корзинках – больших, поменьше и, наконец, таких маленьких, что продавать их можно только десятками, нанизанными на палочку.

Над этой частью рынка сладкий свежий запах пробивается даже сквозь обычную густую парижскую вонь. Но еще свежее, еще медвяней и слаще пахнет в широком проезде под главной аркой павильона. Здесь продают цветы. Их благоухание так сильно, что даже резкие запахи конского пота и конской мочи отступают на задний план и стушевываются. Здесь продаются все виды дико растущих полевых цветов о полей и лугов департамента Сены. Здесь же в изобилии представлены садовые и даже оранжерейные махровые цветочные виды и разновидности. Больше всего розы.

От овощного рынка к рынку ягодному путь лежит через долину цветов, вдоль прилавков, усыпанных свернувшимися на ночь цветочными чашечками. Широкозадые тяжеловозы своими мохнатыми ногами шагают по дороге, усеянной розовыми лепестками.

К шести часам начинают свою торговлю мясные, рыбные и прочие продуктовые ряды, помещающиеся внутри павильонов за их решетчатыми стенами. Овощные форты к этому времени разрушены и снесены победоносной армией парижских домашних хозяек. Тяжкая вонь мясных туш и несвежей рыбы покрывает без остатка господствовавший здесь ночью бодрый и сладкий запах зелени, ягод и цветов.

Алль Сантраль – место знаменитое, отмеченное в мировой литературе. О нем Золя написал целый роман. Наиболее предприимчивые иностранные посетители Монмартра предпринимают под утро поход на центральный рынок. Это считается культурным занятием, чем-то вроде политпросветительной работы для цивилизованных пьяниц.

Стеклянная крыша центрального рынка едва видна от подножья Святого Сердца. Только опытный глаз отметит это маленькое пятнышко среди необозримо глухой чащи мощных каменных громад Парижа. Зато тотчас за ним хорошо и отчетливо видна грязно-зеленая полоса Сены, с бесчисленными мостами, с двурогим собором Парижской богоматери на острове Ситэ, с тяжелым неуклюжим речным транспортом и с великолепной громадой Эйфелевой башни С соборных колоколен видна знаменитая панорама "девяти мостов". За Сеной начинается Латинский квартал. Там расположена большая часть высших учебных заведений. Там живет пестрая интернациональная, со всех стран собранная, армия буржуазной учащейся молодежи – воспитанников университета, лицеев, институтов и школ.

КАК ЖИВУТ НА ЛЕВОМ БЕРЕГУ СЕНЫ

Буржуазная молодежь любит пожить нескучно. Однако внешний вид жилых улиц Латинского квартала печален. Перепланировки и перестройки города, широко проведенные на правом берегу Сены после революции 1848 года, не коснулись Латинского квартала. Здесь улицы остались узкими и извилистыми, какими они были во времена старинных баррикад. На них возвышаются характерные пятиэтажные дома с гладкими фасадами без орнамента и без карнизов между этажами, с железными шторами-жалюзи, закрывающими окна снаружи, и с чугунными узорчатыми перильцами у подоконников. За перильцами летом стоят горшки с геранью. Дома слишком высоки для узких улиц и в улицах от этого – не то что сумрак, а легкая меланхолическая тень. Днем она косыми полотнами свисает с крыш домов и на тротуаре гуще, чем на уровне верхних этажей. Ночью, наоборот, на тротуарах колеблется бледный свет газа, а тень уходит на верхние этажи. И чем выше, тем гуще.

В Латинском квартале есть много улиц, по которым большую часть дня никто не ходит. Все жители с утра разбредаются по делам – кому куда надо и кто чем занят – и возвращаются только к вечеру. И целый день грустит улица в одиночестве. Жаль безукоризненного торца ее мостовых – хорошая вещь и зря пропадает.

Лучшее благоустройство квартала – Люксембургский сад. Он раскинулся между парижской обсерваторией и зданием сената. Сад разделан по всем правилам стиля ренессанс. С балюстрадой над цветочной площадкой, а летом с пальмами в кадках. Днем сад отдан детям, кроме тенистых аллей и тенистого ущелья из стриженых кустов, в котором с невыразимой печалью неторопливо струит фонтан Медичи свои мутные струи: в этом зеленом ущелье гуляют взрослые и разговаривают друг с другом тихими голосами, полушопотом.

