Текст книги "Падение лесного короля"

Автор книги: Борис Можаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Ты подбирай выражения, не то можешь язык прикусить.

Во время этой неожиданной перепалки Семынин молчал, с опаской поглядывал на распалявшегося Вилкова.

– Ну, ладно, ладно! – стал утихомиривать его Боборыкин. – Я ж к вам с добрым советом. Начальство намекнуло, что делать надо. По знакомству, понял? А сделать надо вот что: напишите заявление в прокуратуру: так, мол, и так – наш бригадир или прораб он? Как вы его называете? Не считался с коллективом, заставлял работать в сверхурочные часы и даже по выходным дням. А за то, что мы не соглашались, подменял нас незаконным наемом со стороны, переплачивал случайным рабочим, доводя тем самым нас до отчаянного положения. Ну и все в таком роде. Напишите и завтра же подайте заявление. Вам все выплатят, все до копейки. Точно говорю. Суд прикажет!

– Одного я не могу понять – с чего это ты нас так полюбил? – с усмешкой спросил Вилков.

– Да вы же дети неразумные! – Боборыкин, все более возбуждаясь выпитой водкой, размахивал руками и с жаром говорил: – Мне жаль вас. Все ж таки я работник запани, в управлении состою. А он и вас обидел, и наших сплавщиков разлагал. Такие люди, как Чубатов, хуже заразы. Это ж они воду мутят. И сами жить не умеют, и другим не дают. Он же психопат... Ненормальный! Таких надо либо в тюрьму сажать, либо в сумасшедший дом! Боборыкин пристукнул кулаком по столу.

– Ну, ты и фрукт! – сказал Вилков в изумлении. – А я думал, что ты ненавидишь его из-за Дашки. И еще помогал тебе... По пьянке...

– Очнись! При чем тут Дашка? Он же преступник, растратчик! Его надо на чистую воду выводить. Это долг каждого честного человека...

– Ну, хватит! – гаркнул Вилков, вставая.

В одну руку он взял бутылку водки, второй схватил за ворот Боборыкина и потащил его к двери.

– Да пусти ты, обормот! – Боборыкин вырвался из цепкой лапы Вилкова и вернулся к столу за портфелем. – У меня здесь документы, понял? А вам привет с кисточкой! – В дверях приставил большой палец к уху и помахал растопыренной ладонью.

– Ничего себе компот заварился, – сказал Семынин после ухода Боборыкина. – Что делать будем?

– Придется идти к капитану. Иначе Ивану тюрьма.

– Эх ты, Федя, съел медведя!.. Неужто от твоего похода что-либо изменится?

– Не знаю, – ответил тот и зло выбросил в форточку стакан с недопитой водкой.

16

На следующее утро Вилков с Чубатовым встретились неожиданно возле милиции; Вилков выходил от следователя, а Чубатов шел по вызову на допрос. Они не виделись с той самой драки на таежном речном берегу...

Тогда они только что сняли свои пожитки с плотов и сносили их в лодки, нанятые в удэгейском селе. Лодки пригнал Чубатов и застал своих лесорубов на берегу пьяными. Возле них крутился Боборыкин, тоже пьяный, с возбужденным красным лицом. Чубатов сообразил, что, пока он пригонял лодки, этот тип даром время не терял, и грубо обругал его: "Ты, мать-перемать, долго будешь путаться в ногах! Кто тебя звал сюда с водкой?" – "По закону полагается выпить отходную, – ответил тот насмешливо. – Рабочие не виноваты, что хозяин у них обанкротился". – "Чего ты на человека набросился? – загудели лесорубы. – Он же ото всей души. Ничего не жалеет. Компанейский человек". – "Поменьше компании надо было водить, а побольше работать. Вот и не сидели бы здесь на перекате!" – "Это мы, значит, не работали? А ты, значит, работал? Так выходит?!" – "За вашу работу не на лодках везти вас, а пешком по тайге прогнать... Да в шею!" "Нас в шею? Ах ты мотаня! Живодер!" – "Лодыри! Захребетники!" Ну и пошла щеповня.

Первым бросился на него Вилков. Прицелился издали, летел неотвратимо и топал, как сохатый, хотел с разбегу сшибить его всей массой своей увесистой туши. Чубатов, увернувшись от удара, принял его на левое бедро и по инерции легко перекинул через себя в воду. Вторым бежал Семынин, и этого сшиб Чубатов кулаком в челюсть. Потом кто-то треснул его по затылку палкой; в глазах ослепительно вспыхнули разноцветные круги, и он упал, теряя сознание. Когда били его лежачего, он уже не чуял.

И вот теперь они встретились нос к носу. От неожиданности растерянно остановились; Вилков настороженно и выжидательно поглядывал на Чубатова. Тот первым пошел к нему и протянул руку с едва заметной виноватой улыбкой:

– Здорово, Федор! К сожалению, ничем порадовать не могу. Деньги не дают, говорят – ждите весны.

– Слыхали, – ответил Вилков и, чуть помедлив: – А как у тебя?

– Хреново... Наверно, посадят. Отчет не утверждают.

– Я это... к следователю ходил. Сказал ему: ежели для суда нужно, то мы напишем заявление, что наем сплавщиков был вынужденным, из-за нас то есть. Мы и виноваты. И на суд придем.

– Ну, спасибо!

– Ты извини, что так вышло между нами. Погорячились. – Вилков только руками развел.

– Ладно... Я сам виноват, – сказал Чубатов и пошел прочь.

В кабинете у Конькова посреди стола лежала серая папка с крупной белой наклейкой, и – черная надпись: "Дело N_76". Увидев эту папку, Чубатов почуял холодок на спине, и сердце заныло и затюкало... Но виду не подал и говорил, бодрясь:

– Здорово, капитан! Давно не виделись.

Коньков поздоровался за руку, указал на стул, сам сел напротив, все приглядывался к Чубатову.

– Вроде бы никаких следов. У лесника Голованова вы по-другому выглядели.

– На нашем брате как на собаке зарастает, – усмехнулся Чубатов. – Жаль, что мы встречаемся, капитан, вроде по необходимости.

– Такая служба у нас, Чубатов. Свидания наши случаются не по взаимной симпатии.

– Я надеюсь, что они происходят по недоразумению.

– Дай-то бог, как говаривал мой папаша. Вроде бы вас били? – спросил Коньков деловым тоном.

– Пустяки! – покривился Чубатов. – И здесь чистое недоразумение. Ребята не виноваты. Выпимши были.

– А кто же виноват?

– Очевидно, я, если плоты в тайге остались. Сели прочно...

– Где бы они ни завязли, а рукам волю тоже давать нечего. Я не понимаю, к чему вы покрываете лесорубов?

– Все это мелочи. Погорячились ребята. Их тоже понять можно. Они с одним авансом остались.

– Сколько потратили на аванс?

– Восемь тысяч рублей. Остальные восемь тысяч рублей потрачены на продукты, такелаж, топляк... Там все записано, – Чубатов кивнул на папку.

– Видел я твои записки, – проворчал Коньков, открывая папку. – С ними только по нужде ходить, и то не очень они пригодны – невелики.

– Других не имеется. Впрочем, раньше и такие хороши были.

– То-то и оно, что раньше. Раньше вы лес сюда пригоняли, а теперь где он?

– Да что он, сгниет, что ли, до весны?! – взорвался Чубатов. – Здесь же будет.

– До весны тоже надо дожить.

– Кто собрался помирать, тому и лес мой не поможет.

– Лес нужен в хозяйствах, а хозяйство вести – не штанами трясти. Вон, нахозяйничал! – указал Коньков на бумаги в папке. Взял одну расписку. Ну, что это такое? Полюбуйся на документ! – Прочел: – "Мною, бригадиром Чубатовым, куплены за наличный расчет в магазине Потапьевского сельпо тросу оцинкованного 100 метров за 250 р., бухта каната просмоленного – за 100 р., проволоки сталистой за 50 р. В чем и расписываюсь – И.Чубатов. Товар продал Г.Пупкин..." Что это за Пупкин?

– Пупков, – ответил Чубатов, – продавец Потапьевского сельпо.

– И ты хочешь всерьез доказать, что цинковый трос и проволоку, да еще канат купил в сельпо? Смешно! Это одно и то же, что купить слона в посудной лавке. У кого купил канат и трос, ну?

– Вы лучше спросите, что бы я мог делать без того каната, без троса, без проволоки в лесу? Как лес трелевать? Чем? Мне ведь этого добра никто в районе не дал. Да и где они его возьмут?