У Латинского квартала два бульвара – Сен Жермэн и Сен Мишель. Каждый из них характерен по-своему. Сен Жермэн воплощает в себе печаль своего квартала. На этом бульваре почти не встречаются обычные кафе, и отсутствие их придает ему суровый вид. Мало на нем и торговых предприятий. Все больше немые, незрячие громады общественных зданий, учреждений, да жилые дома с пыльной зеленью жалюзи. Бульвар Сен Мишель жители этого квартала интернациональной буржуазной молодежи ласково называют – Бульмиш. Это – веселый бульвар. Тут сплошь кафе. Изредка втиснется между ними узенькая, как щель, табачная лавочка. Под навесами кафе, за столиками, стоящими прямо на тротуаре, летом посетители млеют в тяжелом жару раскаленного города. Тянут через соломинку ледяной сироп-гренадин, красный, как кровь, и слушают восторженную трескотню парижанок. Там, где кончается веселый Бульмиш, где тенистые аллеи Люксембургского сада уступают место газонам на площади Обсерватории, где глубоко в землю врыт и огражден высокой железной решоткой вокзал окружной железной дороги, там начинается район Монпарнас. Живут в нем художники. За Монпарнасом числились исстари три достопримечательности. Первая – кладбище, на котором неподалеку от братской могилы расстрелянных коммунаров похоронен русский революционер и террорист Гершуни. Вторая – улица Гетэ, с народным, театром и увеселениями в народном духе. Третья – кафе Ротонда, главное место вечерних сборищ монпарнасских художников.

Недавно здесь, вблизи Ротонды, недалеко от улицы Гетэ и кладбища, выстроили шестиэтажный железо-бетонный гараж на полторы тысячи автомобилей. Окна у этого гаража не чередуются с простенками, как в обычных домах. Вдоль каждого этажа, от края до края, тянется одно сплошное беспрерывное окно. И вечером серая громада здания шесть раз охвачена широким световым поясом. Машины взлетают в верхние этажи по наклонным плоскостям или подымаются на лифтах. У входа – колонки бензиновых автоматов. К югу от Латинского квартала и квартала Монпарнас начинается суровая область. Там Париж перестает быть обильным. Бедность, а за ней и прямая нищета в кривых переулках и утомительно длинных улицах выпирают наружу облупившимися фасадами. На каждом углу, через каждые девять шагов гостеприимно открываются двери дешевых, кабачков – "бистро". Здесь молодое кислое, но достаточно пьянящее вино дешевле минеральной воды, здесь добрую рюмку коньяка или абсента наливают за такую ничтожную монету, что она, наверно, найдется в складках кармана любого безработного. Опьянение стоит так дешево и так предупредительно заготовлено для каждого желающего, а жизнь в этих мрачных, запущенных кварталах, наполненных запахом дешевого оливкового масла и гнилых овощей, так беспросветно тяжела, что в "бистро" тянутся все – и фабричный рабочий, и незадачливый шофер городского такси, и фонарщик, слегка разжижающий по вечерам сумрак этих улиц водянисто бледным газовым светом и погружающий их снова в полный мрак за полночь. Ходят в "бистро" и безработные, и женщины, и даже подростки. В богатом Париже, не страдающем от безработицы, есть рабочие, для которых даже самое скверное жилище в полуразвалившемся доме на окраине – недоступная роскошь,

Часто рабочие семьи принуждены селиться в баржах, выброшенных на берег канала и негодных более для навигации.

Убогие кварталы с перенаселенными домами и переполненными "бистро" уходят далеко на юг, до самой окраины города, до парка Монсури, который разделан с подлинным буржуазно-парижским изяществом и так же чужд и непонятен в этом районе, как брильянтовая сережка в ушах фабричной работницы.

За улицами рю де Ля Глясьер и рю Тольбиак, за корпусами центральной парижской мельницы, элеватора и холодильника, начинается фабричный район. С величайшим удивлением натыкаешься здесь на совершенно неожиданное название улиц. Улица Жореса. Почему в этом буржуазнейшем из всех городов целая улица, хотя и пригородная, отдана имени подлинного вождя пролетариата? В каждой стране буржуазия придумывает и применяет, в зависимости от общих условий, свои особые приемы и методы классовой борьбы, проявляя иногда поразительную находчивость в изобретении приемов обманывания широких и недостаточно сознательных слоев пролетариата. С этой целью парижская буржуазия похоронила Жореса в Пантеоне и назвала его именем какую-то завалящую улицу на окраине.

За улицей Жореса дымят высокие трубы механических и электротехнических заводов. Дальше тянутся спортивные площадки рабочих клубов. В дождливую погоду на плохих мостовых густая грязь, и жители ходят в высоких кожаных гетрах. Здесь через Сену перекинут мост, висящий на гигантских пучках стальных тросов. Постройка этого моста была задержана империалистической войной и длилась более десяти лет.

Основой планировки Парижа и разбивки его улиц является площадь-звезда, с расходящимися во все стороны проспектами и бульварами. Этот мотив повторяется и у самой юго-восточной окраины Парижа. Здесь в центре звезды – площадь Итали.