– Между прочим, резонно. – Коньков помолчал. – Но, когда вас отправляли в тайгу, ведь знали же наши заказчики, что без такелажа вам не обойтись?

– Конечно! Что они, дети, что ли?

– Как же выходили из положения?

– Бумагу сочинили, – ответил Чубатов. – А что они еще могут придумать? – Он достал из бокового кармана бумажник, извлек оттуда сложенную вчетверо бумагу, развернул ее и подал Конькову. – Вот она. Это справка, то есть вроде оговорки, которая прикладывается к деньгам и выдается мне на руки. На под отчет! И наставление, и оправдание денежных затрат.

Коньков взял эту справку-памятку и прочел вслух:

– "В случае необеспеченности такелажем бригадир сам приобретает его за счет ремстройгруппы, но не выше установленных норм и существующих цен".

– Н-да, – Коньков повертел в руках эту диковинную бумажку, осмотрел, словно музейный экспонат, положил в папку. – Сколько положено было истратить вам на такелаж по нормативам?

– Дак нет никаких нормативов! На практике за прошлые годы установлено было, что на заготовку полутора тысяч кубов тратили на такелаж тысячи две рублей. Ну, примерно столько же и теперь затратили, а заготовили на полтыщи кубов больше.

– И вам их не списывают?

– Нет. И плюс к тому – четыре тысячи за подъем топляка. И даже те деньги, что на аванс израсходовал, тоже не списывают.

– Так, так! – Коньков взял из папки еще одну расписку. – А это что за такелаж купили вы у лесника Голованова?

– Это я сани купил у него и подсанки.

– Сани за четыреста рублей?

– А что ж вы хотите? Шесть саней да шесть подсанков. Сани по сорок рублей, подсанки по тридцать. Итого – четыреста двадцать.

– А какая им государственная цена?

– Не знаю. Их делал Голованов, он и цену установил.

– А лошадей где брали?

– В удэгейской артели у Кялундзиги.

– А где документы?

– Сгорели, и дыму не было! Какие документы, капитан? Охотники приезжали на зимовье, привозили продукты, пушнину отвозили, а лошадей давали нам в работу. И сами помогали. Мы им платили. У меня там записано. Они подтвердят. Не даром же работали! Но попробуй взять расписку с удэгейца! Он тут же сбежит.

– Все это очень мило. Но как вы докажете, что деньги эти, – Коньков ткнул в бумаги, – пошли на заготовку леса, а не куда-то еще?

– Дак лес-то заготовлен! Чего же мне доказывать?

– Вы как дите неразумное... – с досадой сказал Коньков. – Да за один этот трос, приобретенный на стороне!.. Ведь кто-то положил эти деньги в карман не по закону.

– Значит, если бы я пригнал лес, то все было бы по закону. А поскольку плоты сели, то и такелаж я не имел право покупать, и заготовлять лес. Плоты эти теперь, значит, незаконные?

– На все есть свои правила, – уклончиво ответил Коньков.

– Ну, тогда возьмите шестнадцать тысяч рублей, поезжайте в тайгу и заготовьте две тысячи кубометров по правилам. Поезжайте! Деляну отмерят. Все остальное добывайте где хотите... Ну?!

– Я заготовкой леса не занимаюсь.

– А мне зачем она? Мне нужен этот лес? Да в гробу я видел его, в белых тапочках! Но меня же просили. Христом-богом умоляли. Достань леса, привези! Задыхаемся! Для кого же я старался? Для себя, что ли?

– Но ведь не даром же.

– А вы еще хотели, чтоб я даром старался? Шкуру на скулах обмораживал, руки в кровь сбивал, изворачивался, голодал... И все даром?

– А что у вас с Боборыкиным? – стараясь остудить не в меру распалявшегося Чубатова, спросил Коньков. – Почему он так зол на вас?

– Живодер он и сука! – зло сказал Чубатов. – Хотел продать мне свои излишки. А я ему дулю показал. Поднял у него под носом шестьсот кубов топляку. И по дешевке. Вот он и взбесился...

– Веселый вы человек, Иван Чубатов.

– На настроение не жалуюсь, капитан. Надеюсь, вы мне его не испортите?

– Не знаю... По крайней мере, не уверен. Одно могу сказать: мне не до смеху.

– Да вам по службе не положено. Ваша форма требует от вас строгости поведения. Это мы понимаем.

– А где хранятся лесные излишки у Боборыкина?

– Сгорели. А может быть, и сам поджег. Он – патентованный жулик.

– Вы можете это доказать?

– Нет. Этого никто не докажет.

– Н-да. Ну, ладно. Подпишитесь под протоколом и из района не выезжайте. Идет следствие.

– Всегда пожалуйста. До новых встреч!

Чубатов расписался и бодрой походкой вышел. Коньков проводил его до наружных дверей. Возвращаясь, он столкнулся в коридоре с прокурором. Тот коротко заметил:

– А я к тебе. – И, кивнув на дверь в кабинет Конькова, предложил: Зайдем на минутку! Поговорить надо! Взял Чубатова под стражу? – спросил прокурор в кабинете.

– Нет. Отпустил под расписку.

– Почему?

– Потому что не считаю его опасным преступником.

– Сгорел склад... Возможно, куплен краденый лес. Потрачено более десяти тысяч рублей.

– Краденый лес Чубатов не покупал. Это я установил точно.

– Но расходы не подтверждены. Верить Чубатову нельзя. Он может помешать следствию. По закону его надо изолировать.

– Он не растратчик.

– Ты изучал его бумаги?

– Изучал.

– Можно установить документально, сколько и куда он потратил?

– Он сам охотно признается.

– Слово к делу не подошьешь, Леонид Семенович.

– У нас нет оснований не верить ему.

– Ты считаешь подобную трату государственных денег вполне законной?

– Нет, не считаю.

– Так виноват он или нет?

Коньков подумал и сказал:

– Выходит, так: не останься он за топляком, не задержись на месяц плоты были бы доставлены по назначению. Такелажные расходы Чубатова и все прочие были бы списаны, то есть вошли бы в себестоимость леса. И все было бы в порядке. Все остались бы при своих интересах, и никто бы не предъявил Чубатову никаких обвинений. Значит, вина его в том, что он поднял бросовый лес и решил пустить его в дело? То есть наказывать его будем за инициативу. Вот и рассуди – по совести мы поступаем или нет?

– Не туда свернул, Леонид Семенович. Спору нет, порядок лесозаготовок в нашем районе скверный. Да его вовсе нет. Никаких плановых заготовок мы не имеем. Отсюда каждый мудрит да исхитряется как может. Но из этого не следует, что мы должны смотреть на подобные операции сквозь пальцы.

– А чего ж смотрели до сих пор?

Вопрос Конькова ничуть не поколебал убеждения Савельева:

– Люди, подобные Чубатову, пользуясь трудным положением, как новоявленные купчики, кидают на ветер государственные деньги. Есть определенный закон финансовой отчетности. Вот и потрудитесь соблюдать его, ежели взяли на себя ответственность распоряжаться финансами.

– Логика железная, что и говорить, – невесело усмехнулся Коньков. – Но не отобьем ли мы желание у людей смелых, предприимчивых рисковать для пользы общей, когда дело принимает непредвиденный оборот? Ведь легче уйти от решения, постоять в стороне, подождать. Авось кто-нибудь смелый вынырнет, подставит загорбок. Пусть себе тянет, а мы поглядим – не споткнется ли? А уж ежели споткнется, тогда мы ему покажем кузькину мать! Не ты ли мне говорил, что не было у нас леса в районе до Чубатова? И не будет, если мы его засудим.

– Философия, Леонид Семенович. Какая-то помесь делового меркантилизма с либеральной снисходительностью. Лесные вопросы меня сейчас не интересуют. Мы не снабженцы, а работники юстиции. Налицо есть серьезное нарушение закона.

– Есть буква закона, но есть еще и дух закона, – сказал, горячась, Коньков.

– Нет, капитан! И буква, и дух закона – все едино. Нельзя одно отрывать от другого. Закон не плащ с капюшоном – хочу капюшон накину, хочу голову непокрытой оставлю. Закон не должен зависеть ни от состояния погоды, ни от нашего благорасположения, ни от чего другого. Закон есть закон. И если закон нарушен, то нарушитель должен предстать перед судом, кто бы он ни был, хоть мой папа или ваша мама.

– Но бесспорных нарушений не бывает, кроме исключений. Это хоть ты не станешь отрицать?

– И не подумаю отрицать. На то у нас и суд имеется, чтобы решать споры. Пусть суд рассудит, какие сроки ему дать – условные или безусловные. Я не судья, я прокурор. Мой долг – стоять на страже закона. В данном случае финансовая дисциплина нарушена? Параграф закона нарушен? Ну, так вот: предлагаю вам задержать Чубатова. Если будете либеральничать, если не задержите растратчика, то дело будет у вас изъято.

– А я с вами не согласен.

– Как не согласен? – опешил прокурор.

– Вот так... Не согласен. Вина Чубатова относительная. Главные виновники – начфин, председатель райисполкома и все те, которые развели эту липовую отчетность с лесом. А еще мы с вами виноваты, потому что глядели на это дело сквозь пальцы.

– Разговоры на эту тему считаю исчерпанными. Возьмите под арест подследственного. А предварительное расследование сдайте нам.

– Я возьму его под стражу, но расследование буду продолжать.

– Вы будете наказаны.

– Поглядим.

17

Сразу же после ухода прокурора Коньков позвонил председателю райисполкома и сказал:

– Никита Александрович, мне необходимо поговорить с тобой насчет лесных дел. Когда? Да хоть сейчас же. А лучше давай после обеда и пригласи к себе Завьялова. Обязательно!

Коньков чуял, что прокурор был раздражен неспроста; он и сам оказался в нелепой ситуации: уж кто-кто, а он, Савельев, был главным застрельщиком лесных заготовок после того, как вся его прокуратура и снаружи, и изнутри была обшита тесом. И вдруг – на тебе! Тес добывался по неписаным правилам. Прокурор хлопал ушами, а председатель исполкома знал, да помалкивал. Уж теперь-то между ними определенно черная кошка пробежала. Нельзя ли как-то раскачать председателя райисполкома, чтобы вопрос о нарушениях финансовой отчетности по лесозаготовкам решить как-то по совести, а не валить все на "стрелочника" Чубатова. Этот самый менестрель, как иронично обзывал его за глаза Коньков, понравился ему своей прямотой, вспыльчивостью и каким-то детским простодушием. Да и то немаловажный факт: и лесорубы, и сплавщики, и удэгейцы – все берут его под защиту. За проходимца не станут ратовать мужики, которые сами без денег остались. Так думал Коньков, идя к председателю райисполкома Стародубову.

Тот его встретил шумной речью – пиджак распахнут, лицо красное, ходит по кабинету и ораторствует. Завьялов сидел на диване и смотрел себе под ноги.

– Вот так, Леонид Семенович! Слыхал новость? – ринулся Стародубов к Конькову. – И я виноват, и Завьялов виноват, и Чубатов виноват... Только один Савельев у нас невинный. Он, видите ли, прокурор, он один радеет за соблюдение закона, а мы все сообща только и делаем, что нарушаем закон. Он взял под руку Конькова и подвел к дивану. – А ты садись, садись!

Сам опять гоголем прошелся по кабинету – и полы вразлет.

– Вы знаете, что он мне вчера наговорил? – спросил, останавливаясь перед ними, изображая на лице ужас и протест. – Мол, при нашем прямом попустительстве... Это надо понимать – при моем попустительстве! – ткнул себя пальцем в грудь Стародубов. – Из хозяйственных заготовок леса образовалась кормушка для коммивояжеров и проходимцев. Я ему – сперва еще надо доказать, что он коммивояжер и проходимец. А он кричит: весь город об этом знает, как он пятерки в ресторане разбрасывает направо и налево. Откуда-то они берутся? Понимаете, разбрасывает деньги Чубатов, а кричит на меня. Вы можете себе это представить? – Его сочные пухлые губы обиженно дергались.

Коньков усмехнулся.

– Еще неделю назад он из кожи лез, доказывая мне, что Чубатов золотой работник, что до него весь район щепки завалящей не видел.

– Во, во! – радостно подхватил Никита Александрович. – Я ему так и сказал: ты же сам упрашивал меня подкинуть премию Чубатову, когда твою прокуратуру тесом обшили! А он мне – не путай, говорит, эмоции с финансовой отчетностью. Ты, говорит, на эту отчетность сквозь пальцы смотрел. Все на такелаж списывал. Но, во-первых, не я списывал, а председатели колхозов. – Стародубов указал грозно, как Вий, толстым пальцем на понуро сидевшего Завьялова, потом этим пальцем ткнул себя в грудь. – Если ж я и рекомендовал, то лишь потому, в первую голову, что лес обходился дешево. Понимаете?

– Никита Александрович, а тебе лично известен был этот заведенный порядок отчетности? – спросил в свою очередь Коньков.

– Что? – Стародубов с удивлением глянул на Конькова, словно спросонья, крякнул и пошел к себе за стол, сел в кресло.

Раскрыл какую-то папку, бумагами пошуршал, потом ответил нехотя:

– Известен. – И проворчал: – А кому он не известен?

– Значит, и начфин знал об этом заведенном порядке?

– Да, конечно, знал!

– Отчего же раньше не протестовал наш начфин? Да и ты тоже?

– Лично я считаю Чубатова честным человеком. Потому и не протестовал.

– Так виноват Чубатов или не виноват?

– Леонид Семенович, ты не упрощай! Что значит – виноват или нет? С точки зрения начфина, конечно, виноват – отчетность у него хромает. Но лес-то заготовлен. И лес хороший. В это я верю. И в личную честность бригадира тоже верю.

– Ну, тогда спишите его расходы на заготовленный лес, и дело с концом.

– Да как же списать? Кто же спишет? Я ведь не могу приказать председателю колхоза, вон тому же Завьялову, повесить до весны семь тысяч рублей себе на баланс. Нет у меня таких прав. Не могу! А он принять их по своей воле тоже не может. Был бы лес – тогда другой разговор. А лес-то, вон он где. На Красном перекате.

– Лес-то на перекате, да человек тут. Что с ним делать, вот вопрос!

– Вопрос, как говорится, в вашей компетенции. Тут, знаете, ваше дело...

– Не только мое, но и ваше. И вы должны все взвесить и учесть. Он для вас не посторонний...

– Конечно, все надо учитывать, – поднял голову Завьялов. – Мужик он деловой, но и беспечный. В каждом деле, кроме выгоды, есть необходимая мера допуска, что ли, или дозволенного. Ты за выгодой гонись, но не забывайся. В этом смысле он виноват. Но...

– Да в чем его вина, конкретно? – спросил Коньков.

– Говорят, подымал топляк без наряда.

– А кто должен давать наряды на топляк, водяной, что ли?

Завьялов смущенно умолк.

– Топляк-то ничей, списанный, – говорил Коньков, накаляясь. – Другое дело – кто его утопил? Кто списал такой хороший лес? Вот бы чем заняться надо!

– Ну, я там не был и лесным делом не занимаюсь, – сказал Завьялов.

– Не был, не видал, а обвиняешь... Говоришь – виноватый Чубатов.

– Я знаю, что у него грешки по части такелажа. Трос покупал на стороне и прочее...

– Видел я твой ток, механизированный. Хороший ток! – стал неожиданно восторгаться Коньков. – А какой навес над ним! Правильно! Крыша битумом залита, подъездные пути – гудроном. Ни пылинки, ни капельки влаги... А где же ты достал битум и гудрон? На нашей базе их нет.

– Леонид Семенович! Какое это имеет отношение к лесу? – Завьялов зарделся до ушей.

– Никакого. Просто интересуюсь, где ты купил битум? Может, Никита Александрович скажет?

– Я думаю, он сам вспомнит, – отозвался тот хмуро.

– Ездил в соседнюю область... на завод, – выдавил Завьялов.

– По наряду?

– Нет, – Завьялов тоже нахмурился, глядя в пол.

– Ну, чего ты устраиваешь представление? – сердито сказал Стародубов. Что он тебе, подследственный? Не забывайся, понимаешь.

– Не нравится?

– Да, не нравится. Отчетность председателя колхоза не в твоей компетенции.

– Не надо сердиться, Никита Александрович. Я и не думаю ревизовать Завьялова, да и вас тоже. Вы правы – это дело не в моей компетенции. Хотя на каждый роток не накинешь платок. Это ведь не секрет, что порядки со снабжением в нашем районе лыковые: пока сухо – держится, где чуть подмочило – рвется. Достаем, где можем и как можем. А отчетность пришей-пристебни. Концы с концами сошлись – все покрывается. Прореха появилась – стрелочник виноват. Вот и валим теперь на Чубатова.

– Что правда, то правда, – сказал Завьялов, закуривая. – И отчетность, и снабжение – все поставлено на русский авось.

– Так вы же сами хозяева! Вы и отчитывайтесь как следует! – вспылил Стародубов.

– Да я это не про нас, а вообще насчет снабжения. И не дай бог попасть впросак.

– Именно! – подхватил Коньков. – Вот и попал Чубатов впросак. Но лес-то заготовлен. Я видел своими глазами. Хороший лес.

– Не сомневаюсь, – согласился Завьялов. – Чубатов плохой лес не пригонит.

– А если не сомневаетесь... Почему бы вам вместе со Стародубовым не снарядить комиссию? Съездили бы, посмотрели, акт составили – что за лес? Сколько его? Да и положили бы к нам в дело. Авось поможет взвесить истину.

– Это дело реальное, – отозвался Стародубов. – Я свяжусь и с другими заказчиками. Думаю, они поддержат нас. Сообразим комиссию.

Завьялов оживился, положил руку на колено Конькову и тоном заговорщика спросил:

– Слушай, капитан, а ты, случаем, не перепутал свои обязанности?

– Какие обязанности?

– Те самые, следователя. Вроде бы ваше дело вину установить. А остальное – пусть адвокат собирает, – озорно допытывался Завьялов. – Не то ведь хлеб у людей отбираешь.

Коньков хмыкнул.

– Это я слыхал. Анекдот ходил в начале шестидесятых годов. Помнишь, когда все обязанности делили? Пришла бабка в исполком и жалуется: родимые, говорит, приструните моего старика, он молотком дерется. А ей отвечают: ты, бабка, не туда жалуешься. Мы – сельский исполком. Вот если бы он серпом тебя, тогда к нам. А на тех, которые молотком дерутся, жалуйтесь вон туда, через дорогу. Там промышленный исполком.

Никита Александрович трубно захохотал, Завьялов криво усмехнулся.

– Ну и угостил ты меня, Леонид Семеныч, угостил.

– Кушайте на здоровье!

18

Дарья пришла в этот день пораньше с работы. Ее гнало нетерпение узнать – что было там, на допросе? Какие обвинения предъявили Ивану? Что грозит ему?

Но дома его не было, на столе лежала записка: "Ушел по вызову в райисполком".

"Ну, слава богу! – подумала она. – Если вызвали в райисполком, значит, не сажают". И на душе у нее отлегло.

Переодевшись в шелковый цветастый халат, она прошла на кухню и принялась чистить картошку. Иван придет голодный, да и сама проголодалась, или от волнения есть хочется. Замечала она за собой странную привычку как начнет волноваться, так ест, что под руку попадет.

В холодильнике лежала добрая половина свиного окорока, закопченного в бане, по-домашнему, – еще до ссоры с Иваном Завьялов привез, вместе с помидорами. Иван любил свиное сало с картошкой, прожаренной до красноты мелко нарезанными ломтиками, вроде лапши. Чтобы с хрустом!

Ах, как ей хотелось продлить это тревожное житие с ним, с блаженством и страхом пополам! Каждое утро, уходя на работу, она с тайным ужасом спрашивала себя мысленно: "А вдруг это была последняя ночка? Вечером вернусь – а его нет и не будет..."

В дверь кто-то постучал. Дарья вздрогнула: кого это нелегкая несет? Иван ушел с ключом.

– Кто там? – спросила она с порога кухни.

– Даш, это я... Павел. Открой!

Она открыла дверь и спросила сердито:

– Ты зачем приехал?

– Пусти меня! Поговорить надо. Дело есть. Тебя касается и его...

Она вздрогнула, помедлила и уступила.

– Ладно, проходи.

В прихожей указала Боборыкину на вешалку.

– Раздевайся, раз вошел. Только имей в виду: лясы точить я с тобой не собираюсь. Выкладывай свое дело и сматывайся.

Боборыкин вошел в комнату, озираясь по сторонам – нет ли кого? Присел на диван, начал вкрадчиво:

– Даша, я прошу – выслушай спокойно и подумай.

– О чем ты?

– Я слышал, ты замуж выходишь... Хочешь расписаться...

– А тебе-то что?

– Я, кажется, мужем тебе доводился, – хмыкнул Боборыкин.

– Вот именно: доводился. И меня чуть не довел до точки.

– Вон как ты мое добро вспоминаешь. Другая спасибо сказала бы.

– За что?

– Хотя бы за квартиру, которую я тебе оставил. – Он обвел руками вокруг себя. – Неплохая квартирка.

Квартира и в самом деле была неплохой – двухкомнатная, в кирпичном доме, с широкими окнами, с коврами на стенах, с большим зеркальным сервантом.

– Квартира государственная. Мы ее вместе получали.

Боборыкин усмехнулся.

– Извините, счетоводам таких квартир не дают. Она была закреплена за предом райпотребсоюза. А председателем был вроде бы я.

– Какое это имеет значение теперь?

– А такое, что я добра тебе желаю и сделал много добра. Вот хоть эту квартиру переписал на тебя. А когда у нас жизнь не сложилась, уехал добровольно.

– Ты уехал добровольно? Не ври! Ты следы заметал. Разоблачений боялся, после того как тебя сняли.

– Каких разоблачений?

– Таких. Сколько вы через сельповские магазины неоприходованного меху распродали?

– Чего ты мелешь? Откуда ты это взяла?

– Оттуда. Серафим, наш фининспектор, рассказывал про эти махинации. Да я и сама кое-что теперь понимаю. Это я раньше была глупой, по молодости. А такие шашни, которые вел ты, не каждый поймет и раскусит.

– Это никем не доказано.

– Может, еще докажут. То-то вы и смотались вовремя. А мне сразу заливал, что едешь в тайгу на заработки, мол, приелись друг другу. Давай врозь поживем на отдалении. Авось соскучимся и все наладится. А сам прихватил с собой Маньку Лисицу из Синюхинского сельпо. И полгода с ней жил как с законной женой. И ее бросил. Думаешь, я про это не знаю? Подлец ты, Пашка, подлец!

– Насчет Маньки – это все наговоры. Пусть сперва докажут.

– Кому надо доказывать? Мне, что ли?

– Хотя бы. А может, зазря меня обвиняешь?

– Да господи! Живи, как хочешь. Не обвиняю я тебя. Да и что нас связывает? Семеро детей по лавкам? И документы наши чистые. И слава богу, что я с тобой развелась. И тогда обманывал меня – все тянул... И слава богу!

– Развелась... И вот тебе мой совет: не расписывайся с Чубатовым.

– Какое тебе дело? Все мстишь ему, что лес у тебя не купил?

– Его гитара? – указал на висевшую на стене гитару, усмехнулся. Доигрался. Его посадят, если уже не посадили.

– Врешь!

– Точно тебе говорю. В городе слыхал, от верного человека. Хочу помочь тебе, открыть глаза. Смотри не распишись с подсудным человеком.

– Негодяй! Мучитель!

– Глупая ты, Дашка. Я надеюсь, ты еще одумаешься. Помни – я всегда помогу.

– Пошел ты со своей помощью!

В дверях кто-то заскрежетал ключом. Боборыкин вздрогнул.

– Кто это?

Даша, не отвечая, вышла в прихожую, оттуда послышался голос Чубатова:

– Добрая весть, Дашок! Комиссию собирают в райисполкоме. Лес мой хотят оприходовать.

С порога, увидев Боборыкина, вопросительно глянул на Дашу.

Даша ответила:

– Пришел предупредить меня, чтобы я с тобой не расписывалась.

– Что это значит? – спросил Чубатов, переводя взгляд с Даши на Боборыкина и снова на нее: скулы его в один момент сделались багровыми, глаза заблестели.

И Даша порозовела, ноздри ее округлились и подрагивали; глядя с ненавистью на Боборыкина, она заговорила, чеканя слова:

– Он, видите ли, заботу проявляет о моем благополучии. Потому и наговаривает на тебя, и лесорубов натравливал.

– За этим и приехал сюда? – Чубатов, сощурив глаза и сжимая до белизны губы, грозно приближался к Боборыкину.

Тот встал, азартно и злобно произнес:

– Не только за этим... А еще хочу посмотреть, как посадят тебя.

– Меня-то когда еще посадят. А я тебя сейчас посажу...

Коротким и сильным ударом под дых Чубатов сбил Боборыкина. Тот, перегнувшись, ткнулся головой на диван.

– Встань! – Чубатов схватил его за грудки, приподнял левой рукой, притянул к себе, тот вдруг хватил его зубами за палец.

– Ах ты, гад! С-собака! – И снова правой ударил Боборыкина в челюсть.

Боборыкин перевалился через диванный валик и сбил спиной стул. Чубатов поймал его за шиворот, опять поднял